Собачий рай, или Реквием по Тузику

Лично я уже давно стал склоняться к тому, что существует не только собачий лай, но ещё и собачий рай. А с недавних пор глубоко в это поверил. И вот почему.
В той рязанской деревне, где мы не так давно поселились, через пару домов от нас живёт дядя Игорь. Стареющий, но не старый ещё человек. И всё ещё довольно-таки крепкий, хотя, увы, и регулярно жрущий «синьку». Его дети уже давно стали взрослыми и разлетелись, а жену уже больше десяти лет назад прибрал Бог.
Чтобы жилось сытней и веселее, Игорь Витальевич держит кур, небольшое стадо овец и кошку, которая время от времени и непонятно от какого конкретно из местных котов приносит щедрое потомство.
Что же касается исключительно незаменимой и, пожалуй, самой неприхотливой деревенской живности – собак, то на момент нашего приезда у дяди Игоря их было две. Одна – молодая крупная овчарка-полукровка – сидела возле будки на цепи и часто и без повода брехала. К сожалению, не помню её клички. Вторую – чёрно-белого кобелька размером со спаниеля – весьма оригинально звали Тузик.
Очень трогательный был на вид этот пёсик: коротенькие кривенькие лапки, большие стоячие уши и поразительно умные тёмно-карего цвета глаза…
В отличие от овчарки, Тузик был птицей вольной. Целые дни напролёт он бодро кружил по деревне и прилежащим к ней весям. К нашей потрёпанной хате он прибегал по нескольку раз в день. Всю ту простецкую пищу, которую мы иногда выносили, Тузик с аппетитом поедал. И практически всегда и глазами, и всем остальным своим видом намекал на добавку. Как, впрочем, всякий раз выпрашивал он и дополнительную порцию человечьей любви, из чего следовало то, что хозяин гладил его или очень скупо, или же не гладил вообще.   
Со временем Тузик стал появляться у нас во дворе всё чаще и чаще, а потом так и вовсе – почти перестал уходить. Каждого из членов моей семьи он с удовольствием сопровождал на прогулках в лесу. Что же касается лично меня, так уж сложилось – основного его кормильца, то за моей машиной, когда я ездил в магазин, Тузик регулярно и без устали скакал до соседней деревни – все три с небольшим километра. Причём и туда, и обратно. Залезать в салон он почему-то никак желал.
Складывалось  впечатление, что дядя Игорь не только Тузика не гладит, но ещё и почти не кормит. Так что мы стали наполнять специально заведённую миску по два-три раза в день. Свою глубокую признательность Тузик выражал в том, что, лёжа на нашем крыльце, стал уже вполне по-хозяйски тявкать на разные звуки. Вот смотрите, мол, я состою у вас на службе. А значит, совсем не просто так получаю и вашу пищу, и вашу любовь.
Всё это время я, разумеется, периодически видел Игоря Витальевича. Который, конечно, знал о том, где харчуется его пёс. И, конечно же, не один раз мог лицезреть, как овивается Тузик у ног каждого из нас. Словами дядя Игорь неуклюже пытался обратить всё это в шутку, однако же глаза говорили о том, что этот расклад устраивает его, нежно говоря, не вполне.
Наутро после той ночи, которую Тузик провёл у нас в сенях, первым, кого я встретил, опять же таки стал дядя Игорь. Лицо его от эмоций было лиловым. Он, видите ли, из-за исчезновения своей собаки один страх как перепугался. Очень хотелось ему сказать: «Кормить её нужно, старая ты дура, уж хотя бы случайно. И загривок чесать по крайней мере раз в год…» Но оно так и осталось не сказанным, потому что вызвало бы, понятно, одно только зло. Вместо этого я, как мог, соседа утешил. Рассказал, что Тузик в тот вечер словно прирос к доскам наших сеней и нипочём не хотел убираться. И даже попросил у дяди Игоря прощения. На всякий случай. Но, похоже, бедный Игорь Витальевич так меня и не простил.
С этого момента мы стали носить собачью еду на двор к дяде Игорю, что, впрочем, совершенно не повлияло на частоту визитов Тузика к нам. Понятно, что дело здесь было отнюдь не только в пище. Однако же ничего более изменить в сложившейся ситуации с нашей стороны, наверное, было уже нельзя.
Мы исправно продолжали поставлять еду и тогда, когда у нас появился уже и собственный пёс. (Мы приютили кем-то явно выброшенного крупного щенка-метиса.) Но любопытно было не это. А то, что при каждой со мною встрече дядя Игорь с завистливо-восторженным лицом и почти нараспев восхищался тем, каким же откормленным и холёным становится день ото дня наш Дружок.
На пару недель я уехал домой в Подмосковье. Когда вернулся, за каким-то делом зашёл к дяде Игорю. Встретил меня только Тузик. Овчарки не было. На мой немой вопрос седовласый Игорь Витальевич с плохо скрываемой гнилой пацанской гордостью сказал, что сучки больше нет. Вообще нет. Потому что он, дядя Игорь, героически её уничтожил. Потому что она, такая-сякая, съела у него – какой кошмар! – двух или трёх курей.
(Не нужно иметь даже и одной пяди во лбу, дабы понять: картина случившегося была простой и оттого ещё более горькой. Овчарку, которую сосед, по всей вероятности, тоже не особенно утруждался потчевать едой, с голодухи сцапала пару беззаботно подошедших к её будке глупых птиц. Чем и заслужила смерть.)
Я опустил голову. Зверя, по сути ведь – мало в чём виноватого, было безумно жаль. Но ещё жальче было самого дядю Игоря.
Вскоре после этого Тузик занял место овчарки – в том смысле, что был посажен на цепь. Несколько дней он, как положено, вдохновенно повыл, а потом усмирился.
Постоянное сидение на привязи Тузика почти не изменило. Если, конечно, не считать того, что шерсть у него пошла клоками и приобрела серо-жёлтый оттенок. И ещё того, что в глазах у пса появилось выражение какой-то отчаянной надежды. Или чего-то вроде. 
Между тем наступила уже непроглядно глубокая осень. А вслед за нею пришла зима. Настоящая. Русская. Лютая.
Кроваво-красный столбик термометра с неумолимой жестокостью день за днём сползал вниз. Минус десять. Минус пятнадцать. Минус двадцать…
Свою скотину со двора в нашей деревне – как, впрочем, и во многих других деревнях – в такой мороз уже давно не выпускали. Собак тоже почти не было видно и слышно: все они или забились в свои лежбища под домами, или грелись в хлевах об коровьи и козьи спины, или же милосердно запускались хозяевами в хорошо протопленные избы. Так, например, наш короткошёрстный и ещё не начавший матереть Дружок в те поры большую часть дней и, уж конечно, все ночи кайфовал, валяясь на старом бушлате в деревянном тамбуре, совершенно искусно возведённом моей женой при входе в кухню.
Иначе сказать, один на один с этой жестокой зимой в нашей деревне остался лишь несчастный Тузик. Носить ему еду я старался теперь каждый день, обязательно по утрам и непременно горячую. Да, разумеется: горячее собакам нельзя. Но пока я доходил до дяди Игоревой калитки, содержимое миски становилось уже просто тёплым. Так что, в конечном счёте, у Тузика оставалось примерно десять-пятнадцать минут на то, чтобы совершить свою трапезу. Если же по каким-то причинам с трапезой Тузик медлил, то еду из миски ему приходилось уже выгрызать.   
Чем ниже опускалась на термометре красная ртуть, тем больше сжималось моё сердце при приближении к соседскому забору. И тем приятней сердце отпускало, чем раньше я начинал слышать привычное уже позвякивание цепи.   
Скажу больше. По утрам мой мозг стал рисовать хоть и несколько отличные друг от друга, но весьма сходные по своему прискорбному идиотизму картины. Ну, например. Тузика, который банально замёрз возле будки. Или же, значит, его, Тузика, живописно примёрзшего к её крыше. Или Игоря Витальевича, с серым и ничего не выражающим лицом стоящего, как истукан, у своего забора и слипшимся голосом в никуда говорящего о том, что этой ночью его Тузик почему-то вдруг взял и замёрз… Ну, и так далее.
В какой-то момент мне грешным делом даже подумалось, что дядя Игорь ставит над Тузиком эксперименты – загнётся или всё ж таки выживет при той или иной минусовой отметке на шкале термометра его бедолага-пёс... Нет, внешне Игорь Витальевич отнюдь не был похож на карикатурного садиста. Однако же, согласитесь, и меня тоже можно было понять: слишком уж бесчеловечно относился этот человек к своей собственной псине.
В один из тех дней, когда температура опустилась, кажется, до минус двадцати пяти, я, когда принёс еду, всё же не выдержал и аккуратно спросил у вышедшего на крыльцо дяди Игоря о том, почему бы ему не брать совсем не лохматого Тузика на ночь в дом или уж хотя бы в сени. В ответ Игорь Витальевич  состроил недовольную мину и манерно произнёс:
 – Ничё ему не будет. И будка у него, ты посмотри, какая. Тем более это ж ведь не человек, а животное. А они же, сам знаешь, ко всему приспосабливаются…
И, чтобы не быть голословным, он привёл в пример зимние лёжки кабанов и лосей. Короче, сравнил одно место с пальцем.
На самом же деле конура у Тузика была скорее просто деревянной коробкой, нежели чем мало-мальски подходящим для студёной зимней поры собачьим жильём. И, видимо, сам Тузик как никто другой имел шикарную возможность всесторонне это прочувствовать. Так что от неминучей смерти он спасался тем, что часто двигался, усиленно дрожал, переминался на лапах и помногу лаял.
Очень болезненно переживало положение Тузика и всё моё в общем и целом православное семейство. Каждое утро меня, вернувшегося от соседа, первым делом ожидал один и тот же вопрос близких: «Ну как там Тузик?» А моя тёща, истовая молитвенница, ежедневно просила у Всемилостивого о том, чтобы Он либо прибрал к Себе Тузика, либо таки уже, наконец, дядю Игоря вразумил.    
Но ни того и ни другого не случилось. Вместо этого наступила весна. Которая своим теплом старательно прогрела до мозга промороженные Тузикины кости, а своими дождями, насколько это, конечно, было возможно, смыла память о его зимних страданиях из наших душ.
С приходом весны как будто бы несколько оттаяло и дяди Игорево сердце: периодически он стал отпускать своего пса с цепи. В часы свободы Тузик точно так же, как и прежде, кружил по нашей и по близлежащим деревням. Только вот с кормёжками теперь было посложнее: к ним очень уж ревностно стал относиться наш изрядно вымахавший за зиму Дружок. Тем не менее оба пса, как могли, подружились.
А потом я снова на пару недель уехал под Москву к маме. Когда я вернулся, Тузика не было. Да, к сожалению: не было совсем.
А случилось вот что. Незадолго до моего отъезда у маленькой местной собачки по кличке Лиза начался характерный период, а в нашей деревеньке, стало быть, – собачья свадьба. И днём, и ночью тут и там можно было видеть всех окрестных кобелей, со всех сторон облепивших Лизу, которую за ними даже не было видно. Естественно, что за право проводить время с дамой кавалеры устраивали между собой поединки. В одном из них какой-то кобель – вполне возможно, кстати, что и наш Дружок – располосовал Тузику живот.
Рана была не самой лёгкой. Дяде Игорю стоило бы в ближайшее же время показать собаку ветврачу – благо, живущему в соседней деревне. Но сосед этого не сделал. Он решил воспользоваться столь привычным для него консервативным методом – подождать. Подождать, пока бывалый Тузик сам себе всё залижет. И покуда всё само заживёт. Как на собаке.
Ждал Игорь Витальевич терпеливо. Неделю – не меньше. И дождался: у пса пошла гангрена. Когда до дяди Игоря, наконец, допёрло, чем пахнет дело, он прибежал к моей жене – просить, чтобы она съездила за ветврачом.
В тот вечер жена моя, тоже врач, с трудом произнося слова, рассказывала мне по телефону, как они вместе с ветеринаром Витей стояли и смотрели на ту безжизненную чёрно-белую шкурку, которую вынес дядя Игорь на их консилиум. И моя Надя, и ветврач Витя без лишних слов дали Игорю Витальевичу понять, что – всё...
Давно известно: в русских деревнях самое проверенное средство эвтаназии для собак – это двустволка. Так что дядя Игорь, хоть, кажется, и сам имел ружьё, отправился прямиком к соседу Коле – просить, чтоб это сделал он. Игорь Витальевич знал наверняка: сосед не откажет. Тем более что Николай в тот вечер был пьян.
Обо всём этом жена сообщила, позвонив мне чуть позже. На расстоянии почти что в полтысячи километров от эпицентра событий я замер. В ожидании совершенно тупом и бессильном.
Часа через два я сам набрал Наде. Задал ей идиотский вопрос – о том, был ли слышен выстрел. Нет, всё было тихо…
Неделю спустя я вернулся в деревню. Шли дни, но Игоря Витальевича я как-то до странности долго не видел. Причём не было видно не только что самого соседа, но и даже его кур и овец. Больше того. Днём дверь дяди Игорева дома, вопреки обыкновению, теперь почему-то всегда была закрытой.
Мозг вновь стал перебирать варианты. Уже не буду их сейчас перечислять.
В один прекрасный день, идя за молоком от Колиной коровы, дядю Игоря я таки встретил. Как ни в чём не бывало, он стоял за своим забором. И улыбался. И, как обычно, крикнул:
– Здорово, Олега! Чё не заходишь?
Я открыл калитку и вошёл. Пожали руки. Он спросил, как я съездил. В двух словах рассказал о своём пресном житье-бытье. Похвастался тем, что, наконец, после долгих мытарств вставил зубы. И всё.
Повисла пауза. Точнее, я сам её повесил. И сам же прервал словами о том, что наша семья с большой болью всё ещё переживает случившееся. «А, ты про Тузика…», – дядя Игорь произнёс это так, будто бы вспомнил о чём-то давным-давно забытом.
В каком-то смысле он, Игорь Витальевич, тогда меня утешил – многое мне открыл. Оказалось, что моя Надя никакой стрельбы не слышала потому, что её на самом деле просто не было. Потому что порешить соседскую собаку Коля, хоть и был во хмелю, отказался. «Не хочу, – объяснил, – на душу ещё один грех…» Когда же дядя Игорь вернулся к себе на двор, оказалось, что ещё каких-то пять минут назад распластавшийся безжизненной шкурой Тузик исчез. И в этом не было ничего удивительного: поразительно умный был пёс. Всё ведь понял. И мгновенной лёгкой смерти из свинца в вонючем сарае он предпочёл долгую и мучительную, зато в глухом лесу и под открытым небом…
У соседа теперь новая псина: сыновья подогнали ему чёрно-подпалого месячного щеночка таксы. Я его пару раз видел. Чудо, а не зверёк. Игорь Витальевич назвал его тоже на «т» – Тимкой. Понятно, что Господь в самых мелких подробностях ведает, какой будет его жизнь. Мы же, хоть и не пророки, почти наверняка знаем главное: она будет уж точно собачьей. И скорее всего, в самом худшем из смыслов. Увы.
Вот, собственно, и всё.
Хотя, пожалуй, нет. Спустя некоторое время после того как произошла эта поистине великая, но почти совсем беззвучная для сего бушующего мира трагедия, мне снится сон. Как будто бы сижу я в какой-то на зависть уютной норке, но которая одновременно с тем находится ещё и на поверхности земли. И светло в этой норке очень. Но сижу я не один – рядом с Тузиком. Только у Тузика этого почему-то совершенно человеческие и облачённые в одежду, какую именно – уже не помню, плечи. А мордочка какая-то ненатуральная – будто бы плюшевая. И вот этот Тузик поднимает правую – человеческую же – руку и задирает свою мордочку наверх. И из-под мордочки-маски на меня смотрит симпатичный такой юноша. С поразительно умными и по-ангельски ясными глазами. Тёмно-карего цвета. И чуть заметно улыбается. И взглядом своим как будто мне говорит: «Теперь-то у меня всё очень хорошо».
Ну, и последнее. На кухне у Игоря Витальевича есть красный угол. В его центре – большая старая икона Николая Угодника. Дядя Игорь глубоко убеждён в том, что святитель Мирликийский очень ему помогает. Наверное, это действительно так.