Коктебель

Первый мой опыт переноса жизненных событий на бумагу случился, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Мы с мамой летом уехали в мои летние каникулы на юг и оказались в чудесном, поразившем нас своей живописностью уголке Крыма, в Коктебеле, который в то советское время чаще назывался - Планерское. Мама с боем пробила место в пансионате, где нам выделили номер. Здесь я вновь увидел море, по которому скучал все четыре года, прошедшие после нашего отбытия из Таллина. Семипалатинск, Луганск и подмосковный Подольск, где мы осели, не производили на меня большого впечатления, много проигрывая при сравнении с Таллином, который отпечатался в сознании, как чудесный сон.
По сравнению с хмурым индустриальным Подольском, контраст был колоссальный. Планерское казалось другим миром, уже несколько пересекающимся с миром приключенческих книг, которые я в то время начал глотать. Живописные три горы справа посёлка - начало крымской Яйлы, причудливая форма вторгающегося в море Кара-Дага, за ним круглая покрытая курчавым зелёным лесом гора с большой квадратной скалистой проплешиной, и далее от моря изящный скалистый пик Сюрю Кая . К северу от посёлка - степь, слева горы-холмы с вторгающейся длинной плоской горой в море, которая получила своё название "Планерная" из-за проводящихся на ней соревнований планеристов (говорили, что там особые ветровые потоки). На территории пансионата был субтропический парк с зонтичными пальмами, где свободно разгуливали удивительные птицы - павлины с хвостами длинные перья которых оттороченные зелёной бахромой заканчивались синим глазом в золотой кайме, уголок Пушкина, где на берегу пруда красовались герои его сказок из гипса - Голова, витязи, царевна лебедь и т.д. Был там так называемый уголок Дурова - клетки с забавными хомячками, морскими свинками и смешной обезьянкой по прозвищу Яшка. Но главное, конечно море - синее, яркое, праздничное, непохожее на прохладную Балтику с приглушенно нежными красками, особой суровой северной поэзией. И в этом море можно было много купаться не замерзая! Мы с мамой восторгались здешней природой и она сказала: "А ты заведи дневник и записывай всё что видел!" Знала бы она во что выльется такое начало, возможно, и воздержалась бы от такого совета! Писательство всегда казалось ей делом опасным и не стоящим. Тем не менее, появились толстая общая тетрадь в сиреневом кожаном переплёте и чистыми сероватыми страницами в клетку при взгляде на которые меня сразу посетило графоманское чувство,сгубившее не одну судьбу - желание их заполнить!
Эта тетрадь хранилась долго, пережила переезды с квартиры на квартиру и попалась мне вдруг в руки через полвека после написания: чернила из синих стали фиолетовыми, почерк старательный - след движения раздваивающегося при нажатии железного пера (в этом случае линия становилась толще, как полагалось при написании вертикальных линий букв (так нас учили на уроках чистописания) вспомнилась и чернильница непроливайка, в которую надо было то и дело макать перо и густой перестук перьев о её донышко в классе во время контрольных работ - другая эпоха! Сколько после неё произошло изменений - появились авторучки, в которых чернила заправлялись и отпала нужда в чернильницах и постоянном макании пера, хотя оно сохраняло раздвоенность своего жала. Различные модели этих авторучек: были с поршнями для засасывания чернил и с резиновыми пипочками, служившими той же цели. Перья закрывались колпачками и благодаря металлической булавке на колпачке ручку можно было носить в нагрудном кармане пиджака- существовали такие ручки с различным дизайном с золотым пером и т.д. Блестящая булавка на кармане свидетельствовала о том, что профессия у владельца не связана с физическим трудом - он или служащий или начальник или учащийся школьник или студент. Кажется в классе шестом или седьмом стали появляться шариковые авторучки. и первым её в класс принёс наш отличник Виталий Вайсберг, чем был чрезвычайно горд - впрочем, и авторучку в класс он также в своё время принёс первым. Для семьи хирурга Вайсберга было правилом быть всегда и во всём первыми - в работе, в учёбе, в овладении техническими новинками будь то приобретение мотороллера, машины, фоторужья, кинокамеры. У Виталика над письменным столом висела грамота победителя лыжных соревнований, в шахматах он побеждал всех одноклассников. А самая богатая библиотека в городе была у двух владельцев - у Вайсберга и у художника книжного иллюстратора Бабаянца.
В этом семействе царил культ технического прогресса, науки и мировых достижений культуры. Александр Яковлевич Вайсберг считался лучшим хирургом в Подольске и его имя произносилось всегда с уважением. Это был широкоплечий человек, чуть выше среднего роста с сухощавым строгим лицом, напоминающим мне лицо римского патриция, но с удивительно обаятельной улыбкой, когда резко обозначавшиеся морщины придавали ему неожиданное тепло. Он первым хирургом в Подольске смело внедрял новейшие хирургические методики, во время операции декламировал стихи, а приходя домой садился за пианино и отыгрывал классику для разминки пальцев - эти звуки я не раз слышал, когда приходил в гости к Виталику, а впервые подумал, что громко включили радио и передают запись концерта - настолько мастерским было исполнение Александра Яковлевича.Он будто поставил себе задачу стать высококлассным честным специалистом без карьерного роста (назначение завотделением), которое обязательно предполагало вступление в коммунистическую партию, которую считал преступной организацией и глубоко презирал, а людей верящих в коммунистический рай считал клиническими идиотами. Я это понял, когда пришёл к такому же выводу - только мне было жаль обманутых людей.
Впрочем, вернёмся к кожаной тетради после столь пространного вольного отступления, без которого, однако, я не мог себе позволить двигаться дальше - слишком многое значили для нашего, да и семейства Вайсберга наши взаимоотношения.
 Читая строки дневника через полвека, я был несколько удивлён: написано с литературной точки зрения довольно грамотно без повторов и стилистических нелепостей, не говоря уже об орфографии и синтаксисе. Конечно, было очевидно, что писал ребёнок – сквозь текст просвечивал чистый детский восторг увиденным.
А восторгаться было чему. На протяжении 14-ти  дней каждый день приносил новые впечатления, которые я аккуратно записывал.
     Самое большое впечатление на меня произвела морская прогулка вокруг Кара-Дага. Я вступал на борт белого экскурсионного теплоходика с восторженным замиранием.  Шутка ли – впервые в жизни я буду плыть по морю на настоящем, пусть и маленьком, судне!
     - Вот хочет стать моряком, - сказала мама, принимающему сходивших с трапа на борт смуглолицему матросу, в котором ничего не выдавало моряка – светлая рубаха, брюки, штиблеты, непокрытая курчавая голова…
     - Э-э, - сказал матрос, лучше твёрдой суши ничего нет!
     Яркий солнечный день с робким свежим ветерком. Вода у берега цвета зелёного стекла при нашем выдвижении в море изменила цвет. Море представляло собой фиолетовую гладь до горизонта покрытую мелкой рябью, по которой катились длинные пологие волны – будто дыхание спящего могучего великана. Мы шли вдоль Кара-Дага и ожил репродуктор, гид комментировал открывающиеся виды. Кара-Даг и в самом деле гора исключительная, непохожая ни на какие другие, даже стоящие рядом. Это застывший древний вулкан, и казалось, природа изощрялась здесь в создании разнообразных каменных форм, которым человеческое воображение нашло свои метафоры.  Вот скала Чёртов палец, напоминающая торчащее к небу раздвоенное копыто, вот скала Шайтан – обрывистая, острая… всех имён я уже не помню, но была даже скульптурная группа – Король и его свита! Теплоходик обогнул Кара-Даг и нам открылись стоящие посреди моря скала в виде ворот – Золотые ворота!  Кара-Даг скрывал бухточки – Лягушачья, Сердоликовая, в которой до сих пор находили полудрагоценный сердолик, Разбойничья, где в старые времена укрывались морские разбойники… До некоторых невозможно было добраться по берегу…
На обратном пути нас ожидал сюрприз: неожиданно справа по борту в нескольких ста метрах из сиреневой глади возникло блестящее чёрное тело и прокатилось колесом, мелькнув острым крючковатым плавником.
Восторженно кричали дети и взрослые, и взгляды напряжённо шарили по морскому простору, надеясь на повторное явление. И не напрасно - дельфинья спина с плавником появилась ещё раз теперь уж позади теплохода…
     Конечно, нельзя не упомянуть отдельно чудесную коктебельскую гальку. Никогда и нигде на морях и других пляжах не встречал я ничего подобного! Загорая на пляже можно было часто видеть бредущих вдоль берега в набегающих по щиколотку волнах купальщиков и купальщиц, внимательно вглядывающихся себе под ноги в поисках интересных камешков и сердолика. Галька была разноцветная – зелёная, жёлтая, оранжевая,красная,  светлая, блестя от воды, она казалась драгоценной россыпью, зачаровывала. Среди этих камешков встречались прозрачные с жёлтыми или белыми включениями по краям приятно гладкие на ощупь – кусочки кварца обработанные неутомимым прибоем.  Считалось большой удачей найти серый плоский камешек с просверленной(?) или проточенной водой (?) дырочкой. В эту дырочку продевалась нить, и камешек можно было носить, как талисман, в особенности, если по форме он напоминал сердечко. Один раз я видел такого счастливца, молодого парня.
  Я и сам не раз занимался подобными поисками и составил целую коллекцию из разноцветных камешков – длинную коробку набрал среди которых был удивительный камень - снаружи серый, кем-то или чем-то разломанный, необыкновенно твёрдый,  на изломе полупрозрачный, с блеском, будто хранящий сгусток тумана – это явно был явно какой-то полудрагоценный камень, но как он назывался я так и не смог узнать. А однажды я увидел прекрасный прозрачный зелёный камешек. Конечно, изумруда здесь быть не могло, но, возможно, это какой-то кристалл… или всё-таки бутылочное стёклышко? Но уж очень природно-гладкой была находка, и я её долго хранил в коллекции, не подвергая испытанию, теша себя иллюзией. Но стремление к правде оказалось сильнее и в один из дней я, собравшись с духом, положил «изумруд» на каменную основу и легонько стукнул по нему гранитным камнем. «Изумруд» сразу же раскололся на две половинки, он оказался хорошо обточенным морем и галькой кусочком бутылочного стекла!
В те годы туристы только начинали посещать Коктебель, быстро ставшей их настоящей Меккой. Лет через двадцать я вновь посетил это место, но той волшебной гальки уже не нашёл: то ли её выбрали люди, то ли засыпали песком с грубой галькой из других мест в стремлении улучшить пляж.
     В Коктебели случилось величайшее по тому времени для меня событие – я самостоятельно научился плавать! Сколько себя помню мальчишкой и отроком ,страстно мечтал стать моряком и тем сильнее, чем дальше от моря наше семейство оказывалось волею судьбы – Семипалатинск, Луганск, подмосковный Подольск… А какой из тебя моряк, если ты не умеешь плавать? Первые два дня я бултыхался, одев резиновый круг, но быстро понял, что удерживая на воде, плавать красиво и быстро он не даёт. Ещё в поезде по дороге в Крым я изучал книжку руководство по обучению плаванию, стили плавания – кролем, брассом, кролем на спине… Отбросив позорный резиновый круг, я начал тренироваться на мелководье, наблюдая, как мужчины входят в воду и плавают – как держат голову,  проворачивается их корпус, работают руками и ногами, вдыхают и выдыхают…Я пытался подражать, уперев руки о дно работал ногами, делал пару гребков саженками и снова становился на дно, осмысляя свои ошибки… И вот на третий или четвёртый день моих экспериментов я неожиданно для себя проплыл саженками метра три! Инстинкт страха воды, свойственный не умеющим плавать был преодолён! Каждый день я проплывал всё больше и больше и уже не боялся очутиться на глубине. В дальнейшем плавание в море стало одним из самых больших моих удовольствий в жизни. Я освоил все стили и чувствовал себя в воде совершенно свободно, мог плыть до сорока минут и более, сменяя стили и не утомляясь – брассом, на левом боку, на правом, на спине, периодически отдыхая стоять... Единственное, что ограничивало моё пребывание в воде – охлаждение тела (я был худышкой). В общем, в этом событии мне мнился важный шаг к осуществлению моей мечты стать моряком. Мама моей мечты вовсе не разделяла, хотя и явно не выступала против, не без оснований считая её чем-то вроде преходящей детской болезни. Но она была тоже мечтательницей, только мечта у неё была иная. В пять лет она отдала меня в таллинскую консерваторию в класс скрипки. Ей мнились концертные залы Европы и России, свет люстр,  золото лоджий и восторженные аплодисменты публики. В подобную мою судьбу она особенно уверовала после встречи с известным на всю страну оперным певцом Георгом Отсом. Случайно в соседнем классе, где проходил мой длинный и скучный скрипичный урок репетировал Георг Отс и наши занятия закончились одновременно. Случайно я очутился рядом с ним в коридоре. Великий  Отс положил мне руку на голову и изрёк: «Эт-тот ма-альчик станет великим музыка-антом!». С тех пор скрипка на долгие годы стала проклятием моего детства и до сих пор её тонкие звуки вызывают во мне дискомфорт, что-то вроде зубной боли.

И, конечно, не забыть тот волшебный вечер, когда мы с мамой, выйдя за пределы посёлка, шли по безлюдному песчаному пляжу в сторону Планерной горы. Солнце едва зашло за Кара-Даг и море, тихо шумящее усталыми волнами, превратилось в мистерию нежных красок: сиреневая полоса сменялась золотисто жёлтой, затем серебряной…  небо белело и слабо розовело, каждая клеточка организма была наполнена покоем и счастьем. Вдобавок мы дошли до невысокого травянистого холма, в котором я нашёл маленькую пещерку, куда входила рука. Пальцы нащупали какие-то плоские грани и острые края: камнем я выдолбил находку и у меня в руке оказались несколько кристаллов горного хрусталя!
Дневник я аккуратно вёл четырнадцать дней: в дальнейшем впечатления стали повторяться. Мы наслаждались морем, солнцем, завтракали, купались, кушали украинский суп с галушками в кафешке на набережной, после обеда отдыхали в номере, читали, снова шли на пляж, вечером посещали летний кинотеатр и именно тогда я посмотрел только что вышедший на экраны фильм «Деловые люди» с неподражаемыми Пляттом, Никулиным, Вицыным... кто не помнит из моего поколния замечательной киноновеллы «Вождь краснокожих»?
   В райской картине нашего отдыха в Коктебели всё же было маленькое тёмное пятнышко. И связано оно с "уголком Дурова". Как обычно, напротив клетки с Яшкой толпилась смеющаяся детвора, которую забавляла эта живая карикатура на человека, и только и слышалось: "Яшка! Яшка!" Смешной и добрый Яшка! Клетка была отгорожена от зрителей изгородью, за которую никто не заходил. А мне захотелось быть поближе к Яшке, я зашёл и на миг обернулся, торжествуя. И вдруг с изумлением почувствовал, как кто-то больно ухватил меня за кожу спины и стал тянуть, будто пытаясь вырвать клок.Это была маленькая цепкая ручка Яшки! В пещерках его глаз светились огоньки лютой ненависти. Я чуть не позвал на помощь и еле освободился, унося с собой чувство изумления и некоторой обиды, ведь я никому не делал зла, а значит казался себе вполне достойным любви всех людей и всех животных!
     Павлины же с каждым днём всё более и более теряли своё шикарное оперение,  у иных вместо царственного хвоста оставалось всего несколько сиротливых длинных перьев и открывалась жалкая гузка, а на аллеях парка то и дело встречались мужики, довольно помахивающие выдранным длинным пером с золотым глазом – они их дарили своим дамам! Непроглядной южной ночью павлины из персидского далёка, будто жалуясь, громко кричали – «Мяу! Мяу!». Но это в дневник не вошло.
Десятки лет хранилась эта кожаная тетрадь и потерялась при переезде на другую квартиру, как обычно и теряются самые дорогие вещи и люди.