Глава 12. Сколько было 2-х ударных армий

1

Машина командира 382-й дивизии полковника Витошкина мчалась вдоль линии фронта. Его «дивизия» – дублер той, которая погибала сейчас в немецком «котле». Двусмысленность положения тяготила полковника, хотелось какой-то определенности. И определенность пришла: у 382-й дивизии в «котле» осталось бойцов не более роты. Участь дивизии, да и всей 2-й ударной армии ясна. Самое время разворачивать полномасштабное формирование его 382-й дивизии. Но с какой целью его вызвали в 59-ю армию?
     Додумать Александр Дмитриевич не успел. Из-за реки на бреющем полете, вылетело звено «юнкерсов». Самолеты, сделав над деревней Кириши крутой вираж вверх, начали один за другим срываться в пике. Бомбы градом посыпались на берег реки, где саперы налаживали переправу. Хвост поднятой взрывами земли метнулся от кромки воды к понтонам, пробежал наискось по разрушенной деревне, чуть-чуть не допрыгнув до пыльной дороги. Командирская эмка взвизгнула тормозами и полетела в придорожные кусты. Многоточие пулеметной очереди выбило рядом с ней фонтанчики пыли, на секунду запоздав встретиться с жертвой.
     Самолеты сделали ещё один заход вдоль берега и исчезли так же стремительно, как и появились. Ни одна зенитка на советской стороне не огрызнулась: то ли их совсем не было, то ли плохо обстояли дела с боеприпасами. Настроение у комдива испортилось. 
     Штаб 59-й армии находился недалеко от Новгорода в поселке Селищи в подвалах бывших армейских казарм. До Волхова там рукой подать, а за рекой – немцы. Тяжелые кровопролитные бои, длившиеся полгода, хоть и связали по рукам и ногам две армии вермахта, но не решили главной стратегической задачи Красной Армии – прорыв блокады Ленинграда. Более того, три советские армии увязли на волховских топях.
     Машина въехала в поселок. На внешних постах охраны полковника встретил дежурный офицер и повел в штаб 59-й армии. Офицеры нырнули в подвальное помещение и двинулись по длинному, плохо освещенному коридору. Толстые темнокрасные стены выглядели мрачно, одно слово – каземат! Зато надежная защита от бомб и снарядов.
     Дежурный остановился и сделал шаг в сторону. Витошкин быстро огляделся: кабинетом эту часть подвала можно было назвать лишь условно – дощатый стол и несколько табуреток, чуть в стороне буржуйка, похожая на слоненка с поднятым вверх хоботом, на столе – бумаги, карты и керосиновая лампа.
     Полковник Витошкин доложился, слегка щелкнув каблуками. Из-за стола легко поднялся молодой полковник и шагнул навстречу гостю. Протянул руку, представился:
     – Сергеев Леонид Гаврилович. Проходите, Александр Дмитриевич. Сейчас подъедут остальные комдивы, и сразу пойдем к командарму, а пока мы с вами отдельно поработаем. Садитесь ближе к столу!
     Тот факт, что начштаба 59-й армии назвал его по имени-отчеству, Витошкина не удивил: готовились к встрече. Сверху донеслись глухие разрывы. Витошкин чуть приподнял голову, прислушался. Легкое движение не ускользнуло от полковника Сергеева.
     – Бьет вражина по паромным переправам, не переставая. Мы строим, он разрушает.
     Полковник Витошкин кивнул головой:
     – Я у Киришей проезжал, видел. Мне там чуть машину не разбили.
     Начальник штаба перешел на официальный тон: 
     – Итак, ближе к делу. С сегодняшнего дня ваша 382-я дивизия переподчиняется 59-й армии. Пора комплектовать.
     Витошкин невозмутимо смотрел на молодого полковника. «А, вот оно как! Теперь ясно, почему сюда вызвали». Ему хотелось бы узнать о судьбе командира 382-й дивизии полковника Карцева*, но такое спрашивать не принято.
     Начальник штаба развернул на столе карту:
     – Смотрите, Александр Дмитриевич, 59-я армия держит оборону вот здесь – карандаш описал дугу от Новгорода до поселка Грузино. – Мы имеем несколько плацдармов на западном берегу Волхова, которые стараемся удержать. В ходе зимних боев армия понесла большие потери и до конца ещё не оправилась. Правда, немцы тоже наступать не могут. За июль-август мы 59-ю армию укомплектуем, в том числе и вашу 382-ю дивизию. Будем готовиться к новому наступлению.
     Витошкин вздохнул:
     – Нужны опытные специалисты, а вы дадите новеньких строевиков, которые о штабной работе понятия не имеют.
     Молодой полковник раздраженно оборвал Витошкина: 
     – Я надеюсь, вы себя и начальника штаба Горбунова не считаете неопытными командирами? Получите кадры и работайте с ними. У меня выпускников академий нет…
     Начштаба армии старался сдерживаться от резких выражений, но он устал от бесконечных требований. Каждому дай кадры получше, вооружения побольше…
     Витошкин на рожон не полез, начштаба Сергеев тоже сбавил тон: 
     – Мы в 382-ю откомандируем Катышкина и Варвинского, лучших офицеров оперативного отдела армии.
     Витошкин их знал, голос его сразу потеплел:
     – Спасибо, Леонид Гаврилович, они будут очень кстати.
     – Но это позже, а сегодня возьмёте лектора политуправления и поедете с ним во второй эшелон формировать свою дивизию. Надо начинать работать с кадрами, поднимать боевой дух.

____________________________
* В конце июня 1942 штаб 382-й дивизии был окружен немцами. Полковник Карцев К.Е. попал в плен. Освобожден из немецкого концлагеря в апреле 1945 г. Начальник Особого отдела Полозков застрелился, не желая сдаваться врагу. 382-я дивизия перестала существовать. 

     Появился дежурный и с ним ещё два командира. Полковник Сергеев поднялся из-за стола, одернул гимнастерку:
     – Пошли на совещание к командарму. Не знакомы с ним? Генерал-лейтенант Коровников! Недавно сменил Галанина. Прекрасный человек! Умеет слушать людей. – Начштаба повернулся к Витошкину: – Умение слушать других, уловить рациональное зерно, провести идею в жизнь – важнейшее качество для командира.
     Когда свекровь в избе костерит кошку, невестка должна понимать, что это относится и к ней тоже. Комдивы, шедшие за начальником штаба армии, намек поняли и дружно закивали головами.

2

     Генерал Власов нервничал. В критический момент, когда армия (или что от неё осталось) лихорадочно искала пути к спасению, к немцам с листовкой в руках перебежал офицер 8-го отдела техник-интендант 2-го ранга Малюк*. Обманом и силой он захватил сверхсекретные документы о расположении частей 2-й ударной армии, месте дислокации командных пунктов, штабов и запасных баз.
     С того дня 2-я УА была вынуждена постоянно менять дислокацию. Фашисты с азартом и остервенением преследовали штаб армии, как гончие собаки преследуют на охоте зайца – финал такой охоты всегда предрешен.
     Доведенные до отчаяния люди, не имея ни патронов, ни гранат, легко попадали в плен. Были и такие, кто сознательно переходил к немцам: заместитель командующего 2-й УА полковник Горюнов, командир 25-й бригады полковник Шелудько, интендант 1 ранга Жуковский… – список длинный.
     Ко всем бедам добавились полчища комаров и мошки, которые высасывали из людей последнюю кровь. До 20 июня армия упорно пыталась прорвать окружение. 20 июня Власов запросил по радио штаб фронта: «Если наш прорыв не удастся, что делать с техникой и вооружением?»


____________________________
* Все фамилии подлинные.   

     Мерецков ответил уклончиво: «Техника и вооружение не должны попасть в руки противника», то есть, думай сам, генерал Власов, какое решение примешь, за такое и ответишь своей головой. Власов перестал доверять Мерецкову. Он отправляет радиограмму начальнику Генерального штаба РККА, Военному совету Волховского фронта: 
«21 июня 1942 года. 8 часов 10 минут. Войска армии три недели получали по пятьдесят граммов сухарей. Настоящее время продовольствия нет. Доедаем последних лошадей. Люди истощены до крайности. Наблюдается групповая смертность от голода, ран и болезней. Боеприпасов нет. Власов. Зуев».
     Ответа не дождались.
     В этот же день генерал Власов отдает приказ всю технику, тяжелую матчасть уничтожить. Тащить её по раскисшим болотам не было ни сил, ни возможностей.
     22 июня Власов пишет приказ: «В 22 часа всеми силами идти на штурм немецкой обороны в районе Мясного Бора». На передовую брошены все бойцы, в том числе две роты охраны штаба армии, все водители, тыловики, весь командный состав армии, включая Военный совет, начальника Особого отдела Полозкова и генерала Власова.
     Власов отправляет очередную радиограмму о необходимости одновременного удара с двух сторон по немецкой обороне. Только в этом случае можно надеяться на успех, вернее, на чудо. Но чуда не случилось. Немцы обрушили на бойцов 2-й УА ураганный огонь. Отчаянная атака безоружных, обессиленных красноармейцев захлебнулась. Фашисты приступили к зачистке территории. 
     23 июня, 01 час 02 мин. Радиограмма из штаба 2-й УА: 
     «Все донесения о подходе частей 59 армии к реке Полисть с востока предательское вранье. Власов. Зуев».
     Вечером 23 июня немцы прорвались к КП 2-й УА. И хотя атаку немецких автоматчиков рота охраны отбила, всем было ясно, что армия доживает последние часы.
     «23 июня 1942 г. 22 час. 15 мин. Проход восточнее реки Полисть закрыт. Активных действий с востока не видно и не слышно. Артиллерия огонь не ведет. Еще раз прошу принять решительные меры по расчистке прорыва… Наши части находятся на западном берегу Полисти. Власов. Зуев. Виноградов».
     Следующая радиограмма как предсмертный стон:
     «23 июня 1942 г. 23 часа 35 мин. Бой на КП штаба армии. Необходима помощь. Власов»
     «24 июня 1942 г. 00 час. 45 мин. Прохода нет. Вас вводят в заблуждение. Прошу Вашего вмешательства».
     Сил у Волховского фронта для пробития коридора и освобождения красноармейцев из «котла» не было. Мерецков понимал, что 2-я УА с не утвержденным командующим, обречена. И как бы теперь ни развивались события, виновным в гибели армии легко обвинить Власова.
     Последняя радиограмма генерала Власова:
     «24 июня 1942 г. 19-45. Прорываемся с рубежа западного берега реки Полисть на восток. Начало атаки в 22.30. Прошу содействовать с востока живой силой, танками и артиллерией… Прикрыть авиацией с 3.00. 25 июня 42г. Власов. Зуев. Виноградов».
     Это – документы.
     25 июня под артобстрелом погиб начальник штаба 2-й УА полковник Виноградов, был тяжело ранен и застрелился начальник Особого отдела майор госбезопасности Шашков. Так же поступил начальник политотдела Гарус. Комиссар армии Зуев тремя днями позже вышел к железной дороге возле Чудова, увидел местных жителей-рабочих. Огляделся, немцев рядом не было. Вышел к людям, попросил кусок хлеба. Один из рабочих сказал, что сейчас принесет, ушел и вернулся… с фашистами.
     И этих людей, всю 2-ю ударную армию, сражавшихся до последнего, сложивших головы в неравной битве, назвали гнусными предателями во главе с командующим армией.
     27 июня 1942 немецкое радио сообщило миру о разгроме советских армий в Волховском котле. 
     30 июня Совинформбюро ответило Берлину:
«Ставка Гитлера выпустила в свет очередную фальшивку. На этот раз фашистские борзописцы "уничтожили" на бумаге, ни много ни мало, три наших армии на Волховском фронте: 2-ю ударную, 52-ю и 59-ю армии, якобы окружённых немцами на западном берегу реки Волхов. При этом гитлеровские писаки приводят астрономическую цифру в 30.000 якобы захваченных в плен, а также о том, что число убитых превышает число пленных во много раз. Разумеется, эта очередная гитлеровская фальшивка не соответствует фактам… Части 2 ударной армии отошли на заранее подготовленный рубеж. Наши потери в этих боях не превысили 10 тыс. человек убитыми и около 10 тыс. человек пропавшими без вести… Ни о каком уничтожении 2-й ударной армии не может быть и речи».   
     После того, как обе воюющие стороны признали факт завершения сражения под Любанью, генерал Власов ещё две недели бродил по болотам в поисках спасения. Он не сдался в плен, а был схвачен немцами после предательства жителей деревни Туховежи. Староверы сдали советского генерала немецкому патрулю 18-й армии.
     Как низко пали те, кто после войны не погнушались сочинить: «...Генерал Власов бросил армию, бежал, переодевшись в женское платье, и сдался в плен».
     Я держу в руках книгу «На Волховском фронте. 1941-44», которую написали двадцать генералов и полковников – доктора и кандидаты наук. (Академия Наук СССР и Институт Военной истории, 1982г.).
     «Бездействие и измена Родине бывшего командующего 2-й ударной армией генерал-лейтенанта А.А. Власова является одной из самых важных причин того, что армия оказалась в окружении и понесла огромные потери».
     Здесь всё ложь.
     Это и есть наша подлинная история? Что же тогда является фальсификацией?
     На болотах невозможно укрыться от вражеской авиации. Генерал Власов перед последним прорывом дал распоряжение оставшимся в живых бойцам: рассредоточиться, чтобы не быть удобной мишенью для огня противника, искать любые щели в обороне врага и прорываться к своим...   
     Клеветники потом назовут это потерей управления армией… Какой армией? От которой сбежал генерал Клыков?
     Согласие генерала Власова сотрудничать с фашистами обесчестило лишь его собственное имя, но никак не героическую 2-ю ударную армию.
     Клеймо «власовцы» придумали в Кремле.
     В этом был далеко идущий смысл. Не было никаких стратегических просчетов Ставки, Генерального штаба и руководства Волховского фронта, а было подлое предательство армии во главе с её командующим. В этом, мол, вся причина сокрушительного поражения.
     Триста тысяч бойцов в Волховском котле так и остались непогребенными – чего ради хоронить предателей? Сотням тысяч вдов и детям-сиротам отказали в пенсии за погибших мужей и отцов – по этой же причине.
     Около шести тысяч бойцов вырвались из волховского «котла». Они остались живы отнюдь не благодаря генералу Клыкову, который завел 2-ю УА в болото и бросил её.
     И не благодаря генералам Мерецкову и Хозину. Именно на их совести лежат жертвы Любанской операции. 
    Но после войны именно сандаловы, клыковы, мерецковы, хозины и иже с ними, бросились сочинять былины о своих победах и небылицы, как иуда Власов перешел к фашистам вместе со своей армией.
     Не будь «удачно подвернувшегося» предателя Власова, мы и сегодня ничего бы не знали о стратегической авантюре на Волховском фронте, о безумном наступлении трех армий по болотам Новгородчины и Ленинградской области.
     В послевоенную пору, когда вся страна зачитывалась книжкой «Малая земля», маршал Мерецков вспоминал: «Мне довелось многое повидать за годы войны. Недели и месяцы на Волховском фронте были самыми трудными. По накалу событий, по нервному напряжению вряд ли их можно с чем-либо сравнить…»
     После трагического завершения битвы на Волхове, вплоть до сентября 1942 года из окружения выходили мелкие группы изможденных бойцов. Блуждая по лесу, эти живые скелеты доходили до Старой Руссы, где их встречали криками «по власовцам – огонь!» 
     «Власовец» стало синонимом слова «предатель». Во 2-й ударной армии, которая сложила голову на Волхове, не было предателей-власовцев, а были герои, которые до конца исполнили свой горький солдатский долг. Пора честно, всем миром встать перед ними на колени и воздать им достойную посмертную славу.
     Лучше поздно, чем никогда. 

3

     В июле 1942 года в оперативном отделе 382-й дивизии царило безделье. Ни срочных заданий, ни карт, ни нервозной обстановки – полный штиль. Где-то подспудно шла напряженная подготовка к новым сражениям, под старыми номерами формировались свежие дивизии и армии, происходила их перетасовка, но всё это совершенно не касалось рядового Сапегина. Он сидел в штабе и писал письма.
     Вчера его покой взорвал белый треугольник от Нюры. Обратный адрес – подмосковная Сходня.
     От Нюры? Из Сходни? Она ещё до войны вышла замуж… Как она узнала номер его полевой почты? Что в этом письме? Зачем вообще она написала ему? Вопросы бились в голове, как пойманные щуки в садке. Конечно, все ответы там, в треугольнике, но развернуть его было страшно, словно обезвредить боевую мину.
     Он долго в нерешительности смотрел на конверт, но любопытство в человеке всегда сильнее страха.
     «Здравствуй, Емельян! Представляю, как ты удивился, получив это письмо. Только не воображай, что я без тебя жить не могу, я давно замужем. Как я оказалась в Сходне – долгая история, потом расскажу. Работаю на мебельной фабрике. Какой я была наивной дурочкой, когда просила забрать меня в Москву! Я ничего не понимала, потому что была ужасно в тебя влюблена. Обиды на тебя не держу. Егор в армии с начала войны. Если захочешь, напиши мне пару строчек. Верю, что ты остался таким же добрым, каким был. Возвращайся с победой живой и здоровый! Нюра». 19.07.42 г. 
     Грустная задумчивость Емельяна не укрылась от глаз капитана Бычкова: 
     – Что загрустил? Девушка не дождалась? За другого замуж вышла?
     – Так точно, товарищ капитан! Только девушка не моя.
     – Тогда и грустить нечего. Засиделся ты в штабе, обленился. Скоро пойдем на рекогносцировку обороны противника. Там на передовой твою грусть как ветром сдует.
     Весь день из головы Емельяна не выходило письмо от Нюры. Он знал, что ответит ей, но не мог придумать как начать. К концу дня всё же написал ей послание, похожее на перечень вопросов дознавателя.
     Здравствуй, Нюра! Не могу поверить, что получил от тебя письмо. Как ты оказалась в Сходне? Где твой муж? Как твои родители? Как узнала номер моей полевой почты? Была ли у моих в Захарьино? В голове одни вопросы, ничего другого не приходит. Служба идет своим чередом, загадывать на будущее ничего нельзя. Я рад твоей весточке честно. С фронтовым приветом! Емельян. 30.07.42

     Мария, получив от Емельяна стихотворное письмо, была на седьмом небе. Ответила своему солдату чередой писем.
     Здравствуй, дорогой Емельянушка!
     …Привет тебе от Володи Ратникова, он лечится у нас в госпитале. В июле 1941 группа рабочих 301 завода уезжала под Смоленск, и он с ними... Попали в окружение. Несколько раз пытались перейти линию фронта, но неудачно... Скрывались в лесах, сильно обморозились, уезжали-то в летней одежде. Многие погибли. Володе повезло, он наткнулся на партизанский отряд... Ему ампутировали несколько пальцев на ногах. Я его не узнала – страшно худой, весь в струпьях. Его мама Ольга Михайловна не отходит от него. Сейчас он поправляется, собирается работать на 301 заводе. У нас с Верой всё нормально, работаем с утра до ночи, она на суконке, я в госпитале. Не замечаем, как проходят дни. Может это и хорошо – быстрее война пройдет. Сегодня ровно год, как началась война. Целую тебя, молюсь за тебя, твоя Мария. 22 июня 1942 г.

     После успешного контрнаступления Подмосковье начало оживать. Открылись школы, кинотеатры и даже книжные магазины. Ради книжных новинок в один из весенних дней Мария и Вера отправились в соседние Химки. За разговорами не заметили, как прошли не близкий путь. На Маяковской бросалась в глаза свежая вывеска «Книжный магазин».
     Подруги зашли внутрь, предвкушая радость встречи с книгами. Шеренги собраний сочинений притягивали взгляд, но это совсем не то, что им нужно. Девушки прошли туда, где стояли книжки попроще.
     – Маша! – Из-за прилавка улыбалась Валя Дудина.
     – Ой, Валюша, здравствуй! Ты здесь работаешь?
     – Уже два месяца. Правда, сегодня последний день.
     – Возвращаешься в избу-читальню?
     – Нет, читальню закрыли. Когда откроют – неизвестно.
     – И куда ты уходишь?
     – В Ржавки. На лесозаготовки.
     Мария непонимающе смотрела на Валентину – это шутка? Но грустный вид девушки не соответствовал шутке.
     – Какие лесозаготовки? Ты же у нас на учете в туберкулезном отделении. – Представить мелкую от природы девчонку в лесу с топором Мария не могла. – И кто такое решение принял? – Мария оглянулась на подругу, словно ища у неё поддержки, но Вера отошла в сторону и внимательно рассматривала корешки книжек.
     Валя Дудина усмехнулась:
     – Мне с моими легкими работа в лесу как раз показана. – Заметив, что её шутливый тон Мария не принимает, продолжила вполне серьезно: – Все госучреждения по разнарядке должны отправить двадцать процентов работников на трудовой фронт. Нас в магазине трое: директор, кассир и я. Наум Александрович непризывного возраста и у него астма, у кассирши двое детей, муж на фронте. Осталась только я. Зато мы отчитаемся, что план отправки служащих на трудовой фронт выполнили на тридцать три процента. Глядишь, благодарность объявят. – Дудина опять перешла на ироничный тон: – Мне никогда не приходилось валить лес, а тут появилась возможность расширить трудовые навыки.
     Мария слушала эти невеселые шуточки и хмурилась.
     Пока девушки разговаривали, Вера выбрала самую красивую книжку: «Путешествие Гулливера в Лилипутию». На обложке множество маленьких нарядных домиков, над которыми с глупым лицом возвышался веселый Гулливер.

4

     Ударником труда среди лесорубов Дудина не стала: ей доверили кашеварить у костра – место считалось хлебным.
     Месяца через три в Ржавках неожиданно появился следователь, чтобы допросить Дудину.
     Оперативник, не раскрывая своего интереса, долго выяснял, в каких отношениях была Валентина с кассиром книжного магазина. Валентина терялась в догадках. Ясно, что в магазине что-то случилось, но что именно? Кассирша убила директора? Но причем тут её отношения с кассиршей? Недостача? И что теперь? Скажешь, что была в хороших отношениях, назовут соучастницей, скажешь, в плохих – придется выдумывать небылицы и запутаешься во вранье.
     – Не было у нас никаких отношений. «Здравствуйте – до свидания» – вот и все отношения.
     Постепенно выяснилось, что в магазине обнаружилась недостача. Большая недостача. Следователь всеми силами пытался доказать, что между продавцом и кассиром был сговор. Раскрытие групповых преступлений ценилось значительно выше. Можно было рассчитывать на повышение или материальное вознаграждение.
     Валентина отвечала на все вопросы кратко, никак не реагируя на грубый шантаж следователя. Девка оказалась твердым орешком.
     Убедившись, что Дудина к хищению денег отношения не имела, оперативник поскучнел – группы не получалось. 
     Ближе к осени в Ржавках на лесозаготовках появился директор книжного магазина. Ему за преступную халатность, отсутствие контроля, с учетом смягчающих обстоятельств (возраст, здоровье), присудили пять лет трудового фронта. Многолетний безупречный стаж не имел для суда никакого значения. Попытки защиты использовать это обстоятельство прокурор решительно пресёк: 
     – Во время безупречного прошлого директор и жил на свободе. Теперь, когда проштрафился, надо искупать вину.
     Суд поддержал это мнение.   
     Трудовую повинность директор отбывал в спецбригаде легко осужденных, которую сопровождали на работу вечно угрюмые, скучающие конвоиры.
     Охранники ненавидели легко осужденных. Они не видели разницы между их жизнью и своей. Своя жизнь казалась им даже тяжелее. Они тоже не могли сделать ни одного шага влево-вправо от подконвойной бригады. Приходилось целый день сусликом стоять возле них с винтовкой на плече. Это стократ тяжелее, чем валить лес. Враги народа переговариваются на работе, а ему, государеву ратнику, не с кем за весь день словом обмолвиться. Не с этим же сбродом разговаривать! Они кроме команды ничего не понимают. Из-за такой жизни даже дома нормального разговора с женой не получается – один лай собачий.
     Есть у охранника одно заветное желание – чтобы кто-нибудь из этих сволочей вдруг рванул в сторону, чтобы ему законно, играючи вскинуть трёхлинеечку и, прищурив глазик, прошептать самому себе: «по врагу народа – огонь!» Без всяких там лишних патронов на выстрелы в небо.
     Так ведь нет! В этой гребаной бригаде никто никуда не бежит. Поганый народец! 
     О судьбе кассирши Валентина узнала позднее.
     У денег есть коварное свойство: их вечно не хватает. А на растущих детей их вообще не напасешься. Кассирша брала деньги из кассы магазина понемногу, но регулярно. Присутствие Валентины сдерживало её от искушения, а оставшись в торговом зале одна, преодолеть соблазн уже не могла. По истечении квартала недостача, конечно, обнаружилась. Магазин закрыли, сделали ревизию, дело передали следователю…
     Суд изучил все обстоятельства: ранее не привлекалась, муж на фронте, дети-дошкольники, и снизошел до неслыханной милости – три года общего режима. Детей власть тоже не бросила – определила в детский дом.
     С закрытием магазина Валя Дудина оказалась в щекотливом положении: она была на трудовом фронте от несуществующей организации. По этой причине утратила гарантии трудоустройства по окончании трудовой повинности. И право на продовольственные карточки тоже утратила. 
     Зинаида Семеновна энергично взялась хлопотать о возвращении дочки домой. Потеря для трудового фронта оказалась незначительной, поэтому больную девушку, отработавшую в лесу полгода, в конце концов, отпустили.
     Репутация у Валентины во всей округе – лучше не бывает. Её взяли счетоводом на суконную фабрику в Гаврилково, а спустя полгода она стала начальником планового отдела.
     Главный инженер суконки, Израиль Эммануилович Андронов, раздражал на фабрике многих. Седые остатки некогда густой шевелюры, пушистым венчиком обрамляли его фиолетовую макушку. Чешуйки перхоти битой черепицей лежали на узком воротнике пиджака дореволюционного покроя. Под кустистыми бровями блестели молодые глаза.
     Он был замечательным специалистом в своем деле, но это и вызывало неприязнь мастеров и директора фабрики. Валентина не понимала причины отчуждения – она была о главном инженере самого лучшего мнения.
     Андронов и Дудина – родственные души – частенько засиживались после работы и беседовали о вещах, далеких от технологии производства шинельного сукна. 
     Однажды Валентина намекнула-таки Израилю Эммануиловичу на странную предвзятость техперсонала. Главный инженер смущенно улыбнулся.
     – Я, голуба, сам виноват. Жизнь кругом тяжелая, голодная, всех нужда давит. Работники фабрики подворовывают, и я им как кость в горле... Или, как собака на сене.
     – А директор что же?
     – Так рыба с головы гниет. В этом вся и проблема. Я никого за руку не хватал, докладных не писал, сама понимаешь – смешно жаловаться тому, кто сам больше всех ворует. И в органы я никогда не пойду. Но если у кого-то случаются неприятности, все думают, что это я донос написал.
     – Израиль Эммануилович, но у меня в документации никаких расхождений нет. Сколько сырья получаем, столько по норме и сдаем продукции.
     – Вот именно, голуба, по норме. Сколько убыль шерсти при чёсе и переработке? Не вспоминай, я сам скажу – два с половиной процента. А фактически сколько? Полтора и даже меньше. Ты этого знать не можешь. Это знает только директор и мастера.
     – Как можно при норме убыли два с половиной процента получить полтора? Нормы же не с потолка взяты.
     – Эх, голуба моя! За счет качества. Война, расход ткани огромный, кто будет проверять сортность шинельного сукна? Вот и набегает неучтенная продукция.
     – Так просто?
     – Не скажи, голуба. Люди  под  расстрельной  статьей хо-дят. Да  и  мне, если  что, несдобровать. Скажут, если  знал,
почему не просигналил куда надо?
     – Выходит, теперь и я с вами под расстрел пойду?
     – Я тебе, голуба, ничего не говорил…   

     Избу-читальню в Куркине открыли снова в 1943 году. Заведовать ею стала Зинаида Семеновна Болотова.
     Из школы ей пришлось уйти после того, как в сельсовет поступила анонимка о её аморальной связи с директором школы Вольпертом Павлом Владимировичем.
     Павел Владимирович был вдовцом, Зинаида Семеновна не состояла в браке, была ли у них какая-то «связь», разбираться не стали, но меры, на всякий случай, приняли…

5

     Весенние лучи солнца скользили по сходненским холмам, золотили нежно-зеленые шали на покатых плечах плакучих ив, пронзали прозрачные ещё кроны вязов и дубов, расцвечивали золотыми заплатами плащаницы пугливых осинок. Хвойные старожилы, вцепившись в землю, стояли в вечном карауле на крутых склонах, озирая Речку, бездонное небо и томящиеся ожиданием луга.
     В уютной землянке зенитчиков собрался актив батареи. Ждали начальство, важных гостей, знали, что приедет корреспондент – значит, будут фотографировать. Попасть на страницы фронтовой газеты – мечта каждого бойца, это словно орден получить.
     В буржуйке весело потрескивали дрова. По случаю Первомая в землянке запалили две керосиновые лампы. Завели патефон. Старослужащие, влажно блестя глазами, слушали Русланову, которая подшучивала над влюбленным парнем: «И кто его знает, чего он вздыхает…» Пластинки сменяли друг друга… «Это русское раздолье, это русская земля» – бередил душу Лемешев…   
     Сержант Левченко подмигнул командиру приборного отделения Василию Калугину (редактор стенгазеты и дивизионный поэт). Тот понял, и начал ворошить стопку пластинок Апрелевского завода. Что-то  нашел, поставил  на  проигрыватель, и в землянке заплескался блюз. Левченко, двигая плечами и дергая ногами, запел: «Однажды в тихий порт, ворвался словно черт…» Все оживились, вспоминая дворовое счастье: «…они пошли туда, где можно без труда...» 
     Отличники боевой и политической подготовки, комсомольцы, лучшие наводчики, дальномерщики, прожектористы – все пели и приплясывали вокруг патефона…
     Веселье оборвалось, когда в землянку вошли командир батареи Андрей Савин, батальонный комиссар Малышев и фронтовой репортер.
     Настоящие военные говорят короткими фразами – словно саблей лозу рубят. Батальонный комиссар – худощавый человек средних лет, нажимал на гласные, растягивая слова. Бойцы поняли – с гражданки пришел. Репортер достал «лейку» и встал наизготовку точь в точь, как охотничья собака перед гоном.
     Командир батареи предложил выйти к орудиям, где уже был построен весь личный состав. Комиссар произнес короткую, но яркую речь, призвал зенитчиков беспощадно истреблять врага.
     – Победить или умереть! Для нас, защитников Москвы, другого исхода нет! 
     Сурово и сосредоточено, как подобает в таких случаях, слушали артиллеристы комиссара. По окончании митинга репортер мгновенно захватил власть:
     – Так, отличники РККА встали сюда, боевой расчет орудия быстро заняли свои места, смотрим в небо, хорошо, снимаю, готово! Ещё раз… Так, батарейцы дружно встали возле зенитки, капитан Савин – в середину! Снимаю, готово!
     Капитан Савин хлебосольный хозяин батареи.
     – Сержант Левченко! Мигом организовать обед для наших гостей! 
     – Есть организовать обед! – весело отвечает сержант.
     Обедать с фоторепортерами интересно, они без конца рассказывают разные хохмы из своих фронтовых буден. Вот и этот тоже:
     – Приехал я однажды в полк делать съёмку. А тут немцы неожиданно в атаку пошли. Мне бы уехать быстрее, да поздно было удирать. Сижу в окопе, в руках фотокамера, в кобуре пистолет. Немцы бегут на нас, ну я пистолет достал. Стрелял, пока патроны не кончились. Может, кого и убил случайно, не знаю. А тут совсем рядом фашист бежит прямо на меня. Я машинально камеру поднял и на него навел. Он от удивления замер на секунду. Тут его кто-то и взял на прицел. Но я кадр успел сделать! Мне за него премию дали – лучший снимок недели!
     Праздничный день пролетел быстро. Гости уехали, зато прилетели другие – педантичные немцы напомнили о себе. Звонкие удары по рельсу возвестили о боевой тревоге. Мгновение – и все зенитчики уже на своих местах. Лица до самых бровей закрыты стальными касками, глаза прищурены, зубы плотно сжаты. Боевой расчет похож на оркестр, где каждый хорошо знает свою партию. А вот и музыка – оглушительный залп отозвался звоном стекол в деревенских избах…
     По темно-серым облакам заметались лучи прожекторов. Они перекрещивались, сходились и расходились, пока вдруг один из них не наткнулся на блеснувшую в небе точку. К ней сразу полетели другие лучи, и рядом с самолетом начали вспыхивать бутончики красных гвоздик… 
     В последнее время зенитные батареи всё чаще сами становились объектами атак вражеских самолётов. И если противник успевал прицельно бросить бомбы, то шансов на спасение у батареи не было. Хочешь дожить до победы – бей раньше и точнее фашистов.
     К осени 1942 года Москва стала почти тыловым городом. В столицу возвращались наркоматы, учреждения, театры. Налеты вражеской авиации ещё случались, но разве можно было сравнить их с кошмаром прошлого года?
     Капитан Савин с гордостью носил на груди орден Красной Звезды, который получил отнюдь не за крепкие выражения во время стрельбы. На счету батареи было пять сбитых самолетов.
     Андрей был профессиональным военным – закончил в 1937 году артиллерийское училище в Ленинграде. В Куркино налеты вражеской авиации сократились настолько, что, бывало, по нескольку дней не звучала команда «К бою!».
     Капитан стал чувствовать себя не в своей тарелке, служба начала казаться постылой, не хватало огонька. Его батарейцы были уже опытными артиллеристами. Даже заместитель командира хозвзвода Левченко отлично усвоил стратегию и тактику противовоздушной обороны. Он не раз бросался к орудиям во время боя, когда требовалось кого-то срочно заменить. Свою медаль «За боевые заслуги» он получил заслуженно, протирал её рукавом сто раз на дню, когда этого никто не видел.
     Летом 1942 года командир дивизиона подполковник Крапивин разрешал иногда Савину сбегать на пару часов в Химки. Радостно визжа, дочки висели на отце большими репейниками, счастливые Лариса и Андрей не могли наговориться…
     Однажды от внимательного взгляда Ларисы не укрылась грусть в его глазах, какая-то виноватость. Может, ей это только показалось? Она ни о чем не спрашивала мужа, знала, что Андрей сам скажет, что посчитает нужным. А если говорить нельзя – нечего ему и себе душу бередить.
     Через несколько дней он сказал:
     – Лариса, я хочу написать рапорт о переводе.
     – О каком переводе? 
     Жена, конечно, сразу поняла смысл сказанного Андреем, но не хотела этому верить, и наивно пыталась обмануть самоё себя. Андрей разрушил эти жалкие попытки:
     – О переводе на Западный фронт. Здесь я превратился в сторожа своих пушек. Я опытный кадровый артиллерист и моё место там, где сейчас идут бои.
     У Ларисы тоскливо сжалось сердце, она прошептала мужу с мучительной безнадежностью:
     – Ты с ума сошёл. А ты о нас подумал? Чем тебе плохо в Куркино? Или ты считаешь, что здесь уже не нужно охранять небо?
     – Здесь найдется, кому охранять. Мне стыдно сутками сидеть в блиндаже, заниматься с бойцами изучением уставов и разных наставлений. Это может делать любой лейтенант после училища.
     Андрей замолчал. Молчала и Лариса. В комнате предгрозовой тучей висела тишина. Дочки Настенька и Анна притихли и испуганно смотрели на маму и папу.
     Лариса поняла – под вчерашней жизнью подведена черта, впереди будет страх и неизвестность. К горлу подступали рыдания и лишь присутствие детей заставило её до крови прикусить дрожащие губы.
     Андрей смотрел на жену, вновь и вновь спрашивая себя: правильно ли он поступает? Можно и дальше сидеть в этом подмосковном селе, никто не бросит ему упрека. Когда фронту потребуется, никто спрашивать не будет – перебросят и его, и всю батарею, куда надо. Зачем он вперёд батьки лезет в пекло? Но не успокаивали душу эти доводы, было в них что-то мелкое, чуждое Андрею. Не хотелось «тянуть лямку» на службе, радоваться тихому месту. Он чувствовал, что теряет уважение к себе, а за этим – он знал – даст трещину и уважение близких ему людей.
     Лариса не переубеждала мужа – знала, что это бесполезно. В глубине души она понимала Андрея, и если бы не жалость к себе, не страх за детей, она бы и слова не сказала против. Не раз приходилось менять место службы, семья следовала за ним, как нитка за иголкой, но одно дело в мирное время, и сейчас… Стоит ли бросать вызов судьбе, если цена этому сиротство детей?
     «Боже мой, о чем я говорю? Какой судьбе? Кто может её знать? Судьба – это то, что прожито. О том, чего не случилось, не говорят – судьба. Как я могу встать на его пути, если для него долг чести и совесть не пустые слова?
     Лариса очень любила этого честного, смелого парня. Она всегда была его надежным тылом. Но сегодня сердце и разум не приходили к согласию, и буря в душе была готова излиться отчаянными слезами…
     Андрей подошел к дочкам, поцеловал их, пригладил рукой стриженые вихры и, не оглядываясь, вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Настенька и Анюта прижались к маме и, не понимая, почему она плачет, заплакали тоже… 
     Рапорт капитана Савина полежал какое-то время в штабе полка, потом ушел в дивизию, ожидая своего часа.
     И час пробил. На батарею прибыл молодой лейтенант Снетков Николай Николаевич. Два дня ушло на передачу дел, и капитан Савин отправился в Митино, в штаб 251 полка ПВО получать предписание к новому месту службы.
     Лейтенант Снетков был хорошим командиром батареи. Он прослужил в Куркино до конца войны и уже строил планы на мирную жизнь, когда артдивизион неожиданно (у военных по-другому не бывает), отправили под Читу, на границу с Маньчжурией.
     Повоевать с самураями Снеткову не довелось: едва он развернул свою батарею, Япония капитулировала. Политическая обстановка на Дальнем Востоке окончательно определилась к 1947 году. Тогда и дал Генеральный штаб разрешение на демобилизацию сибирских войск.
     Старший лейтенант Николай Снетков с двумя медалями на груди «За победу над Германией» и «За победу над Японией» вернулся домой, в село Вичуга Ивановской области. Праздновали возвращение фронтовика всем селом.
     Три младших брата не отходили от героя войны. Глаза счастливой матери попеременно светились радостью и наполнялись слезами: муж Николай Гаврилович Снетков бесследно сгинул в омуте проклятой войны.

     Капитан Савин недолго воевал на Западном фронте. В июле 1943 года майор советской армии, артиллерист-зенитчик Андрей Андреевич Савин геройски погиб в сражении на Курской дуге под Прохоровкой.* 

6

     Штаб 382-й дивизии перебрался на окраины поселка Селищи. В подвале старого торгового склада оборудовали командный пункт. Подвал был глубокий, перекрытия толстые, если при бомбежке рухнут стены и крыша, то лучшего склепа  для  штабных  работников  не  придумать. Поэтому, при первых же разрывах все дружно выскакивали из подвала и прятались по окопам.

_____________________________________
*Дочери А.А. Савина Анастасия и Анна до 2000 года жили в Химках. Материалы об Андрее Савине автору передала его внучка, Елена Чарная, живущая ныне в Украине.   
 
 
     Возле водонапорной башни капитан Бычков обнаружил заброшенную землянку.
     – Сапегин, занимай квартиру! Со мной будешь жить! 
     – Есть, товарищ капитан!
     – Кровлю укрепи! Два наката никуда не годится! 
     – Слушаюсь, товарищ капитан!
     Младшему по званию не положено спрашивать, чем укреплять, где взять? Сам соображай! Рядом с водонапорной башней лежал штабель пиленых чурок. Через час чурки, поставленные «на попа», стали «третьим накатом» землянки. Бычков усмехнулся, но ничего не сказал.
     Спокойная жизнь разлагает. Обленившуюся штабную команду комдив Витошкин приказал гонять на строительство укреплений и военную подготовку: отрабатывать приемы штыкового боя, стрелять из трофейного оружия, сооружать огневые точки.
     В один из вечеров немцы за Волховым вдруг оживились и начали швырять мины на поселок, очевидно, прознав о нахождении в нем штаба 59-й армии. Одна из мин, не найдя достойной цели, шлепнулась на землянку капитана Бычкова. Все чурки, как шахматные фигуры, слетели с крыши, но нижние накаты почти не пострадали. Оглушённые, слегка контуженые Бычков и Сапегин к ночи оклемались и вернули разлетевшиеся чурки на прежнее место.
     Утром Сапегина освободили от военной муштры и приказали бежать к комдиву. Полковник был сух и краток:
     – Сегодня отправишься с капитаном в район Гайтолово. На пять дней. Задачу тебе объяснят на месте. Возьмёшь сухой паёк, планшет, бумагу, чертежные принадлежности. 
     – Есть!
     Ладонь к пилотке бросил – вот и все сборы. На плече трофейный автомат и вещмешок. В руках планшет.
     Начальник Особого отдела в курсе всех дел дивизии. Узнав про отъезд Сапегина, капитан ГБ вызвал к себе в землянку многократно проверенного сержанта. 
     – Рядовой Сапегин из оперативного отдела сегодня убывает в Гайтолово, будет ползать по переднему краю картинки рисовать. Поедешь с ним. Твоя задача неотлучно находиться рядом. Вопросы есть? 
     – Какую степени заботы я должен проявить о Сапегине?
     Капитану ГБ нравился этот сержант. С ним можно было разговаривать на одном языке. Негромко ответил:
     – Художник ни при каких обстоятельствах не должен попасть в плен. Ясно?
     – Понял. Сапегин едет один, без топографа?   
     – Бычков довезет его до Гайтолово и вернётся обратно. Дальше будете вдвоём. Действуй! 
     Полуторка долетела до Гайтолово за пару часов. Возле штаба 941-го полка 265-й дивизии машина притормозила. Прошли в штабное помещение. Бычков достал из планшета карту и начал ставить задачу помощнику.
     Емельян смотрел на знакомые места и не узнавал их. Любанский «котел» исчез, вся территория западнее реки Волхов от Новгорода до Киришей обозначена как немецкая. Родная 382-я дивизия с карты исчезла (она появится спустя месяц в составе 59-й армии). 2-я УА на карте занимала район обороны (или наступления?) от Гайтолово до побережья Ладожского озера…
     – Значит, так, Сапегин! От деревни Березовка до болота  Соколий Мох восемь километров. Это наш участок. Понял?
     Сапегин на всякий случай кивнул головой.
     – Сделаешь эскизы участка. Нанесешь огневые точки врага, пулеметные гнезда, проволочные заграждения, минные поля и прочие сооружения. Ясно?
     – Как я узнаю про минные поля и пулеметные гнезда?
     – В каждом батальоне есть свой НП, там тебе подскажут. Чтобы не скучно было, с напарником пойдешь.
     В передний край противника лучше вглядываться в перископ, но чаще приходилось смотреть через бинокль, что гораздо опаснее – снайперы не дремали с обеих сторон. Покончив с одним участком, Емельян и сержант переползали или, пригнувшись в траншее, переходили на другое место. На третий день зарядил дождь, рисовать стало невозможно. В траншее грязь, по стенкам ползет глина. Сидели и ждали у моря погоды. Сержант скучал.
     – Сапегин, что ты за птица такая, что тебе персональная охрана положена?
     – Какая охрана? Ты что ли охрана? Я и не знал.
     – А чего ты думаешь, я здесь торчу? – продолжал провоцировать художника сержант.
     – Ну, мало ли. Пока я до отхожего места хожу, ты за противником наблюдаешь, чтобы врасплох не захватили. 
     – Чтобы нас захватить, надо сначала болото одолеть. Его бегом не пробежишь. А ты по болоту можешь пройти? – неожиданно спросил сержант.
     Вопрос Емельяну не понравился. В нем был какой-то подвох, в душе ворохнулся предупредительный холодок.
     – Зачем я в болото полезу?
     – Шучу-шучу. Дождь-то, кажется, перестал. Ты, давай, рисуй, не отвлекайся!
     Зарисовки должны иметь запоминающиеся ориентиры: тропы, ручьи, одинокие елки, кирпичные строения, подбитые танки – всё нужно нанести на карту. Время от времени рядом подавали голос то ли рябчик, то ли поползень – это посвистывали шальные (а может, прицельные?) пули.
     Зарисовки получались хорошие, подробные. Сегодня можно успеть зарисовать ещё один участок. Пригнувшись, двинулись дальше. Вышли к одиночному окопу. В нем, скорчившись, сидел солдат, грязный с головы до ног. Сержант окликнул:
     – Эй, чухна, где ваш НП?
     «Чухна» поднял голову, маленькими, злыми, как у крысы, глазами взглянул на неожиданных гостей. Увидел Сапегина с планшетом, сержанта с командирской сумкой на плече.
     – А, тыловые крысы, морды сытые, …вашу мать, сидите там в редакциях, а мы тут в грязи подыхаем. Идите нах…
     Сержант мгновенно ударил солдата кулаком в лоб. Тот с корточек опрокинулся навзничь, смешно задрав ноги вверх. Сержант легонько наступил ногой на его винтовку.
     – Мы тут под пулями к наступлению готовимся, а ты, говнюк, нас матом кроешь?!
     Солдат приподнялся, залопотал сбивчиво:
     – Братишки, я вас за борзых принял. Извиняйте! НП там! – грязный солдат махнул рукой в нужную сторону.
     Из штаба дивизии ежедневно справлялись, где Сапегин? В батальонах при появлении командированных немедленно докладывали о них наверх по команде. 
     Питались «картографы» в солдатских кухнях, спали, где находили местечко. Осталось зарисовать два километра – работы от силы на два дня. В пять дней не уложились – за неделю с заданием справились. Пора возвращаться в штаб, туда, откуда выходили на пленер.
     Удалились от передовой на пару километров, вышли к какому-то озеру. Сержант достал из подсумка противотанковую гранату (пригодилась-таки!) – бросил в озеро.
     Взрыв получился не слишком громкий, вода бугром метнулась вверх и опала, дрожа и пенясь. На водной глади показалась рыба – мелочь и крупная…
     Разделись догола, добычу сгребли на берег, заодно помылись-постирались, подштанники и рубахи повесили на кусты. На озеро за водой приходили солдаты из какого-то близкого охранения, на голую парочку – ноль внимания.
     Почистили рыбу, уложили в котелки – и на костер. Вокруг тишина, солнышко припекает, в небе монотонно, словно овод, гудит «рама» – немецкий воздушный разведчик.
     После опостылевшей каши и сухого картофеля, рыба пошла «на ура»! Наелись, лежат на бережку, каждый о своем думает. Емельян Нюру вспоминает, посиделки в саду, поцелуи до рассвета. Письмо написала! Да-а… 
     Сержант тоже расслабился:
     – Сапегин, ты женат?
     – Не-е... Какие мои годы!   
     – А у меня дома жонка и сынишка маленькой. 
     Сержант из Горьковской области. В разговоре всё на букву «о» нажимает.
     Слова с тремя буквами «о» особенно смешно у него получаются: молоко, толокно. Но Емельян об этом ни-ни…
     Отдохнули славно, бельё почти высохло. Дело к вечеру клонится. До КП дивизии километров восемь-девять будет.
     – Ну, потопали! – сержант рывком поднялся и через минуту стоял по всей форме.
     Пришли в штаб 265 дивизии. Дежурный позвонил комдиву Витошкину: «Ваши здесь, сейчас отправим «домой».
     По возвращении художника полковник Витошкин потребовал показать зарисовки. Посмотрел, улыбнулся:
     – Ну, молодец! 
     К утру следующего дня Емельян состыковал листы, склеил, подчистил, обрезал. Получилась лента длиной восемь метров. Её повесили вдоль стен в кабинете комдива – панорама, да и только!
     Офицеры штаба внимательно её осмотрели, сверили со своими картами. Замечаний не было. Все огневые точки, минные поля и прочую фортификационную информацию командиры перенесли на свои карты.
     Витошкин повернулся к начштабу:
     – Представить надо Сапегина к награде «За боевые заслуги!»
     Бычков сидел именинником, словно это о нем речь шла. «Панораму» в тот же день передали в штаб армии.

7

     Освобождение Ленинграда от блокады оставалось основной задачей фронта. Для прорыва фашистской обороны был выбран «шлиссельбургско-синявинский выступ», упиравшийся в Ладожское озеро. Этот «аппендикс» шириной и длиной около 16 километров был забит немецкими войсками, пушками, танками, покрыт сплошными минными полями, проволочными заграждениями, укреплен дотами и капонирами. Расколоть такой «орешек» непросто, но в других местах глубина немецкой обороны была значительно больше.
     Местность, где предстояло наступать, была очень похожа на Волховский плацдарм: такие же обширные болота, залитые водой торфяники, жиденькие сосны и осинки.
     Единственное сухое место во всей округе – Синявинские высоты. Они возвышались над всей плоской равниной. Там зарылся в землю и прикрылся мощным бетонным щитом враг. Десятки пушечных жерл, сотни пулеметных стволов, тысячи автоматчиков и снайперов ждали своего часа.
     С этих высот противник обстреливал ладожскую «Дорогу жизни». После неудачи под Москвой, фюрер всё чаще в своих неистовых речах обращался к каждому солдату лично, и они, зажигаясь его волей, были готовы умереть, но не отступить от полузадушенного Ленинграда.
     Директива Ставки Верховного Главнокомандования была неумолима: осенью 1942 года блокада Ленинграда должна быть ликвидирована. В городе каждый день умирало от голода более трех тысяч жителей.
     На совещании в Ставке Мерецков доложил Сталину: 
     – Немцы считают Синявинские высоты неприступными. Войска Волховского фронта, располагая двукратным перевесом сил и вооружения, буквально протаранят 16 километров немецкой обороны. Кинжальный удар от Гайтолово пройдет через поселок Мга, ударит по высотам, вонзится в берег Невы, где войска двух фронтов, Волховского и Ленинградского, соединятся. Это произойдет на третий день нашего наступления…
     Сталину понравился решительный настрой командующего фронтом. План боевой операции был утвержден. 
     Рано утром 27 августа после двухчасовой артподготовки и десятка залпов батарей «Катюш» началось наступление Волховского фронта.
     Первой пошла в атаку 382-я дивизия 59-й армии. 
     Начало было успешным – за два дня удалось пройти вглубь немецкой обороны около семи километров. Потом продвижение замедлилось, грозя остановиться полностью. Пехота ещё ползла вперед по болотам, а танки и артиллерия безнадежно отстали.
     Начался уже знакомый по Мясному Бору и Любани кошмар: топи, хлюпающие гати, бездонные зыбучие мхи…
     Эрих фон Манштейн спустя годы в своих воспоминаниях язвительно откровенничал: «…мы никогда не организовали бы прорыва на такой местности».
     Излечившись от «тяжелой болезни» генерал Клыков вернулся на Волховский фронт к своему покровителю и снова возглавил 2-ю ударную армию.
     Шла третья неделя штурма вражеских укреплений. Многострадальную 2-ю УА из резерва бросили на врага. Полки днем и ночью атаковали противника, но без видимых успехов. Из Ставки непрерывно шли приказы и угрозы; они эхом повторялись в полках и дивизиях: мат, крики, ругань, но проку от этого не было…
     Правдиво писать о войне – неблагодарная работа, каждый видит её по-своему. В этом трагическом месте я возьму в соавторы солдата, который прошел через ад синявинской операции 1942 года.
     …Пошли в атаку со штыками наперевес. По болоту… Вода выше колен, деревца стоят чахлые – не спрячешься. Немцы по нам из минометов шпарят, из пулеметов поливают, а мы идем…  И они пошли на нас. Идем навстречу, стреляем друг в друга… Только мы из винтовок, а они из автоматов и ручных пулеметов. У моего товарища миной голову оторвало. Оборачиваюсь, а он стоит с винтовкой в руках, но без головы… Шинель зацепилась за сук дерева и держит его… Я отомстил за его смерть. У немца-пулеметчика патроны кончились, он стоит, орет помощнику, который ящик тащил, в общем, замешкался… Так я сначала подносчика застрелил, а потом и пулеметчика успокоил. Он на меня с ножом бросился, а я его штыком встретил. Из нашей роты в том бою только семеро в живых осталось. А родственникам моего товарища написали, мол, пропал без вести – никто не стал уточнять, чьё это тело без головы. А утонувших кто считал? Здесь такими пропавшими без вести все болота заполнены…
     Перед началом Синявинской операции, как и обещал начштаба 59-й армии, в 382-ю дивизию прибыли два майора, оперативники Катышкин и Варвинский. В штабе дивизии они не засиделись: при первых же признаках затухания наступления, немедленно выехали на передовую, прихватив с собой капитана Бычкова. Тот добился разрешения взять с собой Сапегина в качестве связного: способность Емельяна легко преодолевать 50 километров в штабе хорошо знали.
     Перед убытием группы в Гайтолово начальник Особого отдела дивизии взял с топографа подписку о личной ответственности за Сапегина.
     Управление боевой операцией – сложная тактическая игра, где на каждый выпад противника должен следовать быстрый и точный ответ. А как назвать игру, в которой одна сторона безнадежно отстает от другой? Можно не сомневаться в исходе такой «шахматной партии». Выезд оперативников на передовую был вызван отвратительной связью. Распоряжения штабов попадали в войска в прямом смысле пешком – их доставляли офицеры-курьеры. Пока распоряжения доходили до батальонов, обстановка на фронте могла измениться и запоздалые решения не только теряли смысл, но и приводили к тяжелым последствиям. Четкие распоряжения подменялись всеобъемлющим приказом: «взять любой ценой!» Любая цена – это безумие.
     Красноармейские полки и дивизии шли вперед. Немецкие пулеметчики сходили с ума, настреляв за день тысячи трупов. С безумными глазами и заикающихся от ужаса пулеметчиков меняли каждые два-три дня. На что рассчитывал командующий фронтом Мерецков? Что у врага не хватит патронов на все наши дивизии, или расплавятся стволы немецких пулемётов? Какая была необходимость гнать и гнать под пулеметный огонь десятки тысяч солдат?
     Страх перед тем, кто сидел в Кремле и обладал чудовищной властью, лишал мерецковых разума.
     В Гайтолово размещались полковые штабы пехоты, танкистов, артиллерии. Туда приходили колонны машин с боеприпасами и вооружением. Каждую колонну в пятьдесят-сто грузовиков обязательно сопровождала авторемонтная машина ПАРМ-А. На одной из них со своими техниками-ремонтниками двигался к фронту командир автороты Сашка-мерседес, лейтенант Александр Ромашин. 
     Сентябрь 1942 не стал золотой осенью – вокруг всё было черно от пожарищ, копоти и неудач. Непрерывные атаки ничего не давали. За одним полком бежал под пули следующий, погибшие уходили в трясину, по ним, как по настилу, бежали задние, но в итоге – ни метра вперед.
     Впереди маячил спасительный островок лесного массива. Там была твёрдая почва, и не слышался птичий посвист пуль. Редкие счастливцы, один за другим, достигали безопасной зоны. Число бойцов на подступах к высотам постепенно росло, но как атаковать с винтовками и автоматами укрепления, закрытые броней и бетоном?
     Оперативники Катышкин и Варвинский метались по переднему краю, изучая систему огня фашистов, определяя возможные варианты обхода зон обстрела, вырабатывая решения, позарез необходимые штабу армии. 
     Почему операция опять пошла не так, как планировали? В чем просчет? Немцы ведь тоже несут потери, их ресурсы не беспредельны. Должен же наступить момент, когда их машина дрогнет и начнет давать сбой…
     Катышкину и Варвинскому пора было возвращаться в Селищи, в штаб 59-й армии. Вечером они проведут в Гайтолово последнее совещание с командирами полков и уедут в свой штаб.
     Налет немецкой авиации на Гайтолово поначалу особой тревоги не вызвал – не первый раз. Но за одной волной самолетов появилась вторая, затем третья…
     Прошел час, а вражеская авиация продолжала бомбить. Даже здесь, за десять километров от поселка, ощущалось, как дрожит земля от разрывов бомб.
     – Фугасными лупят – не меньше полтонны.
     – Да, не нравится мне этот налет, будто большой город с лица земли стирают. В Гайтолово давно уже камня на камне не осталось. Совещание, похоже, отменяется.
     – Пошли на батальонное КП, оттуда свяжемся с полками.
     Три офицера и рядовой Сапегин прошли около километра и увидели скачущего по кочкам бойца.
     – Товарищ майор! – ефрейтор по пояс в тине, тяжело дыша, переводил взгляд с Катышкина на Варвинского, – я из «хозяйства» Привалова! Приказали вас найти и сообщить – в Гайтолове немцы!
     Офицеры не поверили своим ушам. Как это немцы? Это совершенно невозможно! Это же катастрофа! Получается, пока наши ударные дивизии заполняли синявинский выступ, немцы подтянули резервы, ударили под основание клина наступающих войск и сомкнули «клещи» в районе Гайтолово? Значит, 2-я УА, 8-я армия, 4-й и 6-й корпуса оказались в «котле»? Второй раз за полгода! Как такое могло случиться?
     Катышкин и Варвинский растеряно смотрели друг на друга, думая об одном и том же: «Мы неправильно представляли себе силы противника. Мы даже не рассматривали возможность немецкого контрнаступления против двукратно превосходящих сил» – запоздало каялись в своих и чужих просчетах лучшие оперативники штаба 59-й армии.
     Ситуация повторилась, как у Мясного Бора. Наступление немцев на Гайтолово с севера и юга застало Волховский фронт врасплох. Мощные взрывы немецких фугасов уничтожили проводную связь, разметали войска второго эшелона. Хаос был страшный: повсюду искореженные остовы автомашин, разорванные туши лошадей, трупы бойцов...
     Все, кто мог сражаться, отстреливались до последнего патрона, потом бросались на врага врукопашную. В цепи рядом с бойцами шли командиры и комиссары воинских частей. Сдавшихся в плен не было – немцы в Гайтолове пленных не брали.   

8

     На батальонном КП с мертвой трубкой в руке сидел комбат. Связи со штабом в Гайтолове не было. Батальона тоже не было. Кому повезло – прорвались до лесистой тверди, остальные навсегда отмучались. 
     Стало ясно, что вся армия попала в окружение.
     В жидком лесочке остро ощущался запах увядания. Осень ещё надеялась на последнюю благость бабьего лета, на мхах краснели капельки клюквы и морошки, но баб на болотах точно не предвиделось.
     Человек на войне совершает судьбоносные поступки под влиянием страха или надежды. Если надежды нет, а страх одолевает последние остатки разума, человеком движет инстинкт самосохранения. И тут, чем меньше свобода выбора, тем легче принимается решение…
     Ситуация подсказала комбату – впереди у него смерть или, в лучшем случае, плен. Он поднял рассеянный взгляд на вошедших в землянку офицеров, опустил на ящик бесполезную трубку. По его лицу прошла судорога.
     «Батальона нет, но кто меня спросит за это? Пробираться к своим… Это куда и зачем? Чтобы вместе подохнуть? Мы все здесь обречены… Зачем пришли в землянку эти два майора? Арестовать меня? Знают ли они, что тоже обречены. Никто не уйдет с этого болота и до меня никому нет дела. Я – свободный человек! Впервые я – свободный человек и могу сам распоряжаться собой. Почему обязательно смерть? Я не хочу умирать…»
     Капитан хрипло засмеялся и пошел из землянки.
     Катышкин и Варвинский невольно посторонились, пропуская его к выходу. Переглянулись, пошли за ним вслед. Бычков и Сапегин смотрели на происходящее с недоумением. Безумный комбат этих двоих даже не заметил. Он не оборачиваясь, тяжелым шагом пошел по мягкой тропе в сторону Гайтолово, откуда к небу поднимались черные столбы дыма, доносился треск автоматных очередей. Капитан остановился, сорвал петлицы со знаками различия, бросил их в мох. Катышкин медленно потянулся к кобуре. Варвинский положил руку на плечо товарища:
     – Не надо. Он сам вынес себе приговор. 
     Страшное слово «окружение» легко превращает людей в неуправляемую толпу. Один паникер может увлечь за собой ещё несколько трусов, и тогда паника лавиной сметает способность к сопротивлению. Паникеров на войне расстреливают не дрогнувшей рукой, но вот… как видим, не всегда. 
     Стрельба в полосе наступления (или уже обороны?) затихала – экономили патроны. Красноармейцев на болоте было много, они перемещались небольшими группами в разных направлениях. Слухи об окружении без всякой связи мгновенно дошли до каждого солдата. 
     Капитан Бычков быстро оправился от потрясения, которое вызвал факт окружения. Он хорошо знал эту местность и надеялся найти лазейки в рыхлом пока «котле».
     Главной проблемой стал Сапегин. Особист, сволочь, накаркал! Бычков, ты головой за него отвечаешь.
     Тогда это казалось глупой перестраховкой, а теперь что с ним делать? За две недели пребывания на передовой офицеры привыкли к Емельяну, относились к нему по-товарищески, звали по имени, он же обращался к ним только по уставу: «товарищ майор», «товарищ капитан». Хозяйственные дела Емельян взял на себя, топографические карты делали вместе. Оперативники готовили проекты и предложения по боевым действиям, передавали их в Гайтолово через связных, но это уже Емельяна не касалось… 
     Теперь группе предстояло тяжелое испытание – выйти из «котла». Четыре человека сидели в батальонной землянке и обсуждали различные варианты. Все они отличались простотой и… неисполнимостью.
     – А если пешком прямо к Мясному Бору? Там до штаба 59-й армии рукой подать. – Майор Катышкин с надеждой смотрел на Бычкова.
     Тот покачал головой:
     – Я понимаю, Иван Сергеевич, тебе ближе к дому хочется, но осенью сто километров по болотам – не реально. А может, двинем в противоположную сторону – к Ладожскому озеру вдоль линии фронта? Через Рабочие поселки № 5 и 8, через карьеры торфоразработок. Если повезёт, в темноте проскочим через передний край.
     Катышкин поморщился:
     – Вдоль линии фронта… Ещё скажи – по немецким траншеям. У тебя что, шапка-невидимка в рюкзаке лежит? Так нам не одна, а четыре шапки нужно.
     Варвинский задумчиво барабанил по карте карандашом, посмотрел на Сапегина:
     – Что, Емельян, задумался? Стихи сочиняешь? Давай-давай, сочиняй про наш синявинский поход. Потомки с интересом почитают.
     – Товарищ майор, я знаю, как сделать шапки-невидимки.
     Офицеры разом подняли головы и внимательно посмотрели на солдата. Емельян понял, что на кон поставлена его репутация. Брякни он сейчас какую-нибудь глупость, и они потеряют интерес к нему, хотя сами уже полчаса говорят глупости. И совсем не простой его вариант…
     – Выкладывай свой сказочный сюжет… Не робей, здесь все свои, мы тебя поймем.
     – Надо пойти к Ладожскому озеру, но не вдоль фронта, а по речке Черной. Спустить в воду обломок дерева, чтобы держаться, сверху голову мхом прикрыть и по течению двигаться мимо немцев. За ночь десять километров по течению пройдем, вода ещё терпимая, а там до наших береговых батарей по нейтралке как-нибудь доползем.
     – А что? Это реальный шанс! Двум смертям не бывать, а с одной мы ещё поспорим? – капитан Бычков был доволен Сапегиным.
     Пока жива надежда, всегда есть шанс выжить.

9

     2-я УА под командованием генерала Клыкова второй раз оказалась в «котле» – на сей раз в районе Синявино.
     Здесь, в отличие от Любани и Мясного Бора, среди топей чаще попадались участки, поросшие густым лесом. На них-то и концентрировались окруженные красноармейцы.
     Несмотря на окружение, полки и батальоны продолжали упорно атаковать противника. С юга к Синявинским высотам рвались дивизии Ленинградского, а с севера – Волховского фронтов.
     Окруженные войска представляли для фашистов большую угрозу, их ликвидация была первостепенной задачей, однако генерал Манштейн не собирался бросать на зачистку «котла» свою пехоту. Он понимал, что потери будут велики, а солдат надо беречь для новых побед. Он подтянул с окраин Ленинграда мощную артиллерию, которая начала вести по «котлу» непрерывный огонь, воздушные армады днем и ночью бомбили леса и через несколько дней Манштейн добился, чего хотел: леса и торфяники горели, густой едкий дым стлался над землёй.
     Из дневника командира полка, погибшего в том «котле»:
     «От бомбежек можно сойти с ума… Из этого дьявольского котла мы вряд ли выберемся живыми… Мы постоянно совершаем одни и те же ошибки… Как армию угораздило снова оказаться в окружении? Всё время бьёт артиллерия, лес разбит до неузнаваемости… Наши результаты равны нулю… В окружении находятся шесть дивизий… шесть бригад… несколько минометных и артиллерийских полков… В живых осталось 7-10 процентов состава… Куда ни сунься, везде встречает плотный вражеский огонь… Спасения нет…»
     30 сентября была предпринята последняя попытка прорвать окружение, но все усилия двух фронтов оказались неудачными. Немцы окончательно сжали клещи, и сошлись на берегах лесной речки Черная. В труднодоступных болотах еще несколько дней держались небольшие группы красноармейцев, которые продолжали надеяться на разгром фашистов.
     Победа принадлежит солдату. В поражении должен каяться генерал. В любом случае убитый воин достоин того, чтобы его с почестями предали земле.
     Стратегическое поражение в битве у Мясного Бора списали на генерала Власова. О Синявинской катастрофе, об очередной гибели 2-й УА (и других тоже) в своих мемуарах не вспомнил ни один генерал, командовавший войсками на Волховском фронте. Ни Клыков, ни Мерецков, ни… Короче – никто. Ни один полководец, ни одной строчки. За все послевоенные годы. Значит, никто не покаялся. 
     Потому и остались гнить на волховской и синявинской земле сотни тысяч убитых солдат, попирая вселенскую мораль, которая, увы, не стала нашей. Солдатские скелеты и сегодня лежат НЕ в священной, а НА опозоренной земле.
     Мораль наших поводырей и полководцев не просто двойная, она вдвойне лживая. Можно понять, почему сводки Совинформбюро часто не говорили правды. Это была ложь во спасение нашей веры в победу. Горькая правда первой половины Великой Отечественной войны могла стать поводом для уныния, паники, гибельных слухов. Время правды должно было прийти позднее, после Победы.
     Но не пришло.
     Не пришло и через 70 лет после Победы, потому что наши вожди и национальные лидеры, генералы и маршалы не ощущают себя гражданами государства, они ощущают себя его хозяевами. Глобальная ложь стала формой существования и благополучия самой бесчестной кучки людей. А это – залог наших будущих сокрушительных поражений.
     Что заставило маршала Мерецкова спустя десятилетия написать в своих мемуарах «На службе народу» круглые и лживые слова о Синявинской трагедии?
     «Основная масса войск закончила выход на восточный берег реки Черная к рассвету 29 сентября. Остальные подразделения вышли в ночь на 30 сентября. После этого активные боевые действия были прекращены. Наши войска, а также и войска противника возвратились примерно на свои позиции…»
     Беспринципная и циничная ложь маршала.
     Данные Центрального Архива Министерства Обороны (ЦАМО) долгие годы были недоступны широкой публике (но не генералам же и маршалам!)   
     В Синявинской наступательной операции в 1942 году* участвовало 156.927 солдат и офицеров. Вышло из окружения: 3209 человек.
     Немцы зафиксировали во время Синявинской операции 12.370 пленных. Где остальные 141.348 воинов?
     Они – в Синявинских болотах.

_____________________________
*ЦАМО, Ф. 344, о. 5554, д. 379.
 
     Даже беглое сравнение германской и советской карт Синявинской операции дает основание думать, что речь идет о двух разных операциях на одной территории в одно и то же время. Германская карта свидетельствует о полном разгроме 2-й ударной армии, 8-й армии, 4-го и 6-го гвардейских стрелковых корпусов…
     Описание Синявинской операции в «Истории Второй мировой войны» (Воениздат СССР, 1973) говорит о том, что это была всего лишь неудача на Волховском фронте, причем даже не очень значительная. Более того, общий итог боевых действий расценивается как положительный – сорвана попытка штурма Ленинграда.
     Этот миф неистребим, как и миф о вероломном нападении фашистской Германии на СССР. Возражать против такой лжи трудно, потому что мы говорим на разных языках.
     На местах бывших боёв, где так и лежат незахороненные останки солдат, в постперестроечное время решили устроить городскую свалку Санкт-Петербурга. Засыпать к чёртовой матери этот позор – и наша жизнь станет прекрасной!
     В те дни, когда о свалке в Синявино шла бурная дискуссия, санкт-петербургские нувориши во главе с государственной дамой устроили грандиозную попойку на борту корабля-музея «Аврора». Золотая сотня бродила по палубе, била бутылки с шампанским о корабельные пушки, жрала черную икру и орала хором: «Пусть сильнее грянет кризис!» Приглашенные на шабаш рок-музыканты отрывались по-полной: матерные песни далеко разносились над мутными водами Невы.
     Куда приплыл ты, корабль революции?! За что отдали на войне свои жизни 28 миллионов советских людей, в том числе более миллиона жителей блокадного Ленинграда…
     Маятник истории «качнувшись вправо, качнется влево», и каждому воздастся по делам его. 

10

     Речка Черная вполне оправдывала своё название. Проходя через вековую толщу торфа, вода даже в ладонях имела бурый оттенок. Штабисты-оперативники, проваливаясь в чавкающее месиво по самое святое, вышли к водной артерии. По мнению рядового бойца, офицеры опять стали обсуждать глупости: снимать одежду и сапоги или сплавляться в одежде? Емельян в дискуссию не вступал, зная, что он ничего снимать не будет. 
     Проблема возникла там, где её не ожидали. Все деревянные обрубки, коряги, куски стволов, что с трудом нашли на берегу (очень это размытое понятие – берег реки Черная), плыть не желали – сразу тонули, хоть ты тресни! Да и подходящего мха рядом не оказалось. Пришлось возвращаться, долго искать вспомогательный реквизит, а время неумолимо уходило. В утешение река сделала купальщикам подарок – сверху по течению приплыло тело убитого красноармейца. Раздувшаяся гимнастерка служила ему, как воздушная подушка. Убиенного пустили вперед и, отступив сотню метров, тронулись за ним. Первым шел Емельян, на расстоянии полста метров за ним капитан Бычков, замыкали группу два майора.   
     Вода в реке доходила до плеч. Идти по мягкому дну, согнув ноги в коленях, было удобно. Километра два двигались вполне благополучно, но дальше начиналась зона узла немецкой обороны – пловцы слышали вражескую речь. Расчет на темноту не слишком оправдался – фашисты не жалели ракет. Плывущее тело красноармейца немцы заметили и, хотя по опущенной в воду голове было ясно, что это труп, фрицы из озорства ударили по нему автоматной очередью. Вздувшаяся гимнастерка всхлипнула пузырями, и тело красноармейца медленно ушло под воду.
     Емельян видел это, но останавливаться было нельзя. Он вжал голову в плечи, подогнул ноги и ушел в воду по самые ноздри. С немецкого НП было видно, как по воде плывет трухлявая колода и кусок мха. Река вскоре делала очередную петлю, и Емельян ушел из опасного участка. Сейчас он напряженно прислушивался к звукам позади себя. Стояла тишина, нарушаемая лишь выстрелами ракетниц и шипением ракет. Холода Емельян не ощущал, он вообще ничего не ощущал, кроме страха. Что ощущает волк, когда на него устраивают облаву? Зверь напряжен так, что поле его чувствительности достигает человека и зверь угадывает не только каждое движение двуногого врага, но и его мысли.
     Такими волками были сейчас четыре мужика, которые не хотели умирать. К утру они вышли к месту слияния рек Черной и Назии. До побережья Ладожского залива оставалось ходу по нейтральной полосе на пару часов. 
     Когда четыре водяных черта, обляпанных тиной, добрели до первых позиций советских войск, силы их оставили. Их подхватили на руки подбежавшие бойцы. Тут же оказали первую помощь – каждому протянули кружку со спиртом.
     – Пейте, славяне! За своё второе рождение! 
     Емельян, обвешанный водорослями, от спирта отказался, чем вызвал неподдельное удивление, а потом неодобрение бывалых солдат: «Молокосос! Не мужик!»
     – Ммнне-е бы ча-аю пп-огго-ряч-чее,– лязгая зубами и с трудом шевеля синими губами, прошептал солдат…
     Спустя двое суток Катышкин и Варвинский выехали в штаб 59-й армии. Их предложения, как лучше организовать наступление, уже никого не интересовали. От многострадальной 382-й дивизии остался один штаб. Прощаясь, Катышкин долго жал руку Емельяну, обещая написать на него представление к медали «За отвагу».
     В тылу Волховского фронта шло формирование третьей по счету 2-й УА, очередной 382-й дивизии и других соединений. Местом дислоцирования штаба родной до боли дивизии стал знакомый уже Емельяну поселок Войбокало. Когда художник вместе с капитаном Бычковым появился в штабе, его ждал сюрприз – письмо от Нюры.
     Здравствуй, Емельян! Я очень рада, что ты ответил мне. Я теперь горжусь дружбой с фронтовиком. …С Николаем мы прожили вместе два года, больше я не вытерпела и вернулась к родителям. Справку о разводе получить в сельсовете не успела, началась война, Николая забрали на фронт. Я считаю, что мы с ним в разводе. Когда немцы наступали, в Выселки прикатили мотоциклисты, согнали жителей на сход. Меня и остальных дочек мама спрятала в подполье и на улицу не выпускала. На сходе отменили колхоз, немцы назначили старосту. Им стал Федор Лысак. Помнишь, который поймал мальчишек на колхозном поле… Немцы в Выселках не остались, укатили дальше. В декабре 1941 года фрицев погнали прочь, к нам они даже не заглянули, но Федор Лысак исчез. Я несколько дней добиралась до Тулы, оттуда в Москву. Нашла госпиталь в Захарьино, Петра Ивановича и Аграпину. Петр Иванович помог устроиться в Сходне, Аграпина дала твой адрес. Сказала, приезжай как-нить в гости на денек.
     Дорогой Емельян, желаю тебе бить врага и дожить до победы. Как хорошо мы будем жить после войны! Емельян, а у тебя есть девушка? Прости, что я про это спрашиваю. Нюра.   25 октября 1942 г.

     Авторитет Сапегина после выхода из «котла» вымахал, как репа на перегное. Раньше никому и в голову бы не пришло послать рядового бойца в штаб армии за картами, а теперь ему доверяли. И сопровождающего дали не сторожить художника, а обеспечить личную безопасность. Это, понимаете, – большая разница. 
     Так вот, отправили Сапегина в 59-ю армию за картами. Дошли два бойца до Волхова, стали высматривать плавсредство, чтобы преодолеть водную преграду. Проблемы большой нет – лодки туда-сюда весь день шастают.
     Сели на подвернувшуюся плоскодонку и не успели весла в уключины бросить, как к ним майор в лодку запрыгнул. Уселся на кормовую банку и смотрит пристально на Сапегина, глаз не спускает. На середине реки спросил: 
     – Сапегин, а ты давно в этих краях?
     Емельян от неожиданности веслом неловко махнул, водой слегка окатил майора. Тот воду с бушлата стряхнул и снова пристаёт: 
     – Не узнаешь меня?
     Тут Емельян по-настоящему весло бросил и впился глазами в лицо майора. «Батюшки! Не может быть! Это же их физкультурник, который его в седьмом классе на турнике мучал!»
     – Иван Гаврилович! Вы, что ли?
     – Узнал-таки! – Майор засмеялся.
     – Да разве я мог подумать, что вы – майор Красной Армии? Как так?
     – Ну, я вам не рассказывал, что в школу пришел капитаном запаса. Вот запас и пригодился! А ты в каких войсках служишь?
     – Пехота!
     – Давай ко мне в разведбатальон, с начальством я договорюсь.
     – Иван Гаврилович, не могу я своих командиров бросить. Я им жизнью обязан.
     – А сейчас куда путь держишь?
     – В штаб 59-й армии.
     – Прямо-таки в штаб армии?
     – Да.
     – Ну, ты брат, не так прост, как я погляжу!
     Лодка ткнулась носом в берег. Её уже нетерпеливо поджидала военная публика.
     Майор Сидоров спрыгнул на песок.
     – Ну, бывай, Сапегин! Может, ещё свидимся!
     Он повернул налево и крупно зашагал прочь.
     Сапегин смотрел ему вслед и удивленно крутил головой: «Сашке напишу – не поверит».
     На попутке добрались до поселка Селищи, где стоял штаб 59-й армии. Голосующих солдат и офицеров водители всегда подсаживали в кузов – таков был неписаный фронтовой закон. На дорогах войны праздношатающихся нет.
     В штабе Сапегин доложил дежурному, что прибыл в оперативный отдел к майору Катышкину.
     – Подполковник Катышкин, – поправил его дежурный.
     Через пару минут Катышкин уже тискал в объятиях смущенного Емельяна. Спросить у подполковника про обещанную медаль «За отвагу» рядовой Сапегин постеснялся.
     Топокарты получили быстро, увесистая пачка едва влезла в вещмешок. На прощание ещё раз обнялись с Катышкиным и бойцы тронулись в обратный путь. С первыми сумерками добрались до переправы на Волхове. Свободной лодки у берега не оказалось, но ниже по реке была паромная переправа. Бойцы двинулись туда. На понтон въехал грузовик с боеприпасами, втиснулась лошадь с телегой, и бочком вдоль борта встал взвод пехоты. Поехали!
     Поперек реки висел трос, за который дружно тянули солдаты. Понтон отвалил от берега и пошел на стремнину. Над водой полетело дружное: «Раз-два, взяли!»
     Словно по чьей-то команде из-за линии фронта вылетели два «мессершмита» и сходу начали пикировать на понтон. Посыпались бомбы, Взрыв, другой ближе… Третий вздыбил воду у самого края понтона. Водяной столб накренил понтон, грузовик, скользя шинами по металлу, рухнул в воду. Лошадь с телегой полетела вслед за машиной. По понтону звонко забарабанила пулеметная очередь.
     Емельяна взрывной волной, как щепку, скинуло с понтона, вещмешок и автомат слетели с плеча. Холодная вода быстро привела в чувство, но уже было ясно, что до берега он не доплывет. Мокрая шинель и тяжелые ботинки тянули вниз. Попытался снять шинель, но тут же пошел под воду. Страх сковал руки и ноги. Из глубины сознания выплыла и вырвалась нелепая мольба: «Господи, помоги!»
     Дети 30-х годов в церковь не ходили, в бога не верили, они верили Сталину, партии большевиков, комсомолу. Кто в сороковые-роковые, поверил бы, что придут времена, когда коммунисты будут стоять в церквях со свечками, а попы с кадилами придут на полигоны освящать танки, ракеты, самолеты? Невозможное – свершилось! Это ли не чудо?!
     Господи, прости нас во веки веков! 
     Емельян ещё шевелил руками и ногами, но сознание его уже смирялось с неизбежным исходом. Он вскидывал голову над водой, бросая взгляды на неблизкий берег, на серое небо, словно прощался с тем миром, в котором прожил двадцать два года. Впереди его ждала вечность, но именно поэтому не хотелось туда спешить.
     Краем глаза он заметил небольшое бревно, проплывавшее в нескольких метрах от него. Емельян встрепенулся, отчаянно рванул к нему из последних сил и, ухватив за шершавую кожу, обнял его, как родную мамку…   
     Он не мог вспомнить потом, как в полуобморочном состоянии догреб до берега, вылез из воды и упал без сознания. Очнулся от судорог в ногах, вскочил, с трудом понимая, где он, что с ним? Ни огонька, ни звука не откликнулось на беспокойный взгляд и напряженный слух.
     Ночная мгла заставила всё живое затаиться, перевести дух. Почему так сильно болит голова? И тошнит, и качает, словно у него приключилась морская болезнь. Откуда здесь может быть морская болезнь?
     Рядом тихо накатывались речные волны. Емельян медленно брел вверх по реке, туда, где была паромная переправа. На рассвете нашел трос, к которому цеплялся понтон. Тихо и пустынно было вокруг. И тут до него дошло, что автомат и карты он потерял. И снова страх, как на стремнине, сжал его железными тисками. Как он теперь оправдается? А где же его товарищ?
     Емельяну помогли добраться до штаба 382-й дивизии. Там уже знали про гибель парома, но не знали о судьбе своих бойцов. Емельяна никто не упрекал за потерю карт, военврач прописал ему полный покой и на три дня уложил его в санчасть.
     Второй, который сопровождал Емельяна, в часть не вернулся. Через месяц его родным ушло сообщение: «ваш сын пропал без вести…»