Сферы. На шельфе. Часть первая. гл. 4

   Я уже отчаялся увидеть Мухина, когда располневшая за летнее время фигура, показалась в аллее. Тот самый Мухин, который когда-то гнался за мной по подмосковному шоссе, тот самый Мухин, который разлучил меня со Светкой и чуть не ставший моим отчимом.
  -Леонид, какими судьбами?
  - Приехал дочь навестить, да с вами надо кое-что перекашлять, прежде чем в производство передавать.
  - В каком она отряде?
  - В четвёртом.
  - Помнишь, как сам в её возрасте?...
  - Я всё помню.
   - А я с тех памятных тобой времён до начальника лагеря дорос, а начинал отрядным вожатым.
  - Прогресс! Владимир Михайлович. Ваши подчинённые без вас совсем самостоятельность потеряли. На ваше отсутствие ссылаются, а вы здесь с детками занимаетесь. Хоть на один день в Москву приехали бы.
   - Ты это брось! Без детей и заботе об них чего бы мы стоили. И о сроках помню. Белки, сам понимаешь, выдать не можем, а на Эре барабан испортился. И почему ты так со мной разговариваешь? За что ты на меня сердишься? Я тебе в отцы гожусь и мог бы им стать.
   - Вот новость-то. И почему не стали?
   - Старая история. Всё давно травой проросло. А мог бы тебя усыновить. Любил я твою мать. А ты так на меня. Эх! Что я тебе сделал?
   - По-вашему – ничего.
   - Уж не ту ли девчонку мне в укор ставишь? Что нам было делать? От тебя одни глаза остались. Я даже с Ульяной Борисовной советовался, а вы чего удумали. Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Да и что я перед тобой оправдываюсь? Квиты.
    - Я хочу Ленку до вечера взять.
    - Бери, только вожатого предупреди.


    Медленно на тормозах спуская машину по отокосу дороги, я слушал щебетание дочери. Ухо моё заполнялось разнообразной информацией, как то огромное из железобетона на здании у метро Профсоюзная, облепленное математическими знаками и формулами на фоне перфолент и перфокарт.
   Для Ленки дорога вокруг лагеря существовала всегда. Для меня  она начиналась  еле заметной тропинкой. Мы протоптали её со Светкой. Мы часто пересекали по ней речную низину, поросшую кустами и высоченной травой. Я всё гадал, выведет ли дорога к нашему пляжу или свернёт от реки за  электрическими столбами. У Ленки мне спрашивать не хотелось, да врядли она могла знать. У них был бассейн с водой и с температурой всегда соответствующей санитарным нормам.
    - Пап, здесь пляж есть. Только к нему по дороге не проедешь. Нужно свернуть немного.
   - Ты откуда о пляже знаешь?
   - Мы здесь бывали…
   - С вожатыми?
   - Нет, с девочками. Надоел это бассейн с тёплой водой.
   - И вы ходили, никому не сказав?
   - Пап, с нами ничего же не случилось.
   - Смотри, Ленка, мама у нас строгая. Дойдёт до неё, плакала твоя новая кукла.
    - Кто ей об этом скажет? Ты у меня не ябеда. Я же тебе доверилась.
    - Уговорила. Но и ты со своими девчонками  так больше не делай.
    Я перевалил машину через  придорожный бугор и съехал на протоптанную комбайнами колею.
     - Теперь вправо.  а нам к кустам. За них.
     Мы выехали на пляж, песок которого постарел на 22 года.
     - Ты о чём всё думаешь?
     - О  работе. О проклятой работе.
     - Чего же ты ей занимаешься, если она проклятая.
     - Больше ничего не умею.
     - Почему у вас взрослых всё так запутано?
     - Не знаю. Вырастишь, постарайся понять. Вылезай, приехали. Плавать ещё не разучилась в вашем бассейне? Не утонешь?
     - А в нём и утонуть нельзя.  Во-первых, мелко, а во-вторых, вода почти морская, тяжелая.
    - И откуда её берут? Из соседней лужи?
    - Порошок сыпят.
    - Лезь в воду. Сейчас посмотрим, как ты плавать не разучилась.
    Не поездка, а день воспоминаний. В принципе вся жизнь из них состоит. Будущего нет, настоящее обманчиво. Нам остаётся только прошлое и память о нём. Мы и сами-то из  чьего-то прошлого вышли. Ленка –из моего прошлого. Не будь меня, не было бы и Ленки.
   Несмотря ни  на что, я всё-таки побывал на третьем прощальном костре в тот последний пионерский сезон, хотя для этого мне пришлось снова удрать только в обратном направлении – в лагерь. У меня теплилась надежда увидеть Светку. На чём была основана надежда  трудно теперь сказать.
   Проявление самостоятельности всегда приветствовалось  матерью, пусть внутри у неё и кощеи скребли. Когда я объявил ей, что поеду в лагерь, в её глазах мелькнула тень испуга, но потом она согласилась. До самого  отъезда я ходил в магазин, чистил картошку, выносил помойку и проявлял прочий интерес к домашнему хозяйству. Эпизод в лагере не был предметом обсуждения, хотя о нём она была всесторонне осведомлена во всех подробностях. Понимала ли мать меня или не могла говорить об этом с сыном, но ни разу не поминали истинную причину моего преждевременного приезда.
   Ещё до получения согласия я во всех подробностях узнал как мне добраться до той остановки и во сколько мне это обойдётся. Сумма по моим скромным доходам оказалась изрядная, поэтому необходимо было получить её от матери, избегая разговоров о цели поездки. Мать оказалась на высоте понимания.
    К  развилке я приехал часов около восьми вечера, когда августовские сумерки начали только сгущаться. Обойдя лагерь с фланга, я подошёл к традиционному месту прощального костра. Заросли леса с большим количеством светящихся гнилушек,  туннель кустов  и самая большая достопримечательность – выгнутый над туннелем ствол ивы как мост соединяющий берега речушки. Мы его называли Чёртовым. В один из вечеров на костёр по нему стали  сползаться черти. Неожиданность появления нечистой силы у костра привела к панике в среде пионеров, за что досталось организатору – вожатому второго отряда. Потом были другие варианты использования моста в сценарии вечера, но те черти были неповторимы.
   Я долго из-за укрытия наблюдал за ребятами, не решаясь выйти к костру. Время бесцельно проходило. Иногда мне казалось, что я вижу Светку,  Наконец я схватил Витьку за руку, который оказался рядом со мной в поисках гнилушек. Витька стал орать, но узнав меня удивился моему появлению. Светки не было, да её и не могло быт. Её присутствие было исключено в атмосфере слухов о нас: всю смену  вожатые только тем и занимались, что глушили любые разговоры о нас.
   - Ты не отчаивайся. Мне Славка сказал, что он со Светкой живёт в одном дворе. Можно узнать у него адрес. Я его сейчас спрошу.
   Витка исчез в темноте.
    - Лёнька, ты где? – Витька заговорщицки кричал шёпотом. – Этот паскуда либо наврал, либо не хочет говорить. Он уверен, что ты где-то здесь.
   - Вот где вы прячетесь. – Славка вырос из под земли. – Я тебе Чуваев ничего не скажу. И вовсе не потому, что считаю тебя своим соперником. Просто мне тебя жаль. В нашем дворе нет ни одного парня, который не познал Светкиных прелестей. Ты знаешь, как у нас её называют? Четвертинкой. В прошлом году, когда её якобы возили в Крым, ей вырезали матку или что-то в этом роде…
   - Ты врешь! – Славкины слова дошли мне до печени. – Ты мне просто завидуешь и выдумываешь всякие гадости про неё, а сам только и мечтаешь об этом. – Я стукнул ему в район уха, потом в живот и стал пинать его ногами.
    - Ты с ума сошёл. Остановись. Он сейчас такой вой подымит… - Витка стал растаскивать нас. – Беги…
   В то лето я потерял и второго своего друга – Витьку. Дружили мы только в лагере.
   К остановке я вышел ночью. Мокрый и злой…


   Костёр, разведённый на песке, медленно догорал. Его развалившиеся головешки подёрнулись серым пеплом, из под которого изредка выскакивали полоски пламени. Уезжать с пляжа ни мне ни Ленке не хотелось. Она была менее выдержанной и всё канючила,  когда я делал вид, что собираюсь вставать: «Ну пап, ещё десять минут…» Но проходили и эти последние десять минут, а мы оставались на месте. Остатки пикника были убраны в машину, которая потихоньку поскрипывала  остывая. Наконец я решительно встал.
   - Пора. Даже в хорошем месте нельзя оставаться вечно.
   - Ну пап…
   - Хватит, поехали. Мне и так от Владимира Михайловича достанется.
   - Мне надо сказать тебе одну вещь. Только обещай, что ты никому не скажешь, даже маме.
   - По-моему я тебя никогда не подводил. И  потом, если не доверяешь, не говори.
   - Ладно. – Ленка набрала в лёгкие воздух. – Мне один мальчик очень нравится. Андрюша Гордон.
   - Кто? Гордон? Он же в вашем отряде.
   - И что?
   - Ничего. Ради бога.
    - Ты так сказал, будто знаешь о нём что-то очень плохое.
    - Да ничего я о нём не знаю.
    - Нет, ты что-то знаешь. Говори!
    - Перестань канючить. Ты же знаешь, что я терпеть этого не могу.- Я посмотрел на часы. – Десять уже. Давай быстрее.
    И чего я так разволновался? До Ленкиной  свадьбы ещё далеко и её благосклонность не раз изменится пока не остановится на том самым, которого и на коне не обскачешь. Но одна мысль, единственная,  что существует вероятность породниться с Вячеславом Андреевичем,  приводит меня в пороговое состояние.
   - Пап, ты сегодня домой поедешь?
   - Нет, завтра.
   - Вот здорово. Значит, я тебя завтра увижу?
   - Возможно. Но я буду очень занят. Ты меня не ищи.


    Дальний свет упёрся в лагерные ворота.
    - Я думал, что ты в Москву уехал. – Встретил нас Владимир Михайлович, сдвигая  воротину. От ржавого скрипа его лицо повело как от лимона. - Беги Ленок в отряд. – Мухин  повернулся ко мне. – Спать где собираешься?
    - В машине перекантуюсь. Не очень-то и спать хочется.
    - Так не годится. У меня кровать пустует. Жена в Москву укатила. Скучно одному. Закрывай машину и айда за мной.
    Я никогда не переступал порога двери, на которой висела строгая табличка « Начальник лагеря». Даже в то лето.  Бывший в ту пору начальником  издал приказ, и меня отлучили от Светки.
   - Ты что завтра собираешься делать?
   - Нужно в сельсовет съездить насчёт памятника. Председатель мужик ничего?
   - Да я как-то с ним не пересекался. Появился в начале лета. Достал кое-что. Думаю, ты с ним столкуешься. Слышь, Генка Чумаков за стенкой ретепетирует?
    - И этот тут? Это напоминает пансионат для ветеранов от спорта. Этот-то теперь кем числится. Горнистом раньше был.
   - Он у меня массовиком работает. Окончил курсы. Только вместо аккордеона дяди Миши у нас теперь ВИА ребята организовали.  А Генка у них за руководителя. В район даже приглашают.
   - Никуда от прошлого не уйдёшь.
   - Вроде ты за ним и приехал. – Идя к холодильнику, Мухин постучал в стенку. – Сейчас явится. - Гитарные переборы сразу прекратились, и через минуту вошёл Генка с гитарой. – Соображает.
   - О, Леонид Васильевич! А я думаю с кем это наш начальник лялякает. Жена, вроде, уехала…
   - Хватит болтать. Давай сыграй чего-нибудь. Так под Высоцкого поёт… «Баньку» потом сбацаешь, а пока чего-нибудь попроще.


    Утро  началось с головной боли и ощущения безвозвратно потерянного времени. Где я теперь председателя искать буду?
    Подходя к машине, обратил внимание на её вымотый вид. Она блестела свежестью полировки. К чему такая расточительность. Стоит проехать по деревенскому шляху и на боках нарастёт щетина пыли. Всё придётся начинать сначала.
    - Леонид, - окликнул меня Мухин. По-моему он меня преследует.  – Утром   послал гонца. Председатель сегодня полдня на строительстве школы будет. Деревеньку помнишь за «Чайкой»? Там они все деревни решили собрать в одно место. Может кого в провожатые…
   Не дослушав его, включил двигатель.
   Лагерь «Чайка» располагался за нами в северной части поля в сильно пересечённой местности, в изгибы которой были вписаны небольшие корпуса. Особенно мне нравилась большая эстрада с огромным капотом, тыльной стороной упирающегося в гору, и амфитеатром сидений в полтара десятка рядов. На одном из межлагерных фестивалей мне довелось играть купца, покупающего у мужика корову. Меня нарядили в Толин пиджак, закрепив спереди подушку. Мой дебют окончился успешно. Не произнеся ни слова, я был признан лучшим исполнителем за тот гомерический смех, который сопровождал моё появление.
   Стройку я заметил издали. Сельская школа располагалась в административном здании нашего лагеря, что создавала накладки в начале и конце лагерного сезона.  Помимо этого мы хотели использовать всю территорию в зимнее время.
  - Я в курсе событий, - уведомил меня председатель. – Погодите немного, поговорим…- И, обращаясь уже не ко мне, продолжил. – Нет, сдача только к 1 сентября. Нам уже надоела зависимость от столичного хозяина. Да и мы им изрядно надоели.   То втаскивай парты, то вытаскивай… 


        К одному из самых ярких впечатлений о школе следует отнести 12 апреля 1961 года. Начальная школа осталась в памяти деревянными пеналами, нарукавниками, перьевыми ручками, негнущимися портфелями и несколькими фотографиями, сделанными 1 сентября 1956 года. Переход  к среднему образованию был отмечен первым самостоятельным выводом: необязательно делать в понедельник то, что задано к четвергу.
    Школа наша стояла, и вероятно до сих пор стоит, внутри сектора между Пятницкой и Новокузнецкой улицами. От школы до Красной площади минут 15 неспешной прогулки. Поэтому в апрельских событиях 61 года мы не могли поучаствовать лично.
   Слухи о том, что кого-то куда-то запустили, прошлись по школе после первого урока. Колька Кидин, родители которого считались шишками, заявил, что лётчика на аэростате подняли на немыслимую высоту. Второй урок не состоялся. Вся школа осталась в коридорах в ожидании новостей. Когда же по трансляции сообщили о Гагарине, школа дрогнула. У меня до сих пор мурашки по спине начинают бегать при одном только воспоминании. По здравому размышлению развился массовый психоз при всеобщем желании идти на Красную площадь. Но попытки выхода из школы уткнулись в запертые двери. С визгом и криками «Домой» толпа двинулась к директорскому кабинету. Особенно громко визжали младшие классы. Одну девочку наша классная дама с огромным бюстом ухватила за ухо и развернула лицом к себе и заорала: «Кто тут хочет домой?»
   На первом этаже делать было нечего. Двери заблокировали учителя, а окна еще при строительстве были предусмотрительно заколочены здоровенными гвоздями. С Серёжкой Жёлтиковым, моим корешом с первого класса, рванули вверх на чердак. На крышу мы вылезли как раз в тот момент, когда появились вертолёты, из  которых лился водопад листовок. Все ближайшие крыши и улицы оказались под покровом фотографий.
   По пожарной лестнице мы покинули школу и,  спрятавшись в толпе студентов, нёсших бумажную ракету, прорвались на Красную площадь. При полёте других космонавтов первого призыва радости было не меньше, но ощущения общности уже не было.



    Учился я средне, между «удом» и  «неудом». Матери моей частенько доставалось на родительских собраниях. Представители родительского комитета изредка посещали наш дом, чтобы в очередной раз истребовать у меня обещание исправиться. Особенно меня одолевал русский язык, преподавателей которого я запомнил от Полины Петровны до Музы Константиновны. Первая действовала жёстко, применяя  даже рукоприкладство, за что, вероятно, и получила звание Заслуженного учителя республики добившись навыков по метанию учеников последних парт в сторону доски. Последняя  пыталась действовать обаянием. Стараний на все четверти не хватало, поэтому  с 5 по 7 классы меня обременяли летними работами в компании с Ириной Копыловой  из соседнего двора, о ком у меня остались весьма приятные воспоминания.
     Опыт изучения родного языка проаёленя к универсальному его использованию: пиши простыми предложениями, в них запятых меньше. Освоив это правило мне удалось написать изложение в 8 и сочинение в 10 классах.
    Много легче давались точные науки – математика и физика. Только в силу избранной методики общей оценки моих знаний по этим предметам выше тройки мне не ставили. Я был твёрдым троечником.
    К прочим предметам я относился равнодушно, они меня не интересовали ни знаниями, ни оценками за них.


   Моими друзьями с первого класса были Серёдка Жёлтиков и Игорь Данилов. Триумвират длился восемь лет, хотя мы с Серёжкой понимали, что Игорь мало подходит нам в приятели по причине социального происхождения и воспитания, что в конце концов и подтвердилось. У Игоря был отец, да ещё какой – шеф-пилот авиационной фирмы. Жили они в отдельной квартире с ванной и телефоном. У Игоря была нянька. Поэтому, когда Игорь от нас откололся, мы не очень-то и переживали. Он мог потерять больше, он мог остаться  без защиты в то время, когда наша школа стала пополняться детьми  новостроек, приехавшими к нам с околиц со своими правилами и обычаями и не признающими наши традиции и предрассудки. Особенно невзлюбил Игоря Валерка Иванов из блочной девятиэтажки – лобастый парень с канадским бобриком на голове и двумя гирями вместо кулаков. Он возил Игорька по расписанной мелом доске,  вытирал им пол в туалете, отбирал у него мелочь, съедал его завтраки и фрукты.
   Надо отдать должное отцу Игоря. Он не повесил  проблемы сына ни на школьную администрацию, ни на милицию. Он принёс сыну эспандер, сделанный самолётными умельцами из кусков растягивающегося фала, и заставил сына  заниматься им всё свободное время. Но на пользу Игорю гимнастика не пошла.
   Быстро нарастив мускулы, Игорь приобрёл характер фокстерьера. Он стал провоцировать потасовки, уходя в кусты и предоставляя нам с Серёжкой расхлёбывать их последствия.



    1962-63 гг.
    Глубокой осенью в класс пришла новенькая – Наташа Красильникова, девочка с двумя тоненькими косичками и пробором посреди головы, и уже к декабрю я культивировал влюблённого. Нам с Серёгой часто приходилось общаться с ней. По решению классной дамы по русскому языку нас прикрепили к ней и к Татьяне Кирюткиной. Буксировка обычно проходила у Татьяны,  всвязи с чем у меня возник нездоровый интерес к изучению родной речи. Серёжка называл меня придурком.  Таскаться к Татьяне ему не очень-то и хотелось. В своём дворе у него был свой интерес – Ниночка Шетинкина и своя компания.
       Понимающим меня человеком оказался Игорёк. Он терпеливо, что и требовалось, выслушивал меня, когда я начинал описывать  достоинства своего предмета и чувства, которые вызывали во мне эти достоинства.
        Находясь в возвышенном состоянии духа, я на перемене столкнулся с Татьяной, которая отведя в сторону, упрекнула меня:
    -  Ты чего-то давно у меня не был. Приходи сегодня. И Наташа просила тебя придти. Часиков в пять…
   Домой я летел на всех парусах. Виды на близкую встречу несколько омрачала экипировка, новые изъяны которой я обнаружил, проходя  по подтаявшему снегу. Подняв ногу, я увидела  скособоченную пасть ботинка. Но и это не могло изменить ликующего настроя. Времени было предостаточно, залатаю, починю, отглажу…



    У Татьяны собралась вся классная элита. Оба Кидиных, Коля и Татьяна, Андрей Нагорный, Володька Аксёнов, Ленка Берман. На кухне Татьяна с Наташей гремели посудой. Мне показалось, что все собрались  раньше, чтобы о чём-то договориться. Компания неестественно радостно встретила меня. Колька, завалив голову набок, поволок меня к столу.
    - Друг, пойдём что-нибудь выпьем. – Как по команде компания оказалась за столом. – Ты что хочешь выпить? По такому случаю надо выпить покрепче. Начнём вот с этого. – Колька плеснул в стакан коричневой жидкости. – Давай выпьем на брудершафт. 
   Колька подставил мне обруч руки. От протокольного лобызания я уклонился, с трудом поборов обжигающую сладость алкоголя. На этикетке бутылки негр выплывал из джунглей на соломенной пироге.
     -Закурить можно?
    - Ты куришь? – Удивилась Татьяна. - Кури, только выйди на балкон.
    - Курить будем потом, взревел Колька. -  А сейчас предлагаю выпить.
    За спиной к балкону прошёл Лёшка. К нему присоединилась Наташа. Потянуло табачным дымком. Отбиваясь от Кольки, мимо Лёшки протиснулся на балкон и сразу услышал шёпот:
    - Перестань пить. Они специально хотят тебя напоить. Тебе нужно уходить да и мне тоже.
    - Что они мне могут сделать? Я их не боюсь. В крайнем случае, я их всех побью.
     - Чем он тебя поил?
    -  Не знаю. Там негр в лодке…
     - Так это ром 50 градусов. Тростниковый самогон.  Ты совсем забурел.
     - Я не забурел и даже не пьяный. Просто немного выпил… за любовь. Забуреть и опьянеть – это две большие разницы.
     - О чём это вы? – Ленка Берман просунула голову на балкон. – Наташа, тебя Татьяна зовёт. А ты чего на балконе застоялся. Иди в комнату,  Быстро, у меня ноги замёрзли. Наташку заморозил. Тоже мне рыцарь.
    Духота комнаты обволокла меня. Лиц я не видел, они наплывали друг на друга. Слов говорящих я не понимал, они слились в зудящий звук. И вдруг:
    -  Тебе известно, Наташа, что Лёня тебя любит и очень страстно? Он даже к окнам твоим ходит по ночам. Девчонки, вам не  завидно? Новый Ромео, да ещё в нашем классе. – Татьяна перевела дух. – Такой парень Наташка тебя любит. А ты его любишь?
    Так, о ночных походах мог знать только Игорь.
     - Прекрати, Татьяна! Неужели её никто не остановит.
     - Зачем останавливать? – Эстафету перехватил Колька. - Такие чувства внушают оптимизм: может и мне такое счастье обломится. Любишь – люби, но зачем посторонним об этом говорить. Расскажи объекту. Ему, может быть, ты доставишь удовольствие, может, и сам его получишь. – Колька руками очертил контуры тела. – И ещё какое? Чуваев большой специалист в этом деле. 
    Это-то откуда? О Светке я никому не раскалывал. Неужели мать…
    - Чего ты удивляешься? Нам всё о тебе известно, и о твоих приключениях этим летом. Твоя мать приходила к нашей матери и всё о тебе рассказала. Правда, сестрёнка? Вот забава была.
     Моя мать, не проронившая ни слова о Светке, пошла к члену родительского комитета и всё выложила. Да! Это был удар ниже пояса, под самую ватерлинию. Игорька можно было избить, по общим правилам. Но что делать с матерью?
    - Не слушай их, Лёня. Я прошу тебя. Ведь всё это ложь? Да? - Наташа смотрела на меня, требуя подтверждения.
    - Какая ложь? Я знаю,  как её зовут. Её адрес можно узнать в справочном киоске за пятак.
   Из любых неприятностей всегда можно извлечь пользу, и не тот твой враг, который делает тебе гадости. Пока я надеялся на случайную встречу указатель к ней лежал в ближайшем справочном киоске, в двух шагах от  дома, в котором я находился.
    - Теперь в этом нет необходимости. Прощайте баловни судьбы и моральные уроды.
     - Ух, ты! Прямо Чацкий. Бичует направо и налево. – Колька загородил собой коридор.  – Нет, уж, ты постой. Это ещё не всё. – Колька достал червонец. – Держи, купи себе ботинки.
     - Пусти, тебе говорят.
     - Ну, и подлец ты братец. – Татьяна Кидина прошла мимо брата, освободив проход мне и Наташе.


     Быстро распрощавшись со спутницами, устремился к проходному двору между Валовой и Пятницкой, в котором обитал Серёга. Продавив кнопку звонка, пошёл в соседний подъезд, где жила Серёгина пассия, вспомнив, что на этой недели их матери работают во вторую смену. На мои нетерпеливые удары дверь открыла Нинка.
    - Серёга у тебя? Позови. И попить дай.
    Стакан с водой показался мне подозрительным. Стенки  были с жирным налётом, по запаху похожим на лярд. Нинка растворилась в тёмноте  коридора. Ляскнула защёлка. На кухне капала вода из потревоженного крана, бурчал унитаз с симптомами  хронического недержания воды. Ничего не оставалось делать, как идти в сторону ляска, приспособив нетронутый стакан на куче тряпок. 
     Отвалив дверь, обитую высохшей клеёнкой и  косо посаженной на петли, вошёл в комнату. Серёга сидел за столом, делая вид, что  ест макароны из помятой сковородки. Макароны были щедро посыпаны порошком, похожим на тёртый сыр или сахар.
    - Мне срочно нужен Игорёк.
    - Так и иди к нему.
    - Он ко мне не выйдет. Пошли, быстро.
    -  У тебя такой вид, будто ты его убить хочешь.
    - Хотелось бы. Да и тебя заодно, чтобы болтал поменьше.
    - Нашёл кому довериться. Теперь вся школа об этом звенит. Из него Валерка всё вытряс.
     - Не может быть.
     - Может, не может. Может! Пошли. Мне не терпится и самому ему морду набить за малышей. Ты понимаешь…
     - Я всё понимаю.



    - Лёнь, я ни сном ни духом. Ни боже мой. Чтобы я кому сказал…
    - Хватит прикидываться. Напоследок не криви душой.
    - Что значит напоследок. Ты собираешься меня убить?
    - Стоило бы. Заслужил. На кой ляд мне тебя убивать, но проучить тебя нужно. Иначе ты не поймешь, какую подлость ты сделал.
    - Лёнь, я прошу тебя, отпусти, не бей. Я тебе…
    - Купить хочешь?  Давай поторгуемся.
    - Да что хочешь. Хочешь шлем как у космонавтов. Отец мне обещал…
    - Когда ты человеком станешь. Всё-таки побить придётся.
    - Я Валерке скажу. Он тебя…
    - Давно?
    - Что давно?
    - Давно он тебя бил?
    - Он меня не бьёт.
    - Хорош трепаться. А на прошлой неделе весь в мелу ходил? А с толчка кто тебя снёс?
    - Это я сам.
    - Хватит трепаться. Раньше начнём, раньше кончим. Давай бей.
    И он ударил, выждав момент, когда я прикуривал. Уроки отца пошли ему на пользу. Но его накачали только силой, а духа ему не приьавили.




   - Ну и видок у тебя! Где тебя так извозили?
   - Привет, Колька.
   - Откуда ты? Винцом попахиваешь. Мне бы мать за один вид головомойку устроила бы, а ты так спокойно идёшь. Пошли ко мне. Матери нет. Почистишься.
    Домой идти не хотелось,  и я повернул за Молотобойцем, наследственное погоняло и имя получившего от отца, рецидивиста с довоенным тюремным стажем. При   одном только упоминании имени Кольки мать начинало трясти.
   Люська при моём появлении ахнула. Она была яркорыжей чистюлей, учившейся  вроде на медсестру. С братом они были родными только по матери, и даже фамилии они носили разные: она Александрова, он – Кузнецов. У матери была своя фамилия.  Люська родилась в тюрьме, Колька был продуктом свободы.
   - Снимай прикид. Людмила в лучшем виде всё сделает. Не дрейф. Пойдём пока покурим. – Мы вышли на площадку.
   – Чего-то тебя давно не было видно.
   - Дела были. Мы теперь у Володьки из Геодезии встречаемся. Табачком разжились. Видал? Такие Сталин курил. Герцеговина флор.
    - Наследство получил? Они же дорогущие.
    - Сам так разбогатеть можешь.
    - Мне твои способы не подходят.
    - Какая разница? По-моему или по-твоему. Не пойман – не вор.
    - А если поймают?
    - Если, если…  Моих или твоих попробуем?
    - Ты хвастал, тебе и почин.
    - Лады.
    Колька просунул руку за фисгармонию и достал пачку с зелёным кругом и светлой надписью на тёмном фоне.
    - На, держи. Не обеднею. У Володьки вся комната коробками забита. А вот ещё смотри. – Колька вытащил из закладки красную пачку с рельефной собачьей мордой.
    - Друг. Я их курил. Дрянь порядочная. Лучше Дуката за семь копеек сигарет нет. А все эти золотые колечки для дураков. Говорят, что наши английской королеве их поставляют, а табак на особой делянке выращивают.
   - Брехня. Станет английская королева наши сигареты курить. Ей западло. Приходи завтра к Володьке.
    - Приду.


    - Так вот, братва, предлагаю испытать себя на деле. Это вам не ларёк табачный ночью вскрыть. – Володька, щурясь от аромата кубинской партийной сигары, заговорщицки посмотрел на нас. – Работать придётся днём. Магазин ночью не возьмёшь. Рыболов-спортсмен на рынке знаете? Надо охотничий нож свистнуть. Головой придётся поработать.
   Мы с Колькой переглянулись.
   - Лапотники, всё бы вам фомкой орудовать. А голова вам на что дана? Кепку носить.
   

    Побродив по семечным рядам, нащёлкав вдоволь шелухи, я вошёл в магазин. Мои напарники были уже внутри. Колька в левом охотничьем крыле прилавка, Володька посредине у двери. Я протиснулся к рыбацкой оснастке и спросил отсутствующий номер крючков, стал выбирать поплавки.
   - Будьте добры, покажите  охотничий нож за 4.80. – Колька долго рассматривал лезвие, придравшись к несуществующей царапине, попросил другой экземпляр. С другого конца прилавка я попросил продавца посчитать стоимость выбранного товара. Улучив момент, Колька рванул к выходу. Прикрывая его, мы застряли в дверях.


   - Лады, вижу, что с вами работать можно. Буду иметь в виду. А у тебя, Лёнька, артистический талант имеется.
     Володька из-за спины достал гитару и, потрогав колки, тихо запел:
    - Опять по пятницам пойдут свидания…
     Прижав струны ладонью, он с горечью сказал:
     - А её взяли и сломали. Нет ей места ни в сейчас, ни через 20 лет.
     - Соскучился что ли? У меня сестра в ней родилась.
     - Поостри у меня. Это был родной дом лучших людей. А этот привёл иностранцев, показал пустые камеры и сломал её. И  откуда он на наши головы взялся?