28. Охота на гнавлу

   Я, как человек, занимающийся изучением животных, а в прошлом имевший некоторые лингвистические интересы, не могу не задаваться иногда одним странноватым вопросом: почему тот или иной зверь так называется? Это не относится к новым названиям, они понятны любому и без расшифровки: иглохвост, китоглав, винторог, шилоклювка. Речь идёт о тех, кого нарекли ещё в доисторические времена. Возьмём, к примеру, волка. Почему именно "волк", а не как-то по-другому? Видимо, от слова "вой". Более чем характерный голос послужил своему обладателю названием. Бер - окраской шерсти "берый", бурый то есть. Но русские люди всегда очень уважали Хозяина леса и не хотели лишний раз его звать настоящим именем, поэтому и придумали различные меньшие имена, из которых крепче всего в языке прижилось "медведь".
   А олень? А заяц, лиса, орёл и гусь? Может, когда-то и можно было догадаться о происхождении этих слов, но сейчас их значение намертво скреплено с соответствующим животным. Несмотря на то, что домашнего волка бесспорно называют собакой, редко кто в разговоре назовёт домашнюю лису шулой, а домашнего хорька - фреткой. Просто их приручили позже. И всё-таки даже в первобытных звериных именах иногда можно различить каплю смысла, оставшуюся ещё со времён первичного языка, исполненного звуковых ассоциаций. Что слышится в слове "лиса"? "Лис"... Всего три буквы, но сколько в них осторожной, подлинно лисьей хитрости! Или, допустим, "гнавла". "Гн" - это оскал. Только оскал, без рыка, без щёлканья зубов, просто предупреждение в адрес подозрительного незнакомца. "Навл" - похоже на волнение в реке, оставленное нырнувшим под воду зверем.

   К слову, я не случайно упомянул это животное. Не так давно один из моих старых приятелей, Бен Канарович Нортвуд, привозил на выставку свою личную коллекцию шкур, и среди них я отыскал один любопытный образец - без головы, в своё время пущенный на ковёр. Обладательницей этой шкуры была, бесспорно, гнавла, но необыкновенно крупная, кроме этого, шерсть у ней была рыжеватого цвета, а спину украшали, помимо продольной, три поперечные чёрные полосы. У ирландской гнавлы-крестовки одна поперечная полоса, у европейской гнавлы - четыре, у малаккской - весь хребет исполосован. Я, конечно же, спросил, откуда это, и ответ меня удивил: Колорадо.
      - Но это же в Америке! - возмутился я. Бен сказал в ответ, что прекрасно об этом осведомлен. Он, совсем недавно лично побывавший там, уверял, что те места кишат неизвестными видами.
      - Чего только там не живёт, - говорил он. - Не пустыня, а затерянный мир. Эту шкуру я купил у американца-макава, ей лет триста, не меньше. По одной трёхсотлетней и, к тому же, обезглавленной шкуре никто новый вид не опишет, поверь, я уже предлагал, вот только ничего из этого не вышло. Если уж прям загорелся идеей, так поезжай! Ты человек рисковый, не то что я, да и более удачливый. И вклад в науку будет и, если свезёт, имя своё за зверюгой закрепишь, а это на века...
   Нортвуд меня давно знает. Конечно же я загорелся.

   Путешествие на другой край Континента выдалось долгим: сначала самолёт, потом автобас до городка с незамысловатым названием - Центра. Там я потратил уйму времени, спрашивая у случайных людей о таинственной гнавле, известной местным макавам, пока наконец не встретил человека, рассказавшего мне про одну деревушку, существующую весьма обособленно и сохранившую собственную старинную религию, в которой некое животное под названием "аха-махват", то есть "речной медведь", является священным. Найти таксёра, согласного подбросить меня туда, было ещё труднее, ибо никто особо не горел желанием портить своё транспортное средство о ямы и выбоины старой дороги. Добрался я только к двум часам дня.

   От деревни веяло прошлым. В ней было всего несколько кирпичных зданий, преобладали одноэтажные глиняные хижины с плоскими крышами из камыша. Между ними тянулись верёвки с реющей на ветру одеждой, вокруг беспрепятственно гуляли утки. Очень часто на глаза попадалась рыба, развешенная вялиться. Электричества не было. Под ногами при каждом шаге клубилась пустынная пыль. Автомобилей я заметил только два, и оба были дряхлыми грудами металла. Но не чувствовалось запустение, заброшенность - просто жизнь здесь шла особым чередом.
   Большинство местных жителей прятались от полуденного жара в домах, но те, кого я видел на улице, были приветливы и разглядывали меня с любопытством: туристы у них, по-видимому, бывают нечасто. Первого хорошо говорящего на английском макава, которого я встретил здесь, звали Ниамаси. После недолгой беседы он согласился помочь, отметив моё немалое везение. Оказывается я приехал к ним как раз в то непродолжительное осеннее время, когда нужный мне зверь готов сбросить оковы плоти.
   Прежде всего нужно отметить, что охота на гнавлу - ритуальная. Эта традиция существует у племени аха-макаве уже не одну тысячу лет. Они считают, что в каждом речном медведе живёт проклятое мелкое божество, дух, обречённый на жизнь в материальном теле. Убийство и последующее уничтожение тела освобождает его. Именно поэтому с добытого зверя снимают только шкуру, а всё остальное - сжигают. В редких случаях забирают и голову гнавлы, кладут её на муравьиную кучу, а очищенный насекомыми череп затем приносят в деревню и вешают на видном месте, потому что якобы звериный дух, хоть и обретает свободу, всё равно сохраняет некоторую связь именно с черепом, и будет покровительствовать месту, где он находится. Через всё тот же череп к духу обращаются, иными словами, он выполняет роль тотема. Это мне рассказали очень общо, на самом деле поверий об этом животном насчитывается великое множество, и посвящать меня во все подробности Ниамаси не счёл нужным.

   Когда мы пришли к зданию шаманата и он зашёл внутрь, попросив меня немного подождать, я переключил своё внимание на поставленный посередине площади высокий столб. В отличие от большинства тотемов, которые постоянно попадаются на глаза при путешествии по Америке, этот был покрыт простым геометрическим узором и не нёс на своей поверхности образы Великих Духов. Вместо этого на его вершине красовались звериные черепа. Их было четыре, направленных точно по сторонам света, очень больших, с характерными низко опущенными глазницами, сильными челюстями и тупыми коренными зубами - можно было уверенно сказать, что они принадлежат тому же виду животных, что и виденная мной ранее шкура. Я сделал фотографию. Когда Маси вернулся, на первый мой вопрос был дан утвердительный ответ. Трое из пятерых сновидцев уже вторую ночь подряд видели гнавлу. В доказательство своих слов он предъявил мне лоскуток пергамена с красными перьями и текстом, нечто вроде документа, разрешающего проведение ритуала.
   Размахивая этим пергаменом над головами как флажком, мы торжественно прошли через всю деревню, и к нашей процессии присоединились ещё двое - друг Ниамаси рыбак Аспа и молчаливый, суровый тип по имени Гобели. Прохожие провожали нас и желали удачи. Охотиться всегда отправляется четыре человека, ни больше, ни меньше. Это число здесь считается счастливым, к тому же именно столько людей нужно, чтобы эффективно "обслужить" тушу добытого зверя. И, поскольку я значился одним из четырёх в отряде, осознание того, что мне придётся принимать непосредственное участие в убиении необычного и наверняка редкого животного не заставило себя долго ждать, однако я смирился с ним. За сим я и приехал сюда, чего скрывать. Оружием в этой охоте, как оказалось, служат исключительно копья, обычные или с перекладиной, так называемые рогатины. Лук со стрелами под запретом, не говоря уже о ружьях.
      - Убивать зверя издалека - удел слабаков и трусов, - объяснил мне Ниамаси. - Ты же не трус?
   Храбрости у меня несколько поубавилось, конечно. Особенно когда мне вручили копьё. Толстое, в мой рост длиной, с тяжёлым железным наконечником. С такими обычно идут на медведя...

   Мы покинули деревню и двинулись пешком узкой тропой, тянувшейся по-над покатым берегом реки. Удивительно, но в Колорадо водомуты, похоже, не водятся в принципе. За всё время пути я не встретил ни одного. Вместо них при нашем приближении в воду прыгали - молча, без писка и щёлканья - скользкие бесхвостые создания, очень похожие на жаб. Раниды. Точнее определить я не смог, ибо никогда не занимался экзотическими амфибиями, но Ниамаси назвал их "ханья". Позже мне стало понятно, откуда происходит это слово: в вечерних сумерках они все начали петь, отчётливо проговаривая урчащими голосками своё имя - ха-нья-нья-нья-нья...
      - Слышишь, как рыдают? - вдруг обратился ко мне Ниамаси. - Жалеют себя несчастных, и просят, чтобы мы их пожалели.
      - А почему мы должны их жалеть?
      - Эти создания прокляты. Давным-давно Ханья была человеком, кроме того - первой ведьмой и сестрой нашего первого великого вождя Матэвилья. Они вдвоём вывели наш народ из бесплодной пустыни к берегам Великой реки, где мы живём по сей день. Однако после этого вождь стал решать важные вопросы самолично, не советуясь с Ханья. Её это не устраивало, посему она решила занять место брата, а от самого его избавиться. Отравленный тайным колдовством, Матэвилья вскоре тяжело заболел и умер, и никто не смог заподозрить ведьму, кроме сына вождя, Мастамхо. Он проклял Ханья, и она развалилась на части, обнажив свою злую природу в облике множества уродливых, ядовитых тварей, которые за неимением другого выбора ушли жить в реку. Их невозможно убить. Им можно вспороть брюхо, отрезать голову, раздавить - они всё равно будут жить и шевелиться.
   Надо сказать, что о поразительной живучести ранид я слыхал и ранее из вполне авторитетных, научных источников. Нет ничего странного в том, что в древности это свойство впечатляло людей, казалось им сверхъестественным.
      - Но это ещё не конец легенды, - продолжил рассказ Аспа, шедший позади. - Мастамхо пожелал похоронить своего отца в огне. Все жители деревни начали сносить на площадь дерево для погребального костра, но ему всё казалось мало. "Пламя должно вздыматься до самых небес, языками касаться звёзд," - говорил он. День сменялся ночью, ночь сменялась днём, куча дров превратилась в холм, а потом и в гору, но поджигать её никто не торопился. В конечном итоге стая койотов ворвалась в деревню, привлечённая запахом мертвечины. Голодные звери запрыгнули на самую вершину горы, набросились на вождя и в считанные секунды пожрали его кровь, плоть и кости. Церемония была сорвана. Дух Матэвилья не смог освободиться - он был разделён между животными, поделившими его тело. Даже этим небольшим частицам было тесно в шкурах гнусных тварей. Чтобы вместить их, койоты выросли и превратились в аха-махват, но внутренняя суть их от этого не поменялась: они остались всё такими же пожирателями падали.

   Мифология американских народов всегда славилась своей самобытностью, зачастую и явной странностью. Я не углублялся в этот сюжет, а просто шёл вперёд, осматривая местность. Прав был Нортвуд: затерянный мир, иначе не скажешь. Берега вскипали густой зеленью трав, кустов и невысоких, кривых деревьев. Живая полоса вилась и изгибалась вслед за руслом, а чем дальше отдалялась от воды, тем реже и бледнее становилась, пока не упиралась вдали в обрамляющие долину отвесные слоистые скалы. Сухая, безжизненная пустыня начиналась за ними, противопоставленная этому прекрасному речному оазису. Солнце клонилось книзу, и в его лучах глыбы рыжей глины приобретали кроваво-красный цвет. Раньше я видел эти места только на фотографиях, и могу точно сказать - они не передают всей той красоты и богатства красок, которое можно восприять вживую.
    К сумеркам тропа привела нас к поляне, где стояла большая конструкция из брёвен и веток, срубленных заранее и, оценивая по сухости, довольно давно. Таким образом я убедился, что макавы не только в легендах, но и в реальности не жалеют древесины на проведение огненных ритуалов. Здесь процессия остановилась, охотники сложили вещи, взяли немного дров из кучи и соорудили костёр на ночь. Теперь оставалось только ждать: как мне сказали, гнавла должна сама выйти к людям, а не наоборот. Я с трудом мог им верить. С какой стати животному совершать, по сути, самоубийство, выходя к тем, кто пришёл по его душу?
   Да и есть ли оно вообще где поблизости? Ведь в пути я не просто так глазел по сторонам: я пытался приметить следы присутствия объекта нашей охоты. Но их просто не было. Ни одной отметины на древесной коре, ни одной кучи навоза. Да что уж там - ни одного отпечатка четырёхкопытной лапы! Эти люди доверяют снам своих шаманов, словно они способны ночами выбираться из своих спящих тел и свободно летать по миру, оглядывая землю с высоты в поисках чего-либо. Я не верил в реальность этих практик. Сами понимаете, в какой безнадёжном с моей точки зрения предприятии мне приходилось участвовать.

   Последние розовые отблески скрылись за скалами. При ясном небе дневное тепло быстро выветривалось, и подступавший холод заставлял челюсти сжиматься сильнее. Мы сели поближе к источнику тепла и поужинали. У меня с собой была упаковка печенья с джемом, так что я поделился им со всеми, мне же любезно предложили попробовать местный рецепт - сушёное мясо оленя с какими-то приправами. Я взял ломтик. Вкус был непривычен, но по-особому приятен. Жар костра и наполненный желудок склоняли меня ко сну, однако спать сейчас было никак нельзя: мне объяснили, что гнавла не боится огня, и что если сейчас заснуть, она может принять нас за мёртвых и просто съесть. Дабы скоротать время, охотники снова начали рассказывать истории. Я был только "за", и, поддерживая беседу, спросил Ниамаси о самом необычном, с чем он когда-либо сталкивался.
      -  Видишь эту железную дорогу? - он указал рукой на несколько осевшую насыпь, которая тянулась вдоль реки. Скорее всего раньше там и были проложены пути, но ныне там заросло высокими травами, не различить ни рельс, ни шпал. - Изредка в ночное время можно наблюдать, как по ней едет призрачный поезд. Вагонов не видно совсем, над землёй проносятся только светящие окна. Если успеть присмотреться, в некоторых можно даже увидеть тени пассажиров. Этот поезд, кажется, бесконечный. Однажды мы с Аспой рыбачили в заводи не так далеко отсюда. В сеть тогда угодило очень много рыбы, нести большой улов было тяжело, приходилось часто делать привалы, добраться до деревни засветло мы не успели. Шли в темноте. Шли мы тогда так же, как сегодня: с одной стороны река, с другой - железная дорога. И вот, когда стемнело, над ней загорелись окна поезда, и летели, летели без конца, и когда мы дошли до поворота, увидели, как огни улетают дальше на восток в бесчисленном множестве до самого горизонта.
   Аспа активно закивал головой в подтверждение всего сказанного.

      - Что ж, это занятно, - в духов и призраков мне не особо-то верится, но на лице я постарался изобразить любопытство. - Я в своей жизни тоже видел много странного, но один удивительный случай я никогда не забуду. Около шести лет назад я был в Дебрях в составе зоологической экспедиции, которая проводила оценку численности мамак, розовошеих цапугаев, бородатых трогонов и некоторых других редких птиц. Сам знаешь, какое безобразие там сейчас творится. Ведь богат край, как ни посмотри: на земле даже какой-нибудь неблагодарный цитрус плодоносит круглый год, под землёй - драгоценные металлы, самоцветы на любой вкус... Северное побережье уже, считай, всё разрыто и распахано. Впрочем, вглубь материка сейчас вгрызаются только самые жадные и храбрые. Среди поселенцев ходят слухи о таинственных невидимых людях, которые убивают любого, кто осмелится вторгнуться на их территорию. Мы с коллегами не боялись, ибо полагали их обычной выдумкой, призванной объяснить любую необъяснимую смерть в джунглях. Дела наши шли по плану: разбив территорию заповедника на примерно равные участки, мы систематически, день за днём вели подсчёт птичьих гнёзд. В один из дней мы как обычно пробирались через заросли, осматривали, фотографировали, делали записи и абсолютно не ощущали чьего-либо постороннего присутствия. И тут, значит, в сантиметрах от моей шеи свистит костяной нож, и втыкается в дерево позади. Я даже испугаться как следует не успел: просвистел мимо второй - на этот раз атакующий целил в проводника, но тот увернулся и выстрелил из ружья куда-то вперёд. Выстрел спугнул метателя ножей, и тот, убегая, пришёл в движение. Только тогда мы увидели его: этот дикарь был покрыт пятнами, как жирафа...
      - Давно когда наши воины тоже красили тело, если шли в бой, - вдруг перебил меня Гобели. - Скажу, пятна есть узор без смысла. Только маскировка.
      - Было бы проще, если бы это действительно была обычная краска. Но нет, я слишком хорошо разглядел заплатки белой кожи на фоне тёмной, будто сама Природа наградила их этим камуфляжем. В солнечных пятнах под пологом леса они и впрямь невидимы.
      - Тссс, тише. Вы слышите?
   Вдалеке, сквозь треск костра и пение кузнечиков пробивался надрывный вой какого-то животного. Прислушавшись, я уловил этом звуке скрипящие и визжащие интонации, свойственные гнавлам. Но голос звучал на низкой ноте, слишком низкой... И вдруг раздался громогласный рёв, от которого птицы проснулись и в страхе закружили над долиной. Мы взялись за копья и настороженно ждали появления зверя. Меня охватило волнение. За ушами горело, сердце колотилось, как умирающий мотор, все мысли повылетали из головы, оставив меня наедине со звуками и запахами колорадской ночи. Так мы просидели, не проронив ни слова, до самого утра.

   На рассвете гнавла впервые показалась мне. Величавое животное вышло из зарослей совсем рядом, не замечая нас, не проявляя никакой агрессии, подошло к воде и стало пить. Мои союзники сказали мне остаться на краю поляны, а сами потихоньку сдвинулись с места и ползком, прячась в высокой траве и стараясь шуметь как можно меньше, начали окружать цель. Я сидел, затаив дыхание, и разглядывал зверя. От гнавл, которые науке давно известны, эта отличалась разительно. Ранее я не смог сопоставить в мыслях размеры шкуры и черепа, но на примере живой особи было чётко видно, насколько её голова велика и тяжела для тела. Длина головы составляла более трети длины туловища, шея наоборот была короткой и толстой, равно как и ноги, и это придавало зверю сходство с кабаном или бегемотом. Он производил внушительное впечатление, даже будучи явно нездоровым: он был очень худой, хромал и в целом двигался несколько вяло, заторможенно, неохотно.
   И тут Аспа буквально вылетел из укрытия, набросился на гнавлу, пытаясь всадить копьё ей в спину. Та словно была готова к такому повороту: она, неловко отшатнувшись, уклонилась от атаки и встала на дыбы, чтоб ответить охотнику сокрушительным ударом передних лап, но металлический клык поднялся препятствием между ними двоими. Хищник отпрянул от сверкающего остротой наконечника и поскакал вдоль берега, а затем резко сменил траекторию. Следом за ним из травы выбежал Маси, он кричал, размахивал своим оружием, даже метнул его вдогонку - гнал зверя прочь от реки, туда, где его поджидал Гобели. Нет, манёвр не удался. Гнавла в последний момент заметила засаду и, сопротивляясь инерции, неуклюже пронеслась мимо, задев Бели своим толстым хвостом с такой силой, что тот отлетел и рухнул в заросли. Я не усидел на своей позиции и побежал к нему с намерением помочь, но не успел добраться до пострадавшего.
      - Берегись! - кричали мне. - Он идёт на тебя!
   Земля вновь задрожала, ветки позади меня затрещали под тяжёлыми копытами. Перед надвигающейся угрозой я успел только опереть копьё о землю, наставить его на мчащего зверя, сгруппироваться и зажмуриться. Следом мою опору сотряс мощный удар, который, к счастью, меня самого не коснулся. Запахло горячей кровью. Тяжёлое дыхание гнавлы раздавалось совсем близко. Я открыл глаза и столкнулся с ней взглядом. Она смотрела без ярости, без какой-либо злобы, напротив - с необъяснимой, собачьей благодарностью. Остриё моего оружия глубоко вонзилось ей между рёбер, алые струи стекали вниз по древку. Спустя мгновение зверь упал замертво.

   Теперь тушу надобно было доставить к кострищу. Гобели, как оказалось, почти не пострадал, так что я зря беспокоился за него. Охотники сказали мне, едва пришедшему в себя после стремительно развернувшихся событий, взяться за правую заднюю лапу, сами взялись за остальные три, и вчетвером мы перетащили её на поляну. Поскольку животное было истощено, нести его было не так тяжело, как я сперва рассчитывал, но всё равно пришлось изрядно попотеть. На поляне я сделал множество фотографий с разных ракурсов, измерил и описал во всех подробностях. После этой процедуры гнавле отрубили ступни, разрезали шкуру на ногах и на теле от горла до паха, и аккуратно её стянули, вместе с головой. Нечто, обнаружившееся под ней, пролило свет на причину странного поведения зверя.
   Я и до этого предполагал, что всё дело в некоем заболевании, но то, что я в конечном счёте увидел, действительно меня поразило: всюду под кожей, в толще мышц и внутренних органов белели твёрдые шарообразные оболочки личинок паразитов. Заражение достигло такого чудовищного масштаба, что любое движение причиняло боль несчастному зверю. Он не мог больше угнаться за наземной добычей или поймать рыбу. Ему оставалось только от время от времени перебиваться падалью, но разве будет этого достаточно, когда полчище червей вытягивает из тела все жизненные соки? Эта гнавла в любой день могла умереть от повреждений мозга, внутренних кровотечений, гнойных процессов, и тогда бы уже она сама стала падалью, и другие животные, поедая её, наследовали бы эту ужасную болезнь. Вот почему заражённые особи сами приходят к людям. Люди убивают быстро, избавляют от страданий. И после сжигают тело.
   Мне открылась удивительная целесообразность древней традиции.