Лонг-лист 15-го номерного конкурса Клуба Слава Фон

1 Марыся ч. 1
Марина Шатерова
Третья, заключительная, часть трилогии «Казачьи зарисовки»

Начало:
ч.1 "Казачьи зарисовки": http://www.proza.ru/2015/08/29/1879
ч.2 "Атаман": http://www.proza.ru/2016/04/24/160


Отгорели костры войны, позади остались поля сражений и враг поверженный. Держит путь казак Тимофей в края родные, где мать и отец заждались и изнывает сердцем в разлуке любимая Марыся. Как же на душе легко, когда уже в прошлом все самые тяжкие испытания, а впереди только радость встреч, мирная жизнь и такими приятными будут казаться теперь ежедневные хлопоты. Словно чувствуя настроение всадника, бодро скачет конь вороной, вздымая копытами пыль дорожную, и ветер играет его гривой чёрною.


Долго ли коротко держит свой путь Тимофей, когда закатился за горизонт огромный Солнца шар, а тьма пришла на смену свету. На краю деревни хату он в потёмках увидал: прижалась к лесу боком, а в окошке свет горел. И решил казак ночлега в этой хате поискать, дабы не сходить с дороги, что его домой вела.
Дверь избушки отворилась, увидал хозяйку он: молода, смугла девица, смолью чёрной отливалась так копна её волос, платье длинное в цветах, омут глаз чернее ночи, с прищуром и хитро очень смотрят кто же там в гостях. Проживала здесь цыганка и ведуньею была, опасались её очень обитатели села. Почитали и боялись словом, делом ль прогневить, заколдует ведь колдунья, как потом им с этим жить. Но как только захворает кто-то на селе иль скот, то бегут они к цыганке – всем поможет и спасёт.


Но ведунья та цыганка одинокою была и мечтала молодая о любимом молодце. Должен хлопец тот быть бравым, умным, сильным, работящим и её одну любить. Но экземпляров в той деревне не водилось экзотических таких, было прОсто населенье, как везде в краях глухих. Были сны цыганке, знаки и предчувствия Судьбы, времени пройдёт не много – скоро встретятся они. И в один погожий вечер кто-то в двери постучал, дверь открыла – на пороге молодой казак стоял. Был высок, широкоплеч он, смелый взгляд зеленоглазый и брутальное лицо. Привечать такого рада, проходи в мой дом скорей.


Коня как надо покормила, к дубку за хатой привязав. Приготовила нехитрый ужин, из погреба к нему достала в деревне лучший самогон. Но не так был просто тот ужин и самогонка хороша. На приворот заговорила цыганка опытна еду и в зелье словом превратила воды чистейшую слезу. Простым движеньем, взглядом чёрным любовный морок навела, и покорилось её воле сердце молодого казака. Тимофей и сам не промах, с младых ногтей учеником ходил он в дом на край станицы к спадковому же чаклуну (1). Имел он дар, но вот засада, сопротивляться, устоять цыганским чарам он не смог, роковым очам тем чёрным сдался, манящей ласке нежных рук. И сам тот дом ведуньи хитрой, словно душою обладал: горшки, бутылки, пучки травы в углах висят, щурит глазки котик чёрный, согрев на печке свой живот. Мяукнет чёрт зеленоглазый и будто морок наведёт. Всё это словно усыпляло, сознание накрыло мутной, какой-то вязкой пеленой. Куда-то бдительность пропала и словно сердце на крючок, на приворот цыганский крепкий попался смелый казачок. Закончив с ужином, хозяйка на печке стелит казаку постель. И лёг он спать, за день уставший, не чувствовал, как тихо рядом цыганка тоже прилегла.


Наутро атаман продолжил свой путь домой, но не один – цыганку, ведьму молодую к себе в седло он посадил. Не мыслил более он жизни своей без чёрных её глаз, без смеха звонкого и ласк. В душе и сердце перекрыло, туманом сумеречным, серым его сознание заволокло, из памяти вдруг стёрся образ коханой дивчины (2) пригожей, его Марысеньки родной.


Вот и родная станица. На знакомое подворье прискакал Тимофея конь вороной, громко заржал, родному дому радуясь. Мать с отцом, хлопотами будничными во дворе занятые, с радостными возгласами вышли к нему навстречу. Сколько слёз было пролито, сколько молитв за родного сына прочитано, сколько душа родительская маялась в неизвестности о Судьбе его, жив ли он иль пал в полях сражений. Сошёл с коня сын, обнял и поцеловал родителей, слёзы радости умыли лица всех троих. Ушат воды поднесли коню, с дороги уставшему, склонил он голову, жадно пил, касалась земли грива чёрная и тихо, нежно играл в ней ветер.


Услышав голоса, вышла из хаты Марыся, на кухне до того помогавшая. Любящее сердце девичье, долгим ожиданием истомившееся, сильно забилось в груди её, радость встречи с любимым предвкушая. Душа, всё существо её, пронзилось счастьем – он вернулся! Живой!!! На двор она вышла, взгляд удивлённый на той зацепился, что в седле сидела, гостью некую, кого родители Тимофея, радостью встречи объятые, за спиной его не заметили. Недобро смотрела на Марысю гостья молодая. Чуяла душа колдовская её, что приходилась Марыся казаку, ею очарованному, невестою. Но сильна была вера в силы собственные, свысока смотрела цыганка на соперницу поверженную.


Не подошла Марыся к Тимофею, корнями вросли в землю ноги её, а в груди всё от предчувствий дурных сжималось. И Тимофей не посмел взглянуть в глаза той, о ком так думал и чаял на полях сражений, о ком лунными ночами душа так маялась, о ком он вспоминал непрестанно, когда о будущем своём загадывал. Цыганке с лошади спуститься он помог и к родным подвёл:
— Прошу любить и почитать, Рубина, она же станет мне женой.
Потемнело от горя и разочарование лицо матери, гневно сплюнул на землю отец. Как родную дочь принимали они в доме своём Марысю, бок о бок переживали они трудные времена разлуки с сыном, да о свадьбе и внуках мечтали. И не думали они, что вероломно так предаст их сын данные любимой обещания, не ждали такого попрания казачьей чести и устоев.


Слезами наполнились вишни глаз Марыси и, словно чашу переполнив, полноводными дорожками скользнули по щекам её бледным. Но не облегчали душевной боли те слёзы, а сердце так и рвалось, горем сжимаемое. Не появлялась более Марыся в доме Тимофеевом, а поселилась там цыганка пришлая.


С тяжёлым сердцем терпели родители Тимофея в доме гостью новую. И выгнать её прочь рады бы, но словно застревали в горле слова, когда об этом разговор начинали они. Словно гипноз какой действовал, когда смотрели они в лицо её тёмное. Молились они втайне Господу, чтобы избавил Он дом их от наваждения этого. Состоялся разговор их с сыном, что не мило им видеть в доме эту особу странную. Тяжело и тревожно на душе в её присутствии, будто управляет она ими неким образом мистическим. Но не видел и не понимал этого Тимофей, любовью страстною было наполнено сердце его, ни к кому доселе тех чувств не испытывал он. Жениться хотел он на Рубине и просил на то благословения родительского. Но не дали благословения на то родители, не смогли пойти против чутья того подспудного, что чистое зло сидит внутри девицы той.


Тимофей же, Рубиной научаемый, решил свадьбу сыграть как бы условную: собрали они молодь станичную, весёлой толпой с гармонью и песнями прошли по улице. Венчали шествие то Тимофей нарядный да Рубина в белом платье подвенечном. В местном кабаке гуляли весело, за счастье молодых кружки поднимались радостно.
И только лишь одна Марыся из всех станичных молодых, не гуляла и не пела на той свадьбе молодых (3). Силы нет быть средь народа, одиночество здесь друг, и пошла она к берёзкам, что у озера растут. Тут так тихо, только ветер шелестит листвой берёз, белый ствол, рисунок чёткий, здесь особый дух живёт. Здесь когда-то рисовала на блокнотика листах казака она подробно, будто фото сделала. Был здесь профиль и анфас, нос слегка тут крючковатый, лёгкий прищур милых глаз. Те картинки он увидел, полюбил казак её. Помнят здешние берёзки, как гуляли мы вдвоём, здесь и первое признанье Тимофей своё сказал, а ответные слова заставляли сердце биться молодого казака. Были здесь те разговоры, что касались лишь двоих, нежными были объятья, не должны быть поцелуи достояньем чьих-то глаз. Много было здесь такого, отчего душа цвела, неужели это в прошлом, тут Марысенька заплакав, ствол берёзки обняла. Где ты милый мой, любимый, неужель краса другой всё, что между нами было изничтожила, убила, перечеркнула трижды жирной, красной безжалостной чертой.


Вечерело, меркли краски, и домой Марыся шла, несла душа печаль и горечь, давя на плечи, медля шаг. На улице ей повстречалось лицо родное, то Тимофея мать была, и сердце девушки так болью сжалось, ведь сильно прикипеть успела душой к родителям его. Но их она не навещала, боялась встретить, увидать глаза разлучницы коварной, что в доме том женой живёт. Словно книгу открытую читала пожилая женщина всю гамму эмоций тех, что отражались у Марыси на нежном девичьем лице. С жалостью и сопереживанием обняла она несостоявшуюся невестку свою.
— Милая Марыся, — молвила она. — Люблю я тебя, как родную дочь, и болит душа моя вместе с твоею. Чую я, что не обошлось здесь без колдовства и приворота цыганского. Не настоящи, не искренни все чувства Тимофеем к ней испытываемые.
Вспомнила мать о колдуне, к которому ходил Тимофей ещё в детстве учиться. Только он мог противостоять той силе бесовской, что застлала пеленою чёрной глаза её сыну. Поговорила женщина с Марысею, успокоила и обнадёжила её душу от страданий иссохшуюся. С Божьей помощью, молитвами материнскими да колдуна подмогою вырвет она душу сына из колдовских сетей цыганских. Слёзы благодарности выступили на глазах Марыси, живительным бальзамом разлились в её сердце слова поддержки, и поселилась там надежда на то, что когда-нибудь её любимый снова улыбнётся ей своей милой улыбкой, а в зелёных глазах его заиграют те самые искорки глубокого и искреннего чувства.


Лишь пошла луна на убыль, любимую рубаху сына Тимофея мать взяла, хлеба чёрного краюху да немного молока. Из хаты тенью ускользнула, чтоб не видели её, путь пролёг на край станицы, где стоял, прижавшись к лесу, домик старца-чаклуна (1). Сколько лет было казаку, вокруг не ведал здесь никто, сама она ещё девицей за подмогой бегала к нему. Крепок был здоровьем знахарь и обладал, видать, он той неведомой и страшной силой, что времени теченью, смерти неподвластным делала его.


Вот подходит мать к избушке, у двери в страхе замерев, постучать рука немеет, ушла решительность былая, сомненьям место уступив. Не навредит ли сыну эта борьба сакральных разных сил, не будет ли словно меж молотом и наковальней, между колдуном и ведьмой её сын. Тем временем дверь дома отворилась, и крепкая рука мужская за руку женскую взялась, уверенно вовнутрь увлекла, за порог, туда, в то место, о котором с таким почтенным шёпотом вещали люди по вечерам в станице их. Как только гостья в горницу вошла, к устам своим перст знахарь приложив, дал знак молчать ей, кивнул на лавку – её садиться пригласил. Она присела робко, а колдун зажёг свечу червонную и в центр стола поставил. Сквозь тот огонь смотрел он долго взглядом цепким в печальные глаза её. Все горести, тревоги, беспокойства, что душу материнскую тревожили её, открылись колдуну, сплошным потоком бессловесной информации нахлынули они.
Достала мать рубаху сына, еду из торбы извлекла, на стол поставила и наблюдала, что будет дальше, словно сон то был, так нереально, так страшно было ей тогда. Колдун же, слова не промолвив, к сакральным действам приступил: молитвы нараспев читая, руками в воздухе водил, плавно так он словно знаки ему лишь ведомые чертил. Ритмично заговор читая на непонятном языке, он окропил водою снедь. Рубаху же он Тимофея в бадью с отваром погрузил и в горнице раздался запах полевых и пряных трав. Свеча червонная горела по-прежнему в центре стола и словно нити испускала в пространстве красные лучи. Все эти жесты и движенья, этот особый ритм слов, запахи и освещенье в оцепенение ввели. Женщина глаза закрыла и провалилась будто в сон.

Когда пришла в себя она, всё завершилось, горела лампа, а за столом, где так мистически свеча сияла, знахарь чай устало пил. Что делать надобно в дальнейшем он тихо ей проговорил:
— Хлеб с молоком отдашь ты сыну, отведать должен он один еду, что от приворота сегодня я заговорил. Молись и ты перед иконой молитвой тайною одной, что дам тебе, но чтоб никто за сим занятием не видел, уединенье быть должно. Пусть лишь Богородица услышит те просьбы, что от сердца материнского так искренне идут.
Достал из кадки рубаху сына, отжал и матери вернул. Велел её он высушить и Тимофея облачить. Всё это вместе – дух и тело – в борьбе должны объединить против привязки, приворота и чары все должны разбить.
— Но не только с Тимофеем предстоит работать мне, пучок волос цыганки надо тебе скорее принести. Действуй тайно, чтобы колдунье не раскусить, не выследить тебя.


Всё, как велено ей было, выполнила мать тайком: отдала рубаху сыну, накормила, помолилась образам. Пока молодь в бане мылась, в вещах она цыганки рылась, перебирала быстро бусы, платки, карты Таро и гребни, пока расчёску не нашла. Пучок волос с расчёски сняла и поспешила к колдуну. Что-то делал с волосами тот колдун при свете звёзд, тоже под покровом тайны совершён был ритуал.
А луна всё убывала, как и мужнина любовь. Вот и утро наступило, на жердях петух пропел, Тимофей к цыганке пришлой вдруг внезапно охладел. На неё смотрел он хмуро, велел вещи собирать, выгнал с хаты восвояси, пути сюда не вспоминать. Много шума на станице это всё произвело, но в душе казачьей каждой это радостью цвело. Все любили мы Марысю, но цыганке не перечили тогда, побоялись мы проклятий её злого языка. Солнце ввысь от горизонта поплыло, и новый день даст нам новые надежды, встречи, взгляды и слова.


Привольно на окраине станицы. Весело играет ветер кронами берёзок, шелестит листвой и клонит из стороны в сторону верхушки молодых деревьев. Любит Марыся гулять меж них, наполняет это место её душу покоем и светлой отрадою, словно белые стволы берёзок забирали всю её боль и печаль при прикосновении к ним ладонью. Чистое озеро с каменистым дном было рядом. Придя на берег, Марыся садится на травку, погружает руку в прохладную воду, наблюдая, как расходятся круги по её поверхности. Когда же водная гладь успокаивается, то естественным зеркалом отражает прекрасное лицо девичье. Плавно шевеля хвостом, проплыла под поверхностью воды маленькая рыбка, в гуще кустов важно заквакала лягушка, а стрекоза, до невидимости быстро маша прозрачными крылышками, стремительно проносится над той гранью, что разделяет стихии воды и воздуха.


За природой наблюдая, не заметила Марыся, как в том водном отраженьи, где одно её лицо лишь было, вдруг добавилось второе – Тимофеево лицо. Издали её увидел и пошёл скорее к ней, сжалось от тревоги сердце, что он скажет ей теперь. Как сказать, что был то морок, пеленой застлало глаз, чёрной юркою змеёю цыганка в дом их заползла, колдовством набросив сети, пленила тотчас сердце молодого казака. Осознать всё это страшно, ведь ни вспомнил же ни разу он Марысеньки любимой взгляд. Поверит ли, поймёт, простит ли меня милая моя? Как мне жить, как быть мне, если не осталось вдруг ни капли у неё любви ко мне. Горько пусть, но справедливо – так обидел ведь её.


Увидав лицо родное в чистом зеркале воды, Марыся мягко улыбнулась, радостью, надеждой, лаской тотчас наполнилась её душа. Что цыганку из дома выгнал, донесла и ей молва, значит хочет быть он с нею, раз пришёл поговорить. Много горечи и боли скопилось помеж (4) этими двумя, плотным воздухом сгущалось и мешало говорить. Трудно было обернуться и глаза в глаза взглянуть, оба в озеро глядели, на отраженье лиц смотря. Тишину нарушил первым Тимофея голос тихий, молвил он неспешно, грустно, подбирал с трудом слова. Марысенька пока молчала, в зеркале воды любуясь отраженьем его брутального лица. Какой же сладостью и негой разлилось в душе её волной присутствие так близко рядом любимого ею казака: его запах, голос, близость будоражат – всё, как раньше стало вмиг.


Тимофей душой открылся, продолжая говорить, и словно чувств плотину прорывая, хлынули потоки слов. Молвил он о том, как думал, вспоминая под луной, как ему давал надежду милый, нежный образ той, кого видел он женой, смело рвался в каждый бой. Вот война и завершилась, повернулся в отчий дом, что потом в него вселилось, вспоминает он с трудом. Тихо молвила Марыся, в отражение глядя, как молилась и ждала, только бы живым вернулся, а за взгляд тех глаз зелёных вмиг полмира б отдала. Вот вернулся он с любовью, но уже не к ней – к другой. Как могло быть так – не знаю, потеряла я покой. В сердце боль, душа в печали, но надежда всё ж живёт, что хоть иногда он вспомнит наших встреч тот сладкий мёд. И стена непониманья растворилась до конца, понеслись рекой признанья слезами с каждого лица. И Тимофей спросил с надеждой:
— Ещё ли любишь ты меня?
— Жива любовь, хоть грусть и ревность почти изъели душу мне.
И в зеркало озёрной глади смотреться им уж силы нет. Одномоментно обернулись, ладонь и нежный взгляд коснулись такого милого лица. Как долго каждый ждал и жаждал взглянуть в любимые глаза, и слились губы в поцелуе, сердца забились в унисон. Обнялись влюблённые, Марыся голову склонила на мощную грудь казачью Тимофея и слилась одна душа с другою, чтобы уже больше никогда не расставаться.
2 Марыся ч. 2
Марина Шатерова
Марыся ч.1: http://www.proza.ru/2018/07/15/587

Настал день свадьбы долгожданный. Марыся встала раньше всех, с душевным трепетом ступая, обошла весь отчий дом, с родными стенами прощаясь, с таким привычным ей укладом и жизнью незамужнею своей. Уж рассвело, ушла с подворья и к кладбищу путь её пролёг. Промолвив заклинание на входе, попросила у Хозяина кладбища дозвол войти. Горсть монет в траву метнула – откуп мёртвым отдала. И направилась Марыся к могилам родичей своих, покоились тут бабка с дедом с одним надгробьем на двоих. Перекрестившись, поклонилась, и к усопшим словом обратилась, благословения прося соединить судьбу свою с любимым, красивым, смелым молодцом. Трель птахи утренней весёлой ответом на её запрос была. Благословенье предков получила на замужество своё она. Почтенно дУхам поклонившись, Марыся с кладбища ушла. Не обернувшись, путь держала молча она до самого крыльца.


Придя домой, подружек стаю застала в комнате своей. Достала красную рубаху, в которую облачится сегодня должен её любимый Тимофей. Подружки все пуговицы застегнули на праздничной рубахе той и унесли её в дом жениха. Тот спал ещё и одеяла тёплый плен его расслабленное тело не торопился отпускать. Подружек громкий смех и гомон разогнал остатки сна. Рубаху красную невесты надеть с утра должен жених. С рубахой справиться спросонья Тимофей так и не смог, пуговиц рядок застёгнутых усложнил ему урок. Откупился он духами да туфлями от докучливых, шумных девок тех.


И унесли домой к невесте те подарки жениха, стали песни петь, готовить Марысю к свадьбе поскорей. Платье белое надели и от сглаза закололи крест-накрестом на нём подол. На огне нагрели гвозди, бигуди то встарь были, кудри накрутили быстро и венок с фатой вплели. Серьги, бусы и помада завершили образ знатный, без пяти минут жены. Тимофей в то утро тоже волновался ужас как, неужели прям сегодня на Марысеньке женюсь. Он надел костюм казачий и рубаху, что в то утро от невесты он в подарок получил, пояс кожаный с кинжалом да со скрипом сапоги. В зеркале себя он видит, вертится, всё ль хорошо на нём сидит. А, папаха! Достал из шкафа, нахлобучил, вот теперь готов жених.
Выходить пришло уж время, но сначала у родителей благословенья казаку трэба (5) получить. С божницы мать сняла икону, помолилась, перекрестился Тимофей, и, поклонившись, к образу устами трепетно приник. Расстелил отец пред сыном шубу наизнанку шерстью вверх:
— Пусть, сынок, здоровья, счастья и богатства у тебя с Марысей будет, как шерсти в овчине той.
Родителям почтенно поклонившись, Тимофей покинул дом. Во дворе друзьям он свистнул, что уж заждались его, оседлали резво коней и к Марысе понеслись. Как же весело то было: пели песни под гармонь, залп из ружей, сабель звон, ехали на конях стоя и под брюхом пролетали у лошадок на скаку.


Марысенька с роднёй простилась, благословенье получив, в углу под образами на шубу мягкую уселась, из подруг, сестёр и братьев вокруг неё сомкнулся круг. Жених с друзьями в это время с толпой из родичей невесты вели нелёгкий разговор. Все конкурсы прошёл у свашки, торговался и шутил, конфетами он откупался да самым знатным первачом. Но оборону родичи невесты держали крепко у крыльца. Каб жениху пройти в светлицу и с невестой рядом встать, надо было бы сначала её «косоньку продать». Тимофей брату невесты откуп платит небольшой, а сватья тогда Марысе вместо одной косы две заплела. К Марысе в комнату проникнув, Тимофей с ней рядом встал. Как же мила ты, пригожа, нареченная моя! Окружили их родные, хором стали поздравлять, родители благословили, обняли, стали целовать.


На двор пошли молодожёны. Погода ясная была, приметы исстарья прочили счастливых дней супружества. На четыре стороны жених с невестой поклонились и до церкви на венчанье молча отбыли они. Ведь любовь есть дар от Бога, пусть же Он её хранит, от зависти, от зла укроет Богородица Покровом их. После церкви молодые прибыли в дом жениха. Хлебом-солью там встречают их родители его. Гости мечут рис, монеты, хмель, орехи да конфеты. В доме молодых за стол сажают, мёда в кружки наливают, пела свадьба да гуляла, полилось вино рекой, веточкой калины красной был украшен каравай. Мёд едят жених с невестой, чтобы сладко им жилось.


Две сватьи на утро в гости в дом к Марысеньке пришли. Девичий венок убрали из волос густых её. Заплели и обернули две косы вокруг чела, и повязан был расшитый красным маком ей платок. Кто увидит эти косы и твой головной убор, тот поймёт – пред ним предстала молода, красива, справна, но уж мужнина жена.


________________
(1) Спадковый чаклун (укр.) – потомственный колдун
(2) Коханая дивчина (укр.) – любимая девушка
(3) Игра слов: «молодых» в первом случае – «молодёжь, молодые люди», «молодых» во втором случае – «молодожёны»
(4) Помеж (укр.) – между
(5) Трэба (укр.) – надо

                                                  20.12.2016 – 07.01.2017


Тёплый вечер был в то лето, когда
На краю станицы нас свела Судьба.
Нежный свет очей, красные уста,
Сердце покорила Марыся казака.

Тимофей и ты так пригож и мил,
Прищур глаз зелёных меня покорил.
Гордый профиль твой, крепкое плечо –
Сердце девичье дрогнуло моё.

Счастье и любовь окружили нас,
Но война пришла и нелёгкий час.
Вороной конь быстрый казака унёс,
На полях сражений смерть врагам он нёс.

Атаманом смелым Тимофей наш стал,
Под луной Марысю часто вспоминал.
Вот и враг повержен и домой пора,
Новая любовь настигла сердце казака.

В дом другую дивчину Тимофей привёз,
Милую Марысю он довёл до слёз.
Грусть-печаль на сердце у неё живёт,
Средь берёзок белых погулять придёт.

Милые берёзки, помните ли вы,
Как же были счастливы с Тимофеем мы,
Ветер-озорник шелестел листвой,
Лишь меня одну видел он женой.

Но краса другая в наш вошла покой,
Силой обладает она колдовской:
Хлопца охмурила, морок навела,
Моему любимому она теперь жена.

Мама Тимофея к колдуну пошла,
Белую рубаху и еду взяла.
Колдовал над ними, старец чары снял,
Тимофей другую из дому прогнал.

Марысю средь берёзок Тимофей нашёл,
Трудный между ними вышел разговор.
Казака простила, сердце возликуй,
И на свадьбе слились губы в поцелуй.
3 Измена
Вера Шкодина
Наступающая ночь, не спеша, слизывала краски в горнице: пожухли бойкие зайчики на кованом сундуке бабки Натальи, серым подернулось светлое пятно на полу.

       Старуха задремывала, роняла голову, падало веретено из рук, она вздрагивала, заучено поднимала его, и оно опять нежно стрекотало.

       У четырехлетней Саньки, заворожено следившей из-под стола за его скорыми витками, уже рябило в глазах.
       Рядом с девочкой были разбросаны разноцветные тряпочки, самодельная кукла Дуся лежала в картонной коробке, укрытая куском кружева.
       Санька выползла из-под стола, вздохнула, чего-то вспомнила и зашлепала босыми ногами в сенцы. Возвратившись, вся вывозившаяся в муке, подсела на маленькую скамейку к печке спиной, подогнув красные ступни,  и еще раз вздохнула в точности, как бабка.

        Из соседней комнаты вывалился пузатый карапуз, братец Саньки, двухлетний Леник.

       - Ба, - заканючил он, неискренне всхлипывая, - ба-а-а, Вовка молоток не дает, ну ба-а.

       - Фу, бабай тя забери, - очнулась Тимофеевна. - Чего этот Вовка?

       - Молоток не дает, - заныл малец.
      
- Я те дам молоток, - ворохнулась старуха, - я от тебе покажу молоток.

       - Где мамка? - снова затянул тот.

       - Бе-е-е, - высунув язык, передразнила его сестра.

Стукнула входная дверь, кто-то завозился в сенях, послышалось:
 
       - Ах, боже мой! – и в резко распахнувшейся двери появилась мать ребятни – Антонида.

     - Мама! – с капризной претензией округлила она глаза, - Кто рассыпал муку в сенцах?!

     - Пошто я знаю, - заворчала бабка, - твои, поди, анчутки! Кто их уследит, шастают.
   
       Санька попятилась и юркнула под стол.

-   Сама и паси их, чертов болотных.

- Мамочка, привет, - весело высунулся из дверей горницы старшой, шестиклассник Вовка и тут же озабоченно скрылся.

    - А ну-у, - угрожающе нагнулась Антонида к столу, - вылазь!

Санька осторожно выползла из укрытия и юркнула за бабкину юбку.

    - Санька, - повысила голос Антонида, - выдь счас же!

Санька засопела и виновато высунула нос из-за старухи.

    - Я те, пакостница, счас дам ремня, - распалилась мать, схватив в руку подвернувшуюся утирку.

    - Окстись, окстись, - замахала на нее руками бабка,- осатанела совсем. У-у! Норовистая.
И загородив девочку, добавила, сурово выпрямившись.

    - И не тронь. Не бузи, сумасшедшая! Совсем тут с вами, - махнула рукой, села на приступок у печки.

    - Вот всю жисть так, всю жисть! – выкрикнула Антонида, - Потатчица! Они у тебя тут без пригляду, чо хотят, то и творят. – Уже беспомощно и слезливо закончила она, поникнув плечами и отвернув заблестевшие глаза.

     - Вот-вот, - строго подхватила мать, - поплачь лучше, и то ...
     Ишь, дите я ей выдам, чо захотела, - продолжала она, - Ты вон, на ем, кабеле своем, отыгрывай. А дите не тронь, оно тебя и за мать не признает, ровно волчица кидаисся.

     Антонида тяжело шлепнулась на стул и ожесточенно вытерла нос грязной утиркой.

     - Пошли скотину управлять, - вздохнула бабка, потянув с печки заношенные чесанки, - а дите не виноватое, что в его уродилось,  - он, зато этот, бусурман, - ткнула она пальцем в хныкающего Леньку, - весь, как есть, бесовая кровушка твоя!

      Антонида и сама чувствовала, что несправедлива к Саньке, но как взглянет на нее, так  вот тебе и муженек растреклятый, а глазищи, в точь - волчонок, так за бабку, от нее, от родной-то матери, и прячется. Вон Ленька, иль хоть Вовка, – «мам», да «мам», а эта, как и не твоя вовсе.
       
       Антонида вздохнула и пошла  дергать сено: “И все он, все он! – закипало внутри жгучее и душное, - И хоть бы чем вышел, пупырь малорослый, а погляди, всех баб уж, какие есть, разведал, кот «мартовский».”
       Антонида зло стерла выступившие слезы. А бабы в селе сочувствуют, а как за угол, так «ха», да «ха». Чужое горе, оно кому больно?

    - Тонь, а Тонь, - ткнулась в ворота молодая соседка - Зинка Горбачева. –Тимофеевна дома?
       -  А где ж ей быть? - буркнула Антонида, не оборачиваясь.
   
     - Да я, - замялась та, - с просьбой.

     - Иди в хату, счас пришлю, в сарае она копается, скоко говорю - сиди, сама управлюсь, - будто оправдывалась Антонида.

     - Да, - охотно подхватила Зинка – с ними, старыми, завсегда колготно, а все-таки и сварит, и за ребятенками приглянет. У тебя их чать трое, а ты еще и на работе. А твой-то, - заинтересованно огляделась она, - иль не пришел еще?

     - Не пришел! – чужим, надтреснутым голосом процедила Антонида и напряженно выпрямилась.

- От я ж и говорю, - подвинулась к ней Зинка и, понизив голос, торопливо зашептала, - Сказывают его опять у той, у Архипихи, видали, вчерась. Бабка моя поздненько ночью от свахи шла со свежины, кабана они своего кололи, так вот, глядь,что идут, тут он – через двор. А заборчик у их низенький, все видно. Свет кругом белеется, так он задами, по дорожке так и похрупал. А я так думаю, кабы честный человек, чего ему прятаться...

  - Да это не он был, - сухим, звенящим голосом оборвала ее Антонида, - он, он дома... Спал, в ту пору, вчера, да! Обозналась твоя Токариха, поняла?! – зло рванулась она на Зинку.   

     - Да я, - отступила та, - я... мне... Тимофеевне... платье скроить.

     - Да не шьет она теперь, не шьет: слепая! – задыхалась Антонида.

- Я потом, ладно, - бормотала Зинка и, отступив к воротам, юркнула в приоткрытую калитку.
4 На выгоне
Вера Шкодина
Надо признать, Володька был не из трусливых мальцов.
Юрка, худенький, тщедушный, ходил следом, как собачонка, и  просто обожал его, особенно после  одного случая.
               Жили, считай, рядом с лесом, каких-то пять домов.  Улица обрывается, а перед лесом – зелёная лужайка, где привязывали на длинных верёвках молодняк, которому ещё рано в стадо. В обед надо было принести пойло в ведёрке
           Это было Вовкиной обязанностью.Юрка пошел тоже, за компанию.
Их встретило обиженное мычание целого стада возбуждённого молодняка. Все телята бросились навстречу, задрав хвосты, но, разбежавшись на длину верёвки,привязанной за шею,разворачивались задом, мотали шеей, стараясь высвободиться, тянулись мордами к ведру.
- Ну-ну, отмахивались мальчики.
Захлёбываясь и фыркая, переступая задними ногами, крутя хвостом от удовольствия , телёнок едва не выбил пойло из рук.
- Держи! – вопил Вовка, дурачась.- Ой ой! Оглянулся  на хохочущего Юрку. Телёнок дёрнулся и  опрокинул на голову себе ведро. И теперь, крутясь на месте, остервенело бренчал дужкой.
- Фу,какой бестолковый, - рассердился Володька, - ничего не понимает, пролил, дурень.
И принялся снимать ведро, еле удалось с помощью Юрки.
- Ух, замучил начисто, - выдохнул Вовка
-  Ну что?- Юрка  вопросительно глянул на друга, - сбегаем?
  Вовка поколебался , но через минуту, укрыв ведро в канаве, они уже бежали по знакомой аллее через молодой лесок к волейбольной площадке, где во второй половине дня обычно собиралась школьная команда старшеклассников на тренировку.
Удары мяча, крики болельщиков далеко разносились по лесу             
- Ты, косой!! - вдруг услышали мальчики.
Противно кривляясь и хихикая, к ним приближалась компания Васьки Седого.
Юрка сжался и посерел.
- Это они тебе? – шёпотом, чуть повернувшись к нему, спросил Вовка.
Юрка крупно сглотнул и молча кивнул головой.
- Ничего, спокойно, - прошептал Вовка, - приготовились и… А – а – а! – заорал он и, размахивая подхваченной палкой, бросился навстречу гурьбе мерзавцев.
Компания дрогнула от неожиданности,отступила, но, опомнившись, набросилась  на Вовку.
Юрка сначала оцепенел, но потом  с неожиданной для себя силой стал раздавать тумаки налево и направо. Совсем было подмяли их, как вдруг откуда-то появился Сергей Доценко, прошлогодний десятиклассник.
- Это ещё что  тут за шпана! – закричал он устрашающим голосом .
Банда Седого бросилась врассыпную.
- Ну, поднимайтесь, поднимайтесь, герои, - говорил он, с интересом разглядывая друзей,- подожди-ка, - задержал он Вовку, - ты не Ольги Сергеевны сынок?Это моя классная руководительница!
- Ага, - буркнул тот.
- Молодец! Ай- да молодец! – восхитился он, -ну-ну! Так держать! А тем я ещё уши надеру!
- Они обзываются, их бить надо, - вырвалось у Вовки.
- Да –а-а? – изумлённо протянул Сергей – кого же обзывают?
- Его,- тихо добавил Вовка, покосившись на Юрку, - я им за это, - вспыхнул он снова.
- Спокойно, не кипятись, - остановил его Сергей, - так как же они тебя обзывают? – обратился он к Юрке.
- К…Косой,-  с трудом прошептал тот, низко нагнув голову, стараясь скрыть слёзы.
Сергей чуть дернулся и промычал растерянно:
- М-да…
Юркину историю знала вся школа. Отец оставил семью, когда Юрке было лет пять.
Мальчик страшно тосковал о нём. Иногда тот приезжал с игрушками и  подарками, старался побыть с мальчиком подольше. Играл, ходил с ним на прогулки. Однажды, во время какой-то азартной игры, он нечаянно попал   малышу  прямо в глаз каким-то  тупым предметом, в результате мальчик потерял глаз. Никакие усилия врачей не смогли помочь.
Кто был виноват, неизвестно, возможно, неосторожность с  обеих сторон.
 Так у Юрки не стало глаза. Вернее, он был, но он им не видел, глаз был почти закрыт, только узкая щелка.
Вовка так привык к другу и соседу, что давно перестал замечать это.
Но теперь, оскорблённый за Юрку, готов был  драться с обидчиками до последнего.
- М-да, снова задумался Сергей, - это уже, это уже… серьёзно, - я  займусь этим вопросом,  обязательно, - и убедительно стукнул себя по коленке, - как зовут  этого главаря?
 - Васька Седой, из 9-го б.
 - Ага, всё ясно. Ладно, хлопчики, гуляйте.  Научитесь драться, - крикнул он уже издалека.-  Вам это обязательно нужно!
- И научимся, - просопел Вовка.
-   Давай, Вов, давай боксом! Да? У меня есть перчатки, а? – подхватил Юрка поспешно,  - от папки остались! 
5 Дивны дела твои, Господи. Рассказ
Ави -Андрей Иванов
Я не помню, когда это произошло в первый раз. Только знаю, что очень давно. Поначалу эти повторяющиеся случаи меня удивляли, потом пугали. Но, в конце концов, привыкаешь ко всему. Даже к самому чудесному, странному и непонятному.

Если поднапрячь мои немолодые мозги и минуту порыться в дырявой памяти, то всплывает, что, возможно, впервые это произошло ещё в юности.

***

В университете мне понравилась девушка с нашего филологического факультета. Молоденькая, смешливая зубрилка, поступившая учиться сразу после школы. А я, уже отслуживший в армии, был старше её на пару лет. Она мне понравилась именно своей чистотой и простотой. И девичьей непосредственностью.
Мы гуляли по вечерам в парке, ходили в кино и на набережную. Но на серьезные отношения она меня, похоже, всё-же не рассматривала. Мечтала стать учителем литературы и русского языка и хотела только учиться. Я был начинающим журналистом, а для неё лёгким развлечением после учёбы. Почти у всех девчонок в её возрасте уже были парни. Вот я и стал на какое-то время её парнем.

Она подкармливала меня домашними котлетками и пирожками. А я, вечно полуголодный студент, естественно принимал это за любовь.
Отношения у нас были самые чистые, возвышенные. Мы иногда целовались, но большего позволить мне она не хотела. Да и я не особо настаивал.

Зубрить азы журналистики в университете мне быстро надоело. Уже тогда я неплохо подрабатывал в редакциях газет и журналов своими статьями. Даже на радио сделал несколько горячих репортажей на острые темы.
В итоге, я решил оставить скучную учебу и вернуться в свой город, чтобы работать. Тогда с моей девушкой состоялся разговор. Я говорил, что хочу жениться на ней. А она отвечала со снисходительной улыбкой, что главное сейчас учёба.
Я не на шутку расстроился и закончил наш разговор такой фразой:
- Всё равно ты будешь моей. Может после диплома или позже. Но никуда тебе от меня не деться.
И уехал домой.

***

Прошёл год. В рабочей суете журналистских будней университетские страсти почти улеглись. Однажды в редакции моей газеты раздался звонок и к телефону попросили меня.
- Слушаю. - Я взял трубку.
- Как ты там, мой суженый? - Женский голос звучал слегка насмешливо.
- А кто это? - Поинтересовался я, не узнав голос и явно растерявшись.
- Университет помнишь? Прогулки под луной. Ты мне свои стихи читал каждый вечер.
Сердце у меня заколотилось, мысли спутались. Я узнал звонившую.
- Да, вспомнил тебя. Точней, не забывал.
- Как поживаешь? Не кашляешь? - Продолжил голос в том же духе, с налётом иронии.
- Я в порядке. А ты?
- Через год диплом защищать.
Голос умолк. И я не знал о чём ещё говорить. Она положила трубку и больше не звонила.

***
А ещё через год мы снова созвонились, встретились и поженились.
Мои слова сбылись в точности. Да. Наверное это был тот самый первый раз, когда мои предсказания начали сбываться. Но тогда я не придал этому никакого значения...

Вспомнился ещё случай.
Я по путёвке отдыхал в санатории. Вечером, после ужина, намечалась дискотека. Народ со столовой не спеша разбредался по своим комнатам, там все прихорашивались, наряжались, употребляли веселящие напитки и спускались на первый этаж. В зал, где играла музыка и можно было потанцевать, а главное, поближе познакомиться с обитателями нашего санатория.

Я шёл по коридору своего этажа, собираясь сменить халат на костюм и спуститься на танцы. Одна сложность не радовала меня. Не с кем было выпить. В номере я жил один.
Навстречу мне по тому же коридору двигалась дама. Тоже в уединении.
- Извините, прекрасная незнакомка. Вы не могли бы составить мне кампанию. Живу в номере один. Есть лёгкое вино и коньяк, на Ваш выбор. - Осмелился предложить я. На удивление дама согласилась без долгих уговоров.

Усадив гостью за стол, я быстро переоделся в ванной и присел рядом.
Мы слегка выпили, пощебетали ни о чём. Спускаться в зал ещё рано. Даму нужно было как-то развлекать. И вдруг, словно что-то щёлкнуло в моей голове.
- А хотите покажу Вам фокус? - Спросил я.
- Интересно какой? - Улыбнулась мадам.
- Очень простой. На картах. Вы загадываете любую карту, перемешиваете колоду. Потом я вытаскиваю карты по одной. И когда вытащу Вашу, то скажу об этом.
- Так Вы карточный шулер или фокусник? - С нескрываемой опаской женщина посмотрела мне прямо в глаза.
- Нет. Я обыкновенный волшебник. Вы сейчас в этом сами убедитесь.

***

Честно признаюсь, я и понятия не имел на тот момент, как буду выкручиваться из созданной мной же ситуации. Раньше такие мысли с фокусами мне не приходили. А тут вот пришла. Ни с того, ни с сего. Вино было лёгким и так ударить в голову не могло. Но я, почему не знаю сам, был уверен, что вытащу из колоды именно ту карту и узнаю, что она загадана моей гостьей.

Дама взяла колоду, несколько раз перемешала её, затем обернулась и осмотрелась. Она убедилась, что ни сзади, ни по бокам от неё нет зеркал. Чтобы я не смог подсмотреть какую карту она выберет. Потом вытащила одну карту и, показав мне её тыльной стороной, сказала с недоверчивой улыбкой:
- Вот эта карта. Я запомнила её.
- Хорошо. Теперь вложите эту карту обратно в колоду и хорошенько перемешайте. Одна только просьба. Когда я вытащу и назову её, не обманывайте меня. Договорились?
- Конечно.

***

Чтобы не думать о своей глупой затее я сразу приступил к делу. Положив колоду на стол по одной принялся переворачивать карты, стараясь при этом не думать совершенно ни о чём.
Переворачивал и складывал во вторую стопку. Первая колода становилась всё тоньше. Женщина с недоверчивой улыбкой внимательно следила за движениями моих рук.
- Вот эта? - Спросил я, показав валет червей.
Дама покраснела всем лицом от уха до уха и выдавила из себя:
- Как Вы это делаете? Это ведь просто случайность, правда? - С надеждой вглядываясь в мои глаза.
- Вы скажите, я угадал? - Я сам был в шоке от происходящего и скрывать мне это никак не удавалось.
- Да. Эту карту я загадала. Вы читаете мысли? Колдун?
- Нет. Не колдун. Не шулер и не обманщик. Скажу Вам даже больше. Я сам не знаю, как это получается. Просто уверенность откуда то пришла, что угадаю. Если не верите - давайте повторим.
- Давайте. Но мне как-то уже не по себе. И голова кружится. Вы ничего в вино не подмешали? - В голосе моей гостьи послышались нотки тревоги.
- Я же с Вами это вино пил. За кого Вы меня принимаете? Хотел только развлечь Вас перед танцами. - Изобразил я подобие оскорблённой чести, хотя говорил чистую правду. - Вот ещё разок загадайте и спустимся в зал.

Женщина с лёгким недоверием вновь взялась перетасовывать колоду.
- Вот теперь эта! - Показала она мне обратную сторону выбранной карты.
На этот раз я открывал карты быстрей. Примерно в середине колоды остановился и повернул выбранную карту лицевой стороной:
- Девятка крестей, Ваша?

У дамы, видимо, от волнения пересохло во рту. Она смогла только утвердительно кивнуть головой. Мы молча выпили ещё по бокалу сухого.
- Это Ваш секрет? Магия? Как Вы это делаете? Или карты краплёные?
- Могу только повторить. Я сам не знаю. Но в третий раз может не получиться. Пойдёмте на танцы. - Я чувствовал, что тоже разволновался, и пора прекращать эксперименты с такими чудесами. - Расслабимся, потанцуем перед сном.
- А может Вы специально меня позвали? Или Вас мой муж подослал? Признайтесь честно, ведь так? - Подозрительности моей гости уже не было предела. - Вы тут, чтобы следить за мной. Да. Признаюсь. Тут у меня есть друг. Мы с ним давно знакомы. А Вам то что до этого? - Понесло женщину в сторону, о которой я и не предполагал.
- Светлана! Я не шпион. Отдыхаю тут по путёвке, как и Вы. И до Вашего любовника и мужа мне никаких дел нет. - Почему то начал оправдываться я, кажется уже пожалев, что решил показать гостье фокус.
Потом мы молча спустились вниз, к музыке и танцующей публике. И весь вечер я замечал осторожные взгляды этой дамы в мою сторону. Танцевала она всегда с одним мужчиной и радует, что это был не я. Больше с ней мы не общались, слава Богу.

***

Ну и теперь, пожалуй, самый свежий случай расскажу Вам, дорогие мои читатели. Именно этот случай и привёл меня к мысли записать сюжет нового рассказа.
Моя читательница из Ивановской области заказала у меня два полных комплекта моих книг. С пересылкой по почте. Общаемся мы с ней исключительно на ОДНОКЛАССНИКАХ. В других социальных сетях она не зарегистрировала.
Добрая пожилая женщина, которая запомнила меня с самого раннего детства, когда и я и она жили ещё на острове Сахалин. Она случайно прочитала в интернете мой рассказ и догадалась, что дружила в молодости с моим родным дядей. Так она вспомнила и нашла меня. У нас завязалась переписка в ОДНОКЛАССНИКАХ, которая продолжается и до сих пор.

***

Не буду больше томить Вас, дорогие мои, длинным и сумбурным предисловием и приступаю теперь к сути произошедших фокусов природы.
Дело в том, что в отличие от Сибири, где живу сейчас я, в Ивановской области уже активно начались огородные дела. У нас, в Новосибирске, ещё кружится снежок, а в центральной России граждане и гражданки высаживают в почву рассаду, семена, цветочки и всё это нужно поливать.

А дождей нет и нет. И приходится старушкам обходить грядки с лейкой. Это тяжело и долго. Вот и пишет мне моя новая знакомая:
- Эх, дождичка бы. Муж прибаливает, ходит совсем плохо, старенький уже. Приходится самой рассаду с лейки поливать, со шланга нельзя.
- Хорошо. - Пишу я ей, чтобы поддержать словом добрую знакомую. - Будет вам дождик. Я постараюсь.
- Ну, посмотрим, посмотрим. Хорошо бы. - Отвечает мне она.

Через два дня захожу в ОДНОКЛАССНИКИ. И вижу сообщение от моей знакомой из Ивановской области:
- Два дня льёт, как из ведра. Весь огород залило. Ходить невозможно, вся земля раскисла, беда прямо.
Отвечаю ей шутливо:
- Дорогая Лидия! Вы же просили дождик. Ну я и сделал. А теперь что желаете? Солнышка?
- Да. Солнышка бы теперь. Хватит дождя.
- Будет Вам солнышко! Я постараюсь. - Отвечаю и иду на кухню обедать.

Поел, чаю напился, возвращаюсь к переписке:
- Солнышко вышло и радуга. Прямо чудо какое-то. - Пишет мне счастливая огородница наша.

Дорогой мой читатель! Если я в этом рассказе приврал хоть на капельку - пусть сейчас же, на этом же месте разразит меня гром небесный и молния огненная. Всё описал, как было, как есть, без прикрас и преувеличений.
Ведь таких случаев в жизни моей было немало. И, очень надеюсь, ещё будут.
Но моё мнение, что дело тут совсем не во мне. Хотя сами знаете, голова - предмет тёмный, малоизученный. А уж сознание и подсознание - вообще не поймёшь, что это за хрень такая. Лучше об этом совсем и не знать и не думать.
Но думается мне, что всё дело в той вере, которая у самих людей в Душе есть. Я им сказал, они искренне поверили. Или, может, не совсем поверили и не совсем искренне. Но даже той самой малой капельки их живой веры хватило на то, чтобы произошло то, что произошло. Чудо и фокус странный.
"По вере Вашей и дано будет Вам" - сказано в Писании.
6 Самая смекалистая нация на свете
Светлана Нянькина
    Вчера в газете прочел, что в Дании перед самым Новым годом елки опрыскивают специальным составом для защиты от браконьеров. Дальше я читать не стал, а поделился этой новостью на работе с мужиками и мы стали бурно обсуждать, каким образом действует состав, чтобы нельзя было срубить елку. У нас были разные версии. Наша смекалка не знала границ. Самой неожиданной дружно признали версию Петровича, что елки становятся невидимыми. Но после того, как закончилась водка, мы сошлись на том, что состав этот действует как суперклей. Браконьер дотрагивается до елки, намертво прилипает к ней и самостоятельно освободиться не может. Тут приходят датские лесники и сдают негодяя в полицию. Так как эта версия стала последней, а денег на дополнительные доводы ни у кого не осталось, мы признали ее самой приоритетной.
    После такой усиленной работы мозга я впал в прострацию. У меня было две мысли: гордость за нацию и что если бы это было в России, ни одной елки в лесу перед Новым годом точно бы не осталось.
    У нас бы не только браконьеры, но и все мужики ломанулись бы в лес для проверки собственной смекалки. Для нас бы стало кодексом чести срубить елку. Не срубил – значит, ты не русский! У нас бы ни один мужик не уснул бы, пока не понял, как с этим составом бороться. Я тоже не уснул. Три ночи не спал. Перерыл весь интернет в поисках из чего сделан датский состав. Все мои усилия были тщетны, датские лесники ни с кем не делились секретом состава. Но не на того напали. Я выдвинул версию, что раз он действует, как суперклей, то поможет обычный растворитель. Смекалка моя заработала на полную мощность.
    После такого озарения я впал в прострацию. У меня было две мысли: гордость за нацию и где мне взять денег на поездку в Данию перед Новым годом.
    Я решил, что в лепешку расшибусь, а денег достану и докажу всему миру, что мы самая смекалистая нация на свете. Я решил откладывать зарплату по максимуму. До зарплаты оставалось еще три дня, но я решил начать откладывать сразу. Подсчитав свои сбережения, я понял, что если буду питаться только Дошираком, то отложу целых 52 рубля. На работе сидел грустный и ел только один Доширак. Мужики не обращали на меня никакого внимания. А чего обращать, за три дня до зарплаты все грустные! Но когда в день получки я отказался от выпивки, мужики сразу просекли. Че случилось, колись давай. Я им рассказал о своей намеченной цели и мужики все как один сказали, что денег на мою поездку в Данию будем собирать вместе. Они даже от выпивки отказались. Ну, от полноценной выпивки, первый раз в жизни пришли домой после получки не на четырех лапах, а на двух.
    От такого поступка мужиков я впал в прострацию. У меня было две мысли: гордость за нацию и что на дворе – октябрь и за три месяца такими темпами мы точно денег наберем.
    В канун моего отъезда каждый из мужиков принес растворитель, рукавицы и топор на случай, если я забуду всё это взять. В итоге у меня оказалось 15 растворителей, 15 пар рукавиц и 15 топоров. Из всех доводов для отказа подействовал только один. Для того, чтобы доказать всему миру нашу смекалку, мне нужно сначала добраться до Дании, а с таким реквизитом меня ни в один самолет не пустят. Больше всех переживал Петрович, уверяя нас, что в Дании такого растворителя нет и вся наша затея может накрыться датским составом. Тогда наш продвинутый Федя решил найти по Интернету в Дании русского мужика. Мы посмотрели на Федю, как на идиота. Если бы в Дании жил русский мужик, то никакого секрета датского состава давно бы не было. Но Федя у нас не только продвинутый, но и упертый, как баран. Не глядя на наши умные лица и не слушая наши умные речи, он стал с кем-то переписываться и после активной получасовой переписки показал нам фото мужика, которого звали Василий. Жил он в пригороде Копенгагена уже 5 лет и ни разу не покупал елки. Рассказать про свой секрет Василий никому не мог по той причине, что не знает ни одного браконьера, а у его датских соседей мозги работают по непонятной для Василия схеме и единственное, чего он мог бы добиться от такого общения, это вызова полиции к нему на дом, а оно ему надо?! Я расстроился, смысл от моей поездки стал таять на глазах. Но, продолжал Федя, Василий приглашает своего российского собрата для обмена опытом и хороший растворитель тоже найдется. Смысл стал возвращаться с удвоенной энергией и я первым же самолетом вылетел в Копенгаген.
    Василий встретил меня и сразу же предупредил не рассказывать о наших методах сруба елки, а лучше показать на деле. Я согласился с его доводами и мы сразу же нашли общий язык. Обмыв, как положено, встречу, Василий сказал, что пойдем за елками вечером. До вечера оставалось часов пять. У меня от нетерпения начался такой сильный зуд в одном месте, что я места себе не находил. Дома я бы быстро справился с этой проблемой, но тут вроде как и у своего, но вроде как и за границей. Пришлось соблюдать приличия. Помучавшись так минут 10, я предложил Василию выйти покурить. Первый раз в жизни я очень хотел, чтобы мне попался некурящий мужик. Но на то и Новый год, чтобы чудеса сбывались. Василий только выпивал. Я вылетел на улицу и получил сразу двойное удовольствие: покурил и избавился от зуда. Вернувшись в дом, мы выпили еще 2 литра и я спокойно дождался вечера. Ну, это мне Василий сказал, что уже вечер.
    Глядя, как Василий заводит автомобиль, я впал в прострацию. У меня было две мысли: гордость за нацию и что никакая Дания не может исправить русского мужика даже за 5 лет. Выпил, сел за руль – поехали.
    В лесу Василий сказал, что можно ходить абсолютно спокойно. Датские лесники так верят в силу своего состава, что обход делают только утром. Мне стало их жаль! Трудно, наверное, жить на свете без смекалки. Бедные, ущербные люди. Василий на правах хозяина стал показывать свой метод первым. Он лег возле елки, аккуратно просунул под нижними ветвями топор и стал сильно утрамбовывать снег возле ствола. Утрамбовав снег до нужной глубины, Василий надел толстую большую рукавицу и, просунув руку, дотронулся до ствола только кончиками пальцев. Рукавица намертво примерзла к дереву. Василий аккуратно вынул руку, обмотал ствол рукавицей и, держась за нее, срубил елку.
    Глядя на победный взгляд Василия, я впал в прострацию. У меня было две мысли: гордость за нацию и какой же я дебил.
    Я расстроился, ведь главное для нас не только доказать всем остальным нациям, что мы самые смекалистые, но и своего по очкам обойти. Я понял, что я проигрываю. Не подавая виду, я надел свои рукавицы, обильно смочил их растворителем и пошел к понравившейся мне елке. Я не стал падать возле нее, а наоборот, небрежно так стряхнул снег с самых верхних ветвей, ощупал сразу двумя руками весь ствол и взявшись за него в удобном для меня месте, срубил елку. Василий мне аплодировал. Поняв, что у нас ничья, я от радости забыл, что руки тоже пропитались растворителем и решил покурить. Последнее, что я помню, это удивленные и абсолютно трезвые глаза Василия.
    Слушая его рассказ о том, что я как слепой крот и в полном беспамятстве каким-то образом сообразил сразу сунуть голову и руки в снег, я впал в прострацию. У меня было две мысли: гордость за нацию и как хорошо, что я приехал в Данию зимой.
     В благодарность за новогоднее приключение, Василий рассказал мне секрет датского состава. Оказывается, он действует не как клей, а просто этот состав в тепле начинает сильно вонять и такую елку невозможно держать дома. Пообщавшись с Федей, он понял, что мы сами выдвинули версию про суперклей и решили проявить смекалку. Василию было скучно и он с радостью пригласил соотечественника к себе в гости. А чтобы придерживаться нашей версии, специально намазал свою рукавицу клеем. Напоследок, Василий дал мне совет дочитывать газеты до конца. Сначала я хотел дать Василию в ухо, но он после двух литров спирта уговорил меня этого не делать. Тогда заработала моя смекалка и я сообщил Василию, что в Дании какая-то странная борьба с браконьерством. Ведь елку все равно сначала надо срубить, чтобы дома почувствовать запах. А раз на морозе она не воняет, то можно ее в дом и не заносить, а наряжать прямо на улице во дворе. Василий аплодировал мне стоя.
    В общем, домой я вернулся без бровей, с обожженными ладонями и с кучей фотографий доказательств нашей смекалки. На работе меня встречали как героя. Петрович даже прослезился. Я не стал рассказывать мужикам об истинной причине датского состава, чтобы они не расстраивались. Просто они заметили, что газеты я теперь читаю от корки до корки.
7 Недолюбил
Игорь Гудзь
К единственной целой скамейке, на краю заросшей парковой аллеи робко подошел совсем еще молодой парнишка с букетом желтых роз в руке.
Он был одет в светлый летний костюм, жестко повязанный, торчащий комом на груди галстук указывал на то, что удавкой этой парень пользовался не часто, а лишь только в исключительных случаях.

Именно такой случай и должен был произойти через каких-нибудь полчаса с небольшим. Парень ждал здесь любимую девушку. Именно любимую! Единственную! Которая, вот так вот  – раз и навсегда!
Встречались они всего несколько недель, толком ничего друг о друге не знали, но это странное, пронизывающее их насквозь неземное чувство, родившееся в первое мгновенье, сразу так обожгло, обрело такую невиданную силу, что просто удержать его в себе не было уже никакой возможности.
Из всех несчастий мира парень боялся только одного – потерять ЕЕ. Вдруг не придет! Передумает или случиться что! Больше этого ничего в жизни сейчас он не боялся! И правильно делал!

Девушка, как и положено, слегка запаздывала. Парень аккуратно вытер носовым платком краюшек скамейки и несмело присел.
Именно сегодня парень решил сделать предложение, сказать главные слова. Тянуть дальше не было сил! Ну, прямо никаких! Задумавшись, он запрокинул лицо навстречу прощальным лучам уходящего солнца и прикрыл в благостной истоме глаза.

«Маша, Машенька, Мария! Какое удивительное имя! Сколько в нем света, тепла, красоты, нежности! Не какая-нибудь там Зинка, Верка  или Лидка. Не-ет! Ма-а-ше-ень-ка! Хочется без конца говорить, говорить, петь, кричать! Родная моя, любимая, хорошая, нежная! Ну, где же ты? Приди, приди…, скорее, скорее …!».

В это время с другого конца аллеи, со стороны местного рынка, к той же скамейке вяло подтащились две потертые тетки с такими же клетчатыми сумками.
- Чё это ...? – кивнула на прикрывшего взор парня маленькая и толстая. – Заснул, что-ли?
- Может заснул, а может и обдолбаный какой иль просто нажрался! – равнодушно зевнула длинная и худая.   

Парень вздрогнул, хотел уйти, но подумав, все-таки решил остаться. Как бы с любимой не разминуться в такой важный день.

Тетки, тем временем, по-хозяйски расселись на другом конце скамейки и не обращая ровно никакого внимания на воздыхателя, начали неспешный, милый женский разговор.
- Ох, тяжко прям сегодня-то! Целый день, все на жаре, да на жаре! Все подмышки  взопрели! Да что подмышки! Трусы и те все мокрые, будто обмочилась, прости господи! – начала толстая.
-  А ты синтетику-то брось! Возьми хлопок. Чуть дороже будет, зато в сухости себя соблюдешь! Все экономишь?
-  А как не экономить? Одна пашу-то, на всех разом! Сам пьет уж, почитай вторую неделю, и так лет двадцать уже, а сынок и вовсе пропал куда-то!
-  Петька пропал?! Куда ж это он!?
-  Так побила его тогда Машка-то! Сильно сучка пошмякала! И с дому выгнала! Из его же родного дома и выгнала-то! Здоровая она кобыла хренова! Сынок-то против нее слабоват будет. Я не вмешиваюсь, дело семейное! Пускай себе тешатся? А то и самой еще попадет!
-   Ну и невестку ты себе нашла! Так она и тебя по миру пустит.
-   Ну, пусть… попробует, у меня против ней секрет один есть!
-   Это чего же?
-  … Ты только это, помалкивай давай! Ясно!?
-  Да ладно! Ты ж меня знаешь! Могила!
-  Моги-ила! Ну вот! – перешла на свистящий шепот толстая. - Пока сынок-то, Петька мой по вахтам своим северным тоскался, понесла она. Невестушка моя. И знаешь от кого?
-  От кого?
-  А ты угадай!

-  Ну с Мишкой соседским она давно валандалась, это все знают, кроме Петьки твоего, конечно! Еще инженер к ней забегал, сама видела, тебя уж не стала расстраивать! Ну и ремонт там у вас тогда хохлы приезжие делали. Так и с ними она ласковая была! Да сразу с обоими! Водку им носила, пожрать, туда – сюда! Сама понимаешь! Правда, сама я не видела! Врать не буду! Люди говорили … .
- Не угадала ты! Ой, не угадала! От моего у нее, это дело-то …!
- От Петьки, что - ли?
- Да от какого Петьки, блин! От моего, говорю! От мужа МОЕГО, у неё …!
-  А-а! Ы-ы! Да ты что? И ты чего?
-  А чего я? Семью молодую херить?  Жалко! Только жить начали. Да вроде и любовь у них с Петькой! А со своим козлом мшелым чего делать? Разводиться, что - ли! Какой-никакой, а все же мужик! Где другого-то сыщещь?  Не девочка уже! Пьет он только, да кто нынче не пьет-то? Попьет, попьет и перестанет! За ум возьмется. Дай Бог!
-  Ы-ы! И чего?
-  А ничего! Машка наша  в больничку сбегала к Петровичу, там вот и скинула она. Сейчас это просто! Не то что в наши времена. За деньги все сделают. Хочешь аборт – пожалуйста, а хочешь опять беременность – ради Бога! Все, что хочешь, сейчас сделают! За деньги-то!
-  Дела-а!

-  А мне чего! Мой присмирел сильно, совестливый стал, невестка тоже жмется, а вдруг Петьке свистну! Вот они оба у меня где, теперь! Во-о-от! – показала она огромный красный кулачище.
-  Дела-а!
-  Жалею сейчас! Надо было ей родить тогда!
-  А Петька!
-  А чего Петька! Нам бабам мужику мозги запудрить, что пукнуть разок! Ну или может два разка!  Поверил бы, куда ему деться. Сейчас внучок бы подрастал! Второй годок пошел бы! Э-эх!
-  Дела-а?

-  Чего-о! Занудила! Дела-а! Сама-то от кого родила? А!? А Витьке своему чего наплела?! Дела-а!
-  Что ты, что ты, что ты! Что-о-о! Что ты, что ты!!!
-  Вот и помалкивай! А то – дела-а! Деловая, блин!
-  Откуда знаешь? От кого? Отку-уда-а …!?
-  От него и знаю-то! А ты думала, он только тебя обхаживал! И мне тоже  досталось маленько! Да и другим еще, некоторым!
-  Ы-ы!! Что ты, что ты, что ты! Вот гад! Ы-ы!
- А кто же он?! Гад и есть! Все они - гады! И козлы! Про тебя сам распинался, не просила. Все расписал, в подробностях! Да и не мне одной рассказал, наверное. Так что смотри!

- Что смотри!? Ы-ы! Что ты, что ты, что ты! Ы-ы!
-  Ишь! «Зачтокала»! «Ы-ы»! Ладно, проехали! Как расторговалась-то? С Русланчиком рассчиталася?
-  С Русланчиком!? Я с ним давно уже по-другому рассчитываюсь! Натурально!
-  Мужа совсем уже не боишься!? Свиреп он у тебя бывает, когда трезвый!
-  Устала бояться! Деньги-то на него тоже идут. Так что пускай! Небось! Стерпит!
-  Надо мне тоже с Русланчиком, как и ты – «по-другому…»! А то больно дорого он обходиться! Как думаешь, потянет обеих-то сразу?

- Молодой, здоровый, с гор! Траву с мясом жрет! Потянет, чего ему…!
- Давай по маленькой и по коням! А то дома ждут! Мужья, ити их!

Дамы привычно быстро организовали импровизированный фуршет, выпили, подзакусили и подхватив сумки потащились к воротам парка.

Парень какое-то время сидел не двигаясь. Будто остолбенел, будто молнией ударило его или еще чем таким же! Лицо его не выражало ровно ничего. Глаза бессмысленно смотрели на исчезающее за горизонтом солнце, губы шептали известные слова и выражения.

Через пару минут он резко поднялся, одним махом, с хрустом переломал пополам толстенный букет роз, зашвырнул остатки в кусты и пошел прочь, пошатываясь и бормоча что-то про себя. 

Недолюбил....!

P.S. ...а нечего было уши развешивать!
8 Последняя жертва
Ян Архипов
   
Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.
                                                          Франсуа де Ларошфуко


     Объявление о перспективной подработке обещало карьерный рост и стабильный заработок в свободное от основной работы время. Виктор съездил на встречу. Как всегда оказалось дистрибьютерство–предлагали что- то продавать. «Дистрибьютерство» - проговорил новое, вошедшее в обиход слово Виктор. Много стало появляться в речи английских слов. Жаль было потраченного времени. Не у всех это получается – всучивать знакомым и знакомым знакомых «чудодейственные средства» и ненужные копеечные товары с «огромной скидкой», благодаря которой товары продавались за свою рыночную цену. Это –не его. Нужна была какая- то реальная подработка, «живые» деньги. Чтобы можно было содержать достойно жену и дочку, а не считать, сколько ему задолжали на работе и не ждать-когда наконец эти деньги выплатят.

     День был жарким и встретившаяся на пути Виктора пивная забегаловка оказалась очень кстати. Он взял кружку прохладного пенящегося пива и подошёл к круглому стоячему столику. За столиком стоял уже парень, примерно его лет, рассеянно смотрящий в пространство перед собой.

   Сергей кивнул ему, таким образом, одновременно приветствуя и извиняясь, что пришлось нарушить одиночество стоящего. Свободных столиков не было. Стоящий оторвал свой немигающий взгляд от пространства, лицо его дёрнулось влево и поздоровался с Виктором в ответ.

-Ты в армии служил? – начал он разговор с Виктором.

-Служил, в Монголии, в стройбате-ответил Виктор.

-А я в Афгане- ответил парень- Алексей меня зовут- И протянул руку Виктору через стол.
 
Виктор пожал протянутую руку и назвал своё имя.

  -А ты афганцев уважаешь?-спросил Алексей.


-Ну да!-ответил  Виктор- Я раньше в посёлке жил и парня из нашего посёлка в Афгане убили. В честь него улицу в посёлке назвали –Сергея Попова. Может знал такого?-

   -Ннет. Не знал-ответил Алексей.

    Чтобы поддержать беседу Сергей спросил, чем сейчас занимается Алексей.

   - В гараже работаю,-ответил тот-машины ремонтируем. Если у тебя есть авто, пригоняй. Мы её так отшаманим, конфетку сделаем.-

Машины у Виктора не было, поэтому от предложения он вежливо отказался.

    -Вот ты говоришь, афганцев уважаешь-продолжал Алексей.- А как ты их уважаешь? Дай 10 рублей-

    - У меня нету-ответил Сергей, у которого в кармане оставалось полтора или два рубля. «Да и не дал бы на выпивку, если бы и были»-подумал он. Было что-то постыдное в том, что этот парень, его ровесник, сшибает теперь на спиртное, аргументируя это тем, что служил в Афганистане.

     В это время к их столику подошёл ещё один молодой человек, как оказалось, старый знакомый Алексея. Сразу с двумя кружками пива и тотчас же вручил одну кружку Алексею.

     Они стали вспоминать, как однажды после совместной выпивки Алексей уговорил этого парня подвезти его на машине.

- Меня тут все менты знают, ничего не будет- вспоминал парень, стараясь голосом спародировать Алексея. Посмеялись. Как оказалось,  их остановили и парню этому здорово попало. Они повторяли эти слова и снова смеялись. Виктор ничего смешного в такой ситуации не увидел.
 
   -Дай 10 рублей-наконец попросил Алексей у своего старого знакомого. Тот ни слова не говоря, вытащил из кармана брюк и протянул Алексею десятку.

    -Во, видал!-обратился Алексей к Сергею-Вот что значит настоящий друг! А ты…-

Глаза его вспыхнули от гнева, левая часть лица стала сильно дёргаться. Он схватил пустую пивную кружку и замахнулся на Сергея.

   Сергей даже не пошевелился- настолько это было неожиданно и странно.

«В самом деле-контуженный»-подумал он. Старый знакомый Алексея перехватил его руку с бокалом, и махал другой рукой за головой Алексея призывая, тем самым, Виктора поскорее покинуть пивную.

  Виктор пошёл, взглянув перед уходом в лицо Алексея. Тот молчал, голова его слегка дёргалась, рот искривлён в напряжении, сдерживая дёргание левой половины лица. Глаза потемнели, и, казалось, смотрели куда-то сквозь присутствующих. Он видел что-то своё, губы его искривились, глаз и щека подёргивались.

   Виктор  вспомнил об этой встрече осенью, когда весь город обсуждал убийство малолетней проститутки бывшим афганцем с жёлтой карточкой.

   В местной газете появилась большая обстоятельная статья о преступлении. Некий А., проходивший службу в Афганистане и контуженный там, однажды, после хорошей шабашки, запил у себя на квартире (жил один, родители после его возвращения разделили жильё, т.к. совместное проживание после возвращения сына стало невозможным). После пьянки потянуло его на плотские утехи и он, одолжив у друга машину, поехал на проспект снять девочку.

     Семнадцатилетняя М. была начинающей проституткой. Обычно она вставала на проспект  со старшими  подругами, но  в тот вечер  было ещё
слишком рано и никого из её напарниц рядом не оказалось. Они –то знали всех клиентов и могли бы подсказать с кем можно ехать, а с кем не стоит.

   М. села в машину и поехала на квартиру к А. Тот у себя дома повёл себя с ней грубо и она, послав его подальше, стала одеваться и собралась уходить. Рассвирепший А. не помня себя, стал её избивать и очнулся только после того, как она умерла. Наутро сам, с повинной пришёл в милицию.

    Виктор отложил газету. Жаль было девушку, и парня этого жаль. Такая трагедия, случившаяся вследствие цепочки трагических случайностей. А. – обладатель жёлтой карточки вообще не имел права ездить на автомобиле, но друг дал ему свой автомобиль. Он не попался гаишникам. М. вышла на проспект чуть раньше срока. И, возможно, ей не следовало обострять отношения, когда она поняла, что человек не вполне психически здоров.

Может и не посадят его, но как будет будет этот А. жить после этого?

    Солдаты покинули Афганистан. Но даже закончившаяся война продолжает убивать.

  Виктор не знал был ли это тот бывший солдат, с которым он познакомился в пивной, но Алексея он больше никогда не встречал.
9 Хранитель
Евгения Лыгина
Сижу я на крыше многоэтажного жилого дома. Тёплый летний ветерок колышет мои золотистые волосы. Вечер активно вступал в свои права. Молодёжь стремилась попасть в клубы, дабы хорошенько провести время в кампании друзей. Когда-то и я была среди них, если бы не один случай…

Был ясный летний день. Сидела я на работе и обмахивалась веером. Начальник вроде, как сообщил, что отпустит нас, ибо мы работать не в состоянии. Однако… Во второй половине дня позвонила подруга, пригласив покататься. Не люблю я шумные кампании, а Светка как раз в оную и звала. Чего больше всего не люблю, – это когда меня уговаривают, чем собственно, она и занималась. Всё-таки мне удалось её убедить, что никуда не поеду (трубку положила).
Не успела выйти с работы, как меня подхватила под руку Светка и усадила в джип, стоимостью в две квартиры. Кампания наша состояла из пяти человек (из всех них знала только Светлану). Они уже были хорошо подвыпившими и предлагали мне. Упорно отказывалась. Требовала, чтобы остановили машину. Кто меня слушал?
С моих уст срывалась нецензурная лексика. Парень, сидевший за рулём, залпом осушил полбутылки дорогого коньяка. Пытались напоить – не вышло. Думала о двух вещах: чтобы не разбиться, и чтобы остановился этот паразит на светофоре, тогда смогу осуществить побег. Угу, как же! Пролетел и даже умудрился задеть задним бампером машину. Ему сигналили, выстраивали «небоскрёбы» нецензурных выражений, но результатов нет. Светлана высунулась в окно и голосина на всю округу, что они отмечают день рождение.
Естественно, на нас обратила внимание полиция. Теперь за нами неслась машина ДПС и настойчиво просили остановиться. Схватилась за голову. Блин! Мне ведь тоже влетит!
– Алёнка! Ты чего не веселишься? – облила меня алкоголем Света.
– Останови машину! – в очередной раз рявкнула я. – За нами полиция гонится!
– И пусть! – засмеялись все.
– Светик, а чего твоя подружка такая нервная? – спросил молодой человек за рулём. – Ты вроде говорила, что она у тебя любит отрываться!
– Это она стесняется, – залихватски хохотала «подруга».
– Может, она хочет немного развлечься? – осклабился блондин, сидевший около Светы. – Ну-ка, давай местами поменяемся.
– Только посмей ко мне прикоснуться! – рыкнула на него.
– Тише, детка, тише.
– Алёнка, расслабься! Антон хорош, лично проверяла.
А этот блондин стал руки распускать. Машину мотало из стороны в сторону. Белобрысый покрывал меня своим богатым словарным запасом нецензурных выражений, ибо не мог до меня добраться. А я-то тут причём? Толкнула этого нахала ногой. Придавил Светку. Та разразилась тирадой.
– Водитель внедорожника под номером 325, прижмитесь к обочине!
– Да пошёл ты, мент! – рявкнул водила.
– Не дёргайся, Алёнушка. Больно не будет.
Забросила этого прохиндея в багажник. Пригрозил, что прибьёт, если буду продолжать сопротивляться. Мы неслись по «встречке», со скоростью 160 км/ч. Затаивала дыхание. Миновав грузовую машину, в которую мы едва не врезались, стала рассказывать этому надменному типу всё, что думаю о нём.
– Да расслабься!
– Расслабься?! – ошалела я от его ответа. – Да ты нас всех угробишь! Окстись!
– Алён, веселись! – хохотала Светлана. – Живём один раз. Ты ведь тоже из богатой семьи. Отмажут тебя предки.
– За себя говори! – огрызнулась я.
Я действительно из богатой семьи, да только старалась никому этого не говорить. У меня есть брат и сестра (я младшая в семье), которые тоже занимаются бизнесом. Вот и пусть хлещутся! А я не хочу «золотой жизни», чтобы там не говорили. Зарабатываю сама. Единственное, что приняла от родителей – это квартиру. Конечно, родители против, чтобы я работала на кого-то, а не кто-то на меня. Ну, «неправильная» я, что сделаешь? Благо, смирились они. И не лезут в мою жизнь.
– Я иду к тебе, моя сладкая!
Но тут водила отвлёкся и поздно заметил встречную фуру. Этот горе водитель отпустил руль, закрыв ладонями глаза. Быстро сориентировавшись, я вцепилась в баранку, резко крутанув её влево.
– Тормоз! Жми тормоз! – кричала я, но меня игнорировали.
Снеся ограду, мы летели аккурат в остановку. Снова резко дёрнула руль. Машина перевернулась. Удар был получен от машин, припаркованных у жилого дома. Джип лежал на крыше. С моей стороны не было двери. Кампания стонала, едва шевелилась, а я выползала из «консервной банки». Руки мои дрожали, были в крови. Ноги едва чувствовала. Не забывала костерить водилу, пока выбиралась.
Кто-то из очевидцев крикнул, чтобы звонили в «скорую». Я плакала. Не хотела умирать. Мне всего двадцать восемь лет! Это несправедливо! Нет…
– Остальные в машине! – крикнул полицейский. – Помогите вытащить их!
Думаю, это было адресовано прохожим и водителям. Перевернулась на спину. Яркий белый свет ослепил меня. Спустились ко мне двое: один с тёмными крыльями, а второй – с белыми. Они смотрели на меня, потом друг на друга, потом снова на меня. Начала махать головой, мол, не хочу.
– Извини, коллега, но и на этот раз тебе не достанется душа, – сказал парень с белыми крыльями.
– Вижу, что ничего плохого не сделала она за такую короткую жизнь. Забирай.
– К-куда? – мой робкий вяк.
– На небо, – улыбнулся ангел.
– Не хочу. Я не виновата, что меня насильно затолкали в машину, пожалуйста.
– Увы, тебе пора.
– Почему: пора?
– Потом всё узнаешь. Сейчас нет времени объяснять. Я слышу, вой сирены кареты скорой помощи.
– Но, ведь это хорошо! Меня спасут!
– Умрёшь по дороге в больницу. Не лучший для меня вариант. Давай руку. Обещаю, вернёшься ещё на землю, – эхом пронёсся голос белокрылого.
– Вернусь?
Ангел кивнул, и я протянула ему свою руку. Теперь я смотрела на себя сверху.
– Что она делает? – спросил кто-то из толпы.
– Кому руку протянула? С кем собралась идти?
Народу собралось много. Подоспевшие врачи констатировали лишь смерть мою. Слёзы катились по ланитам.
– Что? Смерть? Не может быть! Лично видел, что она выбралась живой.
– Выбралась, но её травмы не совместимы с жизнью, – сказал эскулап. – Уносите тело. Жаль девочку, молодая ещё была.
– А с остальными что? – спросил полицейский.
– Остальные живы, здоровы. Надрались хорошо, а вот погибшая, не была пьяной.
– Откуда вы знаете, доктор?
– Подозреваю, и чувствую, что окажусь прав.
– Пора, Алёна, – потянул меня за собой ангел. – Это печально, когда видишь собственную смерть, но повторюсь: ты ещё вернёшься на землю.
Пустота завладела мною. Вся жизнь промелькнула перед глазами. Плакала, что не увижу родителей, сестру и брата; своих коллег и начальника; друзей и знакомых. Потерять всё в один миг…

М-да, согласна, история грустная, но унывать не стоит. Теперь я – хранитель! Нет, не ангел-хранитель, просто хранитель. Что тогда делаю? Спасаю жизни людей: оказываюсь в нужное время и месте.
Прошла обряд очищения. Попросила оставить мне память. Не хочу забывать то, что было со мной. Обрела крылья и жезл, чтобы защищаться от тёмных воинов. Обучили, потом отпустили на землю, чтобы помогала людям. И даже тем, кто встаёт на скользкий путь.
Помню, я высказалась по этому поводу, а мне нотацию прочли на тему: «Ты не права! А теперь слушай, почему…» Стушевалась и пообещала помогать. Предупредили, чтобы особо не светилась.
С того момента прошло два года. Думаю, самое время наведаться в Светке. Интересно: забыла она меня или нет? Но, не сейчас, не сейчас. Этой ночью я хочу полетать и ни о чём не думать.
Давно что-то семью не проверяла. Посмотрю, как живут. Им я не показываюсь на глаза. Не должны видеть меня, не должны… Жила моя семья в двухэтажном особняке. Мама очень любит сад, а потому может часами там находиться.
Сейчас поздний вечер, включён свет почти во всех комнатах. Брат с сестрой о чём-то спорят, а матушка с отцом в спальне, готовятся ко сну. У них всё хорошо. Как же я по вам всем скучаю.
Теперь можно и к Светке заглянуть. Спит, аль как? Зачем оно мне надо? Надо. Хочу посмотреть этой барышне в глаза. А ей всё равно никто не поверит.
Эге! Нет, я понимаю, что не видела её особняк достаточно давно, но чтобы настолько он изменился?.. На углах дома появился руст, балконы, терраса огорожены балюстрадой. Даже пилястра и то была. М-да, нехило.
А кто мне подскажет, на каком этаже сейчас находится «моя подруга»? На втором и в своей спальне. Вообще отлично!
– Тут-тук, я ваш друг! – постучала я по стеклу. Окно было открыто. – К вам гость! Правда, незваный.
«Подруга» сверзилась со стула. Потирая седалище, она стала осматриваться. А тут я уютно устроилась в кресле и махаю ей рукой.
– Ты кто? – вопросила Света.
– Если я скажу: «Конь в пальто!», ты мне не поверишь, Светик? А давай, ты угадаешь? Так ведь интереснее будет, не находишь?
Я поправила юбку серого цвета, убрала золотистую прядь волос за ухо, улыбнулась, стала наблюдать за реакцией.
– Нет. Чего тебе нужно?
– Так, ты меня узнала?
– И не думала.
– Что ж так? – фыркнула я. – Боишься того, чего не может быть?
– Кончай выпендриваться! – рявкнула Светлана. – Говори: кто ты, а не то охрану позову!
– Думаю, это будет бесполезно. Да и навряд ли я потом захочу снова навестить тебя. Пришла я в первый и последний раз, так что, расслабься, – махнула я рукой. – Зовут меня Алёна Свиридова. Два года назад я разбилась в автокатастрофе. Силой ведь затащила в машину. Повеселиться вам захотелось.
Света начала усиленную работу мозга. Ведать находился общий знаменатель, ибо её глаза стали расширяться. Затем меня покрыли нецензурными выражениями, потом с апломбом начала говорить, что такого быть не может. Может, раз я тут.
– Бред!
– Думай, что хочешь, – индифферентно ответила я. – Сказала, что пришла к тебе первый и последний раз. Всего лишь хотела посмотреть в твои глаза.
– Посмотрела? Проваливай! Ты – плод моей фантазии. Я сплю! Алёна Свиридова давно умерла и это был несчастный случай.
– Уйду, не переживай. Твоя выходка лишила меня жизни, родных и близких. Сердце моё до сих пор не оправилось от этой раны.
Я встала и материализовала крылья. Мне нечего было больше сказать. Света ахнула и осела. Я же повернулась к окну.
– Чудо, какое! Надо тебя в поликлинику сдать для опытов! – загорелись её глаза неистовым огнём.
– Не трать силы и нервы. Тебе всё равно никто не поверит. Мне всего лишь хотелось тебя увидеть. Прощай, Светлана.
– Нет, стой!
Но я улетела. Нет, всуе я наведалась к ней, но меня будто что-то тянуло… Ком застрял в горле. Полетав часа полтора над ночным городом, я успокоилась.

Услышала сигнал машины. Обернулась. Мужчину, идущему по краю тротуара, изрядно штормило, и норовил попасть под колёса. Начал отклоняться от заданной траектории. Всё-таки решил очутиться под колёсами. Спикировав, едва успела схватить его. От удара в бугор, он заорал. Крылья тут же дематериализовала, а то набегут сейчас зеваки.
Оные были, но быстро разошлись. Водитель машины, под которую едва не попал выпивший мужчина, пристроился к обочине. Вышел, костерил пьянчужку долго и красочно, потом сел и уехал.
– Что? Где? – заплетающимся языком мямлил он.
А одет неплохо. Работает в какой-то престижной компании. Прогорел, что ли?
– Ты меня видишь?
– Ага. Три штуки.
Так, понятно. Разговаривать с ним бесполезно. Надо отконвоировать его в сухое место, а то дождь начинает накрапывать. Затащила мужика в ветхий дом. Там его уложила на полуразвалившуюся кровать. Ух, ну и амбре от него, аж глаза щиплет!
Оставив его отсыпаться, я почистила себе подоконник, села и стала всматриваться в ночь. Дождь усилился, вдалеке сверкало. Лето – моё любимое время года. Собираешься на улицу: причешешься, наденешь платье, туфли и пошла украшать собой мир. Я улыбнулась. Жизнь прекрасна, чудесна и великолепна, даже в облике хранителя…
Глубоко вздохнул, я прикрыла глаза. Не заметила, как уснула. А вот наутро спина затекла. Ой, ёй! Чуть не брякнулась с подоконника.
– Где я? Кто я? – стеная, спросил мужчина.
– Домовой ты, дедуля, – не удержалась я от подколки.
– Кто ты?
Подошла к нему и коснулась жезлом его головы. Похмельный синдром ушёл. На меня продолжали смотреть вопросительно, мол, от ответа тебе, незнакомка, всё равно не уйти.
– Алёна. И я – хранитель.
Мужчина затрясся… от смеха.
– Очень смешно.
– А мне нет, – прозаично сказала я. – Вчера чуть под машину не угодил. Какого пса так зализался?
– А это не твоё дело, – посерьезнел он.
– Как тебя зовут?
– Михаил.
Товарищ опрометью засобирался. Поймала за руку, начала требовать объяснений. Зачем? Чутьё подсказывало, что этот «подвиг» он соберётся повторить этим же вечером. Крыльями чую. Намерена помешать.
– И всё же: что с тобой произошло?
– Я же сказал: это не твоё дело!
Он высвободился и поспешил покинуть моё общество. Буду следить. Не нравится мне его поведение. Весь день наблюдала за его персоной. Ему несколько раз звонили, угрожали (в основном жене и детям), требовали баснословную сумму денег. Бедняга метался по квартире, много пил. Устроил погром, проклинал, что вообще связался с какой-то фирмой (название не запомнила).
Михаил устал так жить. Все что-то от него требуют, кому-то что-то должен, мол, надоело! Сколько можно? Звонил в банки, те отказывались давать кредиты. Предали коллеги его фирмы, три компании и два банка подняли годовой процент в десять раз.
Начал думать о суициде, мол, нет человека – нет проблем. Я только качала головой. М-да, вляпался товарищ конкретно. Подъехала чёрная машина марки «Toyota Land Cruiser». Оттуда никто не выходил, но думаю, это по его душу. Михаил поглядывал в окно.
Уже стемнело, а машина всё стояла и стояла. Заметила, как из подъезда вышел мужчина. Пойду за ним. Может, это и есть мой новый знакомый. Трое здоровенных мужиков, сидевших в «Тойоте», даже не шелохнулись. Субъект моего наблюдения засеменил к машине другой марки. Сел в неё и поехал. Полечу за ним.
Права я была. Михаил – собственной персоной! Пробралась на пассажирское сиденье. А открывать дверь во время езды, оказывается, трудно! Это в кино показано, что всё просто. Тот перепугался, едва не потеряв контроль над машиной.
– Больная? – рявкнули на меня. – Чуть не перевернулись!
– Но, ведь ты этого и хотел, не так ли? – поинтересовалась я.
Мужчина замолчал. Стрелка спидометра стремительно росла..
– Что ты намерен делать, Михаил? Убежать? А сможешь ли?
– Что ты ко мне прицепилась?!
– Помочь хочу, разве не понятно? – повернулась я к нему. – Я знаю, что с тобой произошло.
– Откуда?
– Слышала. И та чёрная машина под окнами – по твою душу.
Стала уговаривать сбавить скорость. Себя же угробит. Мне-то ничего не будет.
– Алёна, ты хоть представляешь, КАКИЕ счета на мне висят? Нет, не представляешь! Меня прибьют и дело в шляпе.
– Останови машину, и мы поговорим на эту тему.
Но Михаил всё сильнее «топил» педаль газа. Нам сигналили, машину начало мотать из стороны в сторону. Орала, чтобы одумался. Смерть ничего не даст.
С управлением он не справился. Жезлом выбила лобовое стекло. Нас несло к обрыву. Ох, ты ж… Заело ремень безопасности. Зачем он вообще пристегнулся, коль летел навстречу смерти? В последний момент вытащила его. Машина улетела вниз и взорвалась.
– А-а-а! – заорал мужчина и стал отползать. По лицу стекала струйка крови.
– Чего кричишь?
– К-крылья!
– Так всё! С меня достаточно! – зычно сказала я. – Знаешь, кто ты? Сейчас расскажу…
Мой монолог длился долго. Этого мужчину я и суток не знаю, но высказывалась так, будто знакома всю жизнь.
– …мог там оказаться! – ткнула перстом в пропасть. – Заканчивай стенать! Бери себя в руки! Сколько мне ещё нужно повторить, что я хочу тебе помочь?!
– Хорошо, Алёна, я тебя понял, – потёр Михаил виски. – Я согласен, что мне нужна помощь. Что ты хочешь предложить?
О, небо! Меня услышали! Выудила из кармана алмаз. Отдала ему. Сказала, чтобы расплатился с долгами. Я не могла предложить ничего лучше. Голова пухла от мыслей и эмоций. Михаил поверить не мог, что я отдаю алмаз просто так.
Предупредила, что алмаз непростой. Он помогает при финансовом затруднении, как у Михаила, но если его начать использовать для других целей, например, с целью собственного обогащения, то к человеку возвращаются все долги. Жестоко? Думаю, справедливо. Проверка на алчность. Он превращает камни в бриллианты.

Прошла неделя. Меня разыскал мой новый знакомый и благодарил минут десять. Он расплатился с долгами, а всю остальную сумму пожертвовал детским домам. Ушёл из бизнеса, продал квартиру и с семьёй уехал в деревню. Решил заняться фермерством. Михаил говорит, что каждый день благодарит Высшие Силы за то, что прислали меня.
Мне удалось открыть ему глаза, не дала свести счёты с жизнью. Он из тех людей, кто не станет просить помощи, мол, решит всё сам. Направо он так думал. Нужна помощь – попроси!
– Я тебя когда-нибудь увижу?
– Чаще смотри на небо, – посоветовала я.
Распахнув свои белые крылья, я взмыла вверх. Фееричное чувство полёта вновь захватило меня. Может, моя миссия – помогать людям? Может быть, но одно могу сказать точно: я ни о чём не жалею.
10 Он и Она
Альба Трос
 - Господи, любимая, наконец-то ты пришла. Мне уже начало казаться, что я схожу с ума. Знаю, это безумие, бред, но я вдруг решил, что именно сегодня, именно в тот день, когда я окончательно с ней порвал, ты забыла обо мне…
  - Глупый, успокойся и не говори ерунды. Взгляни, ты весь дрожишь. Дай мне руки, я тебя согрею… Ну вот, я так и знала, опять грыз ногти! Что с тобою делать, ума не приложу. Ну скажи, как это я могла о тебе забыть? Забыть тогда, когда перед нами только-только открылся новый мир? Да и ты ведь прекрасно знаешь мою работу: с раннего утра клиенты валят косяками, и у каждого свои претензии и пожелания. А я на боевом посту одна, без смен и выходных. Ну а ты, посмотри на себя! Ногти грызёшь, как ребёнок, комнату продымил так, что дышать нечем. Погоди-ка, я открою окно.
  -Нет, нет, девочка моя, прошу тебя, не надо!
  -Это что ещё за блажь?
  -Извини, это, наверное, совсем уж глупо звучит, но мне всё кажется, что она ещё не отпустила меня. Она стоит под окном и только и ждёт, что ты его откроешь, а потом начнутся эти безумные вопли, обвинения,  сюда сбежится весь мотель. Ты ведь прекрасно знаешь эту её гнусную манеру.
   -Так, а ну немедленно прекрати, иначе завтра же отправишься в дурку от паранойи лечиться! И отпусти мою руку, ты мне оставишь синяк…… Ну всё, хватит, успокойся, смотри, там никого нет, только ночь и звёзды. Даже машины уже не ездят, устали за день и спят давным-давно…………………
………………………………………………………………………
    -Прости, я действительно истерю совершенно по-глупому, здесь на самом деле никого нет... Впрочем, вру, нас тут пятеро: я, ты, ночь, звёзды и тишина…… Улыбаешься… Странно как, я не вижу твоего лица, а всё равно знаю, что ты улыбаешься…
     -Что же ты здесь нашёл странного? Мы ведь с тобой одно целое, поэтому и ощущаем друг друга на расстоянии. А иначе и быть не может.
     -Да-да, я понимаю, но разве так бывает? Мы же видимся всего третий раз в жизни. Я никогда не верил, что можно так быстро стать единым. Для этого нужны годы…
      -Годы… Это всего лишь слово, а люди придают ему гораздо большее значение, чем оно того заслуживает. Время для каждого течёт по-разному, у каждого свой отсчёт. Если душа спит, то и день твой, тусклый и безрадостный, будет длиться тысячу лет. А когда любишь, то узнать человека можно за мгновение, а вот чтобы насладиться любовью до дна, может не хватить и вечности.
    -То, что ты сейчас говоришь… Знаешь, порой мне кажется, что для тебя в мире вообще нет никаких тайн. 
    -Знание - одна из самых важных вещей в моей профессии. Каждый клиент хочет чего-то особенного, и мне необходимо быть точно уверенной в том, что ему нужно.
    -Пожалуйста, давай не будем об этой твоей работе. Конечно, мы теперь всегда будем вместе, но эта наша первая ночь слишком уж важна для меня. Я безумно устал сегодня. Я был настолько на грани, что ей едва не удалось меня переубедить остаться…
    -У вас был скандал?
    -Мягко сказано. Услышав твоё имя, она просто впала в истерику. Чего я только не выслушал. Сначала она пыталась убеждать, вспоминала о прошлом, о былой любви… Само собой, в 18 лет что угодно примешь за любовь… Потом… потом к чему-то приплела мать с отцом, мол, они не вынесут нашего разрыва. Бред какой-то! Люди встречаются, расходятся, обычное ведь дело…
    -Ну а потом?
    -Под конец было хуже всего. Когда она увидела, что я всё уже давно обдумал и решил, то прямо-таки набросилась на меня! Орала, царапалась, оскорбляла тебя…
    -И как же она назвала меня в этот раз? Говори-говори, мне, в конце-концов, не привыкать.
    -Она сказала, что ты шлюха, которой доставляет удовольствие разлучать любимых. Я и не выдержал… Никогда бы не подумал, что смогу так поступить……
    -Продолжай.
    -Я дал ей пощёчину. Она отшатнулась и закрылась руками. И вот тут я дико испугался, испугался, что после этого не смогу уйти…
    -И ты выбежал из дома…
    -Ну вот, оказывается, ты знаешь меня лучше, чем я сам. Да, я бросился от неё прочь в чём был, без денег и вещей. Правда, бумажник с кредиткой был при мне, и когда я немного очухался, то тут же двинул в банк и снял со счёта всё, что там было. И сразу же сюда, в мотель, ждать тебя……   
    -За целых 6 часов до назначенного срока… Представляю, каково тебе было. Ну а деньги… Сор, чепуха. Вспомни, в нашу первую встречу ты ведь был почти гол.
    -Ха-ха-ха! Вот это уж точно. Тогда на море, когда мы впервые увиделись, я вообще лежал в одних плавках. Заплыл слишком далеко, не рассчитал сил и еле добрался до берега. А ты как-будто бы и не удивилась… А потом эта больница… Врач что-то бубнил мне на ухо, опухоль, операция какая-то, ересь, ей-богу. А я всё смотрел на тебя и ждал, когда же он наконец-то отстанет. Я ведь всё время думал о тебе, надеялся, что увижу вновь. Глупо: жить в миллионном городе и мечтать о встрече с человеком, не зная ни его имени, ни адреса, ни телефона… Я  ведь не мог и вообразить, что вы с ней давно знакомы……
    -Скажи честно, ты чувствуешь к ней ещё хоть что-то?
    -Чувствую ли я? Мне сложно объяснить это словами… Наверное, когда-то с моей стороны это действительно была любовь. Я помню, как просыпался по утрам намного раньше просто от предвкушения встречи с ней. Это как-будто тебе в грудь поместили какой-то горячий и шевелящийся клубок. Он щекочет тебя, подзадоривает, а ты и боишься, и одновременно замираешь от восхищения. Я искренне пытался понять, куда всё это ушло… Думаю, что-то съел быт, все эти мелкие дрязги, возня, погоня за деньгами. А может, в действительности всё и не так, просто это был амок, временное помешательство. На самом деле, я бы ещё очень долго тянул эту резину, отчасти по инерции, отчасти потому, что знаю, как ей без меня будет тяжело. Но тут появилась ты…
    -Всё происходит так, как должно быть. Верь мне, уж я-то знаю… Ну, хватит. Скоро светает, мы проговорили всю ночь, и ты, по-моему, сейчас уснёшь прямо на подоконнике. Пойдём в кровать, тебе нужно отдохнуть.
    -Нет, нет, погоди  немного, я хочу ещё побыть с тобой, я ведь ждал так долго…
    -Не глупи, теперь мы вместе, и у нас впереди вся вечность… А сейчас спать…… вот так… укрывайся, ложись поудобнее и закрывай глаза. Я буду рядом, когда ты проснёшься, а за окном нас будет ждать новый прекрасный день.
    -Я люблю тебя больше жизни…
    -Я знаю…


     В номере дешёвого мотеля, под тиканье стареньких наручных часов, он впервые за долгие годы уснул глубоким и спокойным сном. Прошлое, настоящее и будущее канули для него в Лету. Светало. Измученный слабый человек, истощивший последние силы, расставаясь с опостылевшей Жизнью, грезил на коленях своей настоящей возлюбленной - прекрасной женщины по имени Смерть.   
11 Ветер Анхеля
Альба Трос
В ту ночь Анхелю Варгасу, единственному во всём мегаполисе, кто не лежал в капсуле, приснился сон. Он, маленький мальчик в футболке и шортах, идёт босиком по песку, держа за руки отца и мать. Родителям удалось одновременно взять отпуск на работе, и они на целых две недели приехали в маленький городок, где их сын живёт с бабушкой в ожидании времени, когда ему нужно будет идти в школу. Сердце мальчика трепещет при мысли о том, сколько чудесных вещей он покажет маме и папе на дороге, по которой Анхель каждый день ходит на море. Справа от них блестит лиман, неторопливо покачивающий своим тяжёлым телом под порывами ветра. На берегу, подставив солнцу обмазанные чёрной грязью животы и спины, стоят отдыхающие, напоминающие фигуры первобытных людей в музее. Целебная лиманская грязь излечивала десятки болезней и привлекала в городок страждущих со всех концов страны. Между новоявленных неандертальцев и питекантропов бегают их отпрыски, такие же чёрные, несмотря на отсутствие радикулита и ревматизма. Анхель смеётся, вспоминая, как бабушка всегда частит безмозглых родителей, полагающих, что грязевые ванны только улучшат здоровье чад. А вот у того пригорка мальчик как-то нашёл свисток в форме головы верблюда, который с тех пор носит на шее на шнурке, не расставаясь с сокровищем даже во время купания. Чуть дальше под оливковым деревом спрятана волшебная палка-посох. Ежедневно Анхель достаёт её из тайника и дальнейший путь совершает с важным видом старого монарха, опирающегося при ходьбе на скипетр. Сегодняшний день они проведут, играя на пляже в мяч, резвясь в морской  воде и запивая холодным чаем из термоса бутерброды с вяленым мясом. А на обратном пути их ждёт скамейка, где можно передохнуть, допивая остатки чая, и памятник маленькому герою, с которым Анхель неизменно делится свежими новостями, и много радости, солнца и ветра. Отец рассказывает мальчику историю про крошку-морехода, принявшего лягушку за кита, и мать неожиданно останавливается и заключает мужа и сына в объятия. Анхель ещё не знает, что через несколько лет отец бросит их, уйдя к другой женщине, с которой у него родится дочь. Мальчик иногда станет приходить в их дом, чтобы каждый раз испытывать недоумение при виде маленького кричащего существа, которое ему скажут называть сестрой. Ещё позже пятнадцатилетний Варгас будет стоять на кладбище у гроба отца под порывами холодного зимнего ветра, ничем не напоминающего морской бриз из детства. Он счастлив в своём неведении, предвкушая вечернюю прогулку по городу, где его ждут аттракционы, игровые автоматы и леденцовые петушки. Анхель возьмёт с собой фигурку индейца с яркими перьями на голове, любимую игрушку, которой к концу вечера придётся перекочевать в сумку, когда отец протянет мальчику блестящий гоночный автомобиль, от которого Анхель не сможет оторвать глаз, едва увидев на витрине магазина. Перед сном Анхель будет класть его под подушку, а проснувшись среди ночи, доставать игрушку и целовать, чувствуя сладкий вкус леденцов. Спустя годы он вспомнит об этом, касаясь губами губ своей первой любви, девушки с волосами цвета песка на пляже в маленьком городке у моря. Ей нравились истории, которые он сочинял по ночам, и она говорила, что в будущем у него есть шанс стать известным человеком. Девушка питала слабость к знаменитостям, ведь её отец был депутатом. Подобные люди казались Анхелю жителями другого мира, и когда однажды он получил приглашение пообедать с родителями девушки, то не удержался и выпил перед встречей две рюмки скверной рябиновой настойки, от которой потом его мучила изжога. Во время обеда Анхель отвечал на вопросы тучного депутата и его не менее упитанной жены о своих планах на будущее, не знал, куда девать руки, и понимал, что за таким столом не были нужны его истории. Впоследствии он часто думал, что именно с его подрагивающих рук началось то, в конце чего он обнаружил себя у закрытых ворот дома девушки, покачивающимся то ли от ветра, то ли от настойки, с невыносимо горьким привкусом расставания во рту. Мать старалась всячески поддерживать своего осунувшегося и постоянно бледного сына и даже пыталась знакомить его с дочерьми подруг, но все свои нерастраченные чувства Анхель теперь вкладывал в истории. Во многих из них присутствовал ветер, иногда ласковый, но чаще холодный и злой. «Неужели ты хочешь, чтобы на тебе прервался наш род?», - спросила его однажды мать. «Нет, конечно, – улыбнулся в ответ Анхель, - вот увидишь, я стану знаменитым писателем, и в меня влюбится принцесса». В ответ мать лишь грустно покачала головой. Погружённый с головой в творчество, Анхель стал студентом и много узнал о том, как с помощью слов заставить людей смеяться и плакать. Несколько его историй опубликовали в журналах, в институте ему предлагали продолжить обучение, чтобы впоследствии самому начать преподавать, а потом в одно мгновение всё изменилось. Грянула Великая Техническая Революция. То, к чему люди шли долгими десятилетиями, произошло в засекреченной правительственной лаборатории. Отныне человек, открывший новый источник энергии, мог почти беспредельно повелевать силами природы и к тому же получил возможность контролировать жизнедеятельность своего организма. Впервые в истории цивилизации произошёл переворот, который поддержали все. Тучный депутат, ставший премьер-министром, во всеуслышанье заявил с экрана о наступлении эры благоденствия. Даже религиозные фанатики должны были смирить свои порывы перед лицом появившихся у человечества перспектив. Многие вынуждены были переквалифицироваться, ведь в обществе будущего исчезла нужда в целом ряде профессий. Впрочем, места у реакторов, неустанно вырабатывавших суперэнергию, хватило всем. Мир стремительно менялся на глазах у студента Варгаса. Однажды посетив город своего детства, он не узнал его. Лиман осушили, землю забетонировали, и теперь там возвышались корпуса Центров оздоровления, где людей за несколько дней излечивали от любых болезней без медикаментов, хирургических вмешательств и грязей. Анхель добрался на энергокаре до пустынного зимнего пляжа и долго смотрел на море, подставив лицо трепещущим воздушным струям. Вернувшись в центр города, он разыскал один из последних баров, чтобы выпить рябиновой настойки. Производство алкоголя в мире падало, ведь у людей эры благоденствия появился значительно более привлекательный источник получения удовольствия. Матери Варгаса судилось умереть всего за несколько месяцев до наступления нового времени. После погребения Анхель положил на её могилу леденцового петушка. Два десятилетия спустя, когда тела умерших стали аннигилировать, чтобы не отвлекать живых от радостей существования, кладбище сравняли с землёй, освободив место для жилого комплекса.
Несомненно, капсулы суб-сна стали одним из важнейших достижений Революции. Некоторые политики даже утверждали, что смысл технического переворота заключался именно в их создании. Теперь, отходя ко сну, человек погружался в сигарообразной формы устройство, закрывавшееся сверху крышкой. Вставленный в приёмник чип активировал капсулу, и сознание находящегося в ней немедленно отключалось. Импульсы, с переменной частотой посылаемые клеткам мозга, позволяли спящему испытывать любые ощущения, стать героем любого сюжета, заложенного в памяти чипа, при этом с возможностью влиять на события. Пробудившиеся неизменно чувствовали себя отдохнувшими и полными сил, исследования не выявили ни малейшего вреда суб-сна для организма. Главное преимущество капсул заключалось в том, что отныне каждый мог стать персонажем собственного фильма, пережить то, что боялся или не хотел испытать в реальности, при этом без малейших последствий. Через два года после появления первой опытной модели в мире было уже продано около миллиарда капсул, при этом цена на них, благодаря щедрому субсидированию со стороны правительств, была доступна большинству. Результаты не заставили себя ждать. На планете утихли войны, прекратились теракты и захваты заложников. Жаждущие чужой крови теперь кромсали своих врагов во сне, властолюбцы видели себя в грёзах правителями целых галактик. После работы люди вместо спортклубов и баров стремились домой, где их ждали все мыслимые удовольствия и приключения. Создатели сюжетов, переносимых на схемы чипов, работали на износ. Постепенно отмерли сначала театр, потом кино, музыка и, наконец, литература. Спорт также практически исчез из жизни, ведь в Центрах оздоровления любой человек за короткое время мог лишиться жировых накоплений и получить инъекции, способствовавшие сохранению упругости и крепости мышц. По ночам темнота в городах приобретала бледно-розовый оттенок работающих капсул, свет которых пробивался из десятков тысяч окон. Ещё до того, как закрылся его институт, Анхель в первый и единственный раз в жизни погрузился в суб-сон в доме приятеля, сокурсника, семья которого по каким-то причинам ненадолго уехала из города. Утром на все вопросы он лишь неопределённо пожал плечами, выпил стакан апельсинового сока и попросил таблетку от головной боли. Сокурсник посоветовал ему обратиться в ближайший Центр оздоровления, и Анхель покинул его квартиру. Когда институт прекратил своё существование, всё тот же приятель явился к Варгасу домой с необычайно щедрым предложением. Сам он уже несколько месяцев занимался разработкой суб-снов. Местная компания, один из лидеров индустрии на континенте, нуждалась в людях с нетривиальным воображением и готова была высоко оплачивать их деятельность. Анхель снова пожал плечами. «Ты идиот, - сказал ему бывший сокурсник, - разве непонятно, что мир никогда уже не будет таким, как прежде?».
В конечном счёте, Варгас стал продавцом кондитерских изделий. Окна его магазинчика выходили на площадь, где возвышалось огромное здание, принадлежавшее корпорации, производившей капсулы и сюжеты суб-снов. Он потерял все связи со старыми товарищами, занятыми бесконечными обсуждениями пережитых ими приключений. На работе его считали чудаком. В выходные Анхель ездил за город, где сидел в роще и слушал ветер, а дома часами читал. После того как печатное дело кануло в Лету, все книжные магазины один за другим закрылись, а книги из них пропали неведомо куда. Варгас подозревал, что правительство просто распорядилось их уничтожить, но никогда не говорил об этом вслух. Словно предчувствуя исчезновение книг, он успел выкупить у бывшего ректора бывшего института его библиотеку. Учёный муж искренне радовался полученным деньгам, которые планировал потратить на приобретение редких чипов. Закончив чтение, Варгас обычно долго лежал в темноте без сна, иногда вставая для того, чтобы записать новые детали историй на пожелтевших листах, оставшихся ещё со студенческих времён. Он так и не женился. Ни одна из знакомых ему женщин и десяти минут не выдержала бы в его тесной квартире, заполненной разнокалиберными томами.
Маленький мальчик, обнимавший родителей на берегу лимана, ничего не знал о своём будущем и громко смеялся. Его постаревший двойник крепко спал в кровати с улыбкой на лице. Внезапно окно в комнате распахнулось, и внутрь ворвался ветер. Он закружил в воздухе листы, исписанные мелким торопливым почерком, зашелестел страницами. Улыбающийся Анхель продолжал спать, когда воздушный поток внезапно поднял его и понёс к окну в окружении книг, следовавших за своим хозяином, словно почётный эскорт. Тело Анхеля вошло в оконный проём, на секунду зависло над безмолвной улицей и полетело вдаль. Оно плавно двигалось туда, где в небе сияла огромная бледная луна, но никто в целом городе так и не увидел этого.   
12 Хозяин
Ольга Гаинут
       - Ах, как не хочется вставать, - пришло на ум Ивану Петровичу, только что вырвавшемуся из объятий всеми любимого Морфея. – Ну что ты тянешь одеяло? Без тебя я бы повалялся ещё пару часиков, – уже вслух раздражённо обратился он к маленькому пёсику с забавной мордашкой. - И ведь никуда не денешься, - продолжал брюзжать хозяин, - надо вести его на улицу.
      
       Да и никакой он не хозяин. Неделю назад  знакомый  Ивана Петровича уехал с семьёй в отпуск и принёс ему свою собачку.

       «Наверно, думал, что с этой животиной мне будет веселее коротать дни. Он - единственный, с кем я общаюсь от случая к случаю, и потому видит, что я совсем скис. Что правда, то правда. Как-то разом всё навалилось: шестьдесят лет вот стукнуло, словно молотком по макушке. Раньше и представить не мог, что перестану быть молодым и сильным.  Только вчера вроде нёсся по жизни, аж ветер свистел в ушах. Где ты, тот нетерпеливый ветер? Может, встретимся ещё разок?
        Видно, не дозваться. И то верно: ноги не бегут, живот растёт. Никаких  сил нет бороться с ними -  болячками, животом, безделием. Даже одеваться не хочется. Прямо в Плюшкина превращаюсь, если по халату судить. Иной раз хочется встрепенуться, взяться за себя, вытянуть за волосы из безрадостного болота жизни, как делал барон Мюнхгаузен. Но хватает меня на денёк и... сдуваюсь.
        Охо-хо, вся-то жизнь – борьба. И ладно бы, борьба за свободу отчизны, за независимость Родины, против захватчиков. Это священное дело. Понимаю. Преклоняюсь. А то ведь борьба с собственным телом, которое часто хуже врага. Захватывает человека лень и терзает, требует себе спокойствия, вольготных условий. Только тот, кто умеет биться с этим проклятым телом, побеждает. А я слабаком оказался. И нытиком.
         Один поэт прекрасно знал меня и все мои привычки, хотя я его никогда не встречал. Такие они, поэты, пронырливые. Кто бы подслушал мои мысли, непременно бы подумал, что бред несу. Ничуть. Написать про меня, не зная, нельзя, а он написал:

Бывает, проснёшься, как птица,
Крылатой пружиной на взводе.
И хочется жить и трудиться...
Но к завтраку это проходит.

       Вот такой "бред" - тютелька в тютельку обо мне».

       Иван Петрович, одетый в серый невзрачный пиждачок, не сходящийся на большом животе, медленно гулял с вертлявой собачкой, шаркая ногами и от скуки  разглядывая свои ботинки. Раньше, работая главным инженером в строительном тресте, любил одевать красивую обувь и носить строгие костюмы. Как зайдёт, бывало, лёгким, но решительным шагом на совещание с подчинёнными, среднего роста, стройный, с аккуратной стрижкой светлых волос, со стойким ароматом одеколона, так сам воздух кабинета будто напрягал мышцы и подтягивал живот. И все понимали, что хозяин настроен на активность, на работу, хоть и считали его нудным и упрямым дядькой.
       А теперь, на прогулке, рано одряхлевший, он время от времени поднимал равнодушные глаза, но пейзаж ничем не впечатлял.
       И тут увидел, как навстречу ему несётся на велосипеде женщина.
       Капризный осенний ветер не желает пускать её вперёд, настойчиво прижимается, заглядывает то с правой, то с левой стороны, бросается охапками жёлтых листьев. Однако она изо всех сил крутит педали, не желая сдаваться.
       Поравнявшись, женщина резко поворачивает голову в сторону  «хозяина»  и задорно улыбается. Ей хватает пары мгновений, чтобы прочитать всё про Ивана Петровича, будто он - открытая книга: лишний вес, равнодушные глаза, серое лицо, тяжёлая походка.
 
       «Что ж ты такой кислый, мужичок? - отметила про себя незнакомка. - Да встрепенись! Глупый, теряешь драгоценное время зазря. -  Завтра иду в горы, - продолжала думать, -  надо собрать рюкзак, правильно подобрать обувь. В группе будут и молодые. Ах, как славно: дикая природа, свежий воздух, общение с единомышленниками и радость от каждой секунды бытия. Теперь жить, пожалуй, даже интересней, чем раньше. Понимаешь цену всего, о чём в молодости и не задумывалась».

        «Ты смотри, какая упёртая бабенция. А ведь ей никак не меньше лет, чем мне. А то и поболее.  Щёки румяные, как спелые яблоки, губы алые, не хуже ядрёной моркови. Да что я всё на манер садовника. И фигурка – загляденье. Нет, не худая, но и ни килограмма лишнего. Как ясно улыбнулась. Именно мне. Прямо голова пошла кругом, вроде бокал вина выпил».
        Иван Петрович словно и впрямь услышал обращённое к нему восклицание. Как-то потеплело в груди, непроизвольно расправились плечи, и что-то решительное и радостное созрело в голове.

        Он провожал глазами велосипедистку. И отметил, что шедший за ним метрах в десяти сосед средних лет с восточно-европейской овчаркой тоже обернулся и проследил за озорной женщиной с завистью,  что не укрылось от Ивана Петровича.    

       «А не купить ли и мне велосипед? Помню, в юности мне очень нравилось гонять наперегонки с ветром да по кочкам, по тропинкам, по бездорожью. Надо меняться. Рано я списал себя со счёта. Разве не я - хозяин своей жизни? Так, сегодня же не ужинать. Совсем. Ужины для меня больше не существуют. Достать из-под кровати гантели. Ничего, пыль стереть и  - вперёд. Было время, занимался, а вот теперь снова пригодятся». 
      
       Однако он оставновил себя, скептически ухмыляясь: «Да знаю всё, что буду делать. Если бы первый раз, а то ведь  изучил уж свой характер.
       Повеселевший, воспрянувший духом, едва ли не вприпрыжку заскочу домой. Пружинистой походкой направлюсь в душ, стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале. Растеревшись полотенцем, облачусь в домашний халат. Тот, что а-ля Плюшкин. Тёплые недра мягкой ткани захватят меня в желанный плен, утопят в реке уютной лени, отберут остатки воли. И всё: полёт души завершится неприятным и болезненным падением с высоты на твердь земную.

        Проходя мимо кухни, будто ненароком увижу купленные в кулинарии блины с творогом.
        “Ничего не случится, если съем парочку, всего лишь пробы ради”, - попадусь на удочку соблазна.  Развернуть себя и направить мимо кухни я уже не смогу. И очнусь, только увидев картинку на дне тарелки. Миловидная японочка, прикрываясь веером, хитровато подмигнёт.
         Когда вслед за блинами окажутся съеденными и жареные куриные окорочка под руку с тремя стаканами йогурта и двумя яблоками, отяжелевший, откинусь на спинку стула, чувствуя чуть ли не презрение к себе, и... примусь за поиски виноватого, рассуждая:

       “Хотел я начать новую жизнь? Видит Бог, хотел. Но раз ничего не вышло, кто-то же в этом виноват?”
        Буду потирать руками лоб, морщинить брови, мысли понесутся внутри головы, как люди, угоревшие на пожаре. Титанические усилия не пройдут даром. Истина будет найдена.
        “Это всё ты, которого я не знаю. Ты расписал мою жизнь. Я ничего не могу изменить. Всё будет, как в твоих строчках:
Бывает, проснёшься, как птица,
Крылатой пружиной на взводе.
И хочется жить и трудиться...
Но к завтраку это проходит”.

        К кровати  подойду теми же шаркающими шагами, что и вчера, то же тяжёлое от обжорства тело утонет во вмятине матраца, серое, безрадостное лицо каснётся  подушки.

       И жизнь покажется мучением,  и окружающее представится опостылевшим.  Рутина, однообразная суета, скука безграничная, и выхода нет. А главное, воскликну, как всегда: “Люди, услышьте меня! Может, я ещё кому-то нужен? Господи, за что ты отобрал у меня все радости? Чем я провинился перед тобой?”»
      
      Уже метрах в ста от него та встряхнувшая его мысли велосипедистка активно махала рукой проезжавшему двухэтажному автобусу с иностранными туристами. А те из них, кто сидел в открытой верхней части, с радостными криками на своих языках отвечали ей.
      «Вот этого уж никто не просил её делать, - отметил Иван Петрович. – Видимо, такой силы жажда жизни в ней сидит, что просит выхода в неординарных поступках». Подумав так, он побледнел. Если бы кто-то стоял рядом, непременно спросил бы: «Вам плохо?»

       Но с ним произошло нечто совсем другое. Память беспощадной властной рукой встряхнула его за воротник пиджака.
      «Точно так же делала моя жена. Жизнь радостно бурлила в ней. Она частенько вытворяла, в общем-то, приятные, но, на мой взгляд, неприличные  вещи вроде приветствия незнакомых людей, поддержания разговора с попутчиками в автобусе или поезде. Считала важным помочь кому-то, кто не просил её об этом, но оставался потом благодарен. А я бурчал на жену за все подобные “выходки”, отчитывал её, когда оставались  одни, упрекал. Мне даже хотелось, чтобы она плакала и извинялась. Теперь понимаю, что мой несносный характер перечёркивал всё радостное, что могло у нас быть. Это я оказался недостоиным такой чудесной женщины и злился, что сам угрюмый и нерадостный. А надо было меняться, улыбаться вместе с любимой, поддерживать её во всём. Даже одну женщину не смог сделать счастливой. Зачем тогда жил? Ох, чурбан я расчурбан!
       Дочка у нас родилась с врождённым дефектом: правая ручка заканчивалась на уровне локтя. Я сходил с ума от стыда, представляя встречи с родственниками или знакомыми.  Мне казалось, что показать такого ребёнка кому-либо – это позор. Что подчинённые будут с сожалением поглядывать на меня. Чувство злости и даже ярости на жену зашкаливало. Будто она одна была виновата. Ничего похожего на любовь к своему ребёнку, на радость от его появления у меня не было.
      Зато жена светилась счастьем,  буквально летала, не касаясь земли.
      - Лапочка моя ненаглядная, цветочек сладенький, солнышко, - только и слышал я, с гадливостью глядя, как она купает ребёнка, целует это тельце, наряжает в малюсенькие одежды.
      Видя моё брезгливое и презрительное отношение к дочери, жена, став похожей на разъярённую тигрицу, решительно заявила: “Я терпела, когда ты пытался удерживать меня,  словно в клетке, как выдрессированное беззащитное и бесправное животное, запрещал улыбнуться или посмеяться( ах, люди же смотрят, ах, неприлично), но дочь не увидит и не услышит ни одного твоего упрёка, потому что мы оставляем тебя. Живи так, как тебе нравится. Мы с Диночкой – другие”.
      -  Что ли я не хозяин себе, - заявил упрямо. – Идите, мне хуже не будет, - брякнул так, чтобы сделать больнее.
      Кому? Любимой, прекрасной, радостной женщине! Потом рвал на себе волосы, грыз руки до крови, проклинал свой ужасный характер. Но потерял их навсегда».

      Иван Петрович зашёл домой, упал на стул и долго не мог прийти в себя.

      «И после этого я спрашиваю Создателя, в чём провинился? Тридцать лет моя дочь живёт где-то, а я, ленивая скотина, даже ни разу не видел её, не помог ни в чём, не порадовал подарком, советом, общением. Да я забыл о ней, представьте, люди! Кому я нужен? Дине, дочери моей единственной. Может, она не оттолкнёт меня? Может, ждёт, что приеду и покаюсь? Я найду тебя, дочка. И верну тебе всё, чем обделил».

      Мужчина решительно встал. Тяжёлая пелена лени и равнодушия упала, словно сжимавшие тиски. Душа вырвалась на свободу, вышла из комы и открыла глаза.
       Теперь ему всё будет по силам. Всё.
13 Гуля
Владимир Цвиркун
До самых седых волос заботливо гонял своих голубей дед Костя. Держал их  в специальном сарайчике с крепким замком на двери. Его настоящее имя знали единицы. По пристрастию все называли Гулей.
На четырёх толстых еловых стволах он поставил домик для пернатых друзей, сплёл из алюминиевой проволоки сетку для лицевой стороны. Остальные три и крышу зашил тёсом. Приставная лестница и жердь-махалка с тряпкой на конце дополняли облик послевоенной голубятни.

Гуля держал разную птицу. Как говорят, для потехи погонять и для форса. По выходным дням выходил во двор рано. Долго смотрел на небо, определяя направление и силу ветра. Когда всё сходилось, он тихо произносил: «Добро!». По лестнице поднимался медленно. Его приближение ощущали пернатые  друзья.  В клетке постепенно нарастали волнение и суета. Каждый старался вылететь первым. Когда открывался общий леток, то из него появлялось целое цветное облако из голубей. Немного покружив над хозяином, оно с шумом возносилось ввысь. У Гули  замирало сердце от счастья, когда видел это. Для того, чтобы ощутить этот прекрасный миг полёта, не жалел ни времени, ни средств, ни сил, ни любви.

Большая стая сразу делилась на группы. Одна, достигнув предельной высоты, стала кувыркаться через голову вниз, другая просто кружила над знакомой местностью. И лишь бабочные голуби постепенно поднимались всё выше и выше. Только зоркий глаз, как у Гули, мог определить, где голуби.
Достигнув пика своих возможностей, они жонглировали  в поднебесье своими крыльями, словно бабочки над цветами, долгими часами, лишь изредка сближаясь между собой. Какое счастье, что существует живое облако. В нужный момент его можно поднять высоко-высоко в небо. А потом, как посланники солнца, они возвращаются домой, чтобы, отдохнув и набравшись сил, снова поднять на своих крыльях чью-то мечту. 
В послевоенном посёлке, когда развлечений – с гулькин нос, это занятие  считалось престижным. Иметь приличную стаю собственных летающих птиц  было делом, хотя и хлопотным, но прибыльным. У Гули на резной дедовской этажерке стояла на почётном месте дореволюционного издания книга с цветными иллюстрациями о голубях. В неё ему приходилось частенько заглядывать: вопросов по существу накапливалось много. Выбрав время, он садился на пенёк под голубятней, где постоянно ворковали самцы, открывал заветную книгу и читал мужикам  и ребятам об  удивительных птицах, показывая иллюстрации.

– Гуль, а сколько всего мастей? – полюбопытствовал как-то безрукий  Миха.
– Ох, ребята, во множестве эта птица присутствует, – переходя на высокий слог, говорил Гуля. – Всего в мире зафиксировано около 300 разных видов. Домашних из них – половина. Сюда входят и почтовые, и декоративные, и даже мясные породы. И всё это разнообразие, друзья мои, как пишут учёные мужи, произошло от сизого голубя.
– Гуль, а как это декоративные голуби?
– А-а-а, декоративные?  Это просто.  Вот сейчас почитаем, как написано в книге. Так. Декоративный, служащий для украшения. Я же говорил: для домашней красоты, для глазу.
– Вон оно как, – подхватил разговор начинающий любитель Гришка Турман.
– Дядя Гуля, а какой самый лучший голубь? – спросил Гоша-подранок, пацан без трёх пальцев на левой руке.
– Каждый по-своему хорош. Они мне, Гоша, как родные дети. Люблю всех вместе и каждого по отдельности.
С радостным взглядом с насиженного пенька Костя встал, вынул из кармана горсть пшеницы и протянул открытую ладонь с зерном. Тут же на неё аккуратно приземлилась птица. Он накрыл её  другой рукой, а её лапки просунул сквозь свои загрубевшие шахтёрские пальцы. С помощью этого нехитрого замка хозяин несколько раз подбрасывал пернатого друга вверх. Пушистый комочек на время расправлял крылья, а затем соединял. Так он проверял, здорова ли птица.
Большая часть стаи ещё парила высоко в чистом воздухе. Хозяин поднял голову и внимательно посмотрел на едва заметные точки. Синее небо и спокойная тёплая погода обещали его пернатым друзьям хороший облёт.
– А это какой у тебя голубь?
– Это не голубь, это – голубка. Она сейчас на яйцах сидит. Высиживает своих первенцев. Это у меня чистяк белый. Ходит кругами и высоко.
Гуля снова вытянул свою мускулистую руку, разжал пальцы, и белая голубка, оттолкнувшись от мозолистой ладони, полетела в клетку  на яйца. Он продолжал держать вытянутой руку с зерном. Через мгновение над ней снова запорхали крылья очередного красавца.
– О-о-о! – восторженно произнёс Гуля, приветствуя прилетевшего полакомиться воркуна. – Видите, как вздувает зоб пузырём, когда воркует. Молодец, молодец, ты у меня –  красавец. Что это у тебя тут на лапке? Вроде как кровь запеклась? Да, точно. С кем-то уже успел подраться. Ну, лети к своей стае, забияка, а то отстанешь.     Голубятник встал с пенька, быстро  сунул два пальца в рот, да так громко и заливисто засвистел, провожая и подбадривая своего питомца, что в ушах зазвенело.
– Как же ты их узнаёшь и различаешь, дядя Гуля? – спросил Андрюха, недавно приехавший на соседнюю улицу парнишка.
– Я знаю, если можно так сказать, каждого голубя в лицо. И они меня отличают  от вас. Видишь, садятся только на мои руки, птица, хотя и с маленькой головкой, а помнит, кто её кормит и лелеет.
– И правда, к нам-то даже и на плечо с бухты-барахты не сядет. Учёная птица, чего и говорить.
–  Нет, Петруша, – сказал Костя и положил руку на голову молчаливому пареньку. – Птица эта особенная. На любовь, как и человек, любовью отзывается. Оно и по жизни так: добром и любовью больше добьёшься, нежели силой или грозным словом. Они верны своему хозяину до конца жизни.
– Вот ведь, какая преданность. А сколько они живут? Долог ли их век? –   поинтересовался недавно подошедший Матвей.
– Век птицы вообще недолог. Голуби живут примерно пять лет.
– Недолго. А ты говорил, как человек, – обратился Петруха к Гошке.
– Да я это любя. Жаль, что так мало. Только привыкнешь к голубю, а он того, – оправдываясь, сказал Гошка.
– А трубач чем плох? – продолжил Гуля. – Хвост держит всегда колесом, а то опахалом или трубой. А турман-вертун? То через хвост, то через крыло вертится на лету кубарем. Того и гляди разобьётся. Всех мастей бывает. После разлёта, когда стая сядет отдохнуть, посмотрите на дутыша-воркуна. Важный такой. На место вожака в клетке претендует. Выше всех летают голуби-бабочки или бабочные. В точку заходят. Иногда их цепляет одиночная тучка, и они могут уйти вместе с ней. Бывает два-три дня, а то и целую неделю, не появляются, а потом всё равно находят путь домой.
А как из клетки выходит важный козырной-хохлатый или мохноногий! Грудь колесом. Прям царёк местный, не хватает только трона. А власть в своём доме они делят сами.
Гуля замолчал и полез в карман за папиросами. Пламя зажжённой спички ухватило кончик «беломорины», и из его рта повалил дым. Перекур.

– Высшим шиком у настоящего голубя, его профессиональной зрелостью, если хотите, знаком качества, считается необычная воздушная кража голубя. В чём она  заключается? Уважающий мастер всегда дежурит глазами по небу. И как только  замечает высоко в небе неподвижную точку, то опрометью мчится к своей голубятне. Там он берёт надёжную голубку, целует её наудачу и отправляет в небо на охоту.
Достигнув нужной высоты, любимая голубка старается завлечь одинокого самца в свой дом. Медленно снижаясь, она увлекает за собой партнёра. За её действием внимательно наблюдает хозяин. Как только оба голубя оказываются в клетке, леток тут же закрывается.
Об этом важном среди голубятников событии быстро узнаёт вся округа. Хозяин пойманного голубя за хорошие деньги должен выкупить своего питомца. Если такового не находится, то новый владелец имеет право распорядиться трофеем по своему усмотрению. О жизни и смерти  в данном случае разговор не идёт.

 Ещё часа два на головокружительной высоте вытворяли мыслимые и немыслимые пируэты голуби всех видов и мастей, хвастаясь своей выучкой и радуя глаз хозяина и его гостей.

Как красива земля с высоты птичьего полёта. О ней голуби, воркуя, рассказывают   Косте всякий раз, когда возвращаются в свой дом. Они знают, что после долгого полёта их ждут корм, вода и заботливый хозяин – Гуля.
– К-у-у-р-р, к-у-у-р-р, - говорят голуби друг другу, что значит хорошо, когда хорошо!
14 Непутёвая
Владимир Цвиркун
Ночь, как на заказ, выдалась тёмной, но тёплой и тихой. Она шла. Нет она не шла, она кралась, как рысь к своей добыче. То и дело оглядываясь по сторонам и назад, Мила медленно приближалась к своей цели. Она специально оделась в мужскую одежду, чтобы не быть узнанной. Ей очень не хотелось встретиться именно сейчас с кем-нибудь из знакомых, а тем более с родственниками. Она хорошо подготовилась. Женщины, когда нужно, с большим искусством меняют свой имидж. Каждый свой шаг Мила старалась делать бесшумно, а значит, и продвигалась медленно. Это была её пока первая попытка после всего случившегося увидеть…

Со дня свадьбы на первых порах Мила с мужем Кириллом жили, как и многие молодожёны. Сначала медовый месяц провели в деревне у деда с бабкой поближе к молочку, яйцам, медку, потом поездки к родственникам по их приглашению, работа, выходные, праздники и, наконец, будни. Вскоре родилась дочка Анюта.
Прошли три года, и вдруг, у женщин это бывает часто, в один прекрасный день Мила отчётливо поняла, что ей чего-то в жизни не хватает для полного счастья.

 Перебирать чего именно нужно ей, особенно не приходилось. Любая женщина,  а тем более молодая, цветущая девушка, жаждала любви. Ты хоть, как говорится, тресни, но без любви Мила стала увядать. Если любишь и любима, то и судьба удалась. Она любила  Кирилла по-своему, а вот от него в свой адрес этих нежных, нужных и красивых слов она не слышала. Признаться, и сама Мила не помнит, чтобы говорила мужу, что любит его. Правда,  ещё в школе она написала ему записку с тремя словами. Больше о любви они никогда не говорили. Наверное, каждый из них ждал, кто заговорит об этом первый.  И тогда родник счастья, возможно, обнажил бы свои сокровища. Но этого пока не случилось…

Вдруг она отчётливо увидела, как зажёгся свет в знакомом окне. В груди защемило, к горлу подкатил комок, глаза заблестели, заслезились…
Как-то  в компании на одном из советских праздников её пригласил, с разрешения Кирилла, на танец местный красавец Арнольд. Во время тура он на ухо шепнул ей:
-Мила, я тебя люблю. И люблю давно. Давай встретимся.
-Ты что с ума сошёл, - парировала она признание партнёра. - Однако до конца вечеринки они кидали друг на друга непростые, многообещающие взгляды. Семя, брошенное Арнольдом, попало на благодатную и подготовленную самой Милой почву.
Через какое-то время они стали встречаться. Причем свидания проходили, конечно, тайком и где попало: от развалин дома до открытых подстанций и вентиляторных. Он всё время твердил ей о своей любви, дарил подарки, даже отдавал свои письма при прощании. Миле это очень нравилось. Она даже гордилась в душе, что за ней ухаживает такой мужчина. Однако любить, как и воевать на два фронта, очень трудно. Поэтому поведение Милы недвусмысленно показывало и выдавало появление в их доме классического любовного треугольника.
-Где ты всё время пропадаешь? – однажды спросил Кирилл свою жену.
-Где, где. Хожу на курсы кройки и шитья.
-Да у тебя и швейной машинки своей нет.
-Зато у моей матери есть.
-Ну, смотри, не зашейся.
Однажды утром она, когда была дома одна, собрала свой чемодан, написала короткую записку, что уходит к  Арнольду, и растворилась, оставив Кирилла с маленькой Анютой.

Арнольд жил с новой пассией, уже не заводя, как прежде,  разговоры о любви. Он достиг своей цели, он перетянул в одиночку семейный канат в свою сторону. А когда победа стала явью, зачем прилагать прежние усилия. Мила теперь, как бездомная собака, выполняла все его прихоти. Ведь у неё теперь не было защиты, не было тыла в лице дочери и мужа.

Прошли полгода. Сидя однажды вечером за трюмо,  её вновь осенила мысль, что  сожитель не тот орёл, за которого себя выдавал. Она придирчиво посмотрела на себя в зеркало прямо самой себе в глаза. Не выдержав собственного взгляда,  закрыла сначала веки, а потом опустила голову на руки и зарыдала, причитая: «Что я наделала. Бросила хорошего человека с ребенком одних. Да, Кирилл тоже не орёл и не принц. Он не курит, не пьет, на других женщин не заглядывается. Ну, что поделаешь, если он такой. Но он хороший семьянин. Да и в постели, как оказалось, Кирилл намного горячее. Что делать? Что делать? Куда податься, какому Богу молиться?»
Когда слёзы высохли, и бурные мысли улеглись в голове, она представила окно, светящееся во тьме, а за ним Кирилла и Анюту. Там было тепло, светло и чисто не только в квартире, но и в её душе. Кто и зачем послал в её судьбу эти испытания и мытарства. Опять наступило раздвоение души и сердца. И так у Милы заныло в груди,  аж  плохо стало. В этот поздний вечер она твёрдо для себя решила: «Хотя бы тайком посмотреть на своих».
Мила, тихо ступая, подошла совсем близко к некогда своему окну. Вокруг по-прежнему было тихо и спокойно, только сердце у неё  с каждым шагом билось всё сильнее и сильнее. «Господи,- промолвила она, - как лёгок путь к побегу, но как труден путь назад». Мила вдруг поняла, что окно высоковато,  и она не сможет увидеть их. Опустив голову от отчаяния,  увидела в темноте, что у стены стоит табуретка. Наверное, подумала Мила, Кирилл мыл окно и забыл её. А может, он специально…  Но эту  мысль она отогнала прочь. От радости Мила подпрыгнула, но в ту же  минуту взяла себя в руки…
Держась за отлив подоконника, осторожно влезла на табуретку и заглянула в окно. Там, сидя на паласе, Кирилл и Анюта катали друг другу мяч. Такая семейная идиллия ещё больше растрогала её душу и сердце: «А ведь можно играть  и втроем», - невольно подумала она. Слёзы сами собой полились по дрожащим щекам и губам. В этот миг Мила готова была взлететь, нет влететь в это окно доброй птицей, птицей счастья для семьи, крепко-крепко прижать к себе дочурку и Кирилла, попросить у них прощение. И уже прощённой пойти на кухню и приготовить своим самым близким в этот миг людям что-нибудь вкусненькое. Чего-чего, а у Милы от природы был большой талант к кулинарии. Книга «О здоровой и полезной пище» постоянно лежала на кухонном столе открытой на какой-нибудь странице. А в выходные дни из прочитанного на столе появлялись всевозможные яства. Ей очень хотелось именно сейчас, в этот вечер,  усесться всем втроем за кухонным столом и попить чая из чашек с большими красными горошинами.

Она думала о  своём, а они  в это время  радостные  о чём-то говорили, жестикулировали, смеялись. Потом снова начали катать друг другу мяч. А у Милы начали трястись ноги. Она вот-вот могла упасть от сильного душевного шока. Но в этот момент Кирилл встал, посмотрел на часы, потом взял на руки дочурку. Они вместе подошли к выключателю – свет погас.
«Кино окончилось», - грустно подумала Мила.
Путь на землю был ещё труднее, чем восхождение. Милу знобило. Она обхватила себя руками, чтобы как-то  немного успокоиться. Постояв какое-то время, с опущенной головой,  уже не прячась и не оглядываясь, побрела в бездонную глушь ночной тишины. В голову вдруг залетела реплика свекрови, сказанная ей как-то при нечаянной встрече на улице: «Непутёвая ты!»
Да, действительно, от добра добра не ищут! Мила ускорила шаг. Куда? К кому?..
15 В семье
Надежда Франк
                                        1

     Осень пришла вовремя. Берёзы сменили наряд. Нежное жёлтое
одеяние, тихо шурша, шелестело на ветру. Солнце, ещё по-летнему тёплое, рано стало спускаться за крыши домов. Стайка ребятишек играла в песочнице, но дети были тепло одеты.
     На скамейке, опираясь на палку, сидел старик и смотрел на детей.
Люди шли с работы, окликали детей. В окнах дома стали зажигаться огни. И только его окна оставались тёмными. Там давно уже никто никого не ждал. Старик тяжело вздохнул и поднялся.
- Аня, идём домой! – услышал он и вздрогнул. К скамейке подходила молодая женщина.
- Что, не хочет уходить? – спросил он.
- Не хочет,- сказала женщина,- папу ждёт.

 Подбежала девочка с ведёрком в руке. Старик присел на скамью и сказал: «Ну, давай знакомиться, тебя как звать?».
Девочка смотрела на него и молчала.
- Она не может говорить,- тихо сказала женщина. Старик удивлённо поднял на неё глаза.
- Такая вот у нас беда,- продолжала она,- она слышит, всё понимает, а говорить не может.
- А врачи помочь не могут?- спросил он.
- Речевые органы недоразвиты, так родилась. Лечить можно, но логопед с пяти лет начинает заниматься, а ей  ещё  трёх нет.

- А вы давно тут живёте?- спросил он,- Что-то я вас не знаю.
- Мы здесь квартиру снимаем,- сказала женщина,- муж – военный лётчик, недавно перевели сюда. А сами мы из Красноярска, там у меня родители.  Здесь никого нет: ни родных, ни знакомых.
- Как тебя звать, милая? – спросил он.
- Наташа, - ответила женщина.
- А меня Иван Петрович, вот и познакомились.
К подъезду подошла машина. Из неё вышел военный.
- Анюта, папа идёт,- сказала Наташа,- беги, встречай.
Девочка радостно захлопала в ладошки и побежала навстречу мужчине. Он подхватил её на руки. Наташа попрощалась и пошла к подъезду.

      Иван Петрович остался сидеть на скамье. Встреча с девочкой разбередила давнюю боль. Он вспомнил дочь, которая так же встречала его, бежала навстречу. Какая она стала теперь? – подумал он.- Всё обещала приехать, внуков показать. Теперь уже и внуки выросли. Старик тяжело поднялся и пошёл к подъезду. Он вошёл в квартиру, зажёг свет. Ужинать не хотелось. Тоска, огромная, как мир, вдруг разом навалилась на него. Он взял с полки альбом и стал смотреть пожелтевшие фотографии. Здесь была его семья, его жизнь. Он нашёл фотографию жены. Она смотрела на него всё такая же красивая и молодая, как и пятьдесят лет назад. На другой фотографии они были вдвоём. Иван Петрович помнил, что снялись они сразу же после свадьбы. На остальных фотографиях была девочка – дочь и он. Жены больше не было. Он вспомнил, как отвёз жену в роддом, как всю ночь сидел в коридоре и не сразу понял, когда врач сказал: «Прости, брат, дочку будешь растить один». Старик вытер набежавшие слёзы и, дотянувшись до ящика комода, достал небольшую коробочку, обтянутую красным бархатом. Он осторожно открыл её. На красном бархате лежало колечко с рубиновым камешком. Тогда он купил его в подарок жене в честь рождения дочери, но отдать не успел.
- А девочку зовут так же, как и тебя, Анюта,- сказал он и осторожно погладил лицо жены на фотографии.


        Утром он проснулся с ощущением тихой радости. Наскоро позавтракав,  заторопился в магазин. Там долго рассматривал картинки на шоколаде, наконец, выбрал с изображением девочки.
Вернувшись, стал готовить обед, а сам всё поглядывал в окно. Смеясь и крича, из подъезда выбежали ребятишки.
- Она кричать не будет,- подумал Иван Петрович и стал прислушиваться к шагам на лестнице. Обострённый слух уловил осторожные шаги. Он подошёл к окну и стал смотреть. Вот хлопнула дверь. Иван Петрович увидел Наташу, а потом и девочку.
Они пошли к песочнице, где играли дети.

 Он взял шоколадку и вышел. Увидев его, Наташа подошла к скамье, поздоровалась.
- День сегодня хороший,- сказал он. Наташа кивнула и грустно улыбнулась.
- Видите,- добавила она,- Аня опять одна играет, ребятишки её не понимают, когда она пытается что-то объяснить. Девочка поднялась и поискала глазами мать. Наташа помахала ей рукой. Увидев их, Аня подбежала и протянула руку, здороваясь. Иван Петрович задержал её тёплую ручку и положил в неё шоколадку. Девочка радостно улыбнулась.
- А у Вас внуки есть?- спросила Наташа.
- Далеко, на Украине,- ответил  Иван Петрович. Дочь там живёт. Лет десять назад я к ним в гости ездил, потом инфаркт случился. Теперь один уже не решаюсь далеко ходить, а не то, что ездить.
- А жена?
- Жена умерла на родах, дочку я один вырастил.
- Неужели за всю жизнь так больше женщины и не встретили?
- Такую не встретил. Женщины были, но то дочери они не нравились, то им дочь не подходила.
-Ну, вкусная конфетка?- наклонился он к девочке. Та кивнула головой.
- А ты приходи сюда каждый день, я тебя угощать буду. Придёшь?
Аня запрыгала и захлопала в ладошки.


      Теперь жизнь Ивана Петровича наполнилась смыслом. Он убирал комнату, завтракал и шёл встречать Наташу с Аней. Но о том, что их встречи не случайны, знал только он. Просто высчитал дни, когда Наташа ходила с дочкой в магазин, и шёл этой дорогой. Увидев его издали, Аня бежала навстречу. Он наклонялся, и она обнимала его тёплыми ручками. Он брал у Наташи сумку, и они, не спеша, шли к дому.

       Зачастили холодные осенние дожди. Дни стояли хмурые, серые. Иван Петрович подходил к окну и подолгу смотрел  на мокрый двор. Однажды к подъезду подошла «Скорая помощь». Иван Петрович забеспокоился.
- Что же я номер квартиры не спросил,- ругал он себя. Он вышел на площадку и стал ждать возвращения врача. Когда женщина в белом халате стала спускаться по лестнице, спросил: «Вы не у девочки ли были?».  «У девочки,- ответила она,- в 16-й квартире. Внучка Ваша? Приболела немного».
- Ах ты, Господи!- заохал Иван Петрович и заторопился домой. Он достал каштановый мёд, который помогал  от простуды, нашёл сушёные травы, закрыл квартиру и поднялся на четвёртый этаж. У шестнадцатой квартиры задержался, чтобы унять одышку, и за дверью услышал голос Наташи. Нерешительно нажал на кнопку звонка. Дверь открыли сразу. Увидев его, Наташа удивлённо воскликнула: «Иван Петрович! Как же Вы на четвёртый этаж поднялись? Проходите, Анюта заболела, вот мы и не выходим гулять».  Он прошёл за ней в комнату и увидел лежащую на диване девочку.  «Ах ты, моя красавица,- сказал он, присаживаясь на край,- вот я тебе гостинцев принёс, лечиться будем. Моё лекарство сладкое. Вот это мёд. Любишь мёд? А это травки. Их надо заварить,- обратился он к Наташе,- добавить две ложечки мёду и пить».
Немного посидел, рассказал Ане, что на улице дождь, холодно, что он всё ждал их, в окно смотрел и не знал, что она больна. Увидев, что девочка задремала, поднялся и тихонько вышел в прихожую. Наташа проводила его, пообещав, что обязательно будет поить девочку отваром.


      Иван Петрович вернулся домой и достал заветный ящик. В нём он хранил свои инструменты и обрезки жести. Нашёл небольшой лист, повертел его в руках и задумался. В магазине он видел мебель для кукол. Очень красивые игрушки, но дорогие. А Наташа с Андреем, как он приметил, жили скромно. Он взял карандаш, разметил узор и стал вырезать ажурную спинку для кровати. Всю свою жизнь он занимался резьбой по металлу. В каждом узоре отражалось состояние его души, мечты и желания. Потом он отпилил досточку, отшлифовал её и прикрепил спинки.
- Может, у неё и куклы такой нет,- подумал он и, взяв кроватку, заторопился в магазин. Там он долго ходил, смотрел на кукол, потом попросил продавца подобрать ему куклу «Вот для этой кровати»,- сказал он. Девушка улыбнулась и принесла ему несколько игрушек. Он выбрал с голубыми, как у Ани, глазами и светлой косичкой. Походил ещё по магазину, внимательно посмотрел на кукольный шкаф для одежды, повертел его в руках, о чём-то раздумывая.
Дома покрасил кровать и поставил на окно сохнуть.


      Утро следующего дня выдалось солнечным. Иван Петрович обрадовался и стал посматривать в окно. К обеду потеплело. Во дворе послышались детские голоса. Ему показалось, что по лестнице осторожно спускаются. Вот хлопнула дверь. Он увидел их сразу же и радостно сказал себе: «Поправилась, вот и хорошо».
Взял куклу, положил её на кровать и, прижимая к груди, вышел. Увидев его, девочка пошла навстречу. «Ты поправилась,- сказал он,- молодец. А это тебе» и протянул ей игрушки. Подошла Наташа.
- Неужели Вы это сами сделали? – спросила она.- Как красиво, на кружево похоже. Спасибо Вам за всё.
Подбежали ребятишки, окружили Аню, и одна девочка сказала:
- Пойдём с нами в дочки играть.
Девочка радостно кивнула и в окружении детей пошла к песочнице.
- Что это сегодня люди всё цветы несут?- сказал Иван Петрович
- Завтра первое сентября, в школу дети пойдут,- ответила Наташа,- и добавила: а у Анюты день рождения третьего сентября. Знаете что, Иван Петрович, приходите к нам третьего, я торт  спеку, чай попьём, с Андреем познакомитесь. У него здесь никого из родных нет, тяжело ему без общения. И Анюта будет очень рада. К обеду и приходите.
- Обязательно приду,- заверил он женщину.
Наташа оглянулась и с грустью сказала:
- Видите, опять Анюта одна.
Действительно, дети что-то сообща строили из песка, а Аня стояла в стороне, прижимая к груди куклу в кроватке.
- Анюта!- позвала Наташа. И когда девочка подошла, спросила:
- Нагулялась? Пойдём домой, будем твоей кукле платье шить.
- А шкаф-то у вас для одежды кукол есть?
Девочка отрицательно покачала головой.
- Мы всё в коробочку складываем,- улыбнувшись, сказала Наташа,- приданое готовим.


       После обеда Иван Петрович спустился в подвал. Там у него была кладовка, где хранились разные нужные вещи. Он взял кусок фанеры, рейки и ящик с масляными красками. Дома тщательно вытер всё от пыли, сделал разметку на фанерном листе и принялся за дело. Через два часа игрушечный шкаф был готов. Из старого кожаного ремня он вырезал крошечные навесы и прикрепил дверцы.
Отдохнул, выпил чай с мятой и открыл  ящик с красками…
      На дверцах он изобразил гроздья рябиновых ягод и диковинных птиц в ярком оперении, а на боковых поверхностях всеми красками ярко цвели цветы. На следующий день он покрыл всё изделие лаком и, довольный, сказал: «Вот подарок и готов!».
К вечеру сходил в магазин, купил коробку конфет.

       Утром следующего дня он тщательно побрился, достал давно не ношеный  костюм, примерил. Костюм стал  свободен. «Ничего не поделаешь,- подумал Иван Петрович,- старею». В обед он собрался, взял подарок и позвонил в знакомую дверь. Дверь открыла Наташа и крикнула в глубину комнаты: «Анюта! К тебе гость!». Послышался топот детских ног, а потом появилась и сама нарядная девочка. Иван Петрович протянул ей подарок и пожелал здоровья. Вышел Андрей, поздоровался за руку и пригласил всех в комнату, за стол.
Иван Петрович сидел за столом в кругу чужой семьи, но ему казалось, что он давно знает этих людей. Что-то далёкое и очень родное было в голосе женщины, в покое их квартиры. Они разговаривали с Андреем о работе, о далёком городе Омске. Он понимал, что надо уходить, но рядом, прижавшись к нему, сидела девочка, и он всё тянул время, чтобы не возвращаться в пустую квартиру, в своё одиночество.
                                             2

         С каждым днём становилось всё холодней. С деревьев слетели последние листья. Однажды Наташа вышла на прогулку особенно грустной.  Иван Петрович спросил, не случилось ли чего. Она вздохнула и сказала, что они получили квартиру.
- Так это же замечательно!- воскликнул он.
- Мы получили квартиру в другом районе, далеко отсюда,- ответила она.
- Ничего, милая, ты не переживай, я к вам в гости буду приходить,- сказал Иван Петрович и вздохнул, понимая свою святую ложь.
Последнюю ночь перед отъездом Ани он не спал. Смотрел фотографии, вспоминал, как провожал дочь, когда она уезжала, казалось, ненадолго. «Сколько же потерь и разлук может пережить человеческое сердце?»- думал он. Утром, пока грузили вещи, он держал девочку за руку и всё говорил ей, что  скоро придёт в гости, а у самого всё внутри дрожало от боли и разлуки.
        Весь следующий день он пролежал, не вставая. Торопиться было некуда и незачем. Потянулись серые однообразные дни. На улицу он почти не выходил, смотрел из окна на ребятишек и думал об Ане. Вспомнил, что в подвале есть детские саночки, которые он делал для дочери.
- Сейчас бы Анюте пригодились,- подумал и вздохнул.


              Однажды вечером у подъезда остановилась служебная машина.
- Как у Андрея,- подумал Иван Петрович и увидел, что к подъезду идёт Андрей. Когда раздался звонок, он, не спрашивая, открыл дверь. Андрей вошёл и с порога сказал: «Иван Петрович, поедемте к нам. С Аней плохо. Не ест, не играет, сидит в углу с Вашими игрушками. Наташа плачет».
- Сейчас, сейчас,- заторопился он, взял баночку с мёдом и достал коробочку с колечком.
        Через двадцать минут они подъехали к новому многоэтажному дому. Лифт остановился прямо у квартиры. Андрей открыл дверь, и они вошли в квартиру. «Аня, Наташа! Встречайте гостя!»- сказал Андрей.
- Иван Петрович, дорогой Вы наш!- услышал он голос Наташи и тут же послышался топот детских ног и радостный крик девочки:
- Деда! Деда мой приехал!
- Ты заговорила, внученька, умница ты моя!- говорил он, обнимая девочку, а сам украдкой вытирал глаза. Но это были слёзы радости, ведь одиночество двух сердец закончилось.
      С тех пор прошло несколько лет. Аня закончила первый класс.
Иван Петрович живёт в семье Андрея и Наташи. Он водит Анюту в школу и забирает её домой. Наташа работает. Андрей часто летает в командировки, но теперь он спокоен за своих женщин. А колечко с рубиновым камешком ждёт, когда Анюта подрастёт.
16 Записки Кота
Диана Елизарова
Записки Кота.

1 марта.

Сегодня вышел из подвала, и первый раз мне показалось, что солнце становится теплым. Хотя, может быть, это просто самовнушение. Ну да, раз март, значит все, весна.  Посидел на солнышке, и правда, чуть пригревает. Наконец то..  А то в подвале хоть и теплее, чем на улице, но все-таки там  сыро, да и запах.. Хотя вот он меня смущает меньше всего. Зато мы пережили зиму! Еще одну долгую зиму..

2 марта.

Да, солнце-то припекает второй день. Все бы ничего, но ведь мокро становится.. Лег вчера днем на машину, на ней тепло и сухо, так пришел злой мужик и давай орать на меня, шипеть, не хуже Васьки из первого подъезда. И нечего так орать, я бы и так ушел. Жалко ему, что ли…  В туалет я в кусты сходил до этого, да и лапы следов грязи не оставили. Странные они, эти люди.. Знаю я их.. Целых три раза был домашним. Первый раз хозяйка умерла, меня выкинули. Второй раз взяли молодые мамаша с папашей. Позволяли своему ребенку ВСЕ! И за усы меня, и за лапы, и миску с едой отодвигать, типа, это смешно, как голодный кот по всей кухне миску ловит. Не знаю, у кого из них мозгов было меньше – у ребенка, или у самих родителей, хотя вроде, люди взрослые. В итоге, когда меня в третий раз посадили на шкаф и сдернули за хвост, я не вытерпел и дал сдачи. Не сильно, даже не поцарапал, просто стукнул лапой в лоб со всей силы.. Ну и меня со всей силы за шкирку и в подъезд. А в третий раз мне «повезло» перед Новым Годом. Принесли домой, помыли, накормили, лоток поставили. А дальше все банально – увидел елку, прыгнул, повалил, игрушки вдребезги, крики, вопли, потом  - РАЗ! –  я и снова мордой об стену в подъезде. Это был рекорд моего домашнего проживания, четыре часа. Может, конечно, и не надо было на нее прыгать. Но там так заманчиво блестели игрушки, что я не удержался. Ну, и хозяева должны были понимать, что я кот, значит, могу так сделать. Да ладно, что теперь об этом. Было и прошло. Зиму пережили, теперь надо пережить весну. Затем лето. После него осень. А потом снова зима. Пока живы, и на том спасибо. Кстати, вчера повезло, удалось добыть в мусорном баке  почти свежую сосиску.  Пойду, пошарюсь, вдруг снова какой привереде не понравилась сосиска.

5 марта.

Три дня не ел. Пурга бушевала такая, что и носа из подвала не высунуть. Похоже, что и люди мусор не выносили из-за пурги. Все пакеты в баке мы уже проверили, все, что можно было съесть, мы съели. Сижу под машиной, караулю, может, кто-то мусор вынесет. Тишина такая. День, а раньше вечера оживления тут не будет. Люди на работе, дети в школе. Все равно буду ждать. Есть-то хочется.
Какая-то девица с собакой идет.  Сейчас пес меня увидит и начнет показывать, какой он крутой. Так, отсяду подальше под машину, а то вдруг девица решит посмотреть представление до конца. Вот ведь, а! Увидел меня, все-таки. Так, лучше замереть на месте, и встретить врага зубами и когтями! 
- Нельзя! Не тронь кису. Домой! Пошли домой! – говорит девица и реально тянет пса в сторону. Странная она какая-то. Обычно говорят что-то типа «не тронь блохастого» или «там жрать нечего, кожа да кости».  Или еще лучше, разрешат загнать меня на дерево, а потом ржут. И вот это – чувство юмора?
 Ладно, котяра, тебе один раз повезло, надеюсь, и с едой повезет. Кто-то обязательно понесет мусор выкидывать! И я дождусь. Дождусь. Дождусь. Все равно, дождусь.
- Кис-кис-кис!
Мать моя! Да нельзя ж так пугать, аж башкой об машину треснулся! Поворачиваюсь, тряся головой и пытаясь сфокусировать зрение. Оба-на, да это та самая девица вернулась. Это что, отвлекающий маневр, что ли? А пес где-то с тыла? Оглядываюсь, но похоже, девица одна. Да еще и притащила что-то. Невольно тяну носом, но глаз с девицы не спускаю. Ишь, улыбится как.
- Иди, покушай! Смотри, я тебе котлетку принесла, еще теплая. Иди, не бойся! – и приговаривает так ласково, так нежно, чуть не мурлыкает сама. Ага, знаю я вас, люди. Сю-сю-сю, а потом мордой об стену в подъезде.  Плавали, знаем. Ну, что ты смотришь на меня? Эх, кабы мне денег за погляд давали каждый раз, я б миллионером умер. Да отойди ты от котлеты! Пока теплая. До девицы дошло, что пока она рядом с едой, я не подойду к ней. Отходит.
- Иди, иди, я тебя не трону! Иди, кушай! – все мурлыкает, но реально отходит. Подхожу и начинаю жадно есть. Вкусная, теплая, а главное, свежайшая еда! Согревает не только желудок, но и все тело. Да тут не одна, а, похоже, две котлеты! Ну, спасибо тебе, странная девица.

10 марта.

Облили водой. Совсем рехнулись! Ну и что, что в марте кошачьи свадьбы? Это Васька с первого этажа орал дурным фальцетом, это с такой-то тушей! А я просто под окном сидел, мне туда кинули немного творога прямо из окна. Сижу, ем, этот жирдяй фальцетом орет, от зависти, наверное. Интересно, почему у такой туши фальцет? Кастрированный он, что ли? Становится смешно, но по-прежнему мокро. Не лето же, в конце концов. Иду на стоянку, знаю там одну машину, которая больше стоит, чем ездит.
О, вот и она! Отлично, такая теплая, даже горячая! Разваливаюсь и вытягиваю лапы. Шерсть быстро высохнет. Ух, даже кости прогреваются! Вот и хорошо, после зимы в сыром подвале. Один бок греет солнце, второй нагретая на этом же солнце машина.  Красота! Вот бы еще поесть до сыта.. Ладно, котяра,  не все сразу. Творог тебе уже перепал сегодня, сам знаешь, может больше и не повезти сегодня.
Лежу, лежу, сколько времени прошло, не знаю. Но тепло и шерсть просохла. Даже немного жарко, но уходить не спешу. Вон ползет тень от соседнего дома, скоро и машину накроет, начнет остывать. А пока тепло, буду греться.
Где-то открылась дверь подъезда. О, знакомая девица с псиной. Гулять, наверное, пошли. Везет псу. Его не выгоняют. Может, это только нам, котам,  такая непруха?
Что это она делает?! Подходит к подвалу, что-то кладет на асфальт и зовет:
- Кис-кис-кис! – при этом отпихивает пса в сторону.
Меня, что ли? Или кто услышал, тот и сожрал? Интересно, там опять котлеты? Пойду-ка, проверю! Тем более, что они оба отходят в сторону. Прохожу мимо них, а девица пальцем тычет:
- Киса, иди, покушай! Вон там еда, видишь?
Да вижу я, вижу. А вы идите, куда шли.
М-да, не котлета, но овсянка и тоже теплая. Похоже, на молоке, и если не ошибаюсь, даже с кусочком масла. Вот это мне подфартило! Интересно, пес у неё тоже так лопает? То-то морда довольная, хотя на меня зыркает. Дай волю, погонял бы. Странная девица, все-таки. Ладно, поем, пока не остыло.

1 апреля.

На улице совсем весна! Стараюсь больше времени проводить на воздухе, даже сплю на улице, правда, спрятавшись. Мало ли, вдруг пес какой или еще кто, пострашнее.
Вчера видел, как какие-то мужики запихивали в мешок кота из нижнего двора. Остальные спрятались и вовремя. Говорят, отлов бездомных животных. А почему мы бездомные-то? Кто нас берет, да не воспитывает и выкидывает. Сами же и виноваты. Уж простите за правду.  Грустно.

5 апреля.

Просто жара. Мужиков с мешком больше никто не видел. Зато малявке Шарику повезло – его домой взяли. Ну, хоть кому-то повезло. Сам я не видел, мне другие рассказали, что забрали его чуть ли не из мешка, да еще и по морде тому отловщику дали. Или он не отловщик? А, без разницы, сути это не меняет. Да и кому мешали коты из того двора? Их всем двором и кормили. Каждому по миске стабильно по вечерам выносили. Вот всегда найдется кто-то, кому все не так. Странные они все-таки, эти люди. Кто кормит, кто гонит. Поди, разбери, кому верить.

7 апреля.

Странная девица утром принесла кусок курицы – даже порезала! – и миску с водой. Ну, спасибо ей снова.
Поставит миски, отойдет и смотрит, смотрит, улыбается. Ну, и я ем и смотрю, только не улыбаюсь. Эх, кабы мне за погляд денег каждый раз давали, я бы миллионером умер!

15 апреля.

В жизни наступила странная стабильность. Девица каждое утро приносит мне завтрак и оставляет миску с водой. За воду отдельное спасибо, а то солнце не на шутку печет. Ранняя весна в этом году.
А по вечерам мне еще и ужин перепадает. Тоже выносит девица. То кашу, то яйца, то котлетку, то сосиску. И ведь все время нарезанные! Прямо как в ресторане!
Даже не помню, когда последний раз проверял мусор в баках..  Не хочется, потому что привык. А что, если девица куда-то денется? Ну, уедет куда-нибудь, или надоем я ей? Нет, надо сегодня обойти все месте, показать, что я тут, и заодно проверить, может, что в заначку закопать.

20 апреля.

Мышь. Толстая мышь. Нет уж. Помню, один раз мы с соседским Барсиком углядели мышь, тоже толстую. Она там по коробкам шарилась в магазинном дворе. Барсик, сытый и сильный, оказался проворнее и сожрал её на моих глазах. Издевался, сто пудов. А потом его так скрутило..  В общем, там он и умер. Это в магазине мышей травили, ну и нас заодно. Слопал Барсик отравленную мышь и все. Жаль его, хороший кот был, хоть и выпендрежник. А за науку ему спасибо. Так что беги, мышка. Беги. Уж я тебя точно не трону. Пойду-ка проверю, не принесли ли мне поесть к подъезду.

30 апреля.

Пока ел завтрак, зазевался и она меня погладила. Замерли оба, когда ее пальцы коснулись моего затылка. И смотрим друг на друга. Я в недоумении – что, мол, есть мешаешь? И она, видимо опасаясь, что поцарапаю. Что я дурак, царапать, раз кормит и не обижает? Это для нас, котов с помойки, показатель человека. Ну, ладно, ладно, погладь. Только быстро, жрать очень хочется! Погладила, но на руки не потащила. Это правильно, я ж не доел, да и как-то не до фамильярностей.

5 мая.

Вошло в привычку, пока я ем, она гладит. Потом сразу отхожу. Не доверяю я людям, все-таки. Трижды выгоняли, дважды при этом мордой в стену.

11 мая.

Мне уже не хватает ее поглаживания. Странно. И вообще, у неё пес живет.

15 мая.

Едва доел, она меня хвать под пузо и потащила. Куда, куда ты меня тащишь? Поставь, где взяла! Нет, утащила все-таки. Так, четвертая часть «Мерлизонского балета». Принесла домой. Пес там где-то за закрытой дверью надрывается. Лай, лай, я тоже не в восторге.
Тащит в ванную. Ладно, потерплю, все-таки ты меня кормишь. Моет. Намывает. Ну, все, скриплю уже, такой чистый. Дальше что делать будем?
Принесла на кухню. Да поел уже, как бы завтрак от переживаний не вылез. У него аж два варианта для выхода.
Посадила на подоконник. Смотрит. Эх, кабы мне за погляд денег каждый раз давали, я бы миллионером умер!


16 мая.

Вчера поставила для меня миски на подоконник, показала, где лоток.  Долго объясняла, что это, я уж начал бояться, сама продемонстрирует, что с ним делать. Пришлось спрыгнуть, и самому сходить. Эта обрадовалась, давай убирать и мыть лоток. Охота ей возиться? Всех же все устраивало. И пес этот, явно не в восторге. Вчера ужинал, и так недовольно зыркал на меня. А она ему все:
- Это Макс, Макс. Он теперь тут с нами живет.
Ах да, я же теперь Макс. Ну, Маркизом был, Пушком был. Побуду Максом, все равно не надолго. Ну, не верю я, что это навсегда.

25 мая.

Похоже, пес смирился. По крайней мере, злобно не рычит, когда я ем. Вот чудной. Я же из своей миски ем, не из его. И эта, радуется. Гладит. Обоих по очереди.
Что-то я толстею. Нельзя так. А то форму потеряю. Окажусь на улице, там ноги нужны, а не брюхо.

1 июня.

Жара. Лежу на подоконнике. Пес на полу. Девица нас уже по разным комнатам не закрывает, когда уходит на работу. Жара. Мозги плавятся. Пес поднял уши и зарычал.
- Ладно тебе, - говорю. – Не вопи. И так жара, а тут еще ты.
Вроде перестал. Вот и хорошо.  Теперь на меня смотрит. Смотри, смотри, я на подоконнике, а оттуда, если что, и на шкаф махну. Посмотрел на шкаф, теперь снова на меня. Эх, кабы мне за погляд денег каждый раз давали, я бы миллионером умер!

20 июня.

Жить хорошо, а хорошо жить – еще лучше! Где-то я это слышал. Обленился совсем.  Девица не жадная, кормит обоих, как  на убой.

21 июня.

Все! Кранты  хорошей жизни!!! Полез на шкаф и уронил вазу. Та – вдребезги! Вон девица несется с кухни. Увидела. Ахнула. Ну, сейчас меня за шкирку и …
- Макс! Ты не порезался? Котик мой!
ЧЕГО?! Она за меня переживает, что ли? Пес тоже прибежал.
- Ой, подожди, Жуленька! Не порежься! Сначала уберу.
Убрала, еще и подмела, и пол помыла. И ко мне:
- Максик! Не бойся, это я виновата. Надо было вазу убрать. Не подумала, котов я раньше не держала! Ну, иди сюда!
Эх, была не была! Подхожу. Стаскивает со шкафа и тискает. И мне это нравится! И пес тут же, подскочил и ЛИЗНУЛ МЕНЯ В НОС. Ого!
Так что же, меня не наругают и не выгонят? Я что, реально У СЕБЯ ДОМА? Я – дома?...

31 декабря.

Хозяйка наряжает елку. Хахаля ждет. Вообще он нормальный человек, нас любит. И нам он тоже нравится. Они в конце лета познакомились. 
С кухни ТАКИЕ запахи обалденные! Мы с Жулькой принюхиваемся, лежа в обнимку на коврике у новогодней елки. Что, удивились? А я уже ничему не удивляюсь. В жизни чудеса бывают, это я на своей шкуре узнал.
Звонок! А вот и наш мужик пришел! Сейчас сначала хозяйку зацелует, потом нас! Точно! Вплывает! Довольный-то какой! Так, букет, шампанское, тортик, подарочный пакет, и еще один пакет – сто пудов для нас с Жулькой!
Под радостный шумок в коридоре замечаю, как из его кармана выпала маленькая коробочка. Красивая такая, бархатная. Хозяйка с хахалем идет на кухню, туда же зовут нас. Идем. Ух, ты! Сколько вкусного для нас с Жулькой! И даже игрушки! Ей-богу, праздник удался!
Когда хозяйка со своим мужчиной начинают накрывать на стол, я толкаю Жульку, и мы идем в коридор. Там, почти под холодильником, лежит коробочка.
- Жулька, - говорю, - это, наверное, игрушка.
- Давай достанем! – соглашается пес. Вдвоем мы вытаскиваем ее на свет. Хм, на игрушку не похоже. По очереди трогаем ее лапами. Неинтересно.
- Макс! – осеняет пса. – В кино видел, в таких коробочках кольца дарят.
- Зачем?
- Ну, замуж так зовут. Ты хочешь, что бы он стал нашим хозяином? Мне он нравится.
- Мне тоже, - соглашаюсь я. – Только зачем столько сложностей? С кольцами, коробками.
- Ну, типа, так романтичнее, - не совсем уверенно объясняет пес.  Тут в коридор выходит наш будущий хозяин и лихорадочно шарит в карманах своего пальто. Прыгаю на полочку, и трогаю его лапой.
- Макс, погоди. Я где-то выронил коробочку, а в ней мое будущее, честное слово! Неужели на улице потерял??
Снова трогаю его лапой. Наконец смотрит на меня. Показываю ему лапой на пса. Тот сидит и, не дыша, одними кончиками зубов, протягивает ему заветную коробочку. 
- Ребята! – выдыхает хахаль. – Вы просто чудо!!  Пошли вместе!
И вот, мы с Жулькой снова лежим на коврике у елки, и смотрим. Теперь уже мы смотрим, как он протягивает ей коробочку, как она, покраснев, берет и открывает ее, и как тихо отвечает, со слезами в глазах. А он хватает ее на руки и кружит в воздухе. А потом они зовут нас, и мы все вместе радуемся и прыгаем каким-то чудным хороводом, рискуя свалить и накрытый стол, и елку, и друг друга.
И я, в какой-то миг, выбравшись из этой кутерьмы, прыгаю на книжную полку и смотрю уже оттуда. Это - мой дом. Это моя Хозяйка, приручившая меня и заставившая поверить в добро. Это – мой пес, мой друг. Это – мой будущий хозяин, добрый и так подходящий хозяйке.
Это – моя семья! Как же хорошо…
17 Наследство
Ирина Остапчук
Катя вышла из церкви и, сглотнув ком в горле, поскальзываясь на неровном асфальте, заспешила к остановке троллейбуса. Крещенский мороз был несильным, но он остудил и заморозил редкие слёзы. Три года.

Три года как январь перестал быть праздничным месяцем для них.


* * *

В день похорон, прямо перед рассветом, Кате приснилась светлая, залитая солнцем квартира. И мама, выходящая из кухни в пёстром халате, улыбающаяся и ещё совсем здоровая, звала их завтракать. Всё было настолько наяву и настолько как раньше, что Катя обрадованно вздохнула и успокоилась: ну вот, страшный сон позади, всё по-прежнему…

Её разбудил хмурый зимний день, голос отца, и сон с явью снова поменялись местами. Было очень холодно, в прихожей уже трезвонил звонок. Накануне приехали брат и жена дяди. Нужно было торопиться, день предстоял тяжёлый и насыщенный.

Позади было всё или почти всё.

В марте у мамы начались боли в животе, неожиданно поднялась температура. Высокая, со рвотой и ознобом. Острый пиелонефрит, сказали врачи. Анализы показали какие-то новообразования в печени и кишечнике. Сейчас Катя думает, откуда взялась эта их непроходимая тупость: они с отцом не поняли ничего. А может, это была их защитная реакция? Лечение помогло, а потом температура поднялась снова. И продолжала подниматься и спадать регулярно. «Хроническое», — решили они. Так Катя и говорила маме. Мама отчаянно не хотела ложиться в больницу — для неё это было тяжёлым испытанием.

Они гнали от себя подозрения, но прятать голову в песок постоянно было нельзя. Многое становилось понятным. Боли в печени случались и раньше.

Настал июнь. Катя помнила тот день смутно. Мрачное, бледное, странно дрожащее лицо отца. И светлое, спокойное — матери. Она успокоилась настолько, что на какое-то время совсем прекратились боли и не повышалась температура. Как будто болезнь отступила.

Больница действительно была уже не нужна. На руки отцу выдали медкарту и рецепты обезболивающих. «Месяцев шесть», — сказал он. Четвёртая стадия рака лечению не подлежит…

«Учитесь сами делать уколы», — говорила Кате участковая. В обязанности врача входило регулярно приходить и узнавать о состоянии больной, но мама попросила избавить её от этого.


* * *

Уколы понадобились только два раза, и делали их врачи со «скорой». Мама умела терпеть, это её качество всегда так поражало Катю. Её слова о том, что при родах она стеснялась кричать, дочь всегда воспринимала как фантастику.

Но верила.

Катя уходила в работу, в книги, заботы о дочери, изнуряла себя подготовкой и экзамену и защите диплома на заочное второе высшее, которая должна была быть в январе. Вторая специальность позволяла ей не потерять работу. В стране, где она жила уже давно, назревало что-то непонятное, но это настолько не интересовало сейчас Катю, что было даже странно. Впрочем, к постоянной смене «чёрных» и «белых» у власти, от которой не менялось практически ничего, она привыкла и не ожидала нового.

Слёзы подступали внезапно. Если поздно вечером можно было расслабиться и, стискивая руками горло, рыдать в подушку, то на работе приходилось уходить далеко в коридор или уборную.

А мама выглядела пока неплохо, и Катя, говоря громко и настойчиво, покупала и заставляла пить тот или иной препарат, готовила лёгкую пищу (мама постоянно хотела есть) и укоряла за то, что та была на сквозняке.

Стоял ясный и тёплый август. Мама подвязывала лёгкой косынкой волосы, и они с отцом выходили на улицу, прогуливаясь почти всегда по одному маршруту. Пока она ещё могла выходить.


* * *

…Семья следовала за отцом по месту его службы, и детство Катя провела в переездах, сменив несколько школ и городов. Уже лет с шести она помнила себя трясущейся на верхней полке поезда. Ветер задувал в щели вагонного окна и трепал волосы, но это было приятно. Та-дам, та-дам, та-дам — стук колёс отдавался в голове, за окном летели солнечные поля, заброшенные станции и леса, бесконечные леса… От Забайкалья до Москвы — четверо суток. От Москвы до Челябинска, а потом до Троицка — ещё двое. Чита, Троицк, Москва, Брест, ГСВГ(1)... Они мотались по гарнизонам, из захолустья в большой город, оттуда — за границу в соцстрану, которой давно не было на карте. Потом — обратно в Союз. Кате же довелось родиться в военном гарнизоне одной из южных республик бывшего СССР, которая для неё осталась лишь строкой в паспорте. Мама, математик по образованию, преподавала местным детям русский язык и географию. «Мялим Валя», — так они её называли. Через год родители с Катей уехали оттуда на Южный Урал.

…Летом, когда приезжал брат из своего военного училища, они часто выбирались вчетвером на дальние озёра. Загорать, играть в бадминтон. Брат много фотографировал. От того времени остались яркие, как картинки, первые цветные фотографии. Удивительно красный арбуз, ярко-зелёная трава, улыбающиеся мама и брат…

…Сколько себя помнила Катя, мама была рядом всегда. Не лаской и объятиями — поддержкой и помощью. Переписывала конспекты для экзаменов, для очередных заочных курсов. Советовала и подсказывала. Как могла ограждала от домашней работы. Отец, бывало, сердился, но… «Катя же занимается» — оправдывающимся тоном отвечала она. После школы они втроём отправились в Ленинград, к очень дальним и очень старым маминым родственникам — «поступать» Катю в ЛГУ, на немецкий. Замах был неслабый и ошибочный, как вскоре стало понятно. Кате дали понять, что звание «лучшей по немецкому языку» и подготовка в её родной школе здесь, мягко говоря, не котируются. Тройка по основному предмету закрыла путь в университет. «У вас же в республике есть свои вузы», — мягко намекнула председатель комиссии по апелляции. Катя сидела, утирая рукой слёзы, и мама тоже расстроилась. Отец возмущался. Ничего не помогло.

Побродив по очень красивому, большому и холодному городу, в котором местные жители, все как один, с готовностью бросались объяснить приезжим, как куда-то пройти, Катя вернулась обратно. А на следующий год поступила в местный вуз на филфак. Книжная, некомпанейская, домашняя девочка, она притягивала таких же, как сама. Когда собирались вместе — это была уже компания.

Приученная звонить и предупреждать, Катя не то чтобы не хотела задерживаться где-нибудь подольше — она просто физически ощущала, как нарастает волнение матери, появлялась нервозность, и всё удовольствие от веселья пропадало. Приходилось возвращаться вовремя. Эта зависимость с возрастом ослабла, но не прошла совсем.

«Нашей маме надо было бы родиться в девятнадцатом веке», — недовольно ворчал отец, и этому безоговорочно верили все. Она боялась обидеть любого — от жены сына до совершенно постороннего человека. Боялась показаться бестактной, навязчивой, потребовать чего-то. Она жила семьёй и для семьи, посвятив ей всю свою жизнь. Только став старше, Катя начала понимать, перебирая старые учебники математики, что мама просто пожертвовала своей карьерой ради карьеры отца, «наступила на горло собственной песне», хотя была в своё время учителем и даже директором вечерней школы.

В это Кате верилось с трудом. Мама, с возрастом всё больше и больше отдалявшаяся от людей, замкнувшаяся, всегда сдержанная, физически не переносившая толпы людей, даже очереди... Она же практически никуда не ходила последнее время — просто не могла себя заставить.


* * *

Худеть она начала с сентября. Халат висел как на вешалке, она тонула в нём, пряча ноги и руки подростка. Своё лицо мама рассматривала в зеркале с равнодушным интересом. Боли словно прекратились на время, и Катя, закусывая губу, украдкой рассматривала неузнаваемое родное лицо со впалыми щеками и глазницами. Мама плохо слышала уже давно, но продолжала заниматься с внучкой математикой (бесполезное занятие, но, наверное, оно давало ей какой-то смысл и успокаивало). Иногда сама варила себе кашу.


* * *
Своё семидесятишестилетие мама встретила, уже почти не вставая с постели. Царило сумрачное настроение. Иссохшее лицо с совсем запавшими глазами, пересыхающий рот. Теперь она просила отвезти её в больницу. Говорила, что хочет умереть. Температура не поднималась давно, она падала.

Врач со «скорой» с напарником приготовились поднять её, но она отстранилась и встала сама. Дошла до двери. И уже в лифте едва не потеряла сознание.

…Врач, с изумлённо-застывшим выражением лица («Как она у вас прожила столько?!, Печени и кишечника уже практически нет») согласился на операцию, сняв с себя всякую ответственность. Он уверял, что она не выдержит её. Отец умолял об операции и плакал не переставая, не замечая слёз. Операция могла только облегчить боль.

Мама прожила ещё четыре дня после неё. Катя навещала её в реанимации. Трубки во рту, в носу — везде. Опутанная этими трубками, она на вопрос «что ты сейчас хочешь?» пошевелила губами: «Хочу умереть».

За день до смерти ей стало лучше. Улыбалась. Боль отступила совершенно.

«Уезжайте. Готовьтесь, скоро», — врач был лаконичен.

Утром 20-го, накануне защиты диплома, когда она и отец, измученные прошедшим днём, ещё спали, им позвонили и сообщил о смерти.

Катя смутно помнила, как добралась до филиала академии, как вызвала куратора и передала дипломную работу. Как её тут же отпустили, пообещав «четвёрку», а потрясённая и утешающая её женщина пообещала, что можно не сдавать экзамен («Если не приедете завтра, поставим автоматом «четыре», вы согласны?»)

Катя была согласна на всё.

Это незнакомое лицо девяностолетней женщины в гробу не могло быть её лицом, как и тело, словно съеденное, без кровинки, с перекрученными венами.

Нет. Мамы уже давно не было здесь, Катя это отчётливо поняла — сразу же, как прикоснулась к холодной руке. Отец плакал, брат крепился. Наверное, так же, как и сама Катя, пережил этот страшный год, мысленно прощаясь. О, она знала это растянутое во времени бесконечное прощание с тем, что дорого. «Ушёл на год — оставил слёз на век», — фразу из прочитанной книги Катя запомнила навсегда.

Теперь — одна.


* * *

Но жизнь не позволила Кате погрузиться в переживания и сосредоточиться на горе. Требовала неусыпного и постоянного внимания подрастающая дочь, беспокоил отец. Вынырнув из скорби на время, они поняли, что в стране произошла настоящая революция. Одни называли это победой и бурно радовались, другие пребывали в шоке и растерянности. Однако эйфория постепенно спадала, в воздухе были разлиты тревога и неопределённость. По стране прокатились захваты местных советов. В столице набухший нарыв лопнул особенно кроваво. Сотня жертв…

СМИ на все лады трактовали последние события. Коллеги по работе с любопытством разглядывали позолоченные апартаменты бежавших из страны чиновников.

В их небольшом городе появились многочисленные грозные надписи на стенах зданий в центре. Их не стирали очень долго.

Весь следующий год Катя прожила как в тумане. Задыхаясь и чувствуя, как в груди раскручивается тяжёлая пружина гнева и тоски. «Узнаю, что у моих близких всё хорошо — и сразу легче как-то», — однажды сказала мама, которая никогда не любила пафоса. Когда отец начинал резко и громко высказываться насчёт происходящего вокруг, она всегда сжималась и говорила: «Молчи, молчи». «Мы тут переживём как-нибудь, главное — чтобы там, в России, было нормально всё», — вспоминала Катя слова бывшей коллеги по школе.

Все родственники Кати были за границей: престарелый дядя в Москве, в другом городе — брат с тремя детьми и своими заботами.

Через какое-то время Катя равнодушно отсекла для себя местные теленовости как источник информации — навсегда.

Некоторые районы вскоре охватила война. Хорошо, думала Катя, что отцу почти восемьдесят, а «бывшему», абсолютно гражданскому человеку — чуть больше пятидесяти и их уж точно никуда не пошлют.

Как мало, оказывается, надо для радости.

«Хорошо, что мама всего этого не видит», — вырвалось раз у отца.

Этот мотив и фраза «слава-богу-что-не-узнает-и-не-увидит» повторялось потом как заклинание. А может, это был их способ прийти в себя. Полгода у Кати крутилась в голове навязчивая мысль: вот сейчас она вернётся, а я и расскажу ей всё… Знаешь, пока тебя не было, тут такое творилось… Хотелось рассказывать безостановочно, обо всём, что видела и слышала, об отце, о себе и внучке... Она одёргивала себя: так недолго и до сумасшествия.

Споры и ссоры с коллегами по работе, с немногочисленными подругами, тоска по матери — Катя стремительно скатывалась в бесконечный стресс. Хотелось бросить всё и уехать, заснуть, уйти совсем. Вчерашние приятные знакомые иногда говорили теперь жуткие вещи. Милые, добрые, без кавычек порядочные люди.

Однако даже в их маленьком областном центре находились "несогласные".

Это удивляло особенно.


* * *

От матери Катя унаследовала эту её великолепную сдержанность, малоэмоциональность. Во всяком случае, так она считала. Другие думали несколько иначе. По их словам, Катя была гораздо более жизнерадостной, мягкой, конечно, но иногда нервной, а местами даже грубой. Бывший муж не скупился на оскорбления, когда она через год после рождения ребёнка ушла с ним «к маме», как он презрительно говорил. Спустя пятнадцать с лишним лет знакомства их связывала только дочь, но он тоже стал почти родственником, дальним и сварливым. Просто никогда не казался Кате «каменной стеной», как отец, и не выдерживал сравнения с идеалом, как старший брат.

Мама радовалась и полностью поддерживала возвращение дочери. Она привыкла заботиться о ком-нибудь.


* * *

Как всегда, ставя свечку за упокой, Катя хотела сказать многое и, как всегда, выговаривалось только одно: прости. Прости. За всё, что сделано и не сделано. За то, что так мало уделяла тебе внимания — и тогда, и сейчас.

…Катя не сошла с ума, не уехала и даже не бросила работу. Она «замкнула слух» и «выключила зрение», избегая ненужных и ранящих её разговоров.

Отец, всегда рубящий правду-матку, не очень понимал её усилия. Мама бы оценила их. «Сядь на берегу реки и жди».

Катя научилась, как и многие другие, избегать острых тем, и обсуждать их только с теми, кого можно было не опасаться. Язык, который она не изучала ни в школе, ни в институте, выучился за двадцать лет сам собой, и она выступала на нём с лекциями и обзорами, давала консультации тем, для кого он был родным.

Эти люди, среди которых она жила уже так долго, люди, готовые помочь и которым готова помочь она сама — разве заслужили они её неприязнь? Только сочувствие. Пусть телевизор — это их окно в мир, пусть верят самым нелепым фейкам в сети… Они разделяли её жизнь, растили детей, существуя от зарплаты до зарплаты, весной и летом горбатясь на огородах — до запредельной усталости, до темноты в глазах, до полной потери здоровья,— и всё же умудряясь иногда отдыхать и радоваться жизни. Власть имущие были прекрасны осведомлены, что народ в этой стране веками кормится «с земли» (выращивают, продают, покупают). Поэтому финансовую удавку на шее временами ослабляли.

…Споры и ссоры прекратились. Катя постепенно привыкала жить в интернете, этой башне из слоновой кости. Хотя и чувствовала: её информационное пространство сужается, как шагреневая кожа. У Кати было несколько давних друзей, новые коллеги в небольшом коллективе, маленькая семья, книги и... память.

Ей в наследство досталось умение терпеть и выносить боль, приспосабливаться и выплывать из любых жизненных ситуаций. Чувство собственного достоинства, вопреки всему. И любовь к своей, давно покинутой родине, на которую Катя когда-нибудь надеялась вернуться совсем. Как и её отец.


* * *

Подходя к остановке, Катя снова погружалась в заботы. Нужно было купить продуктов и приготовить завтрак и обед, завтра успеть бы в школу (назревали проблемы с математикой и физикой у дочери). В голове прокручивалось будущее выступление на работе, впереди маячили переход в другой отдел и на другую должность.

Эта новая жизнь была бесслёзной и нелёгкой, но она продолжалась.

Заботы обступали. Неожиданно яркое воспоминание пронзило её. Оно иногда приходило, а почему это всё запомнилось, она не знала.

Ещё слабая после родов, переждав головокружение, Катя выглянула из окна четвёртого этажа. Накануне был природный катаклизм, столь странный для ноября: прошёл ливень, а на следующий день ударил мороз, и деревья были сплошь покрыты льдом. Они словно застыли в стекле. Ломались и падали сучья, ветки, целые деревья, были случаи травм. Радио предупреждало об опасности.

Мама всё же пришла навестить её в роддом, а сейчас уходила по скользкой, обледенелой дороге, совершенно одинокая, прямая, ступая быстро и осторожно. И спокойно. Сердце Кати испуганно сжалось тогда.

Налетали порывы ветра.

Мама шла, пересекая холодный парк, а ветви огромных стеклянных деревьев смыкались у неё над головой, как в чертогах Снежной Королевы. Они угрожающе потрескивали, покачивались, но не смели падать, пока она не прошла свой путь до конца.
18 Двойной эффект
Ирина Остапчук
«Он ушёл. Беда. Он ушёл, вставай», — тревога звоночком прозвенела в мозгу. Ваську рывком выбросило из сна. Под боком было непривычно холодно, и кошка инстинктивно поняла: Малыш проснулся и пошёл гулять. Без неё. На своих ещё не очень твёрдых лапах.

Недовольно встряхнувшись всем телом, кошка осторожно выглянула из подсобки и, бесшумно и мягко двигаясь, отправилась на поиски. Надо спешить, пока он не применил Дар, бессознательно или играючи. Васька очень этого не хотела.

…Он оставил машину далеко от аэропорта и теперь размеренно шагал по разбитой дороге, медленно вдыхая прохладный утренний воздух и настраиваясь на задание. Тишина и безлюдье в этот утренний час — то, что он всегда любил — немало этому помогали.


* * *

Она была «чистокровной беспородной», дымчато-серой и полосатой. Бездомного приблудного котёнка назвали по-простому — Васькой, а когда оказалось, что кошка, переименовывать не стали. И стала она Василисой. Премудрой, как иногда в шутку добавляли работники аэропорта.

К кошке привыкли, как к своей. Подкармливала буфетчица, оставляли какие-то лакомства работники аэропорта. Васька тоже привыкла жить среди вечно спешащих людей, скрываясь от их повседневной суеты в укромном местечке — подсобном помещении недалеко от будки авиадиспетчера. За два года она изучила тут почти всё, знала многие ходы и выходы, избегая только слишком шумных, непривычно пахнущих ангаров. Постепенно ей стало позволяться многое: разгуливать по помещению, отираться между пассажирами, даже иной раз выходить на взлётную полосу. Василиса стала этакой достопримечательностью аэропорта, которая, казалось, была тут всегда.

Любила ли она людей? Скорее — жалела. Ведь у них не было никакого Дара. Но так повелось давно, и ничего изменить было нельзя.

Малыш родился полностью чёрным — значит, был уязвим и имел тёмный Дар. Василиса с тревогой ждала, когда его потянет гулять, уйти, перейти кому-нибудь путь. Малыш мог сколько угодно болтаться возле людей и даже тереться о ноги, но Дар действовал только в одном случае и только один раз с одним человеком. Это было как… наваждение, наверное, думала Васька, когда нужно срочно избавиться от лишней энергии, сбросить её — на кого-то. Только у чёрных она была тёмная… Она несла неприятность, если переходили справа, и серьёзное несчастье — если слева.

Чаще всего этим «кто-то» оказывался человек. Случайный. Любой.

Её гнал страх за Малыша, который ещё был мал и не мог контролировать свой Дар. Была и ещё одна причина. Василиса не хотела нести боль людям, жившим рядом. Они приютили её. Не стремясь полностью понимать людей (это было трудно и невозможно), кошка могла уберечь их хотя бы от лишних несчастий. Могла — потому что имела светлый Дар. Поэтому сейчас Васька бежала одними ей известными переходами, коридорами, через чёрный ход выбегая наружу и устремившись к пустырю. Её встретили белёсое небо занимающегося осеннего утра, тёмные тени и холодный, взъерошивающий шерсть ветерок.


* * *

…Отца он не помнил. С детства пытаясь заглушить странную пустоту в голове, много и без разбору читал, потом, когда настала эра компьютеров, увлёкся интернетом. Тихий, замкнутый и «правильный» мальчик, он поступил учиться на инженера, но было уже лень и тяжело отвлекаться от собственных мыслей, и институт был закончен с трудом, благодаря памяти, которая всегда была отменной. Дядя помог купить однокомнатную квартиру. Этот же самый дядя первый раз, в конце десятого класса, отвёл парня в больницу, где тот, принимая какие-то таблетки, просто пролежал на кровати недели две, уставившись в стену и не проявляя интереса ни к чему.

Мать, всегда занятая собой и (в очередной раз) устройством личной жизни, окончательно потеряла интерес к вечно живущему в своём мире сыну. Когда она уехала, её брат установил окончательную опёку над молодым человеком. «Ты бы хоть раз друзей привёл, а, Женя?» — укоризненно качал головой родственник, изредка навещая и давая денег. Приступы хандры повторялись, но на первый взгляд он был абсолютно такой же, как все: парень с наушниками, рассеянным взглядом и «интернет-зависимостью», как говорили врачи. Самой обычной внешности.

Может, только слишком тихий, незаметный, избегающий компаний.

Даже девушек, после нескольких неудачных романов. Так уж получалось: те, кому он нравился, были совершенно ему не нужны, и наоборот. Одна из них, не выдержав припадков мрачности и периодов, когда он вообще обрывал общение и не отвечал на звонки, покрутила на прощание пальцем у виска. Она так и не поняла, что ему нравилась — впрочем, было уже неважно. Очередной «уход в себя», снова больница, врачи, кивающие дяде «с пониманием»… Пустота в голове и в жизни подступила к горлу. Её нужно было заполнить, уже не помогали книги и компьютерные игры.

«Другая жизнь» началась просто и неожиданно. На его аккаунт, где были несколько "друзей", случайно забредших, подписался новый человек. Иностранец, со сложным, тройным именем, вызывающим в памяти далёкие города Востока, жару и сладости, чадру и таинственных женщин. Завязалась беседа, интересная, философская, о жизни, о религии. Собеседник был мягок, неназойлив, но каждый вечер появлялся в чате снова.

Через полгода жизнь его изменилась совершенно. Настолько, что парень перестал появляться на работе, куда с трудом устроился — компьютерщиком в библиотеке вуза. Сердобольные дамы в отделе, в основном за сорок, привыкли к «заскокам» и перепадам настроения единственного представителя мужского пола, работавшего на полставки. Но даже они были удивлены, когда он увольнялся, ничего не объясняя. Удивлены странным, лихорадочным блеском в глазах и списали всё на наконец появившуюся личную жизнь. Как же можно было думать иначе?.. Дяде он сказал, что устроился в перспективную компанию, пока помощником. Пожилой родственник вздохнул с облегчением.

Джокер — так загадочно и эпатирующе назвал он сам себя.

Джок — так презрительно сокращали они его ник в разговоре между собой.

Его наставники в этой стране были в целом довольны. Всего полгода — и уже несколько несложных заданий, передача денег другим агентам, наблюдения за людьми (проверка была тщательная, но клиент отлично справился). Побольше пафоса, однако не стоит и перебарщивать, работа тонкая — так убеждал их далёкий "забугорный" заказчик. Парень на крючке, но необходимо утвердить его в нужности и избранности.

Наступало время решительных действий.


* * *

Идя по дороге, Джок с усмешкой вспоминал, как ещё совсем недавно прозябал — подумать только — в какой-то библиотеке. Где они все и где он?! Скоро его имя и фамилию узнают не только эти… (он презрительно скривил губы). Голова не казалась пустой, наоборот — она была заполнена до краёв, голосами нового бога и новых друзей. Борьба с неверными — благая цель, но главным было даже не это. Он избран. И выполнит свою миссию до конца.

Коричневый кейс подрагивал в руках. До отлёта ещё оставалось время, но мысленно Джок был уже там, в салоне. Как-то всё пройдёт? Хозяин говорил, что прибор не подведёт, это новейшая разработка…

Задумавшись, он едва не споткнулся, когда на дороге появилось что-то новое. Брови Джока поползли вверх.

Слева, появившись словно ниоткуда в утренней полумгле, через дорогу переходил совершенно чёрный котёнок.

Василиса не разбиралась в мотивах поступков людей — кто их поймёт, этих странных существ. Они бывали добрыми и злыми, несчастными и счастливыми. Но последствия Дара она чувствовала всегда. И так же, как большинство её сородичей, чуяла болезнь или близкую смерть.

Сейчас кошка замерла в оцепенении. Она видела выкатившегося слева на дорогу Малыша, видела идущего по ней человека, невысокого, в сером костюме, с маленьким чемоданчиком в руках.

Человек дышал смертью, она слышала это так отчётливо, что даже заложило уши. Неужели… Малыш?! Но в нём не могло быть ещё такой силы…

Её Малыш ковылял через дорогу, а человек даже не рассердился. Не прогнал, не проводил неприязненным, насторожённым взглядом, как часто бывало при встрече с Тёмными. Нет, он удивлённо взглянул, усмехнулся и пошёл себе дальше. Малыш услышал тихий зов, встрепенулся, будто очнувшись, и подбежал к ней, ткнулся в шею мордочкой. Васька аккуратно взяла котёнка зубами за шерсть на загривке и потащила к себе.

Кошка покормила Малыша, забежав в буфет, где ей щедро положили в блюдце остатков мяса и окрошки, и поела сама.

Но успокоиться не могла.

Человек был спокойным и, вероятно, добрым, а Дар убьёт его. Скорее всего, он умрёт в самолёте, этой крылатой машине, множество которых она уже повидала за два года. Василиса не знала, что такое «вина» и очень удивилась бы, узнав, но вековая привычка жить рядом с людьми и нежелание причинять им зло делали своё дело. Люди страшно переживали смерть, ещё хуже, чем её сородичи. Исправлять ошибки Тёмных иногда приходилось, это умели делать многие. Она не была белой, но могла приостановить действие тёмного Дара. Было только непонятно, как у крохотного Малыша оказалось такое сильное влияние на человека, но об этом думать не хотелось.

Нужно было что-то делать.

Оставив Малыша в тёплом закутке в подсобке и настрого запретив уходить, Васька выскочила и побежала, словно какая-то сила толкала её вперёд. Туда, откуда слышался далёкий гул турбин и рёв взлетающих самолётов.

Невысокий молодой человек примерно тридцати лет, по виду типичный менеджер среднего или мелкого звена, осторожно поставил кейс для осмотра багажа. Внутри обнаружился странный предмет, упакованный в полиэтилен, но контролёр, едва заглянув внутрь, вяло махнул рукой:

— Проходите.

Металлоискатель был пройден также без эксцессов. На его писк будущий пассажир демонстративно показал часы, за что опять заслужил вялый кивок. Окружающие не обращали на него никакого внимания, переговаривались, вздыхали, предвкушая, вероятно, отдых в многочасовом перелёте. Дети оживлённо болтали.

Никто не нервничал.

Все были спокойны.

Он вышел на взлётную полосу, сжимая во вспотевшей левой руке драгоценный шарик. Ещё полсотни метров. Время пошло.

Прибор работал безукоризненно, но внутри Джока всё равно била дрожь. Столько было уже проверок, однако он всё не мог привыкнуть к воздействию «зеркала» на организм. Хрупкий с виду шар с зеркальной поверхностью воздействовал на мозг микроизлучением, которое тормозило умственные процессы странным образом. Он проверял на себе: будто спишь и смотришь на себя в зеркало. Кто же будет реагировать сам на себя? Человек при этом мог автоматически произносить и делать какие-то вещи, особенно те, что привык делать постоянно, но находящегося рядом с прибором в руках он не видел. И вспомнить потом ничего не мог. Уникальность прибора компенсировалась, однако, его большой уязвимостью: он был хрупким, действовал только на расстоянии двух-трёх метров, затем действие моментально проходило.

Но этого Джоку было достаточно. В кейсе уютно устроилась металлическая трубка с зарядом примерно 5 кг в тротиловом эквиваленте. Дальше он знает, как действовать.

Василиса металась по терминалу, удивляя некоторых любопытных, пока не увидела очередь к выходу на взлётную полосу. Она не имела понятия, как будет пересекать путь этому человеку (вначале его нужно было увидеть), как подействует её светлый Дар на тёмный Дар Малыша. Будет двойное воздействие, что из этого выйдет и получится ли уберечь жизнь человека? Странный инстинкт звенел в ушах, гнал её вперёд.

…Удалось, всё получилось! Его постепенно охватывала эйфория, мозг работал чётко. Предусмотрительно положенное в карман противоядие от излучения «зеркала» действовало, но он знал, что потом наступит сонливость.

Или не наступит. Впрочем, это было уже неважно. Джок с досадой усмехнулся: проклятый прибор словно имитировал всю его жизнь — никому не заметную, никчёмную, пустую.

Ничего. Скоро о нём заговорят все. Через час — всего через час — настигнет обещанное перерождение. Он свято в это верил.

А эти… Ну что ж, он, Джокер, им тоже поможет. Переродиться.

Оставалось метров двадцать.

Прибор судорожно сжат в руке.

Пятнадцать. Спущенный трап самолёта.

Он почти у цели.

— Мама, смотри — кошка! — светловолосая девочка лет семи с чупа-чупсом во рту дёрнула за пальто молодую женщину. Несколько человек обернулись, парень, шедший следом за ними, удивлённо вынул наушники.

Ага, вот он. Человек, запах смерти которого она чуяла так сильно, с напряжённым выражением лица уже шагал по взлётной полосе, по-прежнему держа в руках коричневый чемоданчик. За ним двигались другие.

Василиса только на секунду замешкалась — и бросилась ему наперерез, словно перечёркивая путь. Чтобы наверняка.

Серо-полосатая молния едва не сшибла его с ног. От неожиданности Джок выронил кейс, тут же бросился поднимать, как вдруг… Шарик в его руках запищал — тонким, противным, зудящим звуком. Он бросил его на асфальт, однако было уже поздно.

Неужели… Не может быть. Что с прибором, почему он подал звук? Разрядился, но почему?! Руки моментально вспотели и задрожали, он почувствовал тошноту.

— Гражданин, что с вами?

— Стоять, не двигаться! Всем сохранять спокойствие!

Несколько человек закричали одновременно, гневно, испуганно, истерично. Кто-то, словно чудом оказавшись рядом, схватил его за руки и моментально защёлкнул на них наручники. Слишком быстро. Слишком профессионально. «А, ну да, чего ты хотел, — вяло пронеслось у него в мозгу. — Теперь они уже ни один рейс не пускают без таких «агентов» — время опасное, а как же…»

Шарик валялся на асфальте бесполезной стекляшкой,

Джок о нём даже не вспомнил.

Очередь моментально нарушилась, послышались слова «террорист», «бомба в чемодане», какая-то женщина пронзительно закричала, заплакал ребёнок. Несколько человек, похватав багаж, попытались бежать, возникла небольшая давка. Будто ниоткуда стали появляться парни в камуфляже, успокаивая готовящуюся разразиться панику.

…Джок видел себя словно со стороны, схваченный чьими-то крепкими руками. Кейс подхватили и унесли, голоса долетали до него как сквозь вату. Поджарый мужчина в форме с яростью доказывал что-то напарнику:

— А я тебе говорю, четыре тротила заряд!

— Отсидит, сука, по полной!

— А это что ещё?

— Осторожно, ты смотри, б…, взорвётся!

— Это не взрывное устройство. Странная штуковина. Неси-ка к нашим в лабораторию, это по их части, пусть разбираются…

Его о чём-то спрашивали, злобно тыкая в бок, он мотал головой, отрицая.

«Не справился. Чёртова кошка, откуда она взялась?! Не будет перерождения. Это конец, позор… Это…» Он чувствовал отчаяние и нестерпимый стыд. Сознание стремительно уплывало, в глазах мутнело.

— Тут кошка была! Он об неё споткнулся! — убеждённо повторяла пассажирка с круглыми от ужаса глазами, но её заглушали другие возгласы и крики.

Джок вяло покачал головой, словно отвечая сам себе. Он точно помнил, что споткнулся не о кошку. Но почему, на ровном же месте, чёрт возьми?!

Последнее, что он увидел, когда его втаскивали в помещение и трясли, приводя в чувство, — осколки стеклянного шарика, самого обычного на вид, но с тонкими блестящими нитями внутри. И на крик «что это, падаль?!» он буркнул «зеркало» — чтобы отстали.

…Убравшись подальше от неожиданно возникшего людского столпотворения, Василиса сидела в подсобке, вздрагивая всем телом, и, чтобы успокоиться, вылизывала себя и Малыша, который спокойно спал в её отсутствие и теперь проснулся.

Васька ничего не понимала. Она снова вспомнила очень бледное, искажённое лицо человека-несущего-смерть и слова, пахнущие злобой, которые он выкрикнул ей вместо благодарности, потом — этот противный мышиный писк из его руки, какой-то шарик, упавший на асфальт… Неужели она ошиблась и тяжёлый запах смерти — это не Дар Малыша, а что-то другое? Трудно было понять этих людей. Человек почему-то злился, хотя смертью от него уже не пахло, когда забрали чемоданчик. Смутная обида шевельнулась в Василисе — и пропала. Почему-то казалось, что всё было сделано правильно. Малыш мурлыкнул под боком, засыпая. В закутке было темно и тихо. Следовало восстановить силы. Кошка закрыла глаза будто на минуту.…

Голоса людей вырвали её из забытья.

— …Да тут она, говорю, всегда сюда бегает. Помчалась сегодня мимо меня, как сумасшедшая! А ведь я ей молока сегодня налила…

Буфетчица с двумя другими девушками, чьи голоса были незнакомы, зашла в подсобку.

— А вот она, наша Василисушка, голубка, а ну, давай поднимайся, звёздочка наша!

— Мария Петровна, вы нам сейчас всё расскажете, — профессионально поставленным голосом проговорила одна из девушек.

Возле входа их ждала небольшая группа людей, в том числе пассажирка с маленькой девочкой.

— На руках-то она не очень любит… Но ты потерпи, лапулечка!

Её окружили и затормошили, потом она почти ослепла от вспышек и оглохла от них всех, заговоривших разом.


* * *

«Сегодня в аэропорту города была предотвращён террористический акт… Заряд мощностью 4,5 кг в тротиловом эквиваленте… За проявленную оперативность при задержании…»

На экране мелькали лица: полицейские чины, работники аэропорта, пассажиры, случайные свидетели.

Диктор продолжал вещать: «Рейс отменён и перенесён на следующий день…. Аэропорт возобновил работу в обычном порядке… Террорист-смертник действовал в одиночку… Им оказался некий Евгений С., гражданин России, 19… года рождения, временно не работающий… состоял на учёте в психиатрической больнице… Его дядя… Пациент даёт показания… Принудительное лечение…»

…За тысячи километров отсюда, в другой стране, худой чернобородый мужчина яростно щёлкнул пультом и, бормоча ругательства, швырнул его на диван. Экран монитора погас. Хотелось бросить пульт прямо в экран, но мужчина сдержался. Поджав губы, мрачно смотрел невидящим взглядом перед собой. Ему уже сообщили о сорванной операции, но просмотр новостей непосредственно с места событий взбесил окончательно. Было безумно жаль — не шизика, конечно, а «зеркало», уникальный прибор, последнюю разработку их лаборатории. Настоящий провал будет, если «зеркало» попадёт на ту сторону, в чужие руки. Мужчина скрипнул зубами. Несчастливый день сегодня, почему — один Аллах ведает…

…Полная, круглолицая женщина с добрым лицом, подкрашенная по случаю интервью, уже второй раз рассказывала всё, что она видела и слышала от других. Ей подсказывала пассажирка, а светловолосая девочка, очевидно её дочь, удивлённо округляла глаза, когда к ней подносили микрофон. Большая серая кошка, сидевшая у женщины на руках, с выражением усталости в умных зелёных глазах отворачивалась от вспышек фотографов, изредка нервно взмахивая хвостом.

Вначале Васька хотела вырваться и убежать, но передумала. Человека-смерти нигде не было. Люди вокруг радовались, говорили хорошие слова, некоторые порывались её погладить. Благодаря разговорчивой буфетчице окружающие уже познакомились с её биографией (местами приукрашенной). Девочка лет трёх-четырёх звонко заявляла, волнуясь, что её не слышат:

— А я видела коску, ма-ам, она безала вон туда! — и трогала пальчиками свисавший Васькин хвост.

Её мать рассеянно кивала, слушая вопросы журналистов, и смотрела на Василису странным взглядом, удивлённым и благодарным одновременно.

Многие смотрели так.

Это было утомительно и… приятно. Людей с микрофонами и вспышками фотоаппаратов она видела уже в своей жизни, когда в аэропорт приезжали какие-то важные люди, и знала, что скоро всё закончится. Осталось потерпеть совсем немного. Тем более — было ради чего.

Под стулом в углу, в стороне от суеты, никем не замечаемый сейчас, жадно лакал молоко из блюдца маленький чёрный котёнок.
19 Неудавшийся транзит
Любовь Казазьянц
(Посвящается Николаю Дроздову, ведущему программу «В мире животных».)

-Ну, что! Показывайте ваш хвалёный товар! – властно  воскликнул седоватый, подтянутый клиент.
Охранники сосредоточенно молча следовали за представительным пожилым господином.
Клерк торжественно начал хвалебную тираду:
-Наша фирма ещё с прошлого века успешно обслуживает самых достойных и богатых заказчиков со всего мира. Рекомендую вам на выбор четыре самых ярких и дорогостоящих модели. Сделано на совесть и с большим вкусом, изяществом, выглядит красиво и удобно! Вот модель "Классик" – из чёрного дерева с инкрустированными металлом ручками, на заказ можно выполнить любые украшения из металла – бронза, серебро. Внутри обивка – красный бархат, цвет можно поменять на ваш вкус. Сверху – добротно выполненная откидывающаяся крышка. Эта модель пользуется повышенным спросом. От заказчиков нет отбоя. Дорого и шикарно!
Пожилой человек неодобрительно покачал головой.
-А вот, посмотрите направо, модель "Безе" – выпускается из дуба, модель белого и серебристого цвета, внутри отделка соответствующего цвета, под обивкой мягкая прокладка. При желании заказчика можно заменить велюровой обшивкой с серебряной нитью. Эта свободная модель отличается большей шириной. Пользуется спросом для полных, тучных клиентов. Один высокопоставленный заказчик, которому очень понравилась эта модель, сказал: "Моя вещь, что хочу то и делаю! Хочу в длину лягу, хочу в ширину..."
Пожилой клиент вопросительно взглянул на клерка и с явным раздражением заметил:
-Вы что, простачком прикидываетесь? Или из меня хотите сделать идиота?  Посмотрите на меня, я похож на бегемота?
-Что вы, что вы... Я вовсе не хотел... даже в мыслях... Эту модель заказывали месяца два назад для жены нашего губернатора. Вы несомненно помните, она была внушительных размеров.
-Послушайте, прекратите нести околесицу! – с ещё большим раздражением в голосе произнёс заказчик. – Вы хотите сказать, что я похож на мадам Грендель?
-Ну что вы, я вовсе не имел в виду... – брови клерка приподнялись,  превратившись в прямой угол. Он подобострастно изогнулся в извинительной позе.
-Нет, этот вариант меня не устраивает.
-А вот модель "Барокко" из красного дерева, со всякими завитками и украшениями.
-Вы что, с ума сошли? Завитки и резьба – это явно женское.
-А вот самое лучшее наше изделие, оно пользуется большой популярностью в верхних эшелонах. Рекомендую, модель "Невада" с бронзовыми ангелами у изголовья. Статуэтки можно заказать любой величины из серебра, с позолоченными крыльями и даже из золота. В прошлом году именно эту модель выбрали для одного крупного мафиози. Статуэтки ангелов заказали из чистого золота. Выглядело так внушительно! Эта модель предназначена для политиков и звёзд.
-Угу! Что ж, этот вариант ближе к теме. Так что об этой модели, пожалуйста, поподробнее. Какая внутри обивка?
-Велюр, цвет по желанию заказчика.
-Замечательно! Я хотел бы ознакомиться с этой моделью поближе.
-Нет проблем! Прошу, пройдёмте, я вам всё продемонстрирую, - нараспев произнёс клерк, широко улыбаясь.
Клерк подошёл к возвышению.
-Вот, обратите внимание, на крышке сверху есть дверца для лица. Ну, вы понимаете для каких случаев... Вот так она открывается, - он щёлкнул затвором сбоку модели, и дверца отодвинулась, открывая внутреннее пространство.
-Можно потрогать, там мягко? – спросил седовласый заказчик, подойдя к изголовью модели.
-Конечно, пожалуйста, просуньте руку, - предложил клерк.
-Да, действительно, очень мягко.
-И уютно. А ещё модель можно электрифицировать, то есть провести подсветку вовнутрь, - добавил клерк.
-Да, это мне нравится. А вы можете продемонстрировать эту модель в действии?
-Конечно, для вас с особенным удовольствием! – радостно воскликнул клерк.
Он незамедлительно поднялся на постамент, торжественно открыл крышку гроба, демонстративно снял обувь, многозначительно улыбнулся, словно решил показать фокус и улёгся в гроб, закрыл крышку. Она с мягким щелчком автоматически захлопнулась. И вдруг, все услышали приглушённые крики клерка:
-Откройте! Мне не хватает воздуха! Спасите, помогите! Теперь я не выйду отсюда никогда, крышка захлопнулась! Спасите, помогите!...
Седовласый господин засуетился. Крикнул одному из охранников, срочно принести топорик из коридора, который они видели на пожарном стенде, в проёме.  Охранник тут же выполнил приказ. И пожилой заказчик принялся молотить по гробу острым топором. Открылась щель. Воздух начал поступать и клерк немного успокоился. Тут сбежались служащие похоронного бюро. Незамедлительно открыли ключом гроб. Испуганный клерк, белый как полотно вылез наружу, шумно вдыхая воздух. И начал благодарить заказчика за своевременное спасение.
Со временем за производственную травму элитное похоронное бюро выплатило пострадавшему клерку большие деньги за моральный ущерб. Оказалось, что у этого клерка была клаустрофо;бия - боязнь замкнутого пространства. Этот молодой чиновник передал седовласому высокопоставленному заказчику за спасение, в знак глубокой благодарности  денежное вознаграждение. Но несостоявшийся клиент посчитал за унижение брать у простого клерка деньги и отдал их в счёт возмещения убытка элитной похоронной фирме – за проломанный топором гроб. Сказав при передачи подарка: "Транспортному средству на тот свет не повредит денежный взнос! И вообще, пусть мой щедрый жест послужит авансом для безглазой гостьи с косой."
А клерк дожил до глубокой старости и часто рассказывал в виде анекдота о падарке для Смерти и о своём несостоявшемся скороспелом транзите на тот свет.
20 Алик
Любовь Казазьянц
Рассказ - быль
Посвящается певице Светлане Цапенко жительнице г. Арад.

В углу узкой комнаты, на обшарпанной деревянной кровати, расчёсывая длинные волосы, сидела седая женщина. Закрутив редкие волосы в узелок на затылке, она устало опустила руки и, зажмурившись, со стоном вздохнула. Потом, открыв старческие глаза, понуро взглянула на яркие утренние, солнечные лучи, падающие из полуоткрытого окна около кровати. Посмотрела вниз на свою поломанную ногу в гипсе и произнесла:
-Господи, когда уже снимут этот тяжёлый груз? Как я устала от жизни!
Женщина отхлебнула воды из стакана, стоящего на столе рядом с кроватью. Достала тоненькую красную папку из-под подушки. Погладила рукой большие каменья тёмно-зелёного нефрита – бусы, которые ей когда-то подарила на правительственном концерте сама госпожа Индира Ганди. Их она всю жизнь берегла как память. Снова перевела взгляд на папку и открыла её. Там лежали письма старшей сестры и старые черно-белые фотографии. Женщина принялась их разглядывать.
"Вот две мои сестры – Зоя и Люда, а это - семейная фотография – я – десятилетняя Света, две сестры – Зоя уже взрослая, с длинной косой, Люда – самая младшенькая, смешливая тогда девчушка, с маленькими тоненькими косичками и мама с папой. На фотографии радостные молодые родители. Тут ей на глаза попался краешек рванный потёртой, фотографии. Светлана потянула за него, вытащив самую облупившуюся фотографию, на которой, сгорбившись, сидела старая Анна Романовна в наглаженной косыночке, глаза её выражали доброту, любовь и преданность. Сзади на железной спинке старой кровати, гордо восседал, раскинув широкие крылья, и вытянув вперёд шею, огромный живой беркут. Он всем своим видом показывал готовность в любую минуту броситься на защиту этой слабой, хрупкой женщины. Его зоркие глаза сверкали, выражая небывалую подозрительность, а устрашающая поза говорила о преданности, моментальной готовности броситься в бой за свою хозяйку.
На Светлану нахлынули воспоминания: "Подумать только, в то тяжёлое голодное время мы были так счастливы! Как сейчас помню, начало 1946 года. В стране разруха, голод. Мы тогда жили в Харькове, новый район – Павлое поле в страшном глубоком подвале. Там в любое время суток было сыро и темно.
Наша мама отличалась сильным стойким характером, всегда сдержанная, работящая, спокойная женщина. Она никогда не кричала и не била своих детей. Живо помню её тяжёлую толстую косу. Я так любила смотреть, как она её заплетала по утрам. Анна Романовна в то время работала в питомнике, (она называла его ласково - "животник"). Питомник, где содержались подопытные кролики и крысы, находился в глубоком подвале. Это была вотчина биологического факультета Харьковского Университета. Мама выполняла роль смотрителя, а также развешивала всякого рода плакаты на стенах университета и в его бесконечных коридорах. В питомнике мама ухаживала за животными: кормила их в чётко установленное время, рекомендуемой пищей, взвешивала, убирала их клетки, помогала студентам в опытах.
Однажды мама сильно заболела. Как сейчас помню – лежала она укутанная на кровати и глухо кашляла. У неё был сухой плеврит. Ночью у неё поднялась высокая температура, а утром, она, еле шевеля пересохшими губами, попросила отца пойти на рынок и купить живую курицу: "Надо бы сварить бульон, из живой, свежей курицы он полезнее и в нём сохраняются лечебные свойства",– добавила она хриплым голосом.
Иван Андреевич Цапенко, мой отец, долго копошился, не любил он ходить на рынок, но потом всё-таки нехотя вышел на улицу и побрёл на рынок по холодному, морозному, снежному городу. Вернулся он не скоро. Вошёл весь в снегу. Под мышкой у него был небольшой свёрток, оттуда выглядывала птица. Папа положил свёрток на пол, оттуда показалась головка пегой птицы, через минуту из него выполз довольно крупный птенец. Он вначале замер, изучая обстановку, затем медленно, настороженно поворачивая головку, огляделся вокруг. Потом грустно взглянул на меня, нахохлился и, тихо чирикнув, уселся посреди комнаты.
Мама, увидев птенца, хрипло вскрикнула:
-Мужа, ты чего купил?
-Курицу, как ты просила, жена, - грубоватым голосом ответил он.
-Да ты шо, не видишь, это же не курица... Это же... беркут! – воскликнула она.
-Беркут, не беркут! Не морочь мне голову, вари живность, да и с концами, - басовито крякнул отец.
-Да ты что, не видишь, не курица это вовсе, - возразила мать, несколько приподнявшись на локте.
-А я те сказал – вари и точка. Я ему сам горло перережу, - с грозными нотками в голосе проворчал супруг.
-Ты чаго? С ума что ли или с голодухи?.. Не позволю эту гордую птицу на бульон пустить. Ты когда-нибудь видел этих гордых, свободных, парящих в высоте носителей свободы?
Отец молча покачал головой.
-А я видела. Как можно эдакую красоту, да и в бульон!? Не позволю, - сухо отрезала мама. И обратилась к птице:
-Алик. Мы будем тебя звать Алик. Иди ко мне, не бойся, - прошептала она ласково и протянула руку в сторону птенца.
Тот неожиданно поднялся, встал на лапки и осторожно вперевалочку подошёл ближе к маминой койке, мама снова подозвала птенца. Как ни странно, он подошёл к её руке. Она нежно погладила его по головке и сказала:
-Теперь это твой дом, Алик, будешь жить с нами. Не бойся, тебе ничего не угрожает.
С тех пор Алик жил в нашем доме. Он оказался на редкость сообразительной, умной птицей: понимал, что от него требуют. Мама его кормила дохлыми животными из питомника. А он ходил за ней по пятам, поначалу волоча крылья по полу, пока не научился летать. Спал Алик в углу, спрятав острый клюв и голову в крылья Каждое утро мама, собираясь на работу, будила его со словами: "Вставай Алик! Пора на работу. Пошли завтракать." Птица просыпалась, одним глазом оглядывала окрестность, встряхивалась, издавая писклявые звуки. А потом Алик выходил за мамой на улицу и шёл за нею следом. У них начинался рабочий день. Позавтракав падалью, что выносила из подвала Анна Романовна, Алик как верный пёс сидел у дверей глубокого подвала на улице Данильского, 5. Так он ожидал окончания маминой работы и вместе с ней возвращался пешим ходом домой в свой тёмный угол.
Беркут быстро рос. Скоро он окреп и превратился в необычайно красивую горделивую птицу. Соседи сторонились его, боялись очень. Нередко высказывали неприязненные упрёки и жалобы. Домашние его тоже побаивались. Однажды беркут чуть не выколол глаза соседу, который в порыве гнева замахал руками на маму. После этого случая, наш беркут научился летать. Он улетал далеко, а потом возвращался, часто по маминому зову. Стоило ей только выйти на улицу и громко позвать : "А-а-а-лик!" и тотчас, как по велению волшебной палочки в воздухе сначала издалека доносился шум сильных крыльев, потом высоко над головой возникал Алик, который радостно парил, кружась, и приземлялся с характерным свистом, садился прямо у ног мамы. Он приближался, издавая своеобразные свистящие звуки, мотал головой, словно приветствовал, здоровался со своей хозяйкой.
В один прекрасный день, в выходной, к нашему дому подкатила «Волга», из неё вышли двое мужчин в штатском, с огромной клеткой. Они расспрашивали соседей: "Где тут живёт женщина, у которой содержится дома живой беркут?" Соседи с неприязнью направили их к нам. Двое мужчин вошли в дом, представились. Оказалось, что это – работники Харьковского зоопарка. Они сказали, что поступило много жалоб на нашего Алика. Посоветовали не усугублять ситуацию и добровольно отдать птицу в зоопарк, иначе на маму заведут дело. Уговаривали, объясняли, что птице привольнее будет в большом вольере, нежели в подвале без света и свободы.
Мама попросила открыть клетку, подозвала беркута и, схватив его в охапку, затолкала птицу в клетку. Тюрьму захлопнули. Анна Романовна грустно попрощалась со своим крылатым любимцем, через решётку погладив птицу по холке. И долго смотрела вслед удаляющимся тюремщикам.
-Прощай, Алик. Там тебе будет лучше, - прошептала мама.
Прошёл месяц. Домашние заметили, что мама плохо ест, видно тоскует по своему питомцу. Вдруг, в выходной день рано утром, мама сказала мне:
-Одевайся, дочурка, пойдём навестить Алика."
В половине девятого мы купили билеты и вошли в главные ворота зоопарка. Дорожки были аккуратно выметены. Отовсюду слышались крики животных. Мы прошли мимо клеток с лисами, оленями, зебрами, миновали клетку с буйволом. Навстречу нам шёл дворник с метлой. Мама спросила его:
-Скажите, любезный, где у вас находятся орлы?
Тот взглянул на нас из-под густых седых бровей и ответил:
-Эвон, видите за поворотом вдалеке, на горке большой просторный вольер с сетчатым навесом. Вам туда.
Мама поблагодарила дворника, и мы медленно пошли в ту сторону. Мама устала идти, остановилась, переводя дух. Потом огляделась, и набрав побольше воздуха в лёгкие, протяжно позвала во весь голос:
-А-а-а-а-лик!
Наступила тишина. Она позвала ещё раз. И вдруг над головой послышался знакомый шелест крыльев и характерный свист. Мы увидели парящего в вышине Алика. Какова была радость мамы, увидевшей своего любимца! Беркут приземлился, приблизился к нам. Мама погладила его и прослезилась:
-Бедная моя птичка! Тебя здесь не кормят! Ну, рассказывай, как ты тут поживаешь без нас?
Беркут встрепенулся. Вытянул вперёд гордую шею и заклокотал, словно рассказывал о своём житье бытье своей хозяйке.
Мы не заметили, как вокруг собралась целая толпа зевак. Кто-то даже маме сунул в руку деньги, поблагодарив за такое необыкновенное цирковое зрелище."

Утирая слёзы от нахлынувших воспоминаний, Светлана долго смотрела на фотографию мамы, зорко охраняемую гордой, сильной, свободолюбивой птицей.
21 Ведьмин круг
Ольга Сквирская Дудукина
О том, что родной город называется Северском, Саша узнал только после перестройки: до этого считалось, что имя города Пятый Почтовый.

Несмотря на пресловутую "секретность", все кругом знают, что на Почтовом располагается ядерное производство, и каждый второй в нем работает. Но при этом совершенно непонятно, почему каждый первый в этом мифологическом городе профессиональный рыбак, охотник, грибник и ягодник. Какая тут связь с плутонием? Тем не менее так сложилось исторически.
Поэтому очутившись на малой "закрытой" родине, мы с мужем и со свекровью тут же сообща увлеченно засобирались в лес, тем более что мама пообещала показать "блудному сыну" заветные грибные места.

Охота пуще неволи: встать ни свет ни заря - в половине четвертого, на автобусе доехать до деревни Самуськи, там пересесть на другой автобус до деревни Орловка, около шести километров пройти по дороге параллельно нефтепроводу, - и заходи в тайгу, вот оно, Грибное место с большой буквы.

Несмотря на глубокий сентябрь, грибы не исчезли. Напротив, лето выдалось на редкость засушливое, и грибы только-только пошли, да еще какие!
Представьте себе огромный белый гриб в иллюстрации к русской народной сказке: коричневая шляпка размером с человечью голову и мощная толстенная ножка! Белый гриб как он есть, прямо из фольклора. Есть свой плюс в осенней прохладе: мушки, которые обычно откладывают яички, из которых вылупляются грибные червячки, давно потеряли активность, поэтому грибы на удивление не червивые, девственно чистые на срезе.
Грибники тоже потеряли активность: деревенские давно себе набрали, а городским по будням ездить далеко, да и некогда, - вот боровики и успевают вымахать до былинного уровня. Особенно в черничниках, в низинках - там более влажно, и кустики маскируют.
На сосновых гривах, поросших голубым или зеленым мхом, нужно искать маленькие, крепенькие, хорошенькие - на маринование или на продажу. Эти детки, как с картинки, особенно ценятся. Но об эту пору даже на гривах попадаются крупные, мощные - стоит такой богатырь себе на возвышении, как фонарь: вот что значит по лесу никто не шарился с пару дней. Чем крупнее гриб - тем большее эмоций.

Я из тех, кто говорить и собирать грибы учился одновременно, поскольку детство мое прошло на Дальнем Востоке, в деревне Тахтамыгда - глуше не бывает. Тайга начиналась прямо за околицей. Грибы росли практически те же, что и здесь, в Сибири: вот только маслята были покоричневее да посопливее, подберезовики покраснее шляпками, да трава позеленее.
Поэтому я любым грибам душевно рада.
Саша - нет. Саша - грибной сноб, развращенный северским образом жизни. Для него гриб - это белый. Остальные - так, "попердушки".

                               ***

У этого не очень приличного слова есть собственная семейная история.
Когда я переехала в Новосибирск, мне не раз доводилось слышать о неких популярных грибах под названием "коровники", якобы невероятно вкусных. Но одно время санэпидстанция запрещала их продавать на базаре, кажется, из-за того, что они слишком сильно подвержены радиоактивному загрязнению.
- Подхожу к прилавку, - рассказывает местная подруга, - спрашиваю шепотом: коровники есть? - "Вам сколько?" - отвечает тетенька беззвучно. - "Килограмм..."
Я долго находилась под впечатлением таинственной истории подпольного приобретения грибов, пока не увидела своими глазами эти запретные коровники. В общем, пластинчатые грязно-бурые блинчики, действительно напоминающие "коровьи лепешки" по цвету и форме... Такие в Томске растут на клумбах, их обзывают "попердушками", и никто не собирает.
                                                                                       
                             ***

- Ау! - кричит мне Саша. - Я моховик нашел, если хочешь - бери себе.

Для кого и моховик - та же "попердушка". А мне они нравятся - крепенькие, желтенькие. Но у Саши цель - набрать три корзины белых, поэтому он нипочем не нагнется даже за моховиком, не говоря уж о масленке. Не то чтобы муж против маслят, но зачем, дескать, портить вид в корзине?
- Тогда надо было специально ехать за маслятами - это совсем другой лес, - объясняет он, и эта его логика мне непонятна.
- Когда я вечером пожарю их с молодой картошечкой, будешь уплетать за обе щеки! - возражаю я.
И ведь будет. Но теперь даже не нагнется - из суеверия: чтобы не спугнуть Большой Белый...

Действительно, в этом деле много мистики. То ли лесные духи ценят Сашину грибную верность боровикам, то ли срабатывает принцип визуализации, но он то и дело наклоняется за очередным белым, тщательно очищает его от земли и любовно укладывает в большую ивовую корзину.
А в моей болтаются три сыроежки, две синявки, рыжик и семейка переросших опят, раскрошившихся сразу же после помещения в плетенку...
- Нет, ну опят-то зачем набрала?! - возмущается Саша.
- Вкусный гриб - хоть жарь, хоть игру крути, - оправдываюсь я.
- Тогда надо было ехать за опятами!! Но вообще - что это за гриб такой, которого с одного пня можно нарезать целое ведро!? - приводит Саша странный довод в качестве очевидного видового порока. - Как поганки какие!

Иногда даже мне улыбается настоящее грибное счастье: бреду себе меж кедров, куда придется, как вдруг... Огромная шляпка непередаваемого замечательно-коричневого цвета, с одного края матовая, с другой - глянцевая... Хоть картину пиши.
На крик подбегает Саша, оттесняет меня, самолично срезает гриб и сует в свою корзину:
- А чего тебе лишнюю тяжесть таскать. Молодец - можешь ведь, когда захочешь! Ну-ка проверь во-он  ту гривку!
Мне становится скучно прочесывать лес. У меня другой принцип поиска, и он формулируется примерно так: если бы я были грибом, где бы я захотела вырасти?
Ничего не найдя на его гривке, я чувствую себя завалившей задание. Переключаюсь на маслята, которые вылезли вдоль дороги после ночного дождичка. Все переростки оказываются безнадежно червивыми, зато светлые скользкие пуговки - в самый раз.

Время от времени в лесу заливисто раздается трель спортивного свистка - аналог "ау". Это свекровь. Чтобы не напрягать горло, она прибегает к помощи технического средства. Мы с Сашей бежим к ней с разных сторон.
- Вот смотрите, как надо, - учит она. - Грибы растут не абы как, а ведьмиными кругами... Его надо вычислить...
Тут я замечаю под ногами огромный боровик, очищенный снизу, и благоговейно подбираю его.
- Положи на место! - строго командует свекровь, и я послушно бросаю гриб обратно на серебристый мох.
- Вот на этом месте я нашла первый гриб, - поясняет Сашина мама. - Вокруг него я стала ходить кругами на расстоянии пять-семь метров и...
- Вот следующий! - Саша указывает на следующий срезанный грибок - тот оказывается помельче.
- Вот именно. Теперь надо походить вокруг этого гриба на том же расстоянии и...
- Ух ты! - Саша бросается к очередному срезанному грибочку. - Все работает!
- Конечно, работает, - обижается свекровь. -  Понятно теперь, в какую сторону заворачивается ведьмин круг?
Мы хором переходим по "ведьминому кругу" на следующую точку, а там вместо гриба - двухдневный срез.
- Вот видите? Он таки здесь был. Втыкаем палочку и ищем дальше. О! Видите?
Мы натыкаемся на следующий красавчик-белый, зато после вместо очередного звена - просто палочка.
- Здесь был переросток, уже сгнил, - объясняет мама.
- Это что ж получается - целых семь звеньев! - восхищается Саша. - И какой большой круг - метров двадцать в диаметре!
Свекровь снова проходит по "ведьминому кругу", на этот раз подбирая в корзину свои срезанные грибы.
- Вот как надо искать. А народ гуляет себе по тайге, как по парку, и пропускает.

С этого момента Сашей овладела навязчивая идея - выявить очередной "ведьмин круг". Казалось, он потерял интерес к грибам как к таковым. Без конца нарезал круги, что-то отмерял, приседал, расставлял палочки, издалека производя довольно странное впечатление.
- Он должен, должен быть здесь, - повторял он, кружась на одном месте.
- Ну так что же ты топчешься по нему?! - я тычу в едва проявившую крохотную шляпку, не успевшую еще закоричневеть, на которую он только что почти наступил.
- Ура! Умница! - Саша набрасывается на меня с поцелуями, затем осторожно выкапывает свой грибок и тут же командует: - Проверь вон там! На расстоянии пять-семь метров должен быть гриб.
- Срез, - указываю я.
- Ура! - Саша в восторге. - Работает как таблица Менделеева! Ставь палочку! Ищем следующее звено!
Я натыкаюсь на крепкую красно-коричневую шляпку.
- Вот! - торжествует Саша. - Именно тут он и должен был расти! Я знал! Я знал!
Я срезаю гриб - тонкая белая ножка в черных крапинках, как березовая кора...
- Подберезовик, - разочарованно протянул Саша. - Тьфу!
- Чего ты - породистый гриб, смотри, какой хороший, - протягиваю я руку с красным, таким позитивным грибочком.
- Ну да, ну да, - рассеянно поддакивает Саша, нашаривая следующее ведьмино звено.
Я приседаю, Саша с надеждой кидается наперерез... Моховичок!
- Ты с ума сошла, - ворчит муж.

Мы проверили принцип "ведьминого круга" в бору, в черничнике, перешагивая через гадюк, и даже в горелом лесу, отыскивая грибы под черным валежником.
В этом году сильно горела тайга, и дело дошло до того, что специальные кордоны на дорогах преграждали путь машинам, не пуская в лес, за нарушение взимая штрафы по пять тысяч рублей.
Много таежной живности нынче пострадало, будучи согнано с мест обитания, особенно медведи. Растерявшиеся звери забредали в деревни и даже нападали на людей, чего они обычно не делают. Несколько раз в лесу я натыкалась на сосны с содранной корой, аккуратно разложенной под стволом. Хорошо, что я тогда еще не знала, что это медведь почесал когти, обычное дело...

Смех смехом, но к вечернему автобусу мы действительно вышли с тремя полными корзинами боровиков, по-пижонски, тщательно, как на продажу, уложенных Сашей. В другой руке я застенчиво несла большой пакет с "попердушками", стараясь, чтобы он как можно реже попадался Саше на глаза.
22 Цикл рассказов Судьба. Рассказ 1 Удача
Алекс Тёмных
Стоял душный июльский вечер, даже птицы не летали, скрывшись от жары в тени. Разморенное отъевшееся солнце медленно уползало за горизонт, оставляю розово-алые лужи на безоблачном небосводе.

На балконе двенадцатого этажа жилого здания стояли и разговаривали три фигуры в длинных просторных светлых одеяниях. Они были похожи, как родственники: стройные тела и лица, небесно-голубые глаза и светлые волосы. Внешне они выглядели очень молодо, не старше восемнадцати лет. Черты их лиц и голоса одновременно были и женскими, и мужскими.

- Ну что убедился, Сорс? Я же тебе говорил, стойкий очень мой Светослав. А ты не верил, - ярко улыбаясь, произнёс красивым мелодичным голосом молодой человек в белом одеянии. Подул легкий летний ветерок, разметавший его распущенные длинные светло-русые волосы, вынуждая молодого человека собрать их в высокий конский хвост.

- Да, удивительный же экземпляр тебе попался, Фатум. Ты ведь уже десятый путь ему закрыл. Мой, вон, с первого же закрытого пути сдался, расклеился совсем, под машину хотел кинуться. Пришлось сразу путь его предназначения открыть, - с нотками досады сказал в ответ Сорс, и, видя протянутую руку Фатума, нехотя достал из кармана ослепительно-белого одеяния  небольшой золотистый ключик. Он несколько раз сжал и разжал кулак с ним, глубоко вздохнул и нехотя положил ключ в ладонь Фатума, а затем растворился в воздухе.

Фатум, довольно ухмыляясь, любовался ключиком.

- А что это за ключ? – задал вопрос, молодой человек в одеянии молочного цвета с короткой стрижкой светло-серых волос.

-  Я, конечно, понимаю ты ещё студент и пока на стажировке, но ты должен его знать, Форс! Присмотрись, как следует, - передав ключ, произнес Фатум.

Форс внимательно стал разглядывать ключик, судорожно вспоминая, что он читал о ключах судьбы. В голове всплыл  певучий голос профессора Мойры вещающий: «…чёрные ключи – закрывают выбранный человеком путь, и чем темнее ключ, тем болезненнее тупик; белые ключи – открывают путь-предназначение человека; серые ключи – ставят препятствие на пути, чем темнее ключ, тем сильнее препятствие; серебристые ключи – открывают пересечения с путями других людей; золотой ключ – открывает удачу на пути человека…»

- Этот ключ открывает удачу, - отрапортовал радостно студент.

- Видишь бриллиантик? – спросил Фатум, указывая на блестящий всеми гранями камень в голове ключа.

Форс утвердительно кивнул и вернул ключ.

- Так вот, студент, этот ключ открывает не просто удачу, а крупную удачу. Редкая вещица! И теперь моя, - улыбаясь широко, во все тридцать два зуба, произнес  Фатум, затем поцеловал ключик и спрятал его в карман.

- А зачем вы так мучаете этого человека? Закрываете ему уже десятый путь?  Почему не открыть ему путь его предназначения? – стеснительно пробормотал Форс, украдкой рассматривая через балконную дверь сидящего в кресле мужчину. Он был средних лет, одет в полосатый серо-коричневый махровый халат. Глубокие черные круги от недосыпа залегли под воспаленными светло-карими золотистыми глазами мужчины. Средней длины тёмно-русые волосы торчали в разные стороны. Человек сосредоточенно изучал ноты, которые держал в руках.

- Да не бойся ты! Сколько раз тебе говорить, студент, что человеческий мозг игнорирует нас. Знакомься, мой  семьсот семьдесят седьмой человек. Зовут его - Светослав Владимирович.

И я его не мучаю, Форс. Просто он с детства был одарен музыкально: с семи лет сочинял музыкальные произведения. Светослав сразу шёл по  пути предназначения. Мне понадобилось пять темно-серых ключей, чтобы он свернул с этого пути. Их семья дважды переезжали, его недолюбливал преподаватель по фортепиано, над ним издевались одноклассники, - но это его не останавливало. Мой семьсот семьдесят седьмой шёл напролом чётко по-своему пути. И только, когда сгорело его фортепиано, вместе с квартирой,  он свернул с этого пути. И…

- Но зачем Вы это сделали? – перебив, спросил недоумённо студент.

- Как зачем? Чтобы он ценил то, чего достиг. С умом бы использовал талант. Чтобы создание музыки стало смыслом его жизни, его истинным предназначением, которым бы он наслаждался. Ведь, если бы Светослав сразу всё получил, не проходил бы через препятствия, не пробовал бы себя в других отраслях, стал бы он великим?

Я тебе отвечу – нет. У людей так принято – не ценить, то, что дается без усилий, легко. Эту истину я хорошо усвоил за свою тысячу лет.

На семью свалилось бы невиданное богатство. Мальчик бы жил в роскоши и очень скоро забросил бы свой талант. А потом бы спился или умер в наркопритоне, вспоминая о былой славе и величии. Уж поверь мне, я это видел не раз.

Эх, молодежь! Хорошо вы живете сейчас! Вам после окончания учёбы набор самых ходовых ключей дают. А когда я окончил обучение, нам давали лишь пару серых ключей, остальные надо было заработать. За десять твоих людей окончивших жизнь, выполнив своё предназначение – можно было один самый ходовой ключ на выбор получить. Впрочем, как и сейчас.

Никто просто так ключи не раздавал, после обучения. Забавные были времена.
Помню, был у меня человечек, она только в восемьдесят пять лет встала на путь предназначения, художницей стала. Правда через пять лет умерла, так и не добившись признания при жизни. Зато правнуки её сейчас активно пожимают плоды таланта прабабки: выставки устраивают, картины продают, сайт создали, книгу выпустили. Так что известной она стала… правда только сейчас, спустя сорок лет после смерти.

Береги свои ключи, студент! Не расходуй зря! Не то умрёт человек, доверенный тебе, так и не исполнив своего предназначения.

А хуже этого для нас нет ничего. Частичка нас умирает вместе с таким человеком. Оглянуться не успеешь, и тебя не станет, сгинешь в забытье.

Вон Сорс, до сих пор оправиться не может, уже столько лет прошло. А он до сих пор боится, что его человек умрёт не найдя своего пути-предназначения. Не учёл, друг наш, что люди по полу отличаются, что женщина - человек более эмоциональный и импульсивный. Повесилась у него одна, более ста лет назад, когда он серым ключём воспользовался, с парнем она поругалась.

Вот мой Светослав – закрыл я ему первый путь: ушла от него его первая любовь к его другу и ещё столько гадостей наговорила ему. Дак он, полгода пытался её вернуть, безуспешно конечно, но забавно было. Я от души посмеялся. Но знаешь, он не отчаялся даже потом, - стал карьеру делать. Упёртый мне человек достался.

- Но десять путей?

- Ну, это да, признаю, слегка увлёкся. Но знаешь, он сам виноват, -  много я на него ключей потратил в начале, чтобы он свернул с пути своего предназначения, закрывать то этот путь нельзя. Так что надо было вернуть всё потраченное. Да и он напористый и сильный духом.  Столько пари я благодаря нему выиграл. Забавно было смотреть, как он бьётся головой в уже закрытый путь, - давя смешки, сообщил Фатум.

- Вернуть их? Вы ставки делали на него?

- Ну да, а что здесь такого? 

Студент окинул недобрым взглядом наставника, и осуждающе скривил лицо, будто перед ним стояло чудовище, от которого дурно пахло.

За что получил подзатыльник от Фатума, который затем произнес:

- Хватит корчить рожу, студент! Учись лучше как сделать так, чтобы человек сам свой путь нашёл. Не то будешь как Сорс – всем открывать их путь-предназначение, тратить ключи. Вот мой – Светослав Владимирович, после десятого тупика сам вернулся на путь своего предназначения: трое суток не спал, музыкальный шедевр написал. Хотя Сорс был уверен, что он у меня сдастся, руки на себя наложит, в этот раз.

- И сколько лет человеку потребовалось, после вашего разворота, чтобы обратно на путь своего предназначения встать, пробуя себя в другом и натыкаясь на стены?

- Двадцать пять, - нехотя ответил Фатум.

Форс в ответ лишь неодобрительно хмыкнул и закатил глаза. За что получил ещё один подзатыльник.

- Ах, молодёжь. Зато завтра Светослава ждёт крупная удача… - лукаво улыбаясь, ответил наставник, похлопывая по карману.

На город опускалась ночь, подарившая немного прохлады. Худой месяц быстро поднимался в тёмное небо. Первые звёзды стеснительно засияли в черноте.
Две фигуры в светлых одеяниях растворились в воздухе.


Светослав Владимирович не заметил, как уснул в кресле. Проснулся он уже во второй половине следующего дня. Сегодня возвращались из отпуска его жена - Анфиса  с их дочкой – Светланой. Задача мужчины была простой: встретить их вечером в аэропорту.

Он встал, приготовил себе наспех завтрак в виде горячего чёрного кофе и пары бутербродов, про себя обдумывая как бы помягче сообщить Анфисе, что его в очередной раз уволили.

И в этот раз Светославу было по-настоящему обидно, ведь уволили его без причины, - просто оказался не в то время не в том месте.

И дёрнул его чёрт  задержаться на работе именно в тот день, когда пьяный директор – Борис Николаевич привалил в офис развлечься с юной любовницей. И почему именно в офис? Жена у директора – Ольга Витальевна - была в служебной командировке, почему домой любовницу не повёл?  Мужчина знал Ольгу Витальевну, она была его непосредственным руководителем. Язвительная высокомерная и крайне подозрительная женщина. Так что, не удивительно наверно, что Борька решил завалить любовницу на удобном диване в своём кабинете, - в квартире наверняка камеры установлены. Но вот решение директора его уволить, мужчина не понимал.

Подозрительность видимо была их семейной чертой, и Борис Николаевич испугался, что Светослав проболтается своей начальнице. И несмотря на все заверения сотрудника, поставил ультиматум: либо Светослав сам уходит и получает хорошие рекомендации, либо директор сам найдет за что его уволить и будут отвратительные отзывы о нём.

И вот как это объяснить Анфисе? Светослав не знал.

Он запихал в портфель ноты своего музыкального творения, на всякий случай, надеясь пройтись по ним свежим взглядом и на свежую голову оценить, что вышло.
Когда-то в детстве ему пророчили славу, называли музыкальным вундеркиндом. Светослав с семи лет сам сочинял музыкальные произведения для фортепиано. А затем, как-то всё пошло кувырком.

Да и можно ли в наше время заработать на музыке, на таланте? Это казалось очень сомнительным в век интернета, СМИ, доступности музыки всех мастей и на любой вкус. Нет, он иногда создавал – черкал два-три листа нот. Но в этот раз Светослав превзошёл себя – это было большое музыкальное творение.

В итоге из-за пробок мужчина опоздал. Жена с дочкой стояли в легких платьицах в тени аэропорта сердитые и недовольные.

Светослав вздохнул, на автомате взял портфель и направился к ним, натянув измученную улыбку. Подошёл, жена сдержанно поцеловала его в щечку и молча пошла к машине, дочка последовала её примеру, полностью подражая матери - чмокнула папу в щечку, правда пробубнила:

- Ну и безответственные же мужики нынче пошли,  - и такой же размашистой походкой пошла вслед за Анфисой.

Светослав остался наедине с двумя чемоданами и большой сумкой.

Он открыл двери машины и убрал ключи во внутренний карман.

Мужчина водрузил сумку себе на плечо. У большого чемодана были сломаны колесики, поэтому он поместил его под мышку, а второй рукой стал катить небольшой чемоданчик дочери. И всё шло неплохо первые десять метров, а потом чемодан выскользнул из-под мышки, с грохотом упав на красно-синюю уличную плитку. И когда Светослав наклонился посмотреть, не сломался ли этот чертов сундук, с его плеча спал портфель, который от удара  раскрылся и выплюнул из себя всё содержимое.

«Да, день явно не задался», - мелькнуло в голове у мужчины. Он снял сумку и начал убирать содержимое обратно в портфель, но не успел, - подул ветер, унеся пару листков нот с его новым творением. Светослав готов был уже завыть от негодования и несправедливости жизни. Ноты поймал пожилой мужчина, который стал их внимательно разглядывать.

Светослав подошёл к нему, учтиво кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание, и когда мужчина поднял на него свой взгляд поверх очков, произнёс:

- Спасибо, что поймали, - и протянул руку к нотам.

- Это Ваше?  - поинтересовался мужчина в ответ, крепко держа ноты.

- Да, это моё. А теперь отдайте мне их, пожалуйста.

- Вы сами это написали? – не унимался незнакомец.

- Да! – уже раздраженно ответил Светослав, пытаясь вырвать ноты.

- Ничего подобного давно не встречал. А можно ознакомиться с данным музыкальным произведением полностью? И да, простите мне мои манеры, я – Харитон Севастьянович - музыкальный критик, - произнес  мужчина и отдал ноты.

- Светослав Викторович – временно безработный, - пробубнил в ответ Светослав, про себя подумав: «Зачем сказал, что я безработный?», - Ознакомиться?  - посмотрел в сторону машины, в которой уже сидели жена с дочкой, а затем добавил слегка растерянно: - Ну… ааа...  да, можете.

Харитон Севастьянович внимательно изучал ноты, его лицо было серьезно и невозмутимо. А Светослав чувствовал себя словно на первом свидании – он нервничал: руки потели, сердце бешено колотилось, слегка мутило и хотелось в туалет.

- Это великолепно, друг мой. Это лучшее из того, что мне попадалось за последние десять лет. И скажу вам честно, удача сегодня на вашей стороне. Видите ли, я приехал в этот город, чтобы выбрать трёх человек для участия в первом телешоу композиторов «Сердце музыки». Поздравляю – вы – Светослав Викторович - приняты, - по-доброму улыбаясь и протягивая руку, произнес критик.

Светослав не мог поверить и что-либо сказать, в ответ лишь пожал протянутую руку.


- Вот студент, так работает этот ключик. Всё будет хорошо у моего человека, он твёрдо стоит на пути своего предназначения. Вот увидишь, студент, и года не пройдёт, как его имя будет греметь по миру. Давай пари? Если ты – проиграешь, то передашь мне серебристый ключ, если я – то отдам тебе два чёрных ключа, -  произнес мелодично Фатум, на лице которого красовалась хитрая улыбка, а глаза горели азартом.

Форс оторвался от записывания чего-то в блокнот, и ответил хмыкнув:

- С вами лучше не спорить, наставник. Это я уже уяснил.

- Неинтересно с тобой, студент. Скучно. Надо Сорса найти, ему пари предложить.

- Попробуйте, - давя смешок, произнес Форс, любуясь небом.

Закат выплеснул свои краски на небесное полотно, окрасив его в золотисто-сиреневые тона. Огромный жёлтый диск солнца нехотя закатывался за горизонт. Над землей низко закружили ласточки, учуявшие живительную прохладу дождя. Пространство заполнилось их многоголосым птичьим гомоном.

Очертание двух фигур растаяли в вечернем воздухе.
23День за днём 20 Познер и Силуанов
Таня Белова
15.07.18 Владимир Познер встречался с первым заместителем председателя правительства — министром финансов РФ Антоном Силуановым. В конце встречи Силуанов сказал, что ни копейки сэкономленных денег он не украдёт, все деньги пойдут на увеличение пенсий!

Есть ли в России добрые люди?

Вот я, считаю себя не очень добрым человеком: и побирающимся музыкантам не всегда подаю, и нищим - почти никогда, разве что деткам больным по телефону перечисляю и то не каждую передачу. Но вот даже я, супер скупая, готова пожертвовать своим повышением пенсии для того, чтобы не обворовать какого-нибудь старика или старуху. Не нужно мне чужого!!! Не нужно!!!

Как объяснить министру финансов, что не этично наделять кого-то за чужой счёт. Ну, как ему объяснить?

Поводом для поднятия называют повысившийся средний срок жизни. В 1932 году он был 43 года, но повысился он только за счёт сокращения детской смертности. Зато рак и инфаркты разгулялись вдоволь, да и дороги крадут у страны немало жизней…
Хочется напомнить министру, что работающие пенсионеры тоже платят налоги в пенсионный фонд т.е. сами себя содержат. И работают они от нужды до последнего! Просто кому-то выпадает прожить 50 лет, кому-то 80. Но их-то совсем мизер…

Чем провинилась женщина, которая обрекается на 8 лет каторги? Она теперь преступница? Чем можно оправдать то, что не дополучит она 10000руб (средняя пенсия у нас в Крыму) х 12мес х 8лет = 960000 руб. Почти миллион(!), чтобы какой-то депутат или президент смог получить на тысячу рублей больше в следующем году.
Более циничного воровства я не видела…

Я понимаю, что правители идут самым простым путём. Обижать беззащитных - проще всего! Люди не имеют права даже выйти с плакатом на площадь. Недавно старика, на попечении которого несколько сирот оштрафовали на 5 тысяч за то, что указал Собянину на его явные грехи… Не строит он квартир сиротам, а кладёт и перекладывает на тротуарах плитку с зимней на летнюю и наоборот…
Наказали нищего человека и его деток за то, что они попытались отстоять свои законные права…

Познер спросил: «Что будет с людьми, которые будут уволены перед пенсией?» - и Силуанов ответил, что для них будут созданы программы по переобучению. Снова программы…, под которые можно будет урвать денежек у государства.
 А нельзя так, чтобы люди просто работали, как работают, и тогда никаких программ не нужно будет? Сколько рабочих рук не будет выведено из хозяйства ради этих программ! Сколько всего выращено и построено будет! Если всех дармоедов из кабинетов в цеха отправить. Даже понижать возраст нужно будет от переизбытка всего.

Силуанов говорит, что повышение возраста необходимо из-за того, что денег на пенсии нет. Просто нет даже на минимальные, откуда тогда возьмутся деньги на повышение? А нельзя увеличить возраст так, чтобы просто хватило на пенсию, а не на её повышение?

Он очень надеется, что депутаты подпишут этот проект. А ведь депутаты – подпишут! Крымские – уже отчитались!
Во-первых: все они не представители народа, который должны защищать, а ставленники властей.
Во-вторых: ни они, ни их дети, ни их внуки не нуждаются в пенсиях, ибо живут и будут жить на прибыль от своих предприятий и проценты от ценных бумаг. Пенсия – не соизмерима с их доходом. Хотя и она у них будет в месяц такой, какую не получит никто из простых смертных за всю свою оставшуюся пенсионную жизнь…

Вот так: государство сдирает с народа деньги на содержание депутатов, чтобы эти депутаты угнетали народ в угоду властям.

Т.е. депутаты переродились в паразитов, зажирающих своих кормильцев. Но т.к. кормильцев много и с депутатами они непосредственно не соприкасаются – смерти их не ассоциируются с деятельностью депутатов. А ведь должны!!! Люди-то должны мозг свой включать хоть когда-то. Хотя бы в такие периоды, когда наступает угроза для их жизни.

Я уже писала и здесь на сайте, и в Горсовет, откуда получила ответ на двух листах, и всё равно повторюсь: сколько бы ни жил человек, биологические часы у всех идут одинаково. Климакс в 45, несущий гормональные сбои с их приливами, бросаниями в жар до обморочного состояния, в 50 замедление метаболизма с ожирением, одышкой, поднятием давления, снижением памяти и остроты зрения, старческим диабетом,  утерей эластичности сосудов, приводящей к тромбофлебитам, инфарктам и инсультам.

Государство рискует ввергнуть свой народ в вечную борьбу с маразмом работников, оплатой вечных больничных и судебных исков в связи с профессиональными ошибками стариков. И главное – займётся строительством бирж, утроит штат их чиновников и на сэкономленные деньги от повышения пенсионного возраста – будет платить пособия безработным. Шило на мыло… Как всегда.

Сколько жизней было загублено ради того, чтобы выбороть народу эти права. Сколько крови пролито! И теперь всё завоёванное отдавать вот так, не моргнув глазом… В угоду министру финансов, которого простая домохозяйка без труда ловит на лжи.

Силуанов говорит, что в следующем году инфляция вырастит до 4 – 4,5%, но продукты и медикаменты останутся на прежнем уровне. Потому, что с них, как особо важных,  взимается всего 10% налогов. А вот не выросла ещё инфляция, а медикаменты уже подорожали. И не на 2%, а на 10-20%. И эти 10% налогов нас не спасли… Как не спасут и все правительственные посулы.

Не верю я им ни на грош.
24 История среднего городка
Анна Кул
      Если город небольшой, то новое строительство там, скорее всего, не ведётся вовсе. В средних по размеру поселениях изредка возводятся жилые дома, магазины; бывает даже, что и торговые центры. И только руководство больших городов и столиц может себе позволить украсить улицы и обрадовать жителей новыми театрами, музеями, а то ещё и концертными залами. Наш городок относится к категории «средних», особых достопримечательностей в нём нет, а всё так, как везде: несколько школ, три техникума и один ВУЗ, понятное дело, что магазинов больше, чем всех учебных да ещё медицинских учреждений вместе взятых. Но одна необычная достопримечательность в нём всё же имеется: магазин по имени «Людмила». Это заведение было построено давно, говорят, что лет двести, а то и триста тому назад. И магазин знаменит тем, что, взяв его в аренду или даже выкупив данное помещение, новый хозяин этой торговой точки через пару месяцев разорялся. Увидев на дверях магазина очередную надпись «Помещение сдаётся в аренду», прохожие на ходу удивлялись:
      – Заколдованное место какое-то! Снести его надо.
      – Ну, зачем же сносить, всё же городская знаменитость.
      – Название ему хотя бы поменяли, может быть, с новым именем и судьба у магазина изменилась бы.
      Название «Людмила», и в самом деле, было ещё одной странностью этого помещения. Его когда-то выложили в виде барельефа на фасаде здания. И каждый новый хозяин пытался название закрасить, заделать, завесить другим именем по своему усмотрению. Но новая надпись обсыпалась, обваливалась, отрывалась, обнажая упорное слово «Людмила». Существовали в разные времена разные версии, откуда взялось такое название, но в итоге горожанам больше всего понравилась печальная история о том, что так звали девушку, некогда отвергшую мастера-отделочника, и он, сильно страдая, увековечил её имя. И настолько печально и от всего сердца у него это получилось, что надпись «Людмила» стала почти самостоятельным явлением в городе.
      А внутри магазина заканчивалось очередное оформление нового торгового зала. Сотрудники, занятые этой работой, буквально валились с ног:
      – Зря мы сюда въехали, – присев на край витрины, тяжело вздохнула молодая продавщица, – вчера ведь уже всё готово было, а сегодня с утра что случилось-то? Почему такой беспорядок? И никто ничего не знает.
      Торговый зал, почти готовый к открытию вчера, сегодня находился в непрезентабельном виде: где-то валялись рассыпанные крупы, пропали многие ценники, а стекло самой большой витрины вдруг оказалось с огромной продольной трещиной. Уборщица сбилась с ног, пытаясь навести порядок, совсем юная заведующая секции тихонько плакала в стороне, директор на кого-то громко кричал по телефону. И за всем этим шумом никто не слышал тихого ворчания, которое раздавалось то в одном, то в другом конце зала:
      – Магазин им опять подавай! Да сколько же есть можно?! А про душу, душу-то почему никто не думает?
      Это ворчало местное привидение. А имя у привидения было – Людмила.

*

      Милочка стала привидением в далёком 1775 году. Это случилось в те прекрасные времена, когда даже маленький городок пытался создать своими силами такое захватывающее и интригующее действо, как театр. Людмила родилась в купеческой состоятельной семье. Батюшка нанял ей учителей, чтобы грамоте любимую дочку выучили да пению, и это, как магнитом, стало к ней притягивать женихов. И как-то вечером за ужином отец сообщил:
      – Через месяц свадьбу играть будем.
      Милочка помертвела:
      – Какую свадьбу, батюшка?!
      – Купец первой гильдии к тебе посватался, Тимофеев Елисей.
      – Да он же почти старик! Батюшка, пожалейте!
      – А ты что, в старых девках всю жизнь прокуковать хочешь?! Вон, уже девятнадцать лет стукнуло, через год никто свататься не захочет! – отец грохнул кулаком по столу. – Старый ей, видите ли! Ему ещё сорока-то нет, зато в городе три торговые лавки имеет, будешь барыней у Елисея Петровича ходить.
      Милочка зарыдала в голос, а за ней и маменька. Отец, который больше жизни любил свою дочку, и всё ей прощал и позволял, здесь остался крепок, как кремень, и все стали готовиться к свадьбе. Людмила тоже делала вид, что готовится: ездила к портнихе на примерку, закупала с маменькой приданное, а сама никак не могла решить: то ли ей руки на себя наложить, то ли сбежать из дому. Елисея Тимофеева она хорошо знала и уважала, влюбиться в свои девятнадцать лет ещё так и не успела, зато Милочка мечтала сыграть в театре. В их городе театра не было, но батюшка возил её не один раз на представления в соседний город. И девушка заболела сценой, ни о чём другом думать не могла. А замужней женщине, понятное дело, на сцену путь заказан. Промучившись целую неделю, Милочка всё рассказала матушке. Та пришла в ужас:
      – Какой театр, дочка?! Ты с ума сошла. Там разве играют порядочные женщины? Это же позор на весь наш род будет.
      – Неправда ваша, матушка – Людмила чуть не плакала, – я в театре с некоторыми актрисами познакомилась, они все из хороших семей, а одна даже, представляете, поповская дочка.
      – Милочка, а какая из тебя актриса получится, ты же не знаешь. Ведь, может быть, на сцене и притворяться не сможешь.
      – Я всё могу, я показывалась в театре. Я и пела там, и танцевала, и пьеску маленькую изображала. Меня режиссёр похвалил, сказал, что я способная очень.
      Мать после этого три ночи спать не могла, думала. Она хорошо знала характер своей дочери, понимала, что если та своего не добьётся, дело может плохо кончиться: ведь сбежит Милочка из дому, а то и хуже того – жизни себя лишит. Через три дня матушка позвала Людмилу:
      – Пойдём с тобой по саду пройдёмся, разговор у меня есть. Дочка, я уже всё обдумала, самое лучшее будет, если мы всё же сыграем свадьбу.
      У Милочки из глаз сразу же хлынули слёзы:
      – Маменька, как вы можете?! А я ведь думала, что вы любите меня.
      – Да ты что ревёшь-то? Послушай меня до конца. Вот поверь моему опыту, вижу я, как Елисей Петрович любит тебя. Выйдешь замуж, верёвки сможешь вить из него. Да не маши ты руками, мужик-то он очень хороший, добрый да умный. Прям в первый день после свадьбы ты ему и скажи: «Мол, всё у нас, Елисей Петрович, расчудесно будет, коли построите вы для меня небольшой театр». Думаю, что молодой муж для своей жены-красавицы всё сделает, лишь бы любила она его.
      Как придумало мудрое материнское сердце, так оно всё и случилось: за полгода после свадьбы построил купец Тимофеев в самом центре города небольшой, зрителей на двести, театр и имя ему дал «Людмила». Милочка в этом театре и директором была, и режиссёром, и главной примой. А Елисей Петрович, будучи опытным купцом-предпринимателем, смог такую славу по соседним городам разнести, что стали зрители со всей округи съезжаться, чтобы на спектакли чудесные посмотреть. Лет через пять театр «Людмила» начал такой доход приносить, что Тимофеев даже подумывал ещё где театр открыть. Так Милочка, став замечательной актрисой, всю свою жизнь провела на сцене и с любимым мужем, Елисеем Петровичем. Их дети так и продолжили театральную деятельность родителей, а вот внукам это показалось не интересным и не доходным. Тогда-то театр «Людмила» впервые был перестроен под торговое помещение. И впервые род Тимофеевых разорился, так и не сумев наладить в бывшем театре хорошую торговлю.
      Прошло много лет, здание бывшего театра и заброшенным стояло, и много раз перестраивалось: то магазин там очередной открывали, то склад какой, а то мастерские. Единственное, что неизменным оставалось – это надпись на фасаде и привидение этого дома, сама Людмила. С первого дня, как решили внуки из театра магазин сделать, душа актрисы вся изболелась. Но всё же это внуки родные её были, вдруг у них что-то получится лучше, чем было, и Людмила несколько лет терпела и с тревогой наблюдала за своим любимым детищем. Но, понимая, что торговля здесь никогда не пойдёт, она поселилась в родном некогда театре в виде привидения. С тех пор и все эти долгие годы Мила делала так, чтобы магазин в её театре не приживался. Она научилась ронять вещи и стала скидывать товары с полок, а позже и сами полки. Открывала краны с водой, и товар заливало. Когда появилось электричество, Милочка долго присматривалась к этой необычной технике, а потом так освоилась, что без проблем устраивала в самые неподходящие моменты короткое замыкание с лёгкими пожарами, местными взрывами и долгосрочным отсутствием света. Этот процесс оказался самым выгодным: холодильники выходили на долгое время из строя, продукты портились, что непременно приводило к очередному закрытию магазина. И всё это время Людмила очень надеялась, что её, наконец, кто-то поймёт и вернёт в дом театральную жизнь.

*

      Директор, перестав, наконец, кричать по телефону, вышел наружу, снял баннер о сегодняшнем открытии магазина и приказал:
      – В надписи поменять дату открытия на завтрашнюю. Всем успокоиться, пообедать и быстренько везде навести порядок. Не расстраивайтесь. Пока вы обедаете, рабочие заменят стекло в витрине, его уже везут. Думаю, что это происки конкурентов.
      – Ага, конкурентов! – тихонечко проворчала Людмила – У вас единственный конкурент, это я. Очень надеюсь, что ваше стекло не доберётся в целости до этой ужасной витрины с сырым мясом.
      Сотрудники переместились в единственное, пока не занятое, помещение магазина. Кроме столов и стульев там пока ничего не было. Минут через двадцать заведующая секции, которую звали Милой, и все подшучивали, что магазин открыт в её честь, удивилась:
      – Обратите внимание, какая здесь акустика: в том конце мужчины тихонько разговаривают, а нам всё слышно, – и вдруг неожиданно запела.
      К комнате воцарилась абсолютная тишина, только голос девушки звенел где-то вверху и всех завораживал.
      – Да здесь концертный зал делать надо, а не магазин, – растерянно заявил директор, замерший в дверях.
      – Ну, наконец-то! – обрадовалось настырное привидение и на радостях уронило на вновь доставленное витринное стекло ящик с консервированными помидорами. – А девушка эта мне сразу понравилась, я чувствовала, что в ней что-то есть!
      – Да что же это за вредительство такое?! – вновь закричал директор магазина. – Это кто сейчас сделал?! Голову оторву!
      Но потом вздохнул, махнул рукой, ещё раз вздохнул, вернулся в комнату, где только что пела Мила и попросил:
      – Спой ещё что-нибудь, душевное.
      Похоже, что жизнь вернула директора на тот путь, который он покинул лет десять назад. Вернее, это сделала не жизнь, а прекрасное привидение Людмила. Хотя она и не подозревала, что директор магазина был из хорошей старинной музыкальной семьи, где пели все, включая его самого. И вот её настойчивость заставила вспомнить директора, что хороши в жизни не только деньги, что есть ещё что-то, переворачивающее душу и доводящее сердце до исступления: он вдруг пришёл в ужас, что столько лет жил, заперев в сердце свою радость и своё счастье – музыку. И уже себе под нос пробурчал:
      – Придётся с мэрией договариваться, пусть помогут немного, будем в городе первый концертный зал открывать.
25 Легко ли найти дьявола?
Евгения Адессерман
Часть 1

     Я знаю, он везде, поджидает, таится, прячется. Он всегда действует исподтишка, скрывается между строк, прокрадывается в человеческие мысли и поступки. Я знаю об этом, мои знания — моя сила. Знания и освящённый бабушкин крестик —только они меня и берегут, спасают от скверны, разврата, липкой тьмы, что пропитала этот мир. Многие сдались, потонули в его искушениях, позволили сладкому голосу проникнуть внутрь и захватить душу.
    Он многолик и многообразен, я слышу его голос в музыке, под которую они танцуют, вижу, как он складывает свои послания из букв в книгах, которые они читают, я даже различаю его в голосах и суждениях людей. Развращающая музыка, жуткие картины, скверные мысли и слова, яркие неоновые витрины, цветные тряпки, горы сладостей, притворно-розовых, как бы невинных, пропаганда свободы, стремление к богатству — он везде, на каждом углу каждого города. Но я держусь, я сжимаю в ладонях свой крестик, и мне становится теплее. Господи, спаси и сохрани.

     Я не священник, но не стал им только потому, что вижу, как он прокрался даже в церковь, в Твой дом, Господи, он скрывается под их рясами, его дух я чую в кожаных сидениях их дорогих автомобилей. Я несу свою миссию иначе, я стараюсь изо всех сил сохранить душу, и если мне повезет, если Ты, Господи, мне поможешь, изберешь меня для этой миссии — я спасу еще сколько-то невинных душ. Он, чье имя я никогда не произношу вслух, побеждает. Но я буду бороться до последнего. Я библиотекарь, и я каждый день вижу их — девочек и мальчиков, еще невинных, еще не захваченных его властью окончательно, балансирующих на тонкой грани между добром и злом. Они приходят за учебниками и книгами, которые им задали в школе. И я стараюсь наставить их на путь истинный, спасти от скверны.
     Господи, как же он хитер, как извратился мир, как извратилось отношение к вере и Богу. Он проникает в мир все глубже, скрывается за словами «свобода веры», «свобода выбора» и «толерантность». Я не могу вещать открыто, не могу давать детям Священное Предание и говорить с ними о Сыне твоем, Спасителе. Я пробовал — но от меня шарахаются, как от чумы. Нет, не дети, — совсем малыши невинны и открыты, они любят меня. А те, кто постарше, кто уже шагает на темную сторону, и, конечно, их родители. Господи, я знаю, ты слышишь и видишь, как они обливают грязью мои благие намерения. Но я тоже стал хитрее, я раздаю им цветные листки бумаги с историями о старцах и мудрецах, некоторые я беру из Писания, некоторые сочиняю сам. Я пишу увлекательные, забавные и вдохновляющие истории, я верю, что у меня получается хорошо и вдохновенно. Настоящее искусство, может быть только от Бога и только во имя Тебя, Господа нашего. Все остальное — скверна.

      Так хорошо поговорить с Тобой, Господи. Я знаю, Ты слышишь меня. Ты рядом, Ты всегда меня поддерживаешь. С Тобой каждый мой вечер наполнен светом и истинной любовью. Я хочу рассказать Тебе о девочке, что живет в соседнем подъезде. Мне кажется, это будет моя первая спасенная душа, она всегда с улыбкой берет мои цветные листочки с историями, она носит их с карандашами и альбомами, в которых рисует цветы. Я даже видел, как она их перечитывает, мои сказки, мой личный перевод Святого Писания на язык, понятный детям.
      Господи, прошло уже пять лет. Пять лет моего упорного труда, моей борьбы. У меня даже есть последователи — мои истории нашли отклик на одном крупном сайте, но даже в хвалебных речах прихожан церквей, в тех, кто верит искренне, я слышу суждения и речи, навеянные им.
      А мне кажется, все становится только хуже, неужели близится апокалипсис, и скоро миру, Тобой сотворенному, конец? Я готов принять и это, я смирен и готов к любой воле Твоей.

     Сегодня он чуть не захватил и меня, меня, вечно тебе служащего, немудрено, что так легко он захватывает невинные души. Послушай же исповедь мою, Господи.
Я шел домой из библиотеки, был необычайно теплый весенний вечер, та девочка, о которой я тебе говорил, как обычно, сидела на лавке и что-то рисовала в своем альбоме. Она почти не изменилась за эти годы, конечно, она стала старше, и больше ее светлую головку не украшают причудливо торчащие косички, но в глазах ее все еще свет и тепло, она кутается в не по размеру большое для нее пальто, такое же светло-синее, как ее глаза. Она, как всегда, приветливо улыбнулась мне и помахала рукой.
     И я уже почти подошел к своему подъезду, когда услышал громкие голоса и смех за углом дома. Я завернул посмотреть, что происходит, и перед глазами моими открылась ужасающая картина. Юнцы, лет восемнадцати-двадцати, расстелили прямо на недавно оттаявшей земле свои мерзкие яркие покрывала с индийскими орнаментами, притащили мангал и зажгли огонь, посреди белого дня.
Они жарили на нем мясо, во время Великого поста, и запах его разносился по всей округе, они смеялись и что-то шумно обсуждали. На земле валялась гитара и еще какие-то музыкальные похабные инструменты, рожденные под его влиянием. И они пили вино, прямо на улице, специально принесли с собой, вероятно, из дома бокалы на длинных ножках, и оно искрилось на солнце ядовито-красным. Красное вино, символ крови Твоей, Господи.
      Их было человек шесть, и тут я увидел среди них юную девочку, не старше моей соседки, лет десяти или двенадцати. Она что-то громко рассказывала, а потом я увидел, как она одета. Ее юные белые ножки были ничем не прикрыты, они называют это шорты-мини, право, Господи, мое исподнее гораздо длиннее. И в этот момент я ощутил, как он подошел совсем близко ко мне — у меня встал ком в горле, запах жареного мяса проник в меня и вызвал слюноотделение, голова закружилась, и на секунду во мне возникло даже чувство голода. Он был совсем близко, я чувствовал, как меня захватывает тьма, словно что-то склизкое и черное проникло в меня прямо из земли и поползло по ногам. Но я выстоял, Господи, я справился. Я разогнал этих юнцов, схватил девчонку за руку и долго-долго говорил. Я рассказывал ей о грехе, о вере, об апокалипсисе, о твоей силе и всевидящем оке.
      Кажется, я пересказал ей очень много историй из Писания, когда я закончил говорить, было уже совсем темно. Поначалу она пыталась вырваться и убежать, но я был непреклонен, все говорил и говорил, под конец она лишь тихо всхлипывала, и я видел ее слезы. Я уверен, это были слезы раскаяния. Может быть, я вырвал из его лап еще одну душу. Но как же я устал, Господи. Сон дарует мне отдохновение.

      Прошла всего неделя, а мне кажется — минул год, столько перемен произошло. Теперь я понимаю, что апокалипсис и правда совсем близко, и мысли мои были не слабостью, порождённой бессилием, а твоим провидением и руководством. Пора готовиться к Судному дню. Видимо, он проник всюду, даже в воздух, которым все дышат. Сегодня я видел, как юная невинная душа, что еще несколько недель назад носила с собой мои истории на цветных листочках, осквернила их — сделала из них кораблики и спускала их в фонтан в соседнем парке с каким-то черноволосым мальчишкой.
      Моя дорога из библиотеки домой идет через этот парк, но я пробегаю его быстро, стараясь не смотреть на их развратную сладкую вату и разряженных людей, танцующих мерзкие танцы, и не слушать их скверную музыку. А сегодня я увидел ее у фонтана, и она точно видела меня, но не улыбнулась, а сделала вид, что не заметила, и повернулась спиной. Господи, даже невинные души погибают. Хотя, может, это его влияние? Мне не понравился этот мальчишка. Ты прав, Господи, рано сдаваться, завтра я поговорю с девочкой. Как же ее зовут? Вроде бы Лиза…

     Сегодня я пришел поговорить с Тобой в церкви. Только здесь сегодня я чувствую себя в безопасности, запах ладана и мерцание свечей в опустевшей после службы зале. Тихо, спокойно и пусто. Я верю, что иконы защитят меня от скверны, ибо сегодня, Господи, я пришел поговорить с тобой о нем. Выхода нет. Он уже является в наш мир, ведаешь ли ты об этом? И что прикажешь мне делать? Дай знак мне, дай руководство, пролей свет на мой путь. Я поговорил сегодня с девочкой и подробно перескажу наш разговор.
     Я застал ее в парке у фонтана, одну, и решил, что с разговором тянуть нельзя. Я приблизился, улыбнулся и обратился к ней.
— Здравствуй, дитя. Тебя ведь зовут Лиза?
Она ничего не ответила, не улыбнулась, даже не кивнула, но не ушла. А смотрела на меня своими похолодевшими голубыми глазами. Я привык к холодности, она не преграда, и я продолжил, очень доброжелательно, чтобы не спугнуть ее.
— Я видел, как ты вчера пускала здесь кораблики из цветных листочков. Кто надоумил тебя на это, дитя мое?
— Мой друг, — ответила она мне исподлобья.
— Тот мальчик, который был здесь с тобой вчера?
— Нет, другой друг. Тайный.
      Как только она это произнесла, Господи, я тут же почуял неладное, холодок пробежал по моей спине. Но я знал, что должен сохранять спокойствие, чтобы все разузнать. Я улыбнулся, присел на парапет фонтана рядом с ней и ласково спросил:
— Тайный друг? Это очень интересно. Расскажи мне о нем побольше, дитя мое.
И она рассказала. Господи, впервые за всю жизнь мне стало по-настоящему страшно. Я запомнил каждое ее слово и повторю тебе здесь все, что слышал. Я знаю, Храм твой и иконы сберегут меня.
— Он приходит ко мне из шкафа, обычно по ночам. Но иногда может прийти и вечером. Обычно — когда я одна и мне страшно или грустно. Он очень забавный и ни на кого не похож. Рассказывает мне сказки о своем мире. Мы, люди, его мир не видим, а он и его народ видят и наш и свой, одновременно. Его сказки всегда очень интересные, о том, как они играют в догонялки по холмам, как пьют цветочный нектар. О больших бабочках и о волшебной пыльце, которую, если вдохнуть, немного закружится голова, но после всегда приходит вдохновение, помогающее рисовать картины. Он научил меня складывать из бумаги кораблики, самолетики и лебедей. Он очень славный.
      Господи, когда она это произнесла, я чуть не сошел с ума, я ничего не смог ей ответить, я проявил слабость, понимаю, но такого ужаса до сего дня я не испытывал ни разу. Только кивнул ей и молча бросился прочь. Я бежал и бежал, скорее домой. Дьявол проник в наш мир, он и его приспешники являются уже детям, крадут души. Он уже явился открыто в наш мир. Эта мысль сводила меня с ума, я не разбирал дороги, несколько раз спотыкался и падал, но вставал и снова бежал.
Когда я уже приблизился к дому, голова моя прояснилась, я успокоился, взял себя в руки и решил действовать.
      Конечно, я пошел к родителям девочки, я все им рассказал, о том, как она была мила и добра и как быстро переменилась, как разделяла со мной Веру и бережно хранила святые истории и как осквернила их под влиянием дьявола. Я уговаривал и настаивал, требовал и умолял их освятить их дом, исповедаться, переехать, если это будет необходимо. Но они глухи, Господи, они прогнали меня и велели больше не приближаться к их дочери. А ее отец даже толкнул меня, обессиленный и уставший, я пришел сюда. Что делать мне, Отец мой, дай знак!

     Я был слеп, Господи, недаром говорят — дьявол в деталях. Какие глубокие и верные слова, я же, глупец, всегда воспринимал их как современный фольклор. Как я мог не разглядеть в ней дочь Сатаны, как мог столько лет верить в ее чистоту и непорочность?
      Я не замечал, что она всегда сидит одна, не играет с детьми в шумные и глупые игры, как подобает всем детям. Не вглядывался в ее рисунки, видел лишь то, что хотел, цветы да листочки. Не видел, какой холод таят в себе эти голубые глаза. Верил в искренность улыбки, думал, что хранит в сердце святые слова, мною написанные.
      Я глупец, Господи, моя гордыня тому виной. Прости меня, прими мое покаяние. Я не буду рассказывать Тебе, как все закончилось и почему я здесь в этой холодной и пустой больничной палате. Ты и сам все видишь. Всегда. Я устал, но не сдаюсь. Я жду, с благоговейным трепетом, Судного дня. Я знаю, уже скоро. На днях. Может, завтра?

Часть 2

     В детстве он мне даже нравился. Он был не похож на остальных, очень смешно ходил, все время оглядываясь по сторонам, быстро, словно опаздывал куда-то. Он всегда был в пальто, почти в любую погоду, даже летом. Мне было его всегда жалко. Мне казалось, он такой хмурый и испуганный потому, что ему всегда холодно, и для этого он носит пальто. Но это когда я была совсем маленькая.
     Он давал мне яркие листочки, на которых было что-то написано. Они были всегда разные — голубые, желтые, розовые, серые, зеленые. И текст на них был разный и создавал узор. Иногда что-то было написано посередине листа в столбик, иногда буквы заполняли весь лист, а иногда — делили его как бы на части: текст, потом свободный кусок листа и снова текст. Мне нравилось их рассматривать, я вообще всегда любила все рассматривать и любила рисовать.
     И сейчас у меня даже хорошо получается, я одна из лучших в художественной школе. А вот читать у меня никогда не выходило. У меня заболевание, которое называется дислексия. Теперь-то я понимаю, что это такое. А тогда, в детстве, мама просто объясняла мне, что я особенная и вместо книг буду учиться по аудио-записям, и я училась. Кстати довольно хорошо.

     Я улыбалась ему и всегда брала его листочки, мне казалось, это приносит ему радость. Но в один день все переменилось. Ребята из старших классов устроили пикник у нас во дворе, звали и меня, но мне нужно было закончить домашнее задание для школы искусств. Я не очень общительная и часто предпочитаю компанию карандашей компании людей. Мама говорит, что все художники немного странные. А мне даже нравится быть странной, это моя фишка.
     Так вот, в тот день я увидела нашего соседа в другом свете. Он внезапно взбесился и стал кричать на ребят, кричал он очень странные вещи — о грехе, о похоти, о бесстыдстве, о вечном пламени, об их боге. Он кричал так громко и яростно, что ребята быстро похватали свои вещи и разбежались в разные стороны. Хотя они почти уже взрослые и могут даже ответить кому-то резко, если им что-то не нравится. Но он так свирепствовал, так махал руками, был прямо не в себе, что они, наверное, решили не связываться.
     А потом произошло нечто страшное, я потом часто вспоминала этот день, но никому об этом не рассказала, теперь-то понимаю, что зря. Он догнал младшую сестру одного из старшеклассников и схватил за руку.
     Она кричала, вырывалась и просила отпустить, но он вцепился в нее очень сильно. Я пряталась за углом дома и смотрела. Он тряс девочку точно куклу, ее черные волосы метались во все стороны, и что-то шептал ей не останавливаясь ни на минуту. Потом она вдруг обмякла и сдалась, но я видела ее глаза, мне показалось, что в них что-то потухло, лицо ее побелело, а руки свесились вдоль тела, словно плети. Но он еще долго ее не отпускал, все продолжал что-то шептать, прямо в лицо, близко-близко к ней наклонившись.
     Я не стала ждать, что будет дальше, и поспешила домой. Я рисовала это ее лицо еще много-много раз, и все, кто смотрели на этот портрет по памяти, говорили, что это какой-то призрак. Всегда интересно, что люди видят в твоих рисунках, я никогда их не переубеждаю.
     Я слышала про эти их странные христьянские верования раньше, но только вскользь. Мы — мусульмане. Иногда на праздники мы ходим в Мечеть, на тумбочке у папиной кровати лежит Коран, но он редко его читает.

     Спустя какое-то время, пару дней, наверное, сосед подошел ко мне в парке, я уже побаивалась его, но решила, что буду говорить очень вежливо. Он спрашивал меня о моем тайном друге. И я решила рассказать, тоже зря, конечно. Но мне показалось, что человек не может быть просто плохим, а мой друг из другого мира говорил, что его истории лечат и печали, и боли, и грусти, и я рассказала парочку сказок.
Не знаю, зачем он побежал к моим родителям жаловаться на мои выдумки.
     Мама говорит, что художники — странные люди, и нормально, что у меня есть вымышленный друг. Он не вымышленный, но разве взрослым объяснишь, что грань между воображением и умением видеть больше — очень тонкая, и ее можно при желании переступить. Хорошо бы, если бы этим все закончилось. Невелика беда, меня поругали за глупые разговоры с незнакомцами, хотя он — наш сосед, и они сами всегда до того дня были с ним приветливы, и наказали больше с ним не говорить. Но, увы, история развивалась дальше.

     В то время я дружила с мальчиком из соседнего двора, его звали Кирилл. Он был очень милый, забавный. Часто задумчивый, но очень добрый, и всегда с очень важным видом поправлял очки. Он говорил, что у него плохое зрение, но это не мешает ему читать.
     Мы долго дружили, несколько лет. Вместе играли, пускали кораблики в фонтан, забирались на крышу и пускали самолётики. Я рассказывала ему про «шкафного друга», это он его так прозвал, очень смешно. А когда стали старше, гуляли по парку. Иногда он читал мне книги, а я показывала рисунки. А еще он писал — стихи и иногда даже сказки. Забавно, но все друзья почему-то рассказывают мне сказки. Наверное, потому, что я не могу читать, а в мире все так устроено, что человек должен знать сказки. Когда я показывала его истории маме, она говорила, что он станет очень известным писателем.
     И вот однажды, в разгар лета, мы сидели в нашем дворе, Кирилл читал мне свою новую сказку, и появился этот сосед. Мне показалось, что он воинственно направился в нашу сторону, и мы сбежали в другой двор. Вероятно, у Кирилла из кармана выпал листок с какими-то набросками. Мы, ни о чем не подозревая, гуляли до самого заката, и уже в сумерках возвращались обратно. Кирилл всегда провожал меня до дома. Но у подъезда нас поджидал сосед, он сжимал в руке листок и кричал так сильно, что даже плевался слюной.
     Он кричал нам, что мы — дети Сатаны, все время повторял строчку из текста про птичьи черепа, почему-то она его особенно возмущала. А потом он схватил моего друга за руку, как ту девчонку, и мне стало очень страшно. Я испугалась, что он может украсть у него душу. Этот сумасшедший прокричал, крепко держа Кирилла: «Признавайся! Ты сын Сатаны?». И то ли от страха, то ли от злости, я так и не знаю до сих пор, почему, прокричала: «Нет! Не он! Это я! Я дочь Сатаны!». Он отпустил Кирилла и застыл, а потом медленно пошел ко мне.
     Видимо, потому что мы стояли под окнами нашей квартиры, и от того, что я громко кричала, выбежал папа и схватил соседа. А нас увели домой. Еще долго были какие-то разборки, которые мама и папа обсуждали ночами на кухне, за закрытыми дверями. Я иногда подслушивала, но мало что понимала. Говорили о религиозных разногласиях, о сектантах, о психбольнице и о насилии над детьми.
Соседа я больше никогда не видела, а через полгода Кирилл с родителями уехали в другой город. Но я не думаю, что это как-то связано. Я не расстроилась. Я вообще редко скучаю по кому-то или чему-то. У меня всегда есть мои карандаши и чистый лист бумаги.

Часть 3

     Это не добавление от автора. Я тот, кто во сне нашептал эту историю тому юному черноволосому писателю. Это я часто заходил к девочке через дверь шкафа и рассказывал сказки, когда ей было особенно грустно или одиноко.
Я не знаю, что привело меня именно к ней. Наш народ во многом отличен от людей, но мы тоже часто делаем те или иные выборы под действием непонятных нам порывов, но, в отличие от людей, мы научились наблюдать за цепочками и нитями, которые они образуют.
      А! Я вспомнил, что я хотел сказать. Не знаю, кто такой дьявол и почему вокруг него столько шума, и не знаю, кто такой бог. Я живу очень давно, по меркам людей — вечно, и никогда не встречал ни того, ни другого. Но я абсолютно точно уверен в том, что я есть. Меня зовут Илби. Один английский художник, Брайан, видит наш народ, и ему удалось сделать мой портрет, который мне очень нравится.
26 Вспоминая голубей Бескова
Владимир Мирон
      Если любого мальчишку шестидесятых спросить о самом памятном и интересном событии тех лет, то он с нескрываемым восторгом расскажет о полёте Гагарина в космос и последующей череде запусков ракет с покорителями небес в космическое пространство. Одни имена героев вызывали гордость за нашу великую Родину. Их портреты, равно как и портреты руководителей советского государства демонстранты несли по Красной площади в Первомай и 7-го ноября. Это сближало людей, подчёркивало общность интересов, а бытовые проблемы и небогатое в общем-то житьё отодвигалось на задний план. Люди общались друг с другом, вместе отмечали праздники, веселились. Московские дворы жили одной семьёй, соседи в торжественные дни выносили во двор патефон или ставили на подоконник радиолу и счастливый народ под голос Вадима Козина, Петра  Лещенко и Георгия Виноградова плавно двигался парами в ритме танго.

        Двор моих бабки с дедом по отцу находился за Рогожской заставой, рядом с двухэтажным деревянным домом на небольшой улице с неказистым названием Курская канава, что проходила вдоль шоссе Энтузиастов, слева, метрах в двухстах от трассы. Явно в противовес названию этой маленькой улицы являлась её чистота и ухоженность - дворы утопали в цветах и разноцветных кустарниках, а фасады двухэтажных деревянных домов, обращённые на саму улицу,  огорожены были палисадниками из штакетника, где буйствовали своим цветением по весне жёлтая акация и золотые шары летом. Примечательна эта тихая красивая улица была приёмным пунктом стеклотары в самом её начале  и пивнушкой в её конце, на пересечении с Проломной улицей,открытой чуть ли не с шести утра и функционировавшей до самого позднего вечера. Командовал этим питейным заведением, что представляло собой крытый деревянный ларёк, покрашенный голубой дешёвой краской, дородный мужичок лет чуть более сорока  по фамилии Черняк. Каждое утро около восьми часов утра по дороге в 416-ю школу   я примечал постоянно живую очередь из болезных мужичков, с благоговением потреблявшими райский напиток. Иногда и мой отец неожиданно вызывался проводить меня до школы, и, дойдя до пивной Мекки, без очереди получая пол-литра живительной влаги за двадцать две копейки, покупал мне солёные сушки по копейке за штуку, или хрустящие хлебцы по две копейки. Мне интересно иногда было наблюдать, как Черняк в холодную погоду разбавлял студёный хмельной напиток  горячим пивком из засаленного металлического чайника, который постоянно стоял на спиралевидной электроплитке. Что удивительно, я ни разу не наблюдал пьяных скандалов возле пивного ларька – все потребители янтарного напитка чинно отглатывали душистое пиво, зачастую прося необходимого долива оного после отстоя пены, не забывая порой добавить в ёмкость грамм пятьдесят "Московской особой", и Черняк при этом успевал и собирать пустые кружки с прилавка палатки, и перебрасываться необходимыми для настоящего момента фразами с завсегдатаями его заведения, и, естественно, разливать по кружкам  божественный напиток. Возможно, что неестественное спокойствие вокруг пивного места непроизвольно обеспечивало  соседство медвытрезвителя, который располагался  в трёх сотнях метров от палатки. Мыть же посуду Черняку помогала, как я позже узнал, его жена, в последствии заменившая хозяина на его нелёгком, но благородном поприще, когда его году в 66-м  посадили, как мне сказал отец, за валютные махинации. Статья эта предполагала суровое наказание, учитывая недавний приговор к расстрелу золотовалютчика  Рокотова и его компаньона за сумму около ста тысяч долларов по тогда копеечному курсу в начале шестидесятых.

            Население домов, которые строил ещё фабрикант Гужон, а позже и Советская власть для рабочих сталеплавильного производства, а ныне завода "Серп и молот," каждое лето заготавливало дрова на зиму, так как отопление было в квартирах печное, вода - на улице в колонках, да и остальные удобства находились тоже не в тепле. Власти для хранения дров разрешали обитателям крохотных комнатушек возводить сараи, где можно было жить самому, держать и разводить живность (кур, кроликов). Ну а народ помоложе и посмелее из сараев обустраивал голубятни и начинал гонять голубей. Вот и мы с моим другом Толиком Алексеевым из соседнего подъезда смастерили нагул с хлопушкой на крыше его сарая, обустроили места для птичьих пар внутри деревянного строения и принесли голубей - благо Калитниковский птичий рынок был километрах в трёх от нас. Купили простеньких чеграшей и пегарьков по полтиннику с обнадёживающей верой в то, что через неделю будем своих голубей "обганивать", положив начало зарождению хорошей, стабильной, летающей стае птиц.

          Через два дня голубей украли - стоящее крайним в ряду сараев деревянное строение моего товарища вскрыли сбоку, отодрав несколько досок от стены. Соседние голубеводы не потерпели такой наглости - в ста метрах от их голубятен, которые и так конкурировали меж собой за пространство в небе для своих питомцев, двое юных наглецов взяли да и решили своими дешёвыми птицами помешать мирному течению орнитологической жизни соседних дворов. Закон голубятников суров - в небе не должно быть помех и преград для полёта твоих птиц, разве что этому могут служить чужие одиночные голуби, которые примкнут к твоей стае и окажутся в итоге в твоём нагуле. За пойманным голубем может прийти его хозяин и выкупить его, если голубятня по соседству, или ты продашь  его в ближайший выходной на птичьем рынке за те деньги, что соответствуют данной породе птиц.

      -Завтра утром пойдём искать голубей. -сказал мне Толик. Я даже не задумался, как это можно искать летающую птицу, настолько я был расстроен случившимся. Толик был старше меня года на три, а в мальчишеском возрасте эта разница была существенна. В свои неполные шестнадцать он уже успел отбыть в икшанской колонии для малолеток около трёх лет по 206-й статье за хулиганство и считался негласным авторитетом для мальчишек не только нашего двора, но и всей улицы. Нравилось мне в нём то, что Толик много читал. Читал даже во время еды. Эту привычку он вынес из исправительного учреждения, где, по его словам, была хорошая библиотека. Там же, в Икше, он закончил восьмилетку, и теперь мог быть совершенно самостоятельным  - пойти работать и зарабатывать деньги, ибо в стране существовал закон о восьмилетнем обязательном образовании, и юноша или девушка, получившие его, имели возможность с этого момента помогать своей семье материально, тем самым взрослея раньше своих сверстников, продолжающих обучение в средней школе.

 С первой зарплаты он купил виниловый диск американца Дина Рида и песня "Элизабет" через месяц опротивела всему населению нашего двора, так как окно комнаты Толика выходило прямо на то место, где стоял стол для игры в лото, и бабки при расставлении деревянных бочат на пронумерованные клетки картонных табличек осеняли себя крестным знамением, защищаясь тем самым от чужеродных слов заокеанского исполнителя.

         Утром мы пошли на поиски пропавших, а вернее украденных голубей. Начали с ближайшего соседа Юрися, у которого была приличная стая примерно в тридцать птиц  - монахов, шпанцирей, белых и чистых. А голубятня его стояла метрах в ста от нашей, впритык к заводскому забору, вдоль которого по производственной территории шла узкоколейка, и паровозы своими частыми гудками приучили не только людей не обращать внимание на внезапный свист "кукушек", но и голуби были равнодушны к резкому звуковому сигналу. К слову, удивительно - стоило негромко свистнуть, и красивая стая птиц поднималась в небо. Из уважения к хозяину, видимо, при этом игнорируя посторонние громкие звуки.

         Юрись, серьёзный дядька лет сорока пяти, живший прямо здесь, в своей голубятне, и постоянно восседавший за деревянным столиком возле сарая , где в компании крепких мужичков часто метал банк в "очко", и при хорошем куше всегда дававший мальчишкам полтинник на карамель, выказал  своё полное безразличие к нашим бедам, а равно и интересу воровать у нас голубей. Толик, когда мы уходили от Юрися, сказал мне, что не будет человек, вышедший в 53-м из лагеря по бериевской амнистии и имеющий на теле правильные наколки, опускаться до воровства наших чеграшей. Мы пошли к следующему обладателю соседской голубятни по имени Соломон, неприятному типу лет тридцати пяти, с постоянным простудным прононсом и нередко выпившим.

       Соломона у голубятни своей не оказалось, однако жена его была на месте и сказала нам, что не в курсе кражи голубей из нашего сарая. Мы с Толиком ей почему-то не поверили, и решили проверить ближайшие мусорные бачки на тот случай, если Соломон голубей наших убил, а тушки их выбросил на помойку. У некоторых голубятников так было заведено – шальным птицам отрывать головы. Мне пришлось как-то, будучи мальчишкой, в пятидесятые годы, когда мы с матерью жили на улице Воровского, видеть, как убивали голубей. Мне не забыть этой жестокой, бессмысленной расправы над беззащитной птицей. И в моей практике общения с голубями бывали моменты, когда ты злился на них. Был даже эпизод, когда я, перемахнув через высокий заводской забор, прячась от охраны, по металлической лестнице взбирался на крышу высокого здания ремонтно-механического цеха, чтобы шугануть оттуда своих голубей, которые  садились там вместо того, чтобы  быть в постоянном  полёте. При этом у меня в руках было старое кровельное ведро, по которому я дубасил палкой, создавая грохот для того, чтобы птицы пугались этого места и не садились на крышу цеха. В ведре находились две-три голубки, которые своим дурным примером сажали на крышу здания остальных голубей.

           Соломона я невзлюбил за то, что он порезал наш с ребятами футбольный кожаный мяч, когда он попал ему  по нагулу и напугал голубей, которые от неожиданности взлетели. А Соломон в это время как раз заманивал чужого монаха под хлопушку. Чужой голубь из-за нас улетел. Как голубятника, я его понимал. Но когда опять с ребятами гоняли мяч на земляной пыльной площадке, примыкающей к его сараю, всегда помнили, что бить мимо ворот чревато потерей мяча в буквальном смысле.

    Мы отошли от голубятни  Соломона и Толик в сердцах сказал. - Ему бы с таким именем на виолончели играть, а не голубей гонять.  Сегодня зайдём ещё к Лёве Коровкину и к Бескову, может они поймали  наших птиц, если воры их просто выпустили. Толик продолжал. – Надежды, что птицы вернутся к нашей голубятне, у нас нет – за полтора дня, что они жили у нас , голуби не запомнили место, но к чужим стаям они могли пристать.

         У Лёвы Коровкина на голубятне я никогда не был, но знал его по птичьему рынку – по воскресеньям он стоял в торговом ряду с садками и продавал голубей, которые поймали за неделю  его отец и дед. И сейчас, по прошествии многих лет, да и много раньше я понимал, что в коллективном бизнесе лучше семейного подряда ничего нет – за огрехи в коммерции приятней разбираться среди родственных душ, а не искать виноватых на стороне, выискивая причины своего непрофессионализма. У Лёвы деньги водились всегда, что непроизвольно притягивало к нему друзей. А нас с ним где-то через год после описываемых событий  ещё более сблизил общий интерес – голуби. Он предложил мне как-то поехать с ним в поселок Бутово, взять там птиц, продать их и при этом заработать немного денег, что для тринадцатилетнего мальчишки было не только романтичным, но и материально заманчивым.

            Выезжали мы на последней электричке с платформы «Москва товарная», до которой от нашей улицы ходу минут семь, на станцию Бутово. Там мы под покровом ночи на чердаках деревянных оштукатуренных бараков, что строили после войны пленные немцы, собирали сонных красных и белых сизарей, и в воскресенье везли на птичий рынок и продавали по тридцать копеек за штуку.  Так начиналось коммерческое просвещение всех тех ребят, кто прикоснулся к жизни птичьего рынка – через голубей, аквариумных рыбок, декоративных птиц, разведение кактусов и прочее, а босяцкое увлечение играми по мелочёвке в  "пристеночек"и "расшибалочку" отходило на задний план.

             Лёвин двор встретил нас стуком костяшек в домино о гетенаксовое покрытие старого деревянного стола и льющейся итальянской песенкой «хали-гали» в исполнении Магомаева из радиолы на подоконнике комнаты Коровкиных. Лёва нам посочувствовал,  и сказал, что многие в округе уже знают о факте кражи птиц у нас. Мы полюбовались полетом голубей Лёвы и пошли по направлению к голубятне Бескова.  Пройти можно  было по Курской канаве мимо проходной «Серпа и Молота», далее дворами по направлению к железной дороге курского направления и, не доходя метров двести до шоссе Энтузиастов, выйти на  деревянный двухэтажный дом, в котором, по словам Толика, проживала  семья Бесковых.
        Ещё раньше я узнал от своего отца, который играл в футбол за один из цехов соседствующего с нами завода-гиганта,а позже и за сам завод, что К.И.Бесков до войны, будучи футболистом, выступал за заводскую команду «Металлург», в 45-м году выезжал в Англию в составе московского «Динамо» и забил в матчах с командами туманного Альбиона больше всех мячей, и на момент описываемых событий тренировал сборную СССР по футболу. Константин Иванович Бесков, великий футболист и великий тренер, которого в 64-м году сняли с поста главного тренера страны лишь за второе место в чемпионате Европы , и посчитали провалом игру футболистов по сравнению с завоеванием золота сборной в 60-м году, являлся кумиром для многих футбольных болельщиков нашей страны. Вообще, послевоенный футбол был религией для народа, восстанавливающего страну от последствий страшной войны. Я помню, мой отец по воскресеньям с раннего утра занимал очередь в газетный киоск, чтобы ему достался за пятачок свежий выпуск еженедельника «Футбол», не считая приобретения дефицитного в те годы «Советского спорта», экземпляр которого зачитывался до дыр и передавался после прочтения дальше из рук в руки.

          Мы с другом подошли к дому Бесковых со стороны его двора, и слева я увидел солидную голубятню, стоящую  задней своей стеной вплотную к толстой кирпичной кладке, которая возвышалась над нагулом метра на два и являлась прекрасной площадкой для посадки птиц. Во дворе никого не было и грациозные птицы мирно гуляли по земле во дворе дома. При нашем приближении небольшая стая голубей вспорхнула и поднялась на крышу строения, смешавшись с большей частью отдыхающих от полёта птиц. В основном у Бескова были голуби породы шпанцирей, но не простых, а львовских, гамбургских, венских. Такого великолепия окраса я раньше не встречал, хотя почти каждое воскресенье бывал на птичке и знал, кажется, все породы птиц и всех постоянных продавцов голубиных рядов рынка, и узнавал в лицо некоторых барыг, скупавших подешевке ворованных голубей. На рынке таких птиц, как у Бескова, я не видел никогда. Во-первых, голуби Константина Ивановича были чистые, и сразу можно было определить, что в руки их не брали. А это верный признак того, что птицу в этом доме уважают и любят, и не ставят на первое место в их содержании только поимку чужих голубей ради наживы, беря в руки с насеста птаху  для ускорения посадки стаи, когда в полёте к ней примкнул чужой. Порода львовских шпанцирей отличается стройностью, изяществом своих линий, особенностью высокой шеи, переходящей в миниатюрную головку птицы с  красивыми наростами ноздрей у клюва и, конечно, полётом. Работа крыльев львовских шпанцирей в воздухе лёгкая, помогающая без усилий набирать нужную высоту для широкого круга движения стаи, синхронность взмахов крыльев потрясает – стая птиц определяет направление своего полёта по какому-то волшебству, нет никакого разнобоя в соблюдении чёткого курса движения каждой птицей в отдельности. В воздухе эти птицы с явно вытянутыми шеями несколько напоминали мне гусей, а может, это просто мальчишеское воображение говорило во мне о прочитанных в детстве русских народных сказках, прекрасно иллюстрированных  советскими художниками.
          
               Из дома показался немолодой сухопарый мужчина. Толик обратился к нему как к дяде Мише с вопросом о наших птицах, но старик обстоятельно объяснил нам, что его голуби в полёте находятся продолжительностью до получаса и специально  он не сажает стаю, чтобы поймать чужого голубя, а птицы  летают до тех пор, пока сами не захотят домой. Естественно, при таких птицах, которые живут в данных условиях как голубиные короли,никакой хозяин не будет следить за небом.

               Мы покинули двор Бесковых, но голуби его стояли у меня перед глазами.  именно таких птиц, как у Константина Ивановича, я не встречал никогда. Предполагаю, что он приобрёл их за границей, вывезя оттуда птенцами или взрослыми особями для разведения здесь. Даже и сейчас я не могу объяснить себе, почему именно шпанцири застряли у меня в памяти, ведь в стае Бескова я увидел прекрасных почтовых голубей – белых, сизых, галок. Летают ли сейчас, спустя десятилетия, далёкие потомки тех птиц, что я видел за Рогожской заставой в начале шестидесятых, своим прекрасным полётом воздавая должное памяти этого великого человека, посвятившего свою жизнь прославлению советского спорта и своей Родины? Наверное, да.

     Примечательно, что сам К.Бесков, владелец этих роскошных птиц, уехал с Рогожской заставы со своей красавицей-женой в Центр, на Маяковку, в начале пятидесятых, однако регулярно приезжал сюда, в оазис душевного тепла и островок его детства, чтобы любоваться полётом своих питомцев, когда сам поднимал стаю в полёт.  Возможно, что дядя Миша, постоянно находившийся в доме и ухаживавший за голубями, был дедом Константина Ивановича по матери, Анне Михайловне.
 
     Я бываю в Ваганьково на могиле своих деда с бабушкой по матери и всегда останавливаюсь на главной аллее около изображения Константина Бескова, наблюдая, как преданные ему голуби взлетают в небо, преодолевая притяжение могильного креста, созданного художником в память о знаменитом московском голубятнике.
27 Лучшая подруга
Юрий Николаевич Егоров
1.

Это место на краю городка, где Альт совершает изгиб, все обходили стороной. Говорили, возле старой мытилки, где раньше женщины стирали белье, любят собираться русалки. Если попадешься речным девчонкам, сразу утянут на дно Альта. И только красавица Аделия не боялась туда ходить.
– Неужели тебе не страшно? – спрашивали ее подруги.
– Я с русалками дружу. Может сама одна из них, – отшучивалась Аделия. – Разве не похожа?
И точно, на реке во время купания Аделию можно было принять за русалку: белокожая, зеленоглазая, с длинными золотистыми волосами, первая красавица на всю округу. В городке парни за ней табуном ходили.
– Как только русалки тебя отпускают? – допытывались подруги.
– Может, не отпустили бы, но я откупаюсь подарками. За бусины и шкатулочки, что им приношу, меня и любят.  А за самую маленькую жемчужинку русалки любое мое желание исполнят!
– А какие они русалки?– спросила малышка Кристина.
– Да, такие же, как мы. Только живут в реке, и всегда остаются юными. Никогда не стареют.
– На всю жизнь?
– Всю жизнь,– подтвердила Аделия.– Совсем светленькие и тоненькие. Очень красивые.
– Вот, видишь, Кристи, – вмешались другие девчонки, – тебе бояться не следует. Такую страшненькую русалки к себе не возьмут.
– Если вы будете обижать малышку, я ничего рассказывать не буду. И помогать вам тоже не буду,– пригрозила Аделия.– А ты, Кристиночка, их не слушай. Глупые они! Вот вырастишь и будешь очень даже красивенькой.
Только малышка знала, что подруги правы. Курносая, в конопушках, с большими оттопыренными ушками, маленького росточка и вдобавок ко всему – кривоножка, Кристинка на самом деле была некрасивой девочкой. Жила она с теткой, портнихой. Мать девочки умерла при родах, а отца в городке никто не знал. Впрочем, бездетная тетя отличалась добротой и заменила Кристине родителей. Еще малышку опекала Аделия. Никому не давала в обиду и на каждый праздник дарила скромные угощения.
Странная эта Аделия. Каждый год на день летнего солнцестояния ходила на старую мытилку выведывать у речных девушек будущее. Приносила русалкам подарки, а те ей рассказывали, что потом сбывалось. Иногда просила за кого-то из подруг, чтобы женихов встретили, и русалки помогали, точно настоящие колдуньи. Когда Аделия возвращалась с реки, делилась с подругами о том, что с ними случится.
– Если русалок как следует одарить – красивыми бусами или каким-нибудь необычным браслетиком, они непременно все выполнят,– объясняла красавица.
И, правда, все потом происходило так, как рассказывала Аделия.
– А что ты у русалок для себя попросила? – интересовались подруги.
– Для себя это делать нельзя. Такое правило. Потом женихов у меня без помощи русалок хватает. Если хотите, могу поделиться – всем хватит!
– Зачем тогда ходишь к русалкам?
– Не знаю. Интересно,– пожимала плечами Аделия.– Может, мне просто нравится помогать другим? Вот только Кристиночка меня никогда ни о чем не просит.
– Мне ничего не надо,– прижалась к Аделии малышка,– лишь бы с тобой самой все было хорошо. Ты же моя лучшая подруга!
– Вот как! Тогда и ты моя лучшая подруга!– Аделия нежно обняла Кристинку,– Не переживай - меня никто не обидит. Ты сделай какой-нибудь подарочек русалкам – я за тебя и попрошу. Только надо чтобы ты сама сделала. Принеси зеркальце или колечко. Тогда все получится.
Поразмыслив, Кристинка решила подарить русалкам маленькую фарфоровую фигурку. Аделия такой дар одобрила и в том году на день солнцестояния, как обычно, пошла к русалкам на старую мытилку. Только обратно уже не вернулась. Что с ней сталось, никто не знал. Лишь в траве у самого берега нашли разбитый кристинин подарочек.
Всю неделю жители городка обследовали баграми дно реки, думали, Аделия утонула. Только если девушку забрали с собой русалки – разве их отыщешь?
О несчастной Аделии горевал весь город…
Потом это место у старой мытилки освятил священник и больше русалки там уже не появлялись.

2.

Дальше все в жизни у Кристины сложилось замечательно. По мере того как девочка взрослела, словно волшебным образом, хорошела. И ножки выпрямились, и конопушки незаметно сошли. Через несколько лет вся стала такая ладненькая и приятненькая, так что превратилась в одну из лучших невест города.
Кристина не могла забыть свою подругу. Как-то девушка случайно забрела на старую мытилку. Вокруг все заросло камышом и густой осокой, лишь узкая полоска речки подступала к пристаньке, с которой когда-то женщины стирали белье. Неожиданно Кристине показалось, что знакомый голос зовет ее из воды. Она испугалась и убежала, Только с тех пор это место притягивало ее. Девушка много раз приходила на старую мытилку, но больше ничего не слышала.
Однажды возле реки девушка повстречала старуху, которая поведала ей, что много лет назад здесь потеряла дочь. Русалки забрали ее к себе на дно Альта.
– Обычных людей они топят, а молодых и красивых девушек обращают в русалок. Знаешь, если их как следует одарить, они могут вернуть девушку обратно. Она будет такой же молодой, как когда-то, только что все забудет, что с ней произошло. Не сможет вспомнить ни своей прошлой жизни, ни как жила среди русалок.
Спустя какое-то время старая мытилка сгорела…
Потом к зависти подруг Кристина вышла замуж за хорошего человека и уехала жить в другой город, вниз по течению Альта, поближе к морю. Все у нее сложилось хорошо. Только, как и прежде, часто вспоминала несчастную подругу. Иногда навещала родной город, в котором у нее никого не осталось, и ходила на место сгоревшей мытилки. Каждый раз бросала в воду жемчужины.
Как-то по всей округе прошел слух, что в одной из деревень крестьяне изловили в Альте русалку и сожгли ее на костре. Кристина очень горевала, переживая, что это могла быть ее лучшая подруга.
С тех пор прошло лет десять. В семье Кристины росли трое прилежных деток, которым женщина рассказывала о городе, где родилась, старой мытилке и о несчастной красавице Аделии…
Увы, годы лечат любые раны и стирают из памяти черты людей, которых мы потеряли…

Эпилог

Неожиданная новость быстро обежала весь город.  Поймали колдунью. Стали говорить, не то она сама была русалкой, не то зналась с речными девами. На Ратушной площади злодейке готовили костер. Кристина прибежала, когда там уже была уйма народа. Издалека женщина не могла рассмотреть лица колдуньи. На эшафоте страшной участи ожидала стройная светловолосая девушка. Такая, какой осталась в памяти Аделия.
Когда судья спросил, знакома ли кому-то злодейка, Кристина неожиданно для всех и для себя самой признала в ней потерявшуюся родную сестру. Несчастная не проронила ни слова. Настойчивость и уважение окружающих помогли Кристине спасти девушку от экзекуции. Люди, хотя и остались разочарованными, поверили Кристине.
Бедняжка не была Аделией… Совсем юная, лет шестнадцати и не такая красивая. Испуганная, худая, оборванная….
Когда Кристина уводила девушку с площади, почувствовала себя счастливой.
Кто бы мог подумать, они действительно стали близкими подругами.
О своей прошлой жизни девушка ничего не помнила.  Кристина звала ее Аделией.
28 Ребята с нашего двора
Александр Мамнев
  "Стыдно"
 Подсыхающий шоколад эклеров обсыпался коричневыми чешуйками на хрустальное блюдо. Розовые розочки на черствеющих бисквитах оплывали, погребая под собой зелень кремовых листочков. Желтоватый крем, под взглядами Тимурика улитками вжимался в недосягаемые глубины слоеных трубочек.
  Мишка пирожных не ел. Мало того,  он их не просто не ел и даже хотя бы изредка, по кусочку от разных или слизывая крем.  Может поэтому Мишка не стал предлагать Тимурику пирожных. А может, потому что жлоб - этот Мишка. Но не конченный жлоб. Мишка забрался на буфет и достал с полки одного из толстых сахарных зайцев. «На»,- протянул он отломанное ухо, вгрызаясь в заячий бок,- «Я пирожных не люблю. Я люблю сахарных». Тимурик погрыз ухо. «Ну и дурак»,- подумал Тимурик,- «Сахар и сахар. А пирожные мухи съедят». «Я бы питался одними пирожными. С утра и до вечера, если бы и моя мама  работала на кондитерской фабрике. И с вечера до утра, если бы  бабушка выносила мимо знакомого вахтера такие пирожные»,- тоже не сказал Тимурик.   «Попросить, что - ли? Нет. Как будто мы бедные. Мама говорила, ты – Тимур. Никогда не проси. Захотят, сами дадут.»
   Не сказать, что Тимурик был совсем бедный. Но, точно, не такой богатый, как Мишка. Во-первых, у Мишки была своя комната. Почти у всех кругом были коммуналки. Но не у Тимурика. У него на маму, папу, старшую сестру и бабушку с дедом была двухкомнатная квартира. Вот, а у Мишки была отдельная комната, бывшая кладовка с крохотным окошком. Теперь там между проваленным диванчиком, самодельной этажеркой и табуреткой, вместо банок с огурцами и вареньем, хранился Мишка. Во-вторых, у Мишки была куча всяких родственников. Наверное, поэтому у него были лучшие игрушки, и он был толстый.  Самый большой во дворе, и главный предмет зависти всех, деревянный грузовик, тоже был у Мишки. Но не долго.  Старшие пацаны потратили не один день, уговаривая Мишку, и даже пожертвовали парой своих разбитых машинок, сыграть в разбомбленный конвой. В леске за домами машинки были выстроены в колонну, облиты бензином, слитым теми же пацанами из дорожного катка, и под треск нагруженных в кузова каштанов сожжены. Мишка, конечно, был порот. Но не убыло. Кто тогда не был порот? А через месяц Мишке подарили новый велосипед «Орлёнок». И у Тимурика был велосипед. Завода имени Фрунзе. С женской рамой. Ну и фиг с ним, что женский и старый. Но свой и еще на ходу. От такого ни один пацан бы не отказался. Это не сестрина шуба. Которую с перешитыми направо пуговицами, Тимурик категорично отказался даже примерять. И еще у Мишки был дед. Фронтовик. И у Тимурика был дед. И тоже фронтовик. Но не целый, половина. Или «самовар», как звали деда его друзья - собутыльники.  На фронте дед подорвался на мине, и ему отрезали ноги, как говорил сам дед: «По самое не балуйся». Снизу у деда была фанерка. И ходил он на руках, опираясь на деревянные колодки. Тимуркин дед работал в инвалидской бригаде. Ремонтировал обувь, с такими же военными калеками. Всю неделю они тюкали по стоптанным подошвам смешными молоточками, зажав в сухих губах, колкие гвоздики. А в субботу, после работы, доставали из тумбочки бутыль белесого самогону, вареной картошки, черного хлеба и вяленой плотвы и пили. Потом от деда воняло этим самогоном и часто его тошнило. И этим тоже воняло.  Тимурику было стыдно. Не потому что от деда иногда воняло или пьяный, он, не помня себя, ругался плохими словами с бабушкой. Деда он всё равно любил. Ему было стыдно, что у него и всех есть ноги, а у деда нет.
   «Узбек, пойдешь с нами в баню?» - спросил Мишкин отец. «Конечно»,- быстро ответил Тимурик,- «Сейчас за деньгами и мочалкой сгоняю». Конечно, он был не узбек. И даже не таджик. Таджик был дед. Который уже не мог вспомнить какой он национальности, и какие они, родные запахи на берегу  «золотоносной» Зеравшан. Русский и русский.  И мать Тимурика была совсем не похожа на таджичку. Скорее на бабушку – украинку. А отец и вовсе был русский. Пензюк, как говорил дед. А поди ж ты, кровь не спрячешь. Вышел Тимурик не в отца, в деда. «Ну ладно, узбек, так узбек», подумал Тимурик,- «Зато в баню». Тимурик  уже третий год ходил в баню с мужиками. Потому что он тоже мужик. Почти. Когда он был маленький, он ходил в баню с мамой, в женское отделение. Кругом одни голые тётки, душевые и ничего интересного. А в мужском березовые веники и парилка. Тимурик любил парилку. И всегда соревновался с Мишкой, кто дольше высидит. Высиживал всегда Тимурик, а Мишка слабак. Вообще – то Мишка нормальный пацан. Но слабак. 
   После бани зашли в буфет. Мишке с Тимуриком кулек вяленых снетков. Мишкиному папе пива. А потом Мишкин папа остановил легковую машину и договорился подвезти их до дома. В легковой машине Тимурик ездил очень редко. Если подумать, вообще никогда. Не случалось. Всё на трамвае или автобусе. «Богатый всё-таки у Мишки отец»,- подумал Тимурик. Когда доехали, Мишкин отец сказал: «Идите быстрей, я вас нагоню.» Они уже нырнули в темную подворотню, когда их догнал Мишкин папа. И Тимурик услышал со стороны легковушки: «Эй, эй, мужик, а заплатить!?» И Тимурику стало стыдно. Не так, как за деда, или потому что не богатые. По другому как-то.
                       "Мишкина правда."
  Мишка смотреть не мог на эти пирожные. «Кушай, Мишенька, кушай. Тьфу»,- передернуло Мишку. Ни на какой кондитерской фабрике мама с бабушкой не работали. Всем не объяснишь. Работали они в кулинарном ПТУ. «Учили бестолковых двоечниц»,- как говорила бабушка. Тех, которым ни каких шансов поступить в институт. А жить как-то надо. Бестолковые каждый день что-то переваривали, пересаливали  и разляпывали. Из съедобного это растаскивалось сотрудницами по домам. Кому самим съесть, кому поросенку. Кому, вот, Мишку покормить. Остальное сваливалось в мусорку. Так что и никакого знакомого вахтера тоже не было. Не мог же Мишка накормить своего закадычного Тимурика из помойки. Сахарные зайцы – другое дело. Мама покупала их на работе по цене сахара. Там и испортить было нечего. Сахар и сахар. «Хочешь, Тимурик, зайца? Щас достану»,- Мишка залез на буфет.
  Тимурик был классный пацан. С таким хоть на соседнюю улицу вечером. Если что вдвоем отобьются. И отбивались, как последний раз, когда пошли в кино, а пацаны с соседней улицы хотели отобрать у них деньги. Деньги Мишка с Тимуриком в бою рассыпали, но не отдали. И навесили этим. Как надо. Так что в кино теперь можно ходить спокойно.
  «Пойдем Тимурик ко мне»,- позвал Мишка Тимурика. Да, у Мишки была своя комната. Раньше это была кладовка. Там хранили всякую рухлядь, банки с вареньем и вишневой наливкой.  А когда у Мишки появился новый папа, Мишку из маминой комнаты переселили сюда. Наверное, потому, что Мишка терпеть не мог нового папу. Или по другой причине. Новый папа был богатый. Ну, не очень уж богатый, но работал он директором химчистки. А директора бедными не бывают. И на Мишку не жмотился. И все время что-то дарил Мишке. А Мишка терпеть не мог эти подарки. И больше всего громадный деревянный грузовик. Все пацаны во дворе ему завидовали. И хотели всеми способами извести этот грузовик. И даже начали уговаривать Мишку сыграть в разбомбленный конвой и сжечь свои машинки. Мишка для приличия пару дней поломался. Пока все свои не собрались в леске за домом. Принесли у кого, что было. Пацаны с вечера слили немного бензина с дорожного катка. Выстроили машинки в колонну, нагрузили в кузова спелыми каштанами и подожгли. Горело классно. Как на войне. И каштаны разлетались бомбочками в разные стороны. Мишкина машинка горела дольше всех. И чем дольше она горела, тем больше скручивало у Мишки в животе. Мишка всегда знал, если скручивает – выпорят. Выпороли, конечно. И Тимурика выпороли. Но поменьше. Ну и машинка у него была поменьше.
   А еще у Мишки был классный дед. Фронтовик. Мишкин дед был сапер. Он прошел всю войну и ни разу не взорвался. А Тимуркин дед был не сапер, но взорвался. И ему отрезали ноги. Вовсе. Но он тоже был классный. Когда не совсем пьяный. Это он научил их делать дымовушки  из целлулоидных расчесок. Нужно было обмотать кусок расчески фольгой от конфет, поджечь и затоптать. Здорово дымило. Но дома лучше не поджигать. Как ни проветривай, мама всегда знала, поджигал чего Мишка или нет.
   Пришел новый папа, с березовым веником в газете под мышкой: «Собирайся, Мишка. Пошли в баню. Узбек, ты с нами?» «Ни какой Тимурик не узбек», - возмутился про себя Мишка,- «Русский он. И все мы в СССР русские». Баню Мишка не очень любил. И особенно парилку. Парилку любил Тимурик. За компанию можно и попариться. И похлопать друг друга распаренным веником. После бани новый папа всегда пил пиво. А Мишке покупал вяленых снетков. Крошечных соленых рыбок с выпученными глазами. А самое вкусное, была полоска желтой икры. Икры было мало. Мишка с Тимуриком выискивали икряную рыбку и ели по очереди. Потом новый папа поймал частника на легковой машине. А когда доехали, отправил вперед  Мишку с Тимуриком, пока он о чем - то разговаривал с водителем. Когда новый папа их догнал в темном дворе, этот водитель крикнул: «Мужик, а заплатить?!» Так, не очень громко. «Может Тимурик не слышал?»- подумал Мишка.
29 Речной царь
Александр Мамнев
   Бежит, вызмеиваясь среди степей, в своем низовье Хопер. Подпертый справа высоким меловым берегом, в паводок, со всей весенней дури, выплескивается на левобережные рощи, крушит и тянет со льдом стволы вековых тополей в Дон. Заигравшись, торит новый путь в плодородной низине, оставляя зарыбленные старицы и усмиряясь засевает, за долготерпение людское, огороды  щукой и лещом, не поспевшими  за большой водой. К лету о прежнем буйстве Хопра напоминают только воронки водоворотов, выверчивающие на дне сомовые ямы.
Щучок.
    Хоперские казаки рыбу любили, но ловили мало, больше для удовольствия, хотя и обстоятельно. У уважающего себя рыбака была своя стоянка. У уловистой ямки в речное дно вбивались в линию, поперек течения, колья и оплетались ивняком, называлось это – забудка, сюда и причаливали на своих баркасах. Благословенную тишину ночи первыми тревожат рыбаки. Как от брошенного в воду камешка, волны звуков, ими оброненных,  расходясь  множатся . Звеньк - цепь отмыкаемой лодки и тишина-а.. Бумк - весло о борт.  Тяфк – эхом, разбуженная собачонка.  И опять  тихо- то как! Гр- рум – другая цепь о дно баркаса.  Говорок – рыбаки поздоровались.  Тр-рык, тр-рык –  крылья  птицы над рекой. Пока воздух над рекой не загустел от звуков, ловят по забудкам казаки рыбу. Ловят впроводку: на пареную в чугунах пшеницу; на собранную в лёт, на свет керосиновой лампы, подёнку; на, пахнущих полынными затычками, кузнечиков из стеклянных бутылок; да мало ли на что ловят, у каждого свои секреты. Ловят леща и язя, голавля и жереха. Да мало ли что ловится? А ни много - ни мало, не на продажу.
   Рыбу станичники брали по потребности, скромно, даже если бреднем или переметом, а то еще чем. Если рыба есть и чем поймать сыщется.
 Ловили мы бреднем, по случаю, с дядей Степой. Родни собралось, кого и не знал. На берегу костерок; уха в ведре первой закладкой закипает; хозяйки хлопочут, помидорки, огурчики нарезают. А мы, напоследок, в третий заход бредень занесли, яму сомовую обловить. Парень я был рослый, меня пустили с глубины, где и подплыть пришлось, а дядька – тот вдоль берега. На яме в сеть что- то стукнуло, потяжелело зацепом, в народе оживление, к нам потянулись. Не сом ли?! Я к берегу завернул; в воде по пояс, подбираем полегоньку. Тут дядька мой каак вскрикнет, бредень бросил, руками за трусы себя ухватил, и наперевес, да из воды. На берег выскочил, трусы одним махом сдернул. Просторные такие: черного сатина. Вывернул, а там щучонок бьется. Ежели вы не читательница, поставьте себя, то есть свое на дядькино место, при образной фантазии – жуть тихая. Стоит дядя Степа: в одной руке трусы, в другой щучок, лицо загорелое белее тела, что ниже пояса; что- то сказать хочет, а у самого зубы стучат.  Родня лежит, заходится.  Вот народ! Ну, разговоров на лето.  Хит сезона.
 Был ли в сетке тогда сом, не знаю. Как щучок, спасаясь, нырнул дяде в трусы, я с бреднем один на один. Насилу в быстрину не снесло. Щучонка отпустили, дед Егор сказал: Расти малой, мы Степке новые трусы сошьем, поболе. А больше с этого заброда ничего и не было. Ухи нам все одно до утра хватило. Вот я и говорю: Была бы рыба…
  Хоприк.
 С удочками на Хопре дневали пацаны и приезжие - подбирали всякую мелочь: пескаря, окунька и плотву. По- местному: сказабана, чикомаса и серушку. Если серенькая плотвица, с натугой оправдывая прозвище, брызгалась зеленью сытого брюшка при снятии с крючка, то определений сказабана и чикомаса я не выловил и по сей день. К полудню удачливый малец успевал набить мелким пескарем, соразмерным насаженному червю, двухлитровый алюминиевый  бидончик, выдавив рыбками влитую воду. Поступали со сказабаном просто, но вкусно. Пескарей жарили целиком на больших сковородах в печи до легкой корочки и, залив яйцом, запекали с помидорами.
   Птицу летом били мало, мясо до осени нагуливалось на степных травах, вот и шла рыбка в охотку. Улов мой, порой весьма неплохой, расходился, пока чешуя не обсохла. Редко что, и то с вечерней зорьки, ныряло до утра в студеный сумрак погреба. Нестыдные экземпляры разносились по родне, остальное усваивали сами: солили - вялили, варили – жарили.   С рыбалки, с глазами – «как родились - не кормили», меня встречала дворовая живность. Пара хронически беременных кошек и по два десятка молодняка курят и уток, обступив разделочную колоду, нетерпеливо выхватывали потроха и рыбьи головы и, давясь по пути, разбегались с добычей по зарослям смородиновых кустов. В дело у нас шло всё.
   Открытием для меня стала рыбалка на левобережных озерах. Когда проводка на быстром течении начала давать устойчивый результат, я решил расширить географию лова. Аккурат напротив станицы Слащевской, давно конечно, Хопер, в очередное половодье, промыл себе новое русло, старое  окрестили Хоприком. Со временем Хоприк зарос камышом, отделился и превратился в цепь озер. Места живописнейшие. Палитра чистоты цветов французских импрессионистов. Желтые головки ужей у сизых от времени мостков; непорочно белые лилии и солнечные кувшинки над невесомо прозрачной водой и неоновые штрихи разноцветных стрекозок в мареве летнего воздуха. По вечерам, когда краски сгущались, местные жители вычерпывали отраженные красоты из озер, переливали в жестяные лейки и выливали на свои огороды. Но рыбу в Хоприке  ловили редко, предпочитая реку.
   Первая же вылазка показала – рыба есть. Помог прежний опыт ловли на комочек, чуть защипнутого, серого хлеба. Тамошние рыбаки такую насадку не жаловали, чего не скажешь о хоприковском карасе. Карась ловился белый – гибридный; желтый – кондовый, напоминая о своем присутствии, изредка поднимался и лениво крейсировал у поверхности, напрочь игнорируя попытки привлечь его внимание к крючку, независимо от наживки. Исключение составил один – грамм на пятьсот. Цвет брюшка его, украшенного алыми прожилками, от незрелого лимона переходил к боковине в червонное золото и заканчивался торфяно-бурым на спине; с маленькой головки, поворачиваясь, на меня с любопытством посматривали черничные глазки. Любопытство видимо его и сгубило. До чего хорош был! Был потому и отпущен. Как там?  По потребности и не на продажу. За рыбалку на Хоприковских озерах я брал до двадцати  ладонных, а было и крупнее, белых карасей и этого было достаточно.
   Возвращаясь однажды с Хоприка, я встретил, незнакомую мне, маленького росточка, сухонькую старушку, которая шла со своего огорода. Увидав в ведре карасей, моя попутчица, пока шли,  рассказала как, во времена её детства, ловили в этих озерах. Решением схода озера сдавались казакам в аренду на несколько лет; хозяева их чистили, рыбу подкармливали, и добывать могли естественно только они. С этим в станице строго. За воровство, как минимум, на том же сходе, прилюдно, могли и выдрать. Через два года, по осени, озера облавливались сетями. Мелочь отпускали, а крупную рыбу складывали на сено по телегам и везли в станицу. И когда рассказывала про воз карасей, который везли её отец и старшие братья, вдруг, на мгновение, как будто обратилась она в ту восхищенную девчушку у телеги золота. Стоило мне трудов уговорить её взять моих карасей, хотя и проговорилась она, что рыбы давно не ела. Конечно, я знаю, караси её детства были вкуснее.  У каждого времени свой вкус.   Ну вот, стало у меня, как будто,  на родню больше.

Речной царь.
С Отечественной Егор Семенов, брат бабушки,  вернулся в родную станицу до срока: с «Отвагой» на линялой гимнастерке и заткнутым за поясок пустым рукавом, чтоб не болтался. Беда конечно.., но не горе.  За тем казаки и рОдились.  В лихолетье супротивников бить, в мире хлеб рОстить. Выучился Егор Иванович левой и топор держать и весло и косу. Соседи приглашали уже деда Егора стога вершить. Мало кто так ладно закладывал вершину: лей стог ста ливнями, до нового лета сено не замокнет. А вот страсть рыбацкую пришлось поусмирить - крючок под мышкой не зажмешь, червяка нанизывая. Но временами и тут изворачивался: то перемет на живца наладит, то бредешком с кем потралит. Гостевал я у него в Слащевке, пока рос, почитай каждое лето.
Сомы на Хопре – песня особая. Где сомы водятся или когда водились –  легенда: Речной Царь. Если у кого утенок пропал, а туристы не проплывали – это сом. Или оголец какой ногу под водой чем поцарапает – сом цапнул.  Сердце слушая сжимается. На самом деле утки не главная еда сомов, и уж маленькие мальчики точно не в его меню. Лежит он там, на дне, не легендарно, легенда – поимка сома. Это когда соменок  килограмм на тридцать. А на Хопре сомы были.
Тем летом колупал я как- то топориком, на огромной бревине тополевой, короеда на инаживку. С другого конца косточки грели два деда, ветхие  вовсе.  В штанах с лампасами, поди с Гражданской донашивали. Калибр короеда позволял надеяться, что мелкую рыбешку он распугает, среднюю мне сам в зубах, без крючка, вытаскивать будет.  А  польстившейся на жирную личинку, крупной рыбе ведро- то точно коротко станет. Я топориком тюкаю, деды о своем гутарят. Вот,- говорит один:  Новый баркас справили, ходили надысь в Вёшенскую. Другой спрашивает: Мишку- то Шолохова  видел?   
Во как! Я тюкать забыл, бревно под дедами бренчать перестало  и про меня вспомнили: Не Егоров ли внук?
Так точно,- рапортую. Ну - у,- говорят:  Дед твой отличился. Какого сома словил!    А я и знать не знал. Спрашиваю вечером деда Егора. Словил,- отвечает:  Санёк, я сома – царь речной. Всех Семеновых накормил.
 И без больших подробностей поведал.
В начале лета, икромет уж закончился, как говорили на Дону, теперь и в колокола церковные звонить можно, пошел дед Егор на рыбалку. Растянул перемет от берега до берега, с живцом сосед пособил. Раненько проверять зачал. Щучку снял, голавля не шибко большого, и чувствует, кто- то грузно бечеву двигает, с той стороны, у ямы. Стал на лодке за перемет подтягиваться, тут сом и показался. Здоровый – страсть. Лодка к сому приближается, он ходить начинает, нервничает. Приподтянет дед Егор сома подышать, приотпустит. Рыбаки на моторке помочь хотели, матюгнул их дед, чтоб держались подальше. Испугается сом, рванет не то что поводки, что на себя нацеплял, пока вертелся, бечеву лопнет. Часа два так левой дед Егор сома мурыжил. Картина пера старика Хэма – Старик и море. Как почувствовал дед, что сом сдается, пошел к нему на швартовку. Наступил ногой на борт, качнул лодку и с водой влил сома через край. И топориком его стук, мол лежи паря тихо. Еле догреб в затопленном баркасе до берега. Теперь и помощников подпустил, сам всё одно не донес бы. Закурить попросил, с войны бросил, а не смог. Пальцы папироску не держат, дрожат. Размером сом тот только что в лодку поместился. Когда по родне делили, взвесили – под сто кэгэ потянул.
 Такого вот царя, Санек, я в плен взял,- смеется дед. А в уголок, на солнце выгоревшего, когда- то голубого, глаза, слезинка набежала.

На другой вечер, я с другом над двумя нам известными ямами поставили по сомовой удочке. Все как учил Леонид Павлович Сабанеев, тот который еще с ятями. На рогульке над ямой закрепляется крепкий хлыст, метра на три – четыре, леску толстую, какую нашли, в бухту и в расщеп на конец удилища, крючок должен чуть воды касаться, наживка – лягушка за спинку.
Ночевать я любил на стоге, свезенного к дому сена, пока вершину не заложили. По бокам укладывали пару жердей, чтоб не скатиться, и стелились овчинными полушубками и старыми одеялами. Сено свежее, еще мятное. Лежишь на спине, цикады потренькивают, небо в звездах над миром необъятное, за садом Хопер переливается, кажется слышно, как время течет. Изредка червячок какой, в спускаемой капсуле спелого яблока, шорхнув в плотных слоях листвы, гулко стукнет о сухую землю. А в сомовой яме Речной Царь смотрит сквозь воду, цвета дедовых глаз, на луну, разбрызгиваемую по поверхности лапками лягушки на моей удочке и шевелит усами.
30 Три дня из жизни Ивана Сергеевича
Людмила Май
Идея рассказа подсказана моей дочерью.


День первый.

Ширк-ширк, ширк-ширк…

Иван Сергеевич не забывал боковым зрением по привычке оценивать ситуацию во дворе: сейчас сутулый мужик из второго подъезда выйдет – тот всегда рано уходит... О! Точно, вышел! Хмуро на ходу закурил и направился к трамвайной остановке. Дворник с уважением относился к Сутулому – тот никогда обгоревшие спички или смятые пачки на землю не бросал.

Из пятого подъезда выскочил в спортивном костюме не старый еще мужик, как всегда, побежал трусцой к бульвару, вскинув обе руки над головой в приветствии. Иван Сергеевич в ответ махнул своей метлой. К Спортсмену он относился скорее снисходительно, с легкой иронией: ну, давай-давай, беги, веди свой здоровый образ жизни.

Сейчас толстая бабенка из первого поведет своего ротвейлера выгуливать. Собака не доставляла дворнику дополнительных забот: волоча за собой довольно упитанную хозяйку за туго натянутый поводок, ротвейлер всегда устремлялся к своим заветным местам в скверике за два дома отсюда. Ну, а это уже не его участок.

А там уж попрут: мамаши сонных ребятишек в детские сады потащат, машины зафырчат и захлопают дверцами, ученики потянутся вереницей в сторону школы.

А вот и лохматая девица из второго выскочила и сразу – за гаражи. Оттуда, как всегда, потянуло сигаретным дымом. Некурящий Иван Сергеевич не то чтобы осуждал Лохматую, но и не одобрял ее действия: девица всегда втаптывала окурок в землю так, что ему приходилось лопатой подковыривать тоненький мундштук с губной помадой на кончике.

За два года работы дворником он узнал многих обитателей большого пятиэтажного дома. Он и сам жил здесь же на втором этаже и часто, сидя на кухне, продолжал из окна наблюдать за жизнью своего двора. Раньше-то, когда на заводе работал, никого из дома не знал, а сейчас – интересно...

Ширк-ширк, ширк-ширк… А что? Красота! Вместо утренней зарядки. И бегать попусту, как Спортсмен из четвертого, не надо, и денежки какие-никакие к пенсии.

Продавщица из продуктового прошла с сыном-пэтэушником. Эти в четвертом живут, в его подъезде.

– Сразу домой, понял меня?! – закричала вслед уходящему парню мамаша.
Тот даже не оглянулся, отправился в свое училище.

– Не-ет, не училище теперь, бери выше – колледж, – Иван Сергеевич ухмыльнулся: – Надо же – колледж! Сервиса и дизайна. На парикмахеров учат, на поваров тоже…

Он знал про этот колледж, потому что его внучка Ленка тоже училась там на дизайнера… этого… Ландшафтного!

– Придумают же, – дворник иронично улыбался, хотя внучкой своей гордился: та с детства картинки всякие рисовала, а бабка на ковер над кроватью развешивала.

– Смотри у меня!! – не унималась крикливая дамочка, оглядываясь на удаляющегося сына.

– Что ж ты орешь-то так, – не выдержал Иван Сергеевич, – Все равно же не услышит, уши-то наушниками заткнуты.

Та только зыркнула раздраженно – не твое, мол, дело.

А вот и главный недруг Ивана Сергеевича: из третьего подъезда вальяжно вышел молодой мужчина.

– Пик-пик! – отозвалась ярко желтая иномарка на его небрежный жест.

Этот Гад (именно так обозначил для себя Иван Сергеевич ненавистного ему жильца) доставлял ему немало мелких неприятностей: то жвачку выплюнет, а она потом приклеится к его рабочим ботинкам, то карманы свои почистит и все ненужное на тротуар выкинет. Гад, одним словом.

Иван Сергеевич внимательно следил за его движением. Так и есть – опять скомканная бумажка полетела в кусты!

– Чтоб тебя... Самого, чтоб так швырануло, – Иван Сергеевич проводил недобрым взглядом выезжающую со двора машину. – Ну что ж, мы люди не гордые – поднимем. Только кто же тебя, Гад, поднимет, когда швыранет-то?

Было уже что-то около девяти, когда выскочили эти двое: парень в очках стал нервно звонить по мобильному, а девушка, смеясь и дурачась, сунула ему в рот коричневый квадратик шоколадки.

– Опять проспали, – догадался Иван Сергеевич. – Такси вызывают.

Вот и такси подъехало, и парень уже открыл заднюю дверцу и протянул руку подружке, когда та побежала к стоявшей возле другого подъезда урне, чтобы выкинуть шуршащую обертку.

– Молодежь… Шоколадка, поди, вместо завтрака, – неодобрительно проворчал дворник. Однако поступок девчонки ему очень понравился.

Ширк-ширк, ширк-ширк…

Иван Сергеевич вдруг встревожился: – А где же Она? Неужели, он не заметил, пропустил? Не может быть!

Он стал с недоумением посматривать на третий подъезд: – Нет, не мог он ее пропустить.

Когда он впервые увидел Ее, он просто остолбенел: она шла какой-то плавной походкой (не шла – плыла!), вся такая… Иван Сергеевич не мог тогда сразу понять, какая «такая». Это он потом уже разглядел: светлые волосы, распущенные по плечам, высокая, стройная, с легкой загадочной улыбкой, а глаза… Глаза лучатся каким-то неземным светом. Она вела за руку девочку в бантиках с точно такими же лучистыми глазами.

– Доброе утро! – пропела Она нежным голосом.

– Доброе утро! – так же нежно пропела девочка.

Иван Сергеевич аж зажмурился от такой красоты.

Они прошли, переговариваясь меж собой, словно два колокольчика, оставив шлейф каких-то очень утонченных духов. Он долго ловил этот почти неосязаемый аромат, и в душе его поселилось ощущение чего-то такого, давно забытого…

Они виделись теперь каждое утро, и Она неизменно приветливо улыбалась ему: – Доброе утро!

– Доброе утро! – вторила девочка-колокольчик.

Иван Сергеевич широко улыбался и кивал головой, мол, здравствуйте, здравствуйте, и каждый раз теплая волна детской радости накатывала на него.

Сегодня ему не пришлось ощутить эту радость. Взволнованный этим неприятным событием, Иван Сергеевич, попивая дома чай, усмотрел в окно, как во двор зашла участковая врачиха из детской поликлиники. Он выбежал на балкон проследить: – Точно! Зашла в третий подъезд! Ой, видать, дочка ее заболела…

– Ну что ты скачешь! – заругалась жена, развешивая на балконе белье. – То в окно уткнется, то скачет, как... – и, не найдя подходящего определения, как именно скачет Иван Сергеевич, добавила: – Как, не знаю кто!

Иван Сергеевич промолчал. Он и сам не знал: чего это он? Мысли его упорно тянулись туда, к ее улыбке и нежному голосу. Не то чтобы он влюбился, нет конечно. В его годы это непозволительная роскошь. Просто ему нравилось представлять, как Она, откинув свои золотистые локоны, вечерами читает книжку своей прелестной дочке, как трогательно ухаживает за ней, заболевшей, и грустит возле окна…

Иван Сергеевич сердито одернул свои мысли, покосился на жену: не заподозрила бы чего. Тогда все, кранты: обсмеёт, разобьет своими грубыми циничными словами всю его нежность, разливающуюся в груди.

Думая о незнакомке, он возвращался в свою молодость, когда ему тоже встретилась однажды девушка, как теперь ему казалось, мечта всей его жизни: такая же светловолосая, утонченная…


День второй.

Следующий день не принес Ивану Сергеевичу ничего нового: все те же листья, огрызки яблок, фантики, окурки…

Ширк-ширк… Спортсмен убежал, Лохматая шмыгнула за гаражи... Все, как всегда. Ширк-ширк…

Разве ж только Колька наведался с утра на дворовую помойку. Он давно знал этого не старого еще бомжа, но уже с явными отпечатками жизненных обстоятельств на лице. Увидев копающуюся в мусорном контейнере фигуру, Иван Сергеевич вынес из своего подвала прибранную для этого случая кожаную куртку, брошенную кем-то на металлическое ограждение возле мусорки. Куртка была хорошая, с целехонькой молнией, только сильно потертая.

Колька обрадовано надел огромного размера кожанку поверх мятого пиджачка, заулыбался беззубым ртом: – Спасибо, Сергеич, а то холодновато становится.

– Носи, - хмуро ответил Иван Сергеевич, снова взявшись за метлу.

Продавщица опять наполнила двор своими пронзительными криками – пацан чуть ли не бегом свернул в переулок.

Этот Гад снова наподличал: уезжая, выкинул из салона пустую пластиковую бутылку. Тихо негодуя, Иван Сергеевич отнес бутылку в контейнер.

Все дела на сегодня были сделаны, и он, тоскливо оглянувшись на третий подъезд, пошел домой пить чай.


День третий.

С утра небо затянуло тучами, заморосил мелкий противный дождик. Иван Сергеевич только успевал сметать листья, а ветер все приносил и приносил новые порции.

Сутулый заторопился к трамваю.

Спортсмен, несмотря на непогоду, выскочил на утреннюю пробежку, надев, однако, шапочку.

Ротвейлер, роняя слюни, нетерпеливо побежал в сквер.

Надев брезентовый плащ и резиновые сапоги по случаю дождя, Иван Сергеевич упорно боролся с листьями, ловко отправляя мокрые вороха в тележку.

Захлопали двери подъездов, запиликали домофоны, школьники понуро отправились за новыми знаниями, машины одна за другой стали выезжать со двора, забрав своих заспанных хозяев.

Лохматая уже покурила.

Очкастый с Девушкой выпорхнули, прижавшись друг к другу под зонтом.

Неугомонная мамаша выкрикнула в сыновью спину напутственные слова…

Вот тут-то и открылась дверь третьего подъезда и появилась Она, раскрывая зонтик. Иван Сергеевич распрямился, подался вперед с разлившейся улыбкой, предвкушая радостную для себя встречу.

– Пик-пик! – встрепенулась желтая иномарка.

Этот Гад, вышедший следом, подхватил беленькую девочку, понес к машине. Старательно перепрыгивая через лужи своими чудесными ножками, Она заторопилась вслед.

 – Папа! Папа! – смеясь и повизгивая, заливалась девочка.

Не может быть! Этого просто не могло быть! Дворник застыл на месте, раскрыв рот от неожиданности, все еще не веря своим глазам.

Машина плавно выехала со двора. Девочка с заднего сиденья помахала рукой. Ему?

Иван Сергеевич, ошеломленный, опустился на скамейку. В его душе поднималась отчаянная обида, заполняя все ее уголки липкой горечью. Огромное чувство потери и несправедливости обрушилось на него, вдавило в мокрую скамейку, не давая опомниться и осознать до конца...

– Так, значит… Вот оно как … Поня-ятно... – пробормотал, наконец, Иван Сергеевич. Он вспомнил вдруг, что и этот… со своей ядовитой машиной появился во дворе не так давно…

– Поня-ятно, – тянул растерянно дворник, хотя ничего понятно ему не было.

Он долго еще сидел, не шелохнувшись и не замечая, что накрапывающий с раннего утра дождик постепенно вырос в настоящий ливень, и вода, стекая ручьями с капюшона, давно уже превратила лежащие на его коленях верхонки в две мокрые тряпки.
31 Руки матери
Олег Маляренко
      Третью ночь подряд Денису снилась мать. Она умерла девять лет назад, ещё не старая. Была здоровой женщиной, никогда не гнушалась тяжёлой работы. Денис не помнит, чтобы она когда-либо болела. Когда соседи позвонили ему, что скорая помощь увезла мать в больницу, он бросил все дела и примчался к ней. Врач сказал, что у матери обширный инсульт, шансов на выздоровление мало, но ей нужен постоянный уход. Денис превратился в сиделку, отходя от материнской койки лишь для того, чтобы где-нибудь вздремнуть. Чуда не произошло, и через пять дней мать, не приходя в сознание, умерла. Это явилось сильным потрясением для сына. Горько было от того, что он не мог сказать ей прощальные слова.
      Денис постоянно вспоминает мать, ездит на её могилку, но до этого она во снах не являлась ему, ни разу.
      В первую ночь Денису приснилось, что он вошёл в родительский двор и увидел, что вместо старого неказистого домика, построенного дедом в давние годы, стоит великолепный новый дом. Как строитель, он обратил внимание на замечательную планировку и отделку дома. Комнаты казались довольно громадными, вероятно, от того, что были пусты.
      Навстречу Денису вышла родительница с ласковой улыбкой.
      - Мамочка, кто построил этот дом? – спросил он.
      - Я построила его, сынок.
      - Как? Сама?
      - Да. Почти без посторонней помощи.
      Денис внимательно поглядел на сильные, мозолистые мамины руки. Такие руки могут сделать всё на свете.
      - Мамочка, а почему ты не обратилась ко мне? Забыла, что твой сын строитель?
      - Нет, не забыла. Но не хотела привлекать тебя на эту стройку. Ведь ты устаёшь на работе, а потом тебе надо отдохнуть, уделить внимание жене и внучкам. А у меня много времени свободного, вот я и построила не спеша. И теперь на склоне лет буду жить в просторном и светлом доме.
      В другой раз Денис увидел во сне какой-то праздник. Все вокруг веселятся, танцуют и поют. По маминым словам, она в молодости была первая певунья и плясунья на селе. Вот и сейчас она легко и весело танцует вместе со всеми, то ли краковяк, то ли польку. Эти танцы Денису не знакомы, поэтому он стоит в стороне. Мама издалека приветливо ему машет. И Денис пошёл плясать, да так ловко, словно только этим и занимался. Толпа расступилась, и они с матерью стали плясать только вдвоём под нескончаемые аплодисменты, пока к ним не присоединился мужчина, лицо которого показалось Денису знакомым. Спустя некоторое время до него дошло, что это его умерший отец, но нисколько этому не удивился. Денис почувствовал необыкновенную теплоту к родителям.
      Но самое яркое сновидение явилось Денису в третью ночь. Он с матерью сидел на пустынном морском побережье. Под голубым небом раскинулось тёмно-синее море. Тишину нарушали только крики чаек и плеск ленивых волн. Мама погладила его волосы на голове, как делала в далёком детстве. Её пальцы были удивительно мягкими и нежными.
      - Мамочка, верно, ты до сих пор считаешь меня маленьким мальчиком, - сказал Денис.
      - Да, сынок. Сколько ни будет тебе лет, для меня ты остаёшься ребёнком.
      - Какая ты у меня замечательная! Я так благодарен тебе за всё и сильно тебя люблю.
      - Спасибо, Дениска. И ты для меня дороже всех на свете.
      Денис проснулся и задумался - что могут означать эти сны? В последние годы он плохо запоминал сновидения, но эти три отчётливо сохранились в памяти. Он был неплохим сыном, но так мало говорил маме при жизни тёплых и ласковых слов. Она много лет проработала в горячем цеху на металлургическом комбинате. Рано овдовела. Отец был пожарным и погиб на пожаре, спасая людей. Ни разу мама не наказывала сына, но не упускала случая, чтобы похвалить его. Последние годы она жила одиноко, а Денис навещал её изредка, хотя и следовало делать это почаще. Думал, что её ждёт долгая жизнь, а она не успела выйти на пенсию. Печально, что ничего уже изменить нельзя.
      Когда Денис рассказал жене Лиде о своих снах, она предложила ему заказать молебен об упокоении души матери и съездить на её могилу. Она, конечно, права, и так он и сделает, как только освободится.
      Третий месяц Денис вместе с бригадой строил коттедж для авторитетного бизнесмена. Заказчик каждый день наведывался на стройку и торопил. Поэтому работали без выходных, с утра до вечера и почти без перекуров. При этом строго соблюдался «сухой» закон. Бригадир предупредил, что выгонит любого выпившего немедленно, а у него слово никогда не расходилось с делом. Работа спорилась, и домой Денис приходил сильно усталым.
      Наконец наступил день, когда строительство завершилось. Заказчик вместе с семьёй обошли весь дом, придирчиво его осмотрели и остались довольны качеством работ. Он честно расплатился с бригадой, даже немного прибавив за срочность.
      Тут же в бытовке строители отметили завершение стройки. После напряжённого труда можно было и расслабиться. Настроение у всех было приподнятое. Шутили, смеялись, подначивали друг друга. Мужики пытались наверстать упущенное, поэтому набрались основательно. Засиживаться долго не стали и мирно разошлись по домам.
      Денис шёл по вечерней улице слегка заплетающейся походкой, но строго на автопилоте. Карман брюк приятно оттягивала толстая пачка денег. Мысленно он соображал, на что их потратит. В первую очередь, надо приобрести обновки Лидусе и дочкам. А если что-то останется, то и себе.
      Ключ никак не хотел попадать в замочную скважину калитки, сколько Денис ни пытался. Звонок не работал, поэтому он громко постучал ногой по калитке. Вышла Лида и осуждающе глянула на мужа.
      - Хорош, нечего сказать. Давно не видела тебя пьяненьким. Ты хотя бы дочек постеснялся.
      - Какая ты, Лидуся, неблагодарная, - завёлся Денис. – Три месяца я вкалывал как проклятый, чтобы заработать для семьи. А ты меня так встречаешь.
      В другое время он не придал бы значение колкости жены, обратил бы её в шутку, но на этот раз сорвался. Так слово за словом вспыхнул маленький скандальчик. Денис передал растерявшейся жене деньги, а сам пошёл вдоль по улице.
      Вскоре он поймал такси и отправился на дачу. Зашёл в домик, и, не раздеваясь, улёгся на кровати. Для полного душевного покоя закурил сигарету и уснул.

      Денис проснулся среди ночи от сильного приступа кашля, да и очень горячо было ноге, высунутой из-под одеяла. Дышать было трудно, и от едкого дыма слезились глаза. Вокруг полыхал огонь. В сознании мелькнуло, что надо срочно покинуть домик, но сил не было даже для того, чтобы пошевелиться. От огня треснуло окно, и задребезжали разбитые стёкла…

      - Как, по-твоему, он дышит? – раздался тихий женский голос.
      - Да. Слабо, но дышит, - услышал Денис голос дачного соседа Яши. Хотел открыть глаза, но веки словно склеились.
      Наконец это ему удалось. Оказалось, что лежит посреди дачного двора на чём-то твёрдом, а вокруг него стоят несколько фигур. Денис хотел подняться, но почувствовал слабость, от боли словно раскалывалась голова и слегка тошнило. Над ним склонился Яша:
      - Как ты чувствуешь себя?
      - Как в раю, - попытался пошутить Денис.
      - Потерпи ещё немного. С минуты на минуту приедет скорая помощь. Тебе чего-то хочется?
      - Только пива. Желательно холодненького, - сказал под всеобщий смех.
      - Пива обещать не могу, а холодной воды принесу, - заверил его Яша.
      Скорая помощь отвезла Дениса в больницу, где у него обнаружили лёгкое отравление угарным газом и незначительный ожог пальцев ноги. Врачи сказали ему, что он редкий счастливчик. Промедли немного его спасатели, и исход был бы летальным.

      Сосед Яша рассказал Денису, что ночью что-то побудило его подняться и выйти во двор. Собака лаяла не как обычно, а с подвыванием. Глянул на его домик, а внутри него полыхал огонь. Для размышлений не было времени. Вылил на робу ведро воды, надел её и перепрыгнул через забор на его участок. Разбил окно, забрался внутрь, и увидел потрясающую картину: вокруг всё горит, а Денис безмятежно спит, укрывшись с головой одеялом. Подхватил его и вытащил во двор. Тем временем Яшина жена подняла по тревоге других дачников, и они общими усилиями с помощью вёдер и шлангов погасили пожар. Поэтому пожарных вызывать не стали, но скорую помощь вызвали.

      - Послушай, Денис, - задумчиво произнесла Лида. - Я никогда не верила в мистику, считая её обыкновенными фантазиями. А вот теперь готова в неё поверить. Больно всё логично и последовательно выстраивается. Все твои сны с матерью, которая прежде не снилась. Пожар, что тебя не тронул. И чудесное появление Яши, как твоего спасателя. Не иначе, как руки матери отвели беду от тебя. Давай в ближайшие выходные поедем к ней на могилу.

      Пронизывающий холодный ветер гулял по кладбищу, нагоняя ещё большую тоску, которой неизбывно наполнено это печальное место. Мрачные могилы словно насупились, поблескивая дождевыми каплями. С редких деревьев слетали последние листья.
      Денис положил у основания памятника матери два букетика осенних цветов. Постоял молча, склонив голову. Неловко смахнул рукой набежавшие слёзы.
      - Спи спокойно, дорогая мамочка. Спасибо тебе за всё, что ты дала мне в жизни. Возможно, что в своём далеке ты думаешь и беспокоишься обо мне. Я жив, и у меня всё в порядке.
      Денис приблизился к памятнику и поцеловал его холодный и мокрый камень. По камню шла свежая трещина, которой прежде не было.
32 Месть
Валентина Щербак -Дмитрикова
                                          
         Дом охал, стонал, скрипел — его резали по живому. Сначала корёжили левое крыло. Там, на шестом этаже, муж и жена развелись и  разбежались в разные стороны, прихватив по одному ребенку, чтоб не платить друг другу алименты. Трехкомнатную квартиру приобрела  «новая русская», красивая дама лет тридцати-сорока, которую жильцы сразу прозвали «банкиршей». Она немедленно начала делать «евроремонт»,  изменяя планировку квартиры для создания неповторимой  по размерам и отделке ванной комнаты.
         Потом глухо заохала правая половина  дома, застонала квартира на пятом этаже, которую у одиноких пенсионеров купила семья «кавказской национальности».  Их не устраивала   общая жилплощадь. Они увеличивали квадратные метры комнаты за счет лоджии.
          Лиха беда — начало. И вот  еще в восьми квартирах произошла смена жильцов. И новые хозяева  тоже  меняли габариты комнат: дробили капитальные стены, переносили переборки, взламывали полы, вырубали застывший  бетонный раствор. Почти на всех этажах зажужжали дрели, застучали отбойные молотки.
          Дом  безжалостно кромсали, выбрасывая бетонные внутренности во двор.   А ведь еще недавно, совсем недавно, эта четырнадцатиэтажная башня, возвышавшаяся среди пятиэтажек-"хрущевок" гордилась своей высотой, изяществом, прочностью  и заложенными  возможностями долгого существования. На ближайших улицах, не было домов, равных  по красоте и надежности.
          Страдал не только дом. Стонали, охали и  скрипели зубами  и его жильцы. Чертыхаясь, проходили мимо строительного мусора, который еще недавно   являлся частью их дома. Особенно плохо было тем, у кого над головой грохотал отбойный молоток или  жужжала дрель.
           Под «кавказцами» жили Зайцевы – семья из четырех человек. Очень терпеливые, очень боязливые люди — муж, жена, мать жены и школьник Витя. Он, в отличие от взрослых,   не  был боязливым и терпеливым.  Но это не в счет. Зайцевы не возникали, даже не чертыхались,  проходя  мимо наваленных кучей бетонных внутренностей дома.  И не обсуждали с соседями свое мучительное существование.
           А под «банкиршей» обитал  холостяк Иван по фамилии Жуан, по прозвищу  «Донжуан». Неоднократно женатый и столько же раз разведенный. И многократно менявший профессии. В его жизни  случалось много   взлётов и спадов, и неожиданных поворотов судьбы. Настоящим «доном», испанским дворянином, Жуан, конечно, не был. Он имел чисто русские рабоче-крестьянские корни.
           Шум ему  мешал. Грязь раздражала. Он тоже чертыхался, проходя мимо бетонного мусора. А если рядом не присутствовали дети и женщины, то отпускал и словечко покрепче. Но в разговорах с соседями подчеркивал, что терпит все это только потому, что симпатизирует женщине, поселившейся над ним. Соседи верили, так как страстная любовь Ивана к женскому полу  была  написана у него на лице.
           Изуродованный дом стал быстро стареть. По стенам поползли трещины. Нарушилась изоляция квартир. По зданию стали путешествовать не только звуки, но и запахи, сообщая о том, какой суп сегодня варили этажом ниже или выше, у кого подгорела каша, кто пил валерьянку и какие сигареты курили сосед или соседка. Дом затаил обиду и ждал удобного случая, чтобы отомстить за свои раны.
            * * *
            Месть его была неожиданной и изощренной. Это случилось 8 марта в самое обычное утро праздничного дня. Кто-то отсыпался после тяжелой рабочей недели, кто-то, по привычке проснувшись рано, шастал по квартире, не зная, чем себя занять. Одни прихорашивались ради праздника, другие колдовали на кухне, готовя оригинальное угощение.  Закашляли  и зачихали краны.  Дом наполнился шумом журчащей воды, стуком дверей, перекличкой смывных туалетных бачков и запахом сигарет, парфюмерии, лекарств и вкусных  праздничных блюд.
           Иван Жуан проснулся, лениво потянулся в кровати, готовясь встать, но вспомнив, что сегодня на работу идти не нужно, с блаженной улыбкой закрыл глаза и стал мечтать. Сначала — о сочном ароматном бифштексе,  потом  — о соседке, живущей этажом выше. Мечтать было легко и приятно:    запах бифштекса просачивался из нижней квартиры, а над головой журчала вода, наполнявшая ванну «банкирши»…     Потом наступила тишина, открыв, вообще, широкую дорогу полету   фантазии. Это были очень приятные минуты жизни, когда хоть и мысленно, но  Иван  получал все, что хотел. Он расслабился, достигнув кульминации своих мечтаний…
           А женщина, предмет его грёз,  находившаяся этажом выше, в это время,  приняв  расслабляющую, очищающую, пенистую ароматную процедуру  с кастильским мылом, спускала из ванны воду, мысленно представляя себе, как не только грязь, но и все стрессы, имевшие место  в ее жизни, уходят вместе с этой водой  в канализационную трубу.
           Но тут дом  вдруг завибрировал, затрясся, как паралитик. Это происходило с ним и раньше, когда рядом проезжали большие груженые машины.  Но сегодня дрожание особенно ощущалось. Раздался жуткий треск, затем глухой удар. Покалеченное здание , мстя за свои раны, выплюнуло кусок изуродованных  внутренностей с шестого этажа на пятый.
           «Банкирша» же в это время,  выходила из ванной комнаты, которая теперь, после   «евроремонта», стала значительно больше, чем раньше, и находилась частично над спальней Жуана.
           Раздался пронзительный женский крик…   И тут же, приличный по размерам,   кусок пола-потолка  оказался около кровати обалдевшего от неожиданности Ивана. И на этом древесно-цементном уродце, как на ковре самолете, приземлилась женщина, о которой он  только что мечтал.
           - О- о- ой! - воскликнула она, пытаясь руками и каскадом русых волос прикрыть свою наготу. Голос был приятный, нежный. Таким себе его Жуан и представлял, хотя еще ни разу не разговаривал с этой женщиной.
           Своей неестественной изломанной позой и потоком струящихся по цементному обломку волос,  она напоминала скульптуру Родена «Даная».   Такого подарка, да еще не к своему празднику, Жуан не ожидал.
            — Даная…  —  прошептал он изумленно, не веря своим глазам. Не то, чтобы Жуан хорошо разбирался в искусстве, но скульптуры  и картины   великих мастеров с изображением  голых  женщин  знал наперечет.
           — Даная…  —  еще раз повторил  он, широко улыбаясь.  И добавил с придыханием:
           — Моя,  Даная… 
           А свалившаяся с потолка женщина была, действительно, прекрасна. К тому же — не из мрамора, а настоящая,  живая. Магия ее ниспадающих  волос завораживала. А в глубине испуганных  зеленых глаз мерцал загадочный огонек, готовый в считанные минуты превратиться в яркое пламя.
           Ее обнаженность и незащищенность  вызвали у Ивана сильный прилив нежных чувств, с которыми он не хотел, да и не смог бы  бороться. К тому же у Жуана был свой жизненный девиз, который звучал  примерно так:  «Все, что само дается в руки, упускать нельзя». И он не упустил. Что-что, а уж с женщинами Иван  обращаться умел.
          Мгновенно вскочив с кровати,  он бережно укрыл своим халатом свалившееся  с потолка «чудо», свою почти осуществленную мечту. Теперь это была уже его  «непорочная дева», и упускать ее из своих рук Иван не собирался.
          Встав на колени, он  обнял и крепко прижал к себе испуганную дрожащую женщину. Голова приземлившейся «Данаи» беспомощно  склонилась к нему на плечо.  Губами Иван почувствовал  атласную  кожу  ее щеки. И ему это так понравилось, что он не удержался и нежно поцеловал ее. Потом еще раз, — чуть ниже. И еще раз,— еще ниже.  Вспомнил тут Иван  и «Данаю» Тициана, и миф о золотом дожде, на сюжет которого картина  была написана художником. До Зевса ему, конечно, было далеко. Но уловка с золотым дождем Жуану просто не понадобилась.
          * * * 
          Мимо проезжали гружёные машины,  дом трясся,  содрогаясь, теперь уже от смеха:
          — «Отомстил! Отомстил! Отомстил!» 
          Но он плохо знал людей. Ох, уж эти живые сгустки белковой материи! В любых, самых ужасных обстоятельствах, они умели находить  выход из создавшегося положения,  отыскать нечто такое, что даже в катастрофических условиях делало их жизнь лучше и счастливее.      
          Дырку между  этажами долго не могли  заделать.  Но Иван  был мастер на все руки. Для удобства передвижения  смастерил лесенку,  которая  вела  из спальни квартиры на пятом этаже  в ванную комнату квартиры, расположенной  выше... И в многострадальном доме  в декабре   появился еще один житель — маленький Иван Иванович Жуан.
          * * *
          Дом старел, покрываясь глубокими морщинами, гулко охал, пугая по ночам жильцов.    Он планировал следующий удар по нарушившим его мирную жизнь беспардонным обитателям.
          А они,  с замиранием сердца, ждали  новых неординарных событий и гадали: "Если на пятом этаже у «кавказцев» провалится пол в комнате, сделанной из лоджии, станет ли Витька Зайцев лазить с четвертого этажа через этот пролом  к своей однокласснице Алинке Асланбековой.
          Но это будет уже другая история.
33 Большое песчаное плато
Валентина Щербак -Дмитрикова
         
         Я слышал, что в августе в  полнолуние в определенном месте собираются те, кому кажется, что они звери.   В Москве — это Лосиный остров, а в наших краях — Большое песчаное плато.
         Меня уже давно интересовала гипотетическая трансформация человека в животное, духовное отождествление с ним,  соединение в одной личности двух разных самосознаний. Феномен этот называется териантропией. А люди, которые ощущают, что они являются животными  — териантропами.
         Видимо, у меня  было что-то общее с ними. Я себе  казался одиноким волком, которому пора уже  иметь  собственное логово с волчицей и волчатами.          
         Съезжаются на такие форумы участники со всей страны, даже из самых  отдаленных ее уголков. Жгли  костры, разговаривали, общались, находили родственные души.  В августовское полнолуние каждый, считавший  себя зверем, мог   найти там   «своих». Ходили слухи и о реальных превращениях людей в животных. Но в это я, конечно, не верил.
          В этом году отпуск у меня был в августе.  И появилась, наконец, возможность посетить интересовавший меня  форум. 

          * * *
           Вечерело…   Горели костры, около которых группами расположились   "териантропы".   Я пробирался  между этими «оазисами света», пока не остановился около одного из них. Мне понравилась  сидящая  у  костра  маленькая изящная блондинка с большими печальными глазами.
           — Можно приземлиться? — спросил я,  обращаясь ко всем  присутствующим.
           — Конечно, — с улыбкой ответила блондинка. И тут же задала вопрос:
           — А вы кто?
           — Одинокий волк,— сказал  я, не задумываясь. Ведь так оно и было на самом деле, так я ощущал себя в жизни.
           — А я — лань,— молвила  девушка, пугливо оглянувшись по сторонам. — Здесь впервые.  Зовут меня Олей.
           — Андрей,— произнес я свое имя.
           —  Сова, — сказала  вторая представительница женского пола, лохматая  черноволосая девушка в очках с роговой оправой. Она протянула мне свою маленькую, цепкую, как лапка хищной птицы,  руку и произнесла:
           — Алина. — Затем,  кивнув в сторону сидящего с ней рядом молодого человека, добавила: — А это Савва, он филин. Мы здесь уже третий раз. Клево!
           — Угу, — изрёк  её партнер.
           — Очень приятно,— проговорил  я.
            У костра была еще одна пара: молодой человек спортивного вида  с курительной трубкой в руках и очень красивая девушка. На моё появление  они никак не отреагировали. Возможно, что  даже и не заметили его, так увлечены были друг другом.
           — Регина и Артем,— представила их Ольга и с улыбкой добавила: — Присаживайтесь к нашему столу.      
            Стол представлял собой расстеленную на песке голубую скатерть с расставленными на ней алкогольными и безалкогольными напитками, разовыми рюмочками, бокалами и тарелочками с бутербродами. Я открыл  рюкзак и пополнил содержимое «скатерти самобранки» своими запасами. Затем стал расстилать спальник, «забивая» у этого «оазиса тепла и света» себе место.
            * * *
            Ночь наступала, потихоньку входя в свои права. На небе вспыхнули первые звездочки. И вот уже в окружении мириад звезд  засияла полная луна, погрузив в призрачный свет  горящие костры и сидящих около них людей, которые ощущали себя животными. 
           Заботу о нашем "походном очаге" я взял на себя. Поддерживать его жизнь было нетрудно. Тут уже лежала куча заранее заготовленных сучьев и сухих веток. Выбрав одну из них, длинную и прочную, я положил её рядом с собой. 
           Жизнь  шла своим чередом. Время от времени к нашему костру подходили люди, искавшие "своих".   
            — "Лисицы" есть? — спросил молодой человек с рыжим чубом и немного длинноватым носом.   
           Оля, Алина, Савва и я отрицательно покачали головами. Регина и Артём ни словом, ни жестом не отреагировали на этот вопрос. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Сейчас, ночью, Регина была еще прекраснее, чем вечером на закате солнца. Вспышки костра внезапно вырывали из темноты её лицо с блестящими, мерцающими, как звёзды, глазами. Красота этой девушки притягивала меня, но в то же время чем-то и отталкивала.
           К нам подходили:  "львы" и "тигры", "собаки" и "кошки", "крокодилы" и "бегемоты", и даже один "жираф".  Мы вчетвером дружно отрицали принадлежность к этим видам животных.   
           Артём и Регина всё это время находились в состоянии какой-то напряжённой, болезненной отрешённости. "Странная пара,  — подумал я, глядя на них. — Интересно, каких зверей они представляют?"   
           Ещё немного побыв вместе со всеми, Алина и Савва, обнявшись, тоже пошли искать себе подобных.   
            — А мне не хочется уходить от нашего костра, — тихо сказала Оля,  посмотрев на меня своими фиалковыми, с поволокою, глазами. И тут же пугливо опустила  взгляд.      
            Идти искать "своих" у меня тоже не было никакого желания. Интуитивно, как зверь, я вдруг почувствовал, что нашел ту единственную, которая мне, наконец-то, встретилась на жизненном пути.    
            Оля сидела, обхватив колени руками и  приподняв голову, смотрела на луну. Я  подошел и пристроился  рядом. Меня переполняла буря чувств, проявить которые  мешали сидящие у костра Артем и Регина.      
            В полнолуние на волков находит непонятная тоска и непреодолимое желание повыть на Луну.  Что-то похожее случилось и со мной.
           "Что происходит с моей душой? — думал я. — Да и нужна ли мне, вообще, волчица? До чего ж  спокойно и  приятно рядом с боязливой ланью…" 
           Магнетизм луны завораживал... "Не упусти свой шанс", — шептал  внутренний голос.   
            Так, молча глядя на луну, каждый со своими невысказанными мыслями, мы просидели около получаса.
           — Спокойной ночи... — прошептала Оля. И, одарив меня  нежным взглядом, спряталась в спальном мешке.    
           — Приятных снов, — сказал я и, притянув свой спальник ближе к девушке, последовал её примеру.
           Стало грустно... Хоть волком вой. В душе появилось тревожное чувство потери чего-то очень нужного и важного. "Одиноким волком я бегал. И одиноким волком умру..."* - пришли на память строчки из песни.
           "Ничего, это не последняя ночь в моей жизни, - успокаивал я себя." И злился: "Да, Оля держалась, как робкая лань. Но куда делись мои волчьи повадки?"
           * * *   
            Ночь окутала  приятной прохладой, и с мыслями о славной пугливой лани я стал засыпать. Сколько проспал, не знаю. Проснулся от резкого чувства опасности.
            Открыл глаза и в пяти-семи метрах от кострища, в лунном сиянии, увидел полутораметровое чудовище, голову которого венчали огромные клешни. Грудь монстра состояла из четырех частей, и у каждой была своя пара ног. Восемь членистых ног были широко расставлены вдоль туловища. А грудь переходила в брюхо, которое заканчивалось длинным "хвостом". На конце его торчал шип в виде большого крючка.   
            — Да ведь это же скорпион. Только очень громадный...—  прошептал я в испуге. "Таких нет в природе. В воде Мирового океана обитали метровые особи... Но это же было 400 миллионов лет назад!" — промелькнуло в моем сознании.
           Моментально выскочив из спального мешка, заградив собой девушку и мысленно распрощавшись с жизнью, я все же, окинув взглядом наш бивак, стал искать оружие для защиты. 
           Как иголки,  пронзали мозг мысли: "Главное — не допустить, чтоб он ударил своим хвостом… Вот тогда это точно будет моя последняя ночь в жизни. Что ему паучки, ящерки и мышки, которыми питаются нормальные земные скорпионы...  Этот и человека сожрет».
            Схватив длинную толстую палку, лежащую около костра, покрывшись потом от страха, я принял защитную позу.
           Потирая тело членистой ногой, монстр издал угрожающий звук,  напоминающий скрежет ножа по ржавому железу. Выставив перед собой клешни и размахивая из стороны в сторону высоко поднятым хвостом, он двинулся в мою сторону.   
            " Еще секунда, еще чуть-чуть...  — подумал я.— И не поможет никакая палка..."   
           В шоке пятясь от чудовища, я уронил в костер  свое  единственное орудие защиты. Жердина,  превратившись в огне  в черное обуглившееся копье, замерцала яркими искрами  и погасла…                      
          — Все… Амба... Конец «одинокому волку»… — пробормотал я обреченно.
            Но в этот момент картина резко изменилась. Рядом с первым монстром появился второй, точно такой же. Разве что первая особь была чуть толще. Задрав высоко хвосты, они сцепились клешнями. И это выглядело так, как будто чудовища решили потанцевать друг с другом. Время от времени второй наступал на первого. Они двигались то вперед, то назад, будто исполняли какой-то церемонный бальный танец.
            Пока длилось это лунное "па-де-де", я с напряжением следил за взмахами и колебаниями их хвостов, от которых зависела моя жизнь, и с ужасом думал: " А что будет, когда этот танец кончится?"   
            Пританцовывая, они, наконец, к моей великой радости, начали удаляться в противоположную от кострища сторону. Немного отойдя, остановились.
           Я с облегчением вздохнул и огляделся. Оля всё также лежала, посапывая, в своем спальном мешке. Артёма и Регины у кострища не было. Когда и куда они делись, я не заметил.      
            Но, оглядываясь по сторонам, я пропустил часть ночного действа, увидев только его ужасную заключительную сцену.
          Один из монстров, высоко задрав свой "хвост", с размаха ударил им партнёра… И тут же клешнями стал расчленять свою добычу. Всасывающие движения его глотки втягивали в пасть соки и мягкие ткани жертвы. Чудище толстело на глазах…   

            ***   
            Луна скрылась в облаках. Исчезло призрачное сияние,  и вместе с ним пропала и ужасная картина.  Костер потух. Сквозь облака начали пробиваться первые лучи солнца.  На траве засеребрились нежные капельки росы.
         Все так же, свернувшись клубочком, спокойно спала Оля. Савва и Алина еще не вернулись. Спальники Артема и Регины были тоже пусты.   
            Но дальше, чуть дальше от костра... То, что я увидел там, привело меня снова в шоковое состояние. На расстоянии семи или восьми метров от бивака в утренней росе купалось ночное чудище. Интуитивно я тут же от испуга зажмурил глаза. А когда снова открыл их и посмотрел на это место, то никого там уже не увидел.      
           Оля, проснувшись, сидела на пеньке, расчесывая волосы. Сладко потягивалась на спальном мешке красавица Регина. Спальник Артема был пуст. На нем одиноко лежала его давно потухшая трубка. 
          Я почувствовал острое желание, как можно быстрее покинуть это место. Но соблюдая ритуал вежливости, спросил у девушек:
            — Завтракать будете?   
            — Да,— тихо сказала Оля и одарила меня взглядом, от которого перехватило дыхание. 
            — Спасибо, я сыта,— ответила Регина.   

            ***   
            Мне вполне хватило  неполных суток пребывания на Большом песчаном плато. Я возвращался домой, но не один, а с Олей.  Голова разламывалась от мыслей: «Снилось мне все это или было наяву?   Сожрала или не сожрала чертова баба парня?»
           И еще я думал:  "Совсем не плохо, если   женой будет не волчица или скорпионша, пожирающая того, кто только что одарил ее любовью, а нежная и трепетная лань».
  Примечание:*Александр Розенбаум. Одинокий волк.
34 Без греха
Алекс Иппу
Весеннее яркое солнце проникало сквозь входные двери храма и дотягивалось до его середины, вычерчивая вытянутые светлые прямоугольники на его полу. Хрупкая девушка, лет двадцати пяти, немного постояв в нерешительности, что-то обдумывая, медленно подошла к отцу Михаилу.

– Благословите, батюшка, – слегка склонив голову, покрытую белым платком, и сложив руки крестом ладонями вверх, тихо попросила она.

– Бог благословит, – ответил он приятным баритоном, и перекрестив девушку, опустил свою правую руку на её ладони.

У отца Михаила были, аккуратно зачёсанные назад, тёмные волосы. Седина только слегка тронула его виски и короткую, классическую бороду. Он не так давно получил сан протоирея и стал настоятелем этого небольшого храма. До этого он служил в главном соборе города, а здесь успел узнать лично только постоянных прихожан. Светлану он видел пару раз на службах, но лично ещё не общался с ней.

Она на секунду прикоснулась губами к руке священника.

– Я хочу спросить у Вас совета, батюшка. Это очень важный для меня вопрос.

– Спрашивай, матушка!

– У меня счастливая семья, прекрасный муж. Мы с ним давно очень хотели ребёнка. Я много молилась, просила у Господа, чтобы Он позволил мне испытать счастье материнства, и вот это – случилось: я – забеременела.

– Слава Богу! Это – большая радость!

– Далеко не всё так хорошо.

– Почему же?

– Я недавно стала себя плохо чувствовать – появились сильные головокружения, отёки, одышка, и со временем всё сильнее.  Конечно, я связала это с беременностью, но всё же обратилась к врачам. Прошла обследование и оказалось, что у меня серьёзный порок сердца. Какой-то «стеноз лёгочной артерии». И это не врождённый, что бывает чаще, об этом я бы знала раньше. Мне нужна будет операция. И, возможно, даже не одна. Это видно наказание за мои грехи.

– Неправильно так думать. Мы не можем знать помыслы Его. Может это и испытание тебе. Но, с Божьей помощью, и с помощью врачей, ты обязательно обретёшь здоровье! Надо молиться!

– Да я не сказала главного. Врачи меня предупредили, что я, скорее всего, не смогу родить ребёнка с таким диагнозом. И операцию тоже могу не перенести. Поэтому мне надо сделать аборт… – всхлипывая, дрожащим голосом проговорила Светлана, вытирая рукой скатившуюся по щеке слезу. – Я знаю, что это страшный грех! Но, если я на это не соглашусь, то возможно – не выживу. Да и ребёнок тоже. А, если, сделаю, то совершу смертный грех – убийство. Что же мне делать, владыка? Как мне быть?

– Это очень сложный вопрос! – медленно ответил протоирей, поправив свой массивный, позолоченный наперсный крест. – Однозначного ответа на него – нет. На всё – воля Божья. Сделать аборт, я точно не могу тебе посоветовать, но решать – тебе. Ты правильно понимаешь, что это – страшный грех. Надо положиться на Бога! Если есть хоть какая-то возможность родить, то надо надеяться. Бог – не оставит тебя!

– Но, ведь врачи же сказали…

– Что врачи? – перебил отец Михаил, – Они всегда стараются перестраховаться. Им так спокойнее. Сделают аборт, чтобы им было проще делать операцию, а расплачиваться за этот грех – тебе! Конечно, и они тоже ответят на Страшном суде. Но, раз они такое предлагают, то вряд ли они верующие и понимают весь ужас такого поступка. Отец Небесный – поможет тебе! Главное – верить!

– А вдруг, это испытание мне не по силам? Если мой организм не справится с этим?

– Запомни, что Бог даёт людям Крест – по силам. Господь любит нас и Он не допустит испытания, которое не сможет вынести человек. Не бойся! Верь и молись! И я за тебя помолюсь. Как тебя звать, дочь моя?

– Светлана.

– Светлана, то есть – Фотиния. Мученица Фотиния Самарянка отдала жизнь за Христа. Умерла мученической смертью за свою Веру. Христос не оставит тебя, Светлана.

– Батюшка, но я не хочу умирать. Я хочу родить ребёнка и жить со своей семьёй и Верой в Господа нашего, – с надеждой, воскликнула девушка.

– Это Господь испытывает Веру твою. Господь – любит тебя и позаботится о тебе. Иди с миром, – с уверенностью ответил отец Михаил.

– Хорошо, владыка, спасибо. Простите, батюшка, и благословите!

– Бог благословит, – осенил снова Светлану крестным знамением священник.

Девушка достала из своей сумочки носовой платочек, вытерла им слёзы с лица и не спеша пошла к выходу из храма. На улице весна начинала раскрашивать скучный, после зимы мир, в яркие краски.
                     
                       * * *
Первые жёлтые опавшие листочки лежали на влажном, от недавно прошедшего дождя, крыльце храма. Казалось, что только было жаркое лето, но уже октябрь впустил прохладу осени.

Стройная женщина, в чёрном плаще и платке, зашла в храм и сразу остановилась, осматриваясь по сторонам. По её красивому, с тонкими чертами, лицу можно было предположить, что ей не больше пятидесяти лет. Но, глубокие морщины, спускающиеся из уголков глаз по диагонали до середины щёк, старили женщину лет на десять.

Бабушка, стоявшая рядом, заметила нерешительность женщины и участливо обратилась к ней:

– Дочка, подсказать тебе что-нибудь?

– Да, спасибо! Подскажите, как мне найти отца Михаила? – спросила женщина.

– Настоятеля то? Да вон же он как раз идёт, – слегка махнув в сторону шедшего в их сторону священника, ответила старушка.

– Спасибо большое, Вам!

– Пожалуйста!

Женщина сделала несколько шагов навстречу священнослужителя, и поравнявшись, обратилась:

– Отец Михаил?

– Да, матушка. Вы ко мне? – вежливо переспросил протоирей.

– Да, к Вам. Я – невоцерковлённая, поэтому простите, если я нарушаю какие-то правила церковного этикета и неправильно себя веду.

– Да, Бог с Вами, матушка! Церковь Христова – это не армия. Говорите, как Вам сердце подсказывает. У Вас какое-то конкретное дело ко мне?

– Не то, чтобы дело, – тихо проговорила женщина. – Хотела кое-что сказать Вам.

– Слушаю, матушка.

– Семь месяцев назад к Вам приходила спросить совета моя дочь – Света. Она мне рассказывала об этом. Дочка была тогда на восьмой недели беременности и у неё нашли тяжёлый порок сердца. Врачи сказали, чтобы она сделала аборт, но моя Светочка всегда была сильно верующей и поэтому пошла к Вам за советом. А Вы отговорили её делать аборт. И она решила перенести операцию на сердце – на после родов. Так вот, я пришла Вам сказать, что умерла моя доченька при родах! И ребёнок её, внучек мой, тоже умер! Она так верила в Бога! А Бог ничем не помог им! И Вы не помогли! Вы – наоборот, забрали у меня мою любимую дочку! Вы – вместе с Богом! – женщина говорила не громко, без истерики, видно, что она уже до этого успела выкричать своё горе. Слёзы наполнили её глаза и скатывались по руслам глубоких морщин.

– Соболезную, матушка! Сочувствую Вашей боли! Я буду молиться за их души! Пути Господни неисповедимы…

– Что мне Ваши молитвы? – Резко перебила женщина. – Если бы не Ваши советы, моя доченька была бы сейчас жива! Одна она у меня была. Я просто пришла сказать это и посмотреть Вам в глаза! Не нужны мне Ваши молитвы! И дочке моей не нужны!

Не дожидаясь ответа священника, она быстро развернулась и уверенно пошла к выходу. На плитках пола, где стояла женщина, остались темнеть капельки слёз.

Отец Михаил не решился остановить её. Он стоял и смотрел на удаляющийся силуэт. Много раз он утешал людей, находя необходимые слова, но сегодня он в первый раз не смог смотреть прихожанке в глаза. В полные слёз глаза матери, потерявшей своего ребёнка.
35 За двадцать шагов
Князев Ян
                              ЗА ДВАДЦАТЬ ШАГОВ

Я летаю чуть выше крыш.

Надо мною темно-суровые клубни ночных облаков, такие бескрайние,но пугающие. Подо мною оранжево-шуршащие блики ночного города, такие знакомые, но чужие.

Вокруг никого. Только я и ночная Москва. Я никогда ее не любил, а теперь, когда остался с ней один на один - просто ненавижу.

Особенно, когда вот так, как сейчас ветер, пропитанный выхлопами и стужей, рвет ржавеющие на крышах антенны.

Здесь ночью ветер черного цвета.

Я совсем как Карлсон. Но сказочный человечек хотя бы изредка спускался к людям. А я вот не могу... Не подумайте, что я не пробовал. Просто, если я спущусь вниз, меня все равно никто не заметит.   

Не помню точно, сколько я уже здесь. Недели две, может чуть больше.

Первые несколько дней я как сумашедший метался над городом, а потом смирился и решил обосноваться, здесь: над крышей собственного дома. 

Смирновы, что живут на девятом этаже, по ночам слышат грохот у себя над головой. Это я прыгаю по крыше. Прыгаю, когда мне совсем становится скучно.

Скучно... Именно так я себя теперь чувствую.

Впрочем со времени моей гибели, я свыкся с ролью повешенного между мирами.

По настоящему меня волновало только одно: я забыл, где живёт моя мама.

По утрам, чуть только зажелтеют сонным прищуром окрестные окна, я спускаюсь с крыши и летаю между ними, прижимаюсь щекой к безразличным стеклам.

Будучи живым, я навещал ее довольно редко,но я помню каждую морщинку на ее мягком лице. Помню самую мелкую дрожь в ее голосе. Помню каждый солнечный блик в ее уставших, и в такие моменты непременно зеленых, а не карих глазах.

Я забыл лишь, как ее найти...

Это словно вылетело у меня из головы, когда я разбил ее о лобовое стекло того проклятого автомобиля.

Она позвонила мне буквально за двадцать шагов до этого.

Она всегда звонила в самый неподходящий момент.

Выбегая прыжками через две ступеньки из перехода метрополитена, я отточенным движением пальца чиркнул по экрану смартфона - отклонил вызов. Я старался не опоздать на совещание.

Все равно опоздал…

Когда смартфон отбросило ударной волной на соседний тротуар, скопившиеся зеваки, могли заметить, как на треснувшем экране под хриплые вибрации мерцают четыре крупные буквы: «МАМА».

Она снова звонила мне, стоя у окна на кухне. Неуклюже искала указательным пальцем мое имя в немногочисленном списке контактов.

Она звонила мне, а я не мог ответить.

В это время меня уже не было…

***

- Вот и сорок дней прошло, -  рядом со мной на парапет приземлился старый потрепанный голубь.

От неожиданности я чуть не упал с крыши, вовсе позабыв, что умею летать.

– Ты чего? В твоем ли положении чему-то удивляться?– он резко дернул клювом в мою сторону.

«Действительно смешно, – подумалось  мне, – призрак испугался говорящего голубя».

– Кто Вы?– после некоторой паузы спросил я.

– Я почтовый голубь - доставляю усопших куда следует. Полагаю, нет нужды сообщать тебе, о твоей трагической гибели?

Я медленно помотал головой, теряя последние надежды на жизнь, которые, признаться, до этого момента во мне все же теплились.

– Сейчас тебе придется  навсегда распрощаться с этим миром и последовать за мной.

Сказанное мне было предельно ясно. В целом, после смерти все кажется как-то проще. Даже если бы этот ощипанный голубь не умел разговаривать, я все равно бы понял, зачем он здесь.

Посидев по традиции на краю парапета еще несколько секунд, я размашисто перекрестился и приготовился отправляться в путь.

– Ах, да! – спохватился голубь, уже было, расправив крылья, – теперь ты можешь заберать с собой самые важные воспоминания. Только поторопись.

– Но как это сделать!? – я поймал себя на мысли, что от волнения ору во всю глотку, перекрикивая даже ветер.

– Просто вдыхай их! – скупо ответил пернатый, и в этот самый миг я почувствовал, как меня, будто пылесосом, медленно и туго потянуло вверх.

Я понял, что важнее этой минуты может уже и не быть.

Подо мной на высоте птичьего полета раскинулась столица. Москва – нелюбимая мной при жизни, ненавистная после смерти и такая прекрасная в эту минуту.

Я начал вдыхать ее целиком, жадными и долгими глотками, боясь не успеть надышаться ею.

Я вдыхал потрескавшуюся побелку и кирпичную крошку московских двориков; вечно застывшую в металлическом блеске Ленинградку; дорогу домой: до Щелчка и сто метров налево.

Вдыхал кисло-сладкие и пожелтевшие страницы книжных развалов; распущенные волосы единственной и не забытой, а может и нескольких таких; пластиковый стакан на набережной немного с колой и чуть больше с портвейном.

Я вдыхал телефонные гудки. Вдыхал полной грудью и последний раз: «Привет, мама! У меня все хорошо».
36 Калейдоскоп. 1
Галина Гостева
     Помню, мне было уже 6 лет, а моей сестренке Катеньке еще не исполнилось и 5 годков, когда папа в октябре 1955 года привез нам из Минусинска удивительную волшебную трубочку. Мы весь вечер крутили ее по очереди и восхищенно вскрикивали, разглядывая в небольшое отверстие разноцветные, постоянно меняющиеся, диковинные, фантастические узоры.

     Наша подружка, 7-летняя  Полина Таратутина, посмотрев несколько минут в трубочку, ахнула от восторга, быстро натянула на себя кирзовые сапожки, просунула руки в широкие рукава большой фуфайки, застегнула ее на 3 огромные, разномастные пуговицы и вихрем понеслась по 2 длинным улицам нашего Польского Выселка, чтобы рассказать всем о ранее невиданной игрушке.

     На другой день, 20 октября к обеду, в наш небольшой домик потянулись матери со своими детьми, словно в колхозный клуб на просмотр кинофильма. Приходили они, якобы затем, чтобы поздравить нашу маму Анну с днем рождения и поднести ей в подарок: ранетки, соленые арбузы, помидоры, огурцы, капусту, а то и стаканчик меду, домашние пироги с разными начинками.

     На самом же  деле, все женщины пришли  полюбоваться на восхитительные,яркие изображения, переливающиеся всеми цветами радуги. Посмотрев, стали обсуждать все увиденное с изумлением: " Такую красоту мы только у Ленки-продавщицы видели на ковре, что в горнице на полу лежит. Вот бы эти узоры перерисовать,  да на занавесках и рушниках гладью вышить».

     Зашедший в гости маленький, сухонький, 70-летний  дедушка Шилов, известный всей округе книгочей, подивившись на великолепные, загадочные картинки в трубочке, поделился с молодками своими соображениями:
 « Неужто, бабоньки, в трубочку настоящие драгоценные камешки поместили: бордовый,словно вишня, рубин; зеленый, как огурец, изумруд; солнечно- желтый янтарь; сиренево-дымчатый чароит; синюю, как весенние баранчики, бирюзу; розовый,
яблоневого цвета, коралл; нежно-васильковый сапфир; небесно-голубой топаз; маково-красный гранат; черный, как сажа, агат и хрустально-прозрачный алмаз?!  Вон, как они блестят-играют гранями на солнышке, словно утренняя роса на траве на восходе».

    Бабоньки даже рты пооткрывали, услышав такое от деда. Ах, как чудесно звучали названия драгоценных и полудрагоценных камней. А они  в деревне носили только бусы из янтаря, да сережки с бирюзой.

    Затем, пока ребятишки тоже ахали, да охали, разглядывая неповторимые, сказочные, прекрасные узоры, взрослые, усевшись на лавки за стол, стали с аппетитом поглощать принесенные лакомства и хвалить  моего отца Ивана за такую  необычную  игрушку.

    Смущенный от похвал, папа, взяв в руки  баян, стал по просьбе женщин наигрывать их любимые песни: « Одинокая гармонь», « На крылечке вдвоем», « Хороши весной в саду цветочки», « В лесу прифронтовом» и другие.

    А  в это время  к нам, детям,  подсел 25-летний тракторист, кучерявый, рыжеволосый  красавец-балабол Санек Федоров. Ему не давали покоя слова деда Шилова о драгоценных камешках. Так хотелось пощупать их пальцами, посмотреть, какие они наяву.

     Взглянув  в отверстие трубочки на меняющиеся рисунки , он вдруг пробурчал:
 « Что вы, ребятня, натворили? Вы же сбили изображения. Не надо было так долго трубочку крутить».

      Видя наше огорчение и выступившие слезы на глазах, он достал  из кармана  широких, черных  штанов складной ножик  со словами: « Не горюй, малышня! Это дело поправимое! Я трактор свой всегда сам ремонтирую. Неужели с  такой игрушкой не справлюсь. Сейчас поглядим,  как она устроена  и что с ней не так».

     Не успели мы и глазом моргнуть, как наше чудо-игрушка была раскрыта ножичком с 2 концов, и на лавку выпали 3 продольных небольших зеркала и разноцветные, разного размера и форм, стеклянные осколочки. Санек постарался быстрее все это затолкать обратно, но ничего не выходило. Изображения пропали. Когда мы громко разревелись, тракторист  моментально, схватив в охапку  шапку и полушубок,  ретировался из  избы.

     На другой день папа, костеря на  чем свет стоит  « косорукого , рыжего бестолоча»,  верхом на коне поскакал  через поля и лес с мешочком, в котором лежала раскуроченная трубочка со всеми деталями,к учителю физики Ивану Павловичу.

     Учитель, известный всему району по кличке « Тормоз», работал уже много лет  в Моторской средней  школе в 15 километрах от Польского Выселка. В оплату учителю за труд папа прихватил с собой замороженные тушки гуся, утки и курицы.  «Тормоз» был хотя и медлительным, но очень башковитым и рукастым мужиком.

    На радость всем нам « Тормозу» удалось отремонтировать игрушку. Он и написал папе на листке бумаги название этой волшебной игрушки «Калейдоскоп». Название очень понравилось всем жителям нашей  деревни. Кличка « Калейдоскоп» на всю жизнь потом прилепилась к трактористу Саньку Федорову.

    Когда он через год женился на белокурой, голубоглазой, фигуристой доярке Валентине Козлитиной, то и ее все в деревне  стали  называть « Калейдоскопиха».  Из-за этого она даже порывалась уйти от мужа, но бабы, лукаво посмеиваясь про себя, убедили ее, что эта кличка не обидная вовсе. Она означает  - сказочная красавица. И Валентина смирилась.

      Позднее, когда я уже училась в Моторской школе в 6 классе, на уроке физики Иван Павлович как-то нам рассказал, что история возникновения калейдоскопа уходит в Древний Египет. Там, самые выдающиеся танцоры исполняли свои танцы перед  отполированными известняковыми плитами. Зрители с восхищением и радостью  наблюдали, как на этих плитах, словно в стоячей воде, загадочно возникали замысловатые рисунки танцев.

      Мы, ученики, очень огорчились, когда узнали о том, что эту волшебную трубку изобрел у нас в России ученый М. В. Ломоносов. В Эрмитаже даже хранятся несколько таких его калейдоскопов. Но он не запатентовал свое изобретение, так как Закон о Патентах ввели в России лишь после смерти Ломоносова.

     Таким образом, официально признано, что этот оптический прибор был изобретен  в 1816 году  Дэвидом Брюстером  - физиком из Шотландии. Прославился же калейдоскоп не как оптический прибор, а как детская игрушка. Только за несколько первых  дней  в то время было сразу продано более 300 тысяч  экземпляров.

    Родители всего мира оценили по достоинству эту  чудесную трубочку. Оказалось, что ее замысловатые красочные узоры развивают воображение у детей,снимают стресс, вдохновляют, дарят положительные эмоции и чувства радости и гармонии. В словаре Даля калейдоскоп  получил  название « узорник».

    Как нет двух совершенно одинаковых людей, так  и не бывает  2 одинаковых калейдоскопов. Ведь, все зависит от количества зеркал и разноцветных стеклышек,  бусинок, камешков, кусочков пластика, металлических кружочков в нем.

     Физик Я. И. Перельман в своей « Занимательной физике»  написал о том, что  «если калейдоскоп с 20 стеклышками прокручивать 10 раз в минуту, то понадобится 500000 лет, чтобы просмотреть все различные узоры, возникающие в нем".

     Наверное, поэтому мы называем  быструю смену  разнообразных явлений, лиц и событий калейдоскопом .

      Наша жизнь включает в себя, как бы 3 потока, слившихся воедино: жизненный поток, поток разума и поток любви. Существует более сотни определений жизни. Мне по душе такое ее определение: « Жизнь – активная форма существования материи».

      Интересно также определение жизни и в философском словаре: « Это особое качественное состояние мира, возможно, необходимая ступень в развитии Вселенной».

   Основными чертами живого человека является непостоянство и стремление к свободе. Жизнь – это Дар, чтобы познать себя  и научиться делать себя и свою душу счастливой, делясь  затем этим счастьем с другими.

   А я бы дала свое определение Жизни.  Жизнь  - это  прекраснейший  волшебный Калейдоскоп.
37 Заметки странной дамы
Елена Кулиева
                                                         
...Странно устроен человек все-таки!...

Еду в автобусе по красавцу Минску, любуюсь видами в окне.

Передо мной в сиденье падает перезрелый мужчинка, при этом наступив мне на ногу и не извинившись.
Седая щетина противно торчит в разные стороны.
Ну и пусть себе торчит.
Отворачиваюсь к окну.

Боковым зрением улавливаю его подвижное лицо.
На нем ежесекундно отражаются разнообразные эмоции.

Кроме этого он постоянно жестикулирует, как будто ведёт с кем-то какой-то спор.
То машет рукой, будто говорит: "Да ладно, чего не бывает".
То разводит руки в разные стороны: "Вот! Предупреждал же! Не слушали - теперь получайте!"
То шепчет что-то и безнадежно машет правой рукой: "Да ну вас!".
То пожимает плачами: "Я тут не при чем!"

Мне надоедает эта пантомима. Но встать и отойти в сторонку лень.

Чем больше эмоций выражает вся фигура моего попутчика, тем более неподвижной и даже монументальной становлюсь я.

Моя остановка.
Выхожу из автобуса и направляюсь к станции метро.

Передо мной огромное темное стекло, которое отражает мою расплывшуюся фигуру.
Я какая-то короткая, толстая, изображение явно искажено.
Настроение портится окончательно...
Тяжело ступаю по ступенькам, проклинаю себя за вчерашнюю булочку...

Спускаюсь в переход, вижу свое отражение тоже явно искаженное, но теперь вытянутое по вертикали.
"Боже мой, какая же я стройная!"
В теле появляется легкость, уверенность в каждом движении...
Поднимается настроение "Есть счастье в жизни!"

До начала заседания много времени...

Спокойно иду по улице, разглядываю названия магазинов...
 
Доброе солнышко согревает не только лицо, но, будто заглядывает в саму душу.

Тепло...
Беззаботно...

Разрешаю себе расслабиться.
Забыть, что вскоре предстоит отстаивать свои позиции...
Может быть даже остаться не понятой....

Из-за угла выходит мужчина приятной наружности лет сорока. И я улавливаю запах его парфюма...

Таким же пользуется мой сын...

Невольно ускоряю шаг, иду за ним,  улыбаюсь, вспоминая свой утренний разговор с сыном…

И вдруг легкий порыв ветерка доносит до меня запах водочного перегара....

Ритм моего движения сбивается. Кажется, что я вошла тень. Поеживаюсь от ощущаемого холода...

Осматриваюсь и понимаю, что скоро прибуду на место.
Мысли переключаются на предстоящее совещание и сразу забываю обо всем.
 
Помню только то, что надо сказать решительным тоном, чтобы не было никаких сомнений у оппонентов...

«Печатаю» шаг...

Сосредоточена, решительна...

Адреналина как раз столько, сколько надо для "боевых действий"...

Захожу в кабинет....

Там встречаю двух прекрасных солидных дам, которым явно за 40...
Узнаю в них своих выпускниц!

Неожиданная и очень приятная  встреча.
Они сыпят комплиментами, вспоминают мои уроки, благодарят за учебник так активно, что я начинаю сомневаться в искренности похвал.

Одна из этих дам даже пугает меня:

- Вы даже не представляете, сколько человек вас помнят! Я расскажу в своем колледже о вас на линейке...

Я в шоке.
Очень смущена.
Прошу ее не делать этого. 

Чувствую, что теряю боевой настрой...
Собираюсь с мыслями...

И все становится на свои места.
Выступаю, четко расставляю акценты.
Говорю спокойно, уверенно, негромко.

Меня внимательно слушают и... соглашаются!
Никто не оспаривает мои предложения.

...Надо вроде бы радоваться, а я разочарована. Мои домашние заготовки не пригодились...


...Возвращаясь домой, думаю: "Как странно, все-таки, устроен человек!"

"А может, это только я так странно устроена?!
Живет во мне этот неистребимый дух противоречия.
Может пора уже успокоиться?..."
38 Краски
Поздняков Евгений
                                                               
– Макс, тебе плохо?
– Нет… Конечно, нет. С чего ты взяла, мам?
– Даже не знаю! Посмотрись в зеркало – ты позеленел.
Он испуганно опустил голову. Слегка дрожащие ладони приобрели болотный оттенок, отдаленно напоминающий цвет кожи огромных жаб. В его голове крутилось столько мыслей, что мальчик попросту не успевал следить за эмоциями! Нахлынула волна страха. На кончиках пальцев медленно проявлялись крохотные фиолетовые пятна.
– В чем дело, Макс? – Продолжала мама. – Голова болит? Живот? Опять наелся всякой гадости в «Макдональдсе»?
     Кажется, она ни о чем не догадывается… Пока. Тела людей зеленеют только в трех случаях: во время болезненных ощущений, из-за чувства отвращения и… При наличии неприятных мыслей. С возрастом это учатся скрывать, но он был всего лишь подростком, поэтому стоило ему вспомнить школьных задир или… Или тщетные попытки заговорить с отличницей Машей, его тело тут же приобретало неприятный оттенок. Рассказывать о проблемах родителям Макс отчего-то боялся.
Ладони налились фиолетовым цветом.
– Макс, хватит молчать! – Прикрикнула мама. Из-за злости ее кожа должна была стать розовато-красной, но она уже несколько лет работала в банке, а потому научилась придерживаться одной цветовой гаммы – серой. – Отвечай – у тебя что-то болит?
– Нет, мам. – Фиолетовый коварно подбирался к локтям. – Честно, мам. Ничего.
– Может, не пойдешь в школу? Ты мне не нравишься.
Шум в ванной прекратился. Почистив зубы, отец вернулся в кухню, к семье. Его кожа ничем не отличалась от материнской.
– Отстань от ребенка, Алина. – Зевнул он. - Пускай хоть дома не сдерживается.
     Отец потянулся за газетой. На секунду Максу показалось, что неловкий разговор окончен, от чего его тело стало понемногу сереть.
– Брось, Кирилл. – Ответила она, вытирая посуду. – Ему все равно, где и перед кем менять цвета!
– Это нормально для подростков…
– Нет! Ненормально! Он в шестом классе! Все его сверстники уже научились поддерживать серость, а наш… То позеленеет, то станет фиолетовым… Не хватало еще покраснеть от любви на людях!
– Хватит! – Отец ударил кулаком по столу. Максу даже показалось, что его кожа, в районе запястья, слегка почернела. – Перестань!
     Мама отвернулась к стене. Обычно, она справлялась с грязными тарелками моментально, однако сейчас из ее рук почему-то долго не могло вырваться старое голубое блюдце.
– Уже восемь часов. – Спросила она, не смотря на отца. - Ты успеешь отвезти его на занятия?
– Конечно. Рабочий день начинается в девять, так что все будет окей. Кстати, ты читала статью…
– Вы опаздываете.
– Разве? Тут же десять минут езды…
– Все равно. Опаздываете.
      Они стояли друг напротив друга. Молча. Абсолютно серые. Ни капли бирюзового или синего… Серые. Абсолютно.
– Действительно, опаздываем. – Отец демонстративно посмотрел на часы. – Одевайся, Макс. Я подожду в машине.
      Дверь захлопнулась. Мама продолжала стоять лицом к стене. Спрыгнув со стула, мальчик подошел к вешалке. Протянув руку за курткой, он заметил, как на ладонях выскакивают зеленые пятна. Почему родители так часто ссорятся? Чего они добиваются? И почему они постоянно ругаются… Из-за его кожи?
– Макс! - Окрикнула его мама.
– Что?
– У тебя точно ничего не болит?
– Все хорошо, мам. Честно.
      Прикрыв дверь, Макс выбежал на улицу. Стояла чудесная ране-октябрьская погода: солнечные лучи нежно касались серого лица, а прохладный ветер заботливо ласкал пожелтевшую листву. Добежав до машины, мальчик случайно увидел свое отражение в лобовом стекле: его щеки наливались приятным золотистым оттенком.
– Хватит любоваться собой. – Проворчал отец. – Залезай скорее.
      Школа располагалась неподалеку от их дома – в десяти минутах езды. Дорога на занятия, по мнению Макса, была лучшей частью дня: он с любопытством рассматривал мир по ту сторону стекла, надеясь разглядеть хоть нескольких людей с румяными щеками. Ему ужасно хотелось найти товарищей по несчастью, ведь порой, мальчишке казалось, будто бы обидное прозвище «Радуга» привязалось только к нему. Увы, на глаза попадались бесконечные серые лица…
– Макс, - отвлек его отец, - ты читал статью…
– Пап, я не читаю твоих газет. Как и мама.
– Да, точно. Забыл. В любом случае, думаю, тебе будет интересно услышать последние новости.
– У нас построят аквапарк? – Радостно спросил золотощекий мальчуган.
– Нет. Все куда серьезнее: наш мэр прилюдно побагровел.
      За окном промелькнул детский сад. Когда-то Макс был его воспитанником. Интересно, здесь до сих пор наказывают за излишнюю «цветастость»?
– Это плохо, пап?
– Конечно. Особенно, учитывая обстоятельства, при которых все произошло.
– Что случилось?
– Ничего особенного: он решил провести встречу с обычными жителями города, на которой ему задали неудобный вопрос. Про коррупцию…
– Коррупцию?
– Ох, прости. Все время забываю, что ты еще ребенок. Его спросили о том, ворует ли он деньги, после чего мэр побагровел. Не смог скрыть волнения. Понимаешь, к чему я веду?
– Нет…
– Господи, Макс! Я, конечно, не поддерживаю то, что мама срывается на тебя, но… Она ведь права. Нужно учиться сдерживать эмоции! Знаешь, сколько проблем у мэра после этой встречи? Куча! Его даже хотят отстранить от должности раньше срока! В нашем мире нужно оставаться серым при любых обстоятельствах, пойми! Это ненормально, когда все видят твой страх или неуверенность…
     Остаток пути они провели молча. Наконец за окном показалось здание школы. Сотни детей толпились у порога, ожидая открытия дверей.
– Пойми, Макс, - прервал тишину отец, - мы… Я говорю это не потому что плохо к тебе отношусь, наоборот – я люблю тебя! А вся эта ерунда с кожей… В нашем мире так нельзя, Макс. Это плохо. Очень плохо.
– Я понимаю, пап. – Его ладони приобрели розоватый оттенок.
– Тебе нечего стыдиться. Просто пообещай, что будешь стараться сдерживаться.
– Обещаю, пап.
– Хорошо. А теперь беги на уроки.
      Не расслышав отцовское: «Удачи!», Макс вошел в длинный школьный коридор. Стараясь скрыть появление зеленых пятен на руках, он рванул к 426 аудитории. Он дико стеснялся своих одноклассников, от чего при встрече с ними, в его голове всплывали неприятные воспоминания о насмешках и дурацких прозвищах, которые ему не давали только самые ленивые.
– Почему ты сегодня не фиолетовый? – Спросил серокожий сосед по парте.
– Не знаю. – Пробурчал Макс. – Настроение не то.
      Прозвучал звонок. В класс вошла строгая учительница математики Анастасия Сергеевна, чье лицо, казалось, никогда не знало широкой палитры цветов. Дети, отбросив все лишние разговоры, резко встали со своих мест. Пренебрежительно махнув рукой, преподавательница принялась писать тему урока на старинной черной доске.
– Извините, - раздался скромный голос, - можно войти?
– Мария, заходите быстрее! И впредь не опаздывайте!
      В класс вошла серокожая отличница Маша. Аккуратно разложив вещи на парте, она начала конспектировать каждое слово Анастасии Сергеевны в тетрадь.
     Маша… Это из-за нее все утро кожа Макса держала зеленый цвет.  Маша давно нравилась ему. Еще со второго класса, когда ее родители переехали в этот отдаленный город. В детстве, наблюдая за ней, его тело приобретало золотой цвет. «От радости!» - оправдывался он перед мальчишками. Однако теперь он испытывал совершенно другие чувства… Какие-то… Излишне взрослые? Несколько недель назад ему неожиданно захотелось, чтобы Маша перестала общаться с надоедливым Вовой, а недавно, в столовой, он совершенно случайно понял, что ее губы имеют особенную… Привлекательность. Все это заставляло его не сводить глаз с милой серокожей девчонки. Однако он не переставал думать о том, что стоит ему дать слабину, как все в классе узнают его страшную тайну…
– Радуга! – Испуганно прошептал сосед по парте. – Твои ладони… Они становятся красными…
      Макс с ужасом посмотрел на свои руки. Они были искристо-рубинового цвета, как у всех… Влюбленных! Нужно срочно перестать смотреть на нее! Отвлечься! Подумать о чем-то плохом, о чем-то отвратительном… Но как? Он ведь несколько дней планировал этот час… Клеил дурацкую валентинку! Придумывал признание! И сейчас, когда все необходимое лежит в его портфеле… Как можно думать о чем-либо другом?
– Ты совсем сдурел? – Продолжал сосед. – Твоя шея! Она…
– Я знаю! Знаю!
      Макс тщетно пытался растянуть рубашку, прикрыть лицо ладонями, но… Красный цвет был сильнее. Чувства были сильнее! Остался единственный выход! Рисковый, но все же…
– Анастасия Сергеевна! Можно выйти!
– Максим, эта тема крайне важна. – Учительница отвернулась от доски. – Дай мне закончить. Что с твоей кожей? Почему она… Такая красная?
     Все дети посмотрели на Макса. Под дружный смех ребят, он прикрыл лицо небольшим портфелем.
– Ты… Ты позволяешь себе проявлять чувства на уроке? – Закричала Анастасия Сергеевна. – Ты должен быть серым! Это цвет вовлеченности в современную жизнь, а ты… Ты смеешь краснеть! Мало того, что отвлекаешься сам, так вдобавок ты отвлекаешь и своих одноклассников!
– Простите, я…
– Что ты? Что ты? Признавайся, на кого ты смотрел!
– На Машу, Анастасия Сергеевна! – Ответил сосед по парте. – Он давно к ней что-то… Испытывает.
– Возмутительно! Ты хочешь, чтобы она тоже перестала контролировать себя? Как ты посмел вводить отличницу в такое неловкое положение?  Да как тебе такое в голову могло прийти!
– Я… Я не хотел…
– Максим, ты перешел все границы! Сколько раз на моих уроках ты зеленел или становился фиолетовым? Тысячи! А когда выпал первый снег… Ты стал золотым! От радости! Это нужно прекращать. Для таких, как ты есть отдельные школы. Я звоню твоим родителям. Пускай срываются с работы и говорят с директором о своем нерадивом чаде прямо сейчас.
     Остаток урока прошел скомкано: никто не следил за тем, как Анастасия Сергеевна пишет на доске уравнения. Всем было куда интереснее наблюдать за алой кожей Максима. Маша, смущенная ситуацией, хоть и сдерживалась из-за всех сил, чтобы не засмущаться, все равно слегка побагровела. Учительница написала ей замечание в дневник. За слабость.
      Родители добрались до школы крайне быстро: уже через полчаса они стояли у дверей кабинета директора. Мать угрюмо ворчала, называя Максима позором семьи, а отец, печально вздыхая, неустанно повторял:
– Макс, я же просил…
     Максима попросили подождать снаружи. Присев на скамейку, он принялся рассматривать бесконечный поток школьников, спешащих в столовую на перемене. Все серые. Абсолютно серые. Даже Маша, которая неожиданно появилась из-за угла. Сжимая в руке дневник, она еле сдерживала слезы. Это было ее первое замечание в жизни. Посмотрев в сторону кабинета директора, отличница заметила Макса, от чего его кожа снова загорелась алым цветом.
      Не отрывая глаз от обидчика, Маша продолжала стоять на месте. Неожиданно, Максим заметил, что ее тело приобретает болезненно-зеленый оттенок. Ее кожа покрывалась яркими болотными пятнами, чего раньше никогда не случалось. Макс помнил: тела людей зеленеют в нескольких случаях: из-за боли, неприятных воспоминаний или… Из-за отвращения. Отвращения к нему. К Максу.
     Сложившаяся ситуация заставила его на минуту возненавидеть всех и за все: кожа Макса медленно наполнялась черным цветом, вытесняя собой все неловкости алых тонов. Прозвучал звонок. Маша побежала на урок. Ненависть сменилась безразличием. Черный сменился серым.
      Из кабинета вышли родители.
– Пойдем домой, Макс. – Отец похлопал его по плечу. – На сегодня учебы хватит.
      В машине Максим ни разу не поменял цвета. Его не радовала солнечная погода, он не переживал по поводу сложившейся ситуации, он не опасался скорого наказания… Всю дорогу он оставался серым.
      С этого дня кожа Макса не меняла цвета.
      Отношения в семье наладились.
39 Любовь
Поздняков Евгений
                                                            

      Я июль не люблю. Погода – отвратительная: душно, безветренно. Пот стекает ручьем. По городу спокойно не погуляешь – боишься: вдруг солнечный удар настигнет! Кепки, кстати говоря, не ношу из принципа – они мое лицо полнят. Смеяться не нужно! У всех свои причуды. И вообще: вернемся к июлю. Мало того, что на улице невесть что творится (будь моя воля – на каждом углу бы кондиционеры повесил), так вдобавок еще и свободного времени вагон – отпуск никто не отменял. Начальство у нас какое – им главное дни выходные дать, а что подчиненные делать с ними будут, им наплевать! Я человек холостой – жену на моря возить необходимости нет. Сам в отпуск не езжу принципиально – денег жалко. И чем же мне заниматься прикажете? Дома сидеть да книги читать? Спасибо! Сижу. Читаю.
      Я вот, честно, кроме работы в жизни ничего привлекательного не вижу. В офис приходишь, за стол садишься, бумаги заполняешь… Заполнил хорошо – молодец! Плохо – уволен. Все предельно понятно. По полочкам разложено. Даже цель есть – премия и повышение. А в отпуске что? Только об одном мечтаю – спать лечь поскорее, чтобы весь этот ад закончился. Мне, вот, коллега сказал, что время это нужно на «самокопание» потратить. В чувствах своих разобраться. Я советы его, конечно же, мимо ушей пропустил. Он ведь, мода сейчас такая, буддист. Их хлебом не корми, дай в ком-нибудь разобраться. Чего только не придумают, чтобы от работы косить! Я лично так считаю: эмоциям отдаваться сильно не нужно. Это все пережитки юношества! Мне вот когда четырнадцать было, тоже мечтал о зеленоглазой, рыжей, да так, чтобы на всю жизнь! Думал, найдется, когда-нибудь, та, которая борщи мне готовить будет. Ага! Щас! Нашлась, конечно же. Тридцать лет, как сам себе борщи готовлю. В общем, ну их, чувства эти! Лучше в бумагах копаться… Пойти, что ли бутерброд сварганить? А то аппетит от всех этих мыслей разыгрался.
      Поскорее бы в офис! Одно радует: сейчас батон на две части разрежу, маслом намажу, сыр положу, колбасы нарежу… Вот они, чувства! Вот она любовь – в желудке урчаще-рычащем, а не в этих ваших рыжих, зеленоглазых… Стою посреди кухни, открываю холодильник, протягиваю руку внутрь, предвкушая, а там… Колбасы нет! Проклятый июль! Решил меня доконать, не иначе! Мало того, что времени свободного вагон и маленькая тележка, чем занять не знаю, так теперь еще и голодный, как Степан Степаныч из отдела соседнего! Ну, июль, не на того напал! Перетерплю духоту! Не сахарный – не растаю! Решено – обуваюсь и иду в магазин. Он, благо, недалеко – на углу находится. Считайте, одна нога здесь, другая там. Закрываю дверь. Спускаюсь по лестнице. Выхожу из подъезда…
      Вышел. Жарко. Июльно. Я бы даже сказал начальноавгустно. Хочется домой. Обратно хочется, да только отступать нельзя: капли пота по спине стекают. Терять, собственно, уже нечего. Делаю первые шаги в сторону супермаркета. Мысли странные в голову лезут. Солнечный удар, должно быть. Думается: неплохо было бы иметь человека, который в такую погоду за тебя бы во двор выходил. Ради такого и чувств никаких не жалко. Сейчас бы лежал на диване, в ус не дул, а мне, кто-то, на блюдечке бутерброд с колбасой принес бы. Разве не чудо? В принципе, мне даже все равно, кто бы это был: зеленоглазая или длинноволосая. Вот, честное слово, все равно! Хотя, конечно, зеленоглазая, да еще и рыжая, получше будет, но… В таких делах не выбирают.
     Наконец-то дошел! Слава Богу, кондиционер! Вижу – прилавок. Надпись: «Колбаса». Стою. Выбираю. Выбрал. «Докторская». Все-таки со здоровьем проблемы. Надо себя беречь! Встаю в очередь, и тут… Ерунда! Чтобы такое, да со мной? Да в продуктовом магазине? Да никогда! У меня аж «Докторская» из руки выпала! Наклоняюсь. Хочу подобрать, но… Не тут-то было! Опередили! Точнее: опередила! Рыжая, зеленоглазая…
– Возьмите! – Улыбается. – Вы уронили.
– Спасибо. – Отвечаю. – А Вы, простите, кто?
– Я – Любовь Ваша. Пришла, чтобы Вы любили меня. Чтобы я Вас любила.
      Молчу. Что сказать не знаю. Люди вокруг тоже молчат. Не торопят, хоть очередь и задерживаем. Понимают: судьба решается. Ток-шоу настоящее. Не привык я к такому… Вот тебе и раз – вышел за колбасой! Знал бы – перетерпел. Оно бы и к лучшему было. Стою тут как дурак – краснею. Так долго любовь искал, отчаялся – перестал, а теперь… Вот она. Сама меня нашла. Получите – распишитесь. И ведь надо же – все, как в мечтах юношеских: резко, внезапно… Видимо, совсем решил меня доконать июль проклятый. Может, и прав был буддист-коллега? Нужно всего-то в чувствах разобраться… А как в них разбираться? Вот что спросить у нее, зеленоглазой, чтобы понять – врет или не врет? Поди, придумай…
– Раз любишь… Значит, и борщ готовить будешь?
– Буду, конечно!
– И… – Потрясываю «Докторской». – За колбасой ходить… Тоже?
– Тоже, тоже! Все делать буду! Все, что захочешь!
Не врет. Вроде бы и глаза искренние. Только от чего-то неспокойно на душе. Что-то в этой ситуации… Неправильное. Трудно с людьми. То ли дело бумаги – ставишь штампы, сортируешь, откладываешь в сторону. Все ясно, понятно. Они и появляются по плану, а не когда им вздумается!
– Подожди, - пытаюсь разобраться, - неужели все так… Так быстро?
– Разумеется! – Смеется она. – А разве нужно медлить, если я тебя люблю, а ты обо мне давно мечтал? Не хмурься, душка! Лучше обними!
      И тут меня пробрало: чувства нахлынули… Не любовные, нет… Скорее рабоче-логические. Я ведь всю свою жизнь в офисе провел – точно знаю: ничего просто так не бывает. Все имеет причину. Каждая папочка, каждая бумажка в документообороте… Все взаимосвязано. Все согласно описи. Одно из другого вытекает. Я по таким законам сорок лет существовал – и еще сорок  просуществую. Пусть эта зеленоглазая, рыжеволосая дама и является отражением моей мечты, но… Не могу я ее принять. Неправильно это. Беспричинно. Легко слишком.
      Стою как вкопанный. Она подходит. Все ближе. Ближе. Народ замер: ждет развития событий. Наверное, решили, что у них на глазах влюбленная пара создается. Ага! Не тут-то было! Волю в кулак собрал – с места сорвался, и побежал к выходу! Трудно это было, но все-таки сумел! Не зря в офисе столько лет провел! Голова работает что надо! Пусть эти связи беспричинные кого-нибудь другого находят – мне не нужно, спасибо. Толку от любви Вашей, если она  за собой ничего не имеет? Меня работа строго научила: хочешь многое получить – вкалывай! А тут… Да, зеленоглазая, да рыжая… Да только все на блюдечке, примитивно!
Ну их, чувства эти! Сейчас «Докторскую» порежу, бутерброд сделаю, поем, спать лягу, а проснусь… Проснусь… А там и отпуска конец не за горами! Эх, заживем!
40 Ярослав
Буэнос
    Он его помнил всегда, но почему то  забыл.  И с матерью видел и видел с отцом. Как слабая детская память вернулась. Старца седого, как члена семьи. И что то заныло в груди.
         - Непременно найду! - сказал Ярослав и отправился в путь. С ним тропинки играли и шёл он по ним. Лесами, полями, вершинами гор.
    И камни огромные, лицами близких, шептали "вернись". А он улыбался и дальше шагал. Плакали травы, ложились у ног. Но легка была поступь его.
     Вот лес, вот река, одинокий костёр догорал. У огня белый старец сидел.
     - Вот и нашёл - прошептал Ярослав. - Как зовут тебя отче?
    Старче молчал и угли ворошил.
  - Ты меня слышишь, отец?
    И поднялись седые глаза старика. И смотрели на юношу, как в пустоту.
   - Меня Охероном зовут. Смерть ты заслужишь, коль найдёшь ты меня. И ты заслужил.
   - Свят, свят, свят зачастил Ярослав. И вспомнил что умер он месяц назад...
41 Бабушки - тоже люди
Наталья Руф
Толику было скучно.
Детский сад закрыли на ремонт, и сегодня мама привезла его к бабушке Любе на весь день.
Он  побаивался эту бабушку, папину маму. Она раньше работала учительницей и у нее не побалуешься!
Даже мама называет ее «Любовь Васильевна», а его маму Снежану на работе все слушаются.

Толик знает, что бабушка Люба печет вкусные пироги, особенно нравятся ему с яблоками.
- Бабушка, я хочу твой яблочный пирог!
Бабушка Люба растерянно поглядела на него:
- Толик, а у меня яблочек сегодня нет.

Толик не отступал:
- Пойдем, купим на рынке.
- Внучек, у меня деньги перед пенсией кончились, только завтра получу. Ладно, давай посчитаем, сколько есть, - и высыпала горсть мелочи.

Толику стало интересно, и он выгреб из карманов несколько монет.  Бабушка посчитала и улыбнулась:
 - У нас с тобой на два яблочка как раз хватит! Шестьдесят четыре рубля. Пошли.
Только бы мелочь взяли! Не любят продавцы мелкие монеты принимать.

Рынок был небольшой,  несколько продавцов. Толик  с бабушкой  подошли к прилавку с фруктами, за которым скучал огромный дядя с круглым  красным лицом и маленькими глазками.
Толик протянул руку к понравившемуся яблоку.
Дядька, глянул на него и зарычал:
- Не трогай, если покупать не будешь!
 Толик опасливо отдернул руку.

Бабушка Люба спросила цену,  посчитала в уме, даже не шевеля губами  (она же учила детей математике!) и сказала:
- Нам два яблока, - и опустила на весы  два небольших яблочка.                                              
Продавец посчитал на калькуляторе и сказал:
- Семьдесят восемь рублей.

Бабушка улыбнулась:
- Вы мне неправильно посчитали,  на весах было пятьсот восемьдесят граммов   и умножив  на цену, получим шестьдесят два рубля семьдесят четыре копейки. Округляем до целых рублей - шестьдесят три рубля.                   
У меня как раз, столько, рубль убираю.
 Бабушка  Люба высыпала на тарелочку для денег горсть монет.

Мужчина посмотрел брезгливо на монеты и процедил:                  
- Уходи бабка!  И мусор свой забирай! – небрежно бросив взвешенные яблоки в общую кучу, - много вас, учителей развелось!

И ехидно усмехнулся:
- Если вы такие умные – почему вы такие нищие! Два яблока купить не можете.
Убирайся бабка по-доброму.

- Так мне яблоки нужны!
- Обойдешься.

И вдруг Любовь Васильевна как в классе, произнесла строгим «учительским» голосом:
- Вы почему так со мной разговариваете? Работаете с людьми – будьте вежливы!
Продавец глянул исподлобья на нее,  на собравшуюся толпу  и прошипел:
- Пошла бабка отсюда, это тебе не школа!

Толик возмутился и звонким голосом спросил:
- Дяденька, ты почему  так плохо  с бабушкой  Любой разговариваешь?
Ты испугал мою бабушку!

Сам  даже считать не умеешь! Наверное, плохо в школе учился?

Моя бабушка – учительница! Она  учила детей  считать. Если ты не умеешь, то хорошо ее попроси. Она тебя научит!
На нее нельзя кричать!

Обернулся за поддержкой к подошедшим людям:
- И  на других бабушек нельзя кричать!
Бабушки - тоже люди!

Притихшая толпа засмеялась:
- Молодец мальчик! Заступился за бабушку!

Молодой мужчина спросил Толика: 
- Как зовут твою бабушку?
- Любовь Васильевна.
Мужчина сказал почтительно:
- Любовь Васильевна, пойдемте,  купим фрукты у другого продавца.

У соседнего прилавка распорядился:
- Дайте, по килограмму: яблок, черешни,  апельсинов, и что у вас там есть.

Любовь Васильевна заволновалась:
- У меня денег только на два яблочка!

- Не беспокойтесь, я оплачу.

- Так я столько не унесу!

- Скажите куда – вас  мой водитель на машине увезет.

- За что мне все это?

- Любовь Васильевна – вы учительница! Люди  должны уважать своих учителей!

Улыбнулся Толику:
- И бабушек тоже!
42 Девочка и море
Наталья Коряковцева
Море раскинуло своё покрывало так далеко,  что не хватало взгляда что бы  окинуть его полностью. Море -  было её жизнью, её детством, её радостью и печалью. Сколько счастливых моментов пережила она, бегая по горячему сухому песку. Сколько слёз пролила, глядя на пушистую пену волн, убегающих за горизонт.
  Для своего возраста Сашка была мелковатой. Задиристая и бойкая, давала фору любому мальчишке и ненавидела когда её называли мелкой. А мальчишки, с которыми в основном она общалась, так её и называли. Она выросла на побережье. Может поэтому, а может быть в мать: глаза её были глубоко синими, как морская гладь или как безоблачное небо, раскинувшееся над станицей. Мать её давно здесь не появлялась. Зарабатывает – говорила Сашка друзьям, хотя сама в это, уже почти не верила. Мать уехала на заработки, когда Сашке едва исполнилось три года и не появлялась уже семь лет. Поэтому, сильной тоски Сашка не испытывала, хотя иногда, обида нахлёстывала так, что девочка тихо плакала в подушку. Только  что бы бабушка не услышала. Бабушка в последнее время совсем сдала и почти не выходила из дома, часто жаловалась на ноги. Девочке было жаль бабушку, часто она упрашивала её сходить на море, говорила о пользе солёной воды. На что та только отмахивалась: «Не дойти мне, Санечка! Ты беги, купайся» - говорила она, а про себя ругала свою непутёвую дочь. Первое время та, слала переводы, а последние два года от неё не было не весточки. Женщина  ругала свою дочь. Ругала, молилась, но верила, что когда ни-будь она вернётся. И Сашка верила и ждала. Сначала мечтала о том, что когда мать вернётся, они будут гулять вместе.  Она даже была готова, что бы кто-то, запрещал ей заплывать далеко, ругал за невыученные уроки... Иногда Сашка грустила об этом. Как бы далеко она не заплывала, окружающим было всё равно. И за учёбу бабушка Сашу не ругала. Говорила: "Не всем же быть умными!"
А Саша не была глупой. Но была резкой и характер у неё был далеко не ангельский. Поэтому не очень-то ладила не только с одноклассниками, но и с учителями.  Она часто думала о том, что ничего в мире не изменится, если она уплывёт далеко-далеко, и не вернётся. От этих мыслей щипало в глазах и чесался нос. И может быть она бы так и сделала однажды, но дома была больная бабушка, которая сама, даже не могла сходить в магазин.
«Зато, я свободна» - успокаивала она себя, но как-то не радостно было от этих мыслей.
По выходным Сашка исчезала почти на весь день, и сколько не допытывались у неё друзья, куда она пропадает,  она не отвечала. Только коротко говорила: «Не ваше дело». А секрет её был прост:   она продавала сувениры, которые делала бабушка. Сашка собирала ракушки, камешки, все это добро доставляла домой. А бабушка творила, мастерила заколки, браслетики, незамысловатые сувениры. Деньги выходили небольшие, но всё же подспорье. Иногда Сашка просиживала на вокзале добрую половину дня, но ничего не продавала, а иногда ей улыбалась удача и они с бабушкой закатывали пир. В такие дни на их столе появлялись вкусности. Бабушка выглядела здоровее и моложе. Деньги Сашка домой приносила все, до копеечки, знала что всё на счету, помощи ждать не откуда. Довольная вырученными деньгами бабушка оживала: «Ты Санёк в магазин сбегай, колбаски купи, сырка, сладенького чего ни будь себе». На  лице её  появлялась улыбка,  и она с энтузиазмом принималась за новую работу. Кропотливо нанизывала ракушки на тоненькие резинки, клеила бусинки, на невзрачные заготовки, которые тут же преображались будто в них вдохнули  новую жизнь.
Так они и жили. Каждая своей жизнью, но крепко переплетаясь ими, как цветные ленточки на новом браслетике сплетённым бабушкиными руками. Так как нужны были друг другу и необходимы.
О маме Саша мечтала всё реже. Правда иногда, закрадывались, в её светлую, выгоревшую на солнце голову мысли о том, как хорошо было бы, если бы она вернулась. Про отца она и не мечтала, бабушка о нём никогда не рассказывала, а может и вовсе не знала кто Сашкин отец. У сверстников были модные вещи, дорогие телефоны, а у Сашки пригоршня ракушек в поношенных шортах - вот и всё богатство.
«Хорошо бы если бы мама вернулась, заработала денег, а может даже привезла бы сотовый телефон» - думала Саша засыпая, и от мыслей этих перехватывало дух, но она быстро себя успокаивала. Прогоняла эти мысли, говорила себе, что любит мать просто так, а не за телефоны и тряпки. Конечно, любить её за что-то она не могла, потому что ничего от неё никогда не видела. Любила просто так, хотя давно не помнила её лица и запаха. Так и жила и не жалела о скромном своём существовании, так как другой жизни не знала.
Это утро было обычным, до обеда Сашка планировала распродать бабушкино рукоделие, а потом рвануть на море. Торговля шла не очень, да и продавец из Сашки был никудышный. Продажа всегда была на удачу,  предлагать товар Сашка не умела. Работа эта её смущала, иногда к Сашке подходила очередная  хорошо одетая женщина с ребёнком и строгим голосом сообщала своему  чаду: «Посмотри, этой девочке необходимо работать, что бы заработать на хлеб! А ты, капризничаешь по пустякам!» На что ребёнок обиженно надувал губки, а женщина снисходительно гладила его по голове и обнимала покрепче. Потом спрашивала цену, отсчитывала деньги и качая головой торопливо уходила прочь, увлекая за собой озадаченного ребёнка.
Иногда это на Сашку никак не действовало, иногда огорчало, а иногда  Сашка злилась. А однажды сказала, что на хлеб у неё есть и теперь она зарабатывает на "Мерседес". Раздражение проходило, и Сашка думала, что никто не виноват, что она находится тут. Что судьба у неё такая. И женщины эти, и их дети  не виноваты, что мать её трудится где-то далеко и не может никак добраться до родного дома. Множество знакомых и не знакомых лиц сменяющих друг друга, пестрым калейдоскопом пронеслись перед Сашиными глазами. Она сонно разглядывала сотенную бумажку которую успела выручить за два ракушечных браслета. Резко притормозив, напротив остановилась большая чёрная машина. От неожиданности Саша вздрогнула.  Из машины вышла женщина. Красивая, холёная. Она внимательно оглядела девочку и улыбнулась.
«Сколько ты хочешь за свои богатства, девочка?» - нараспев спросила женщина. Не дождавшись ответа, продолжила: «Твои родители знают, что ты тут сидишь?»
Саша хотела ответить, но женщину видимо не очень волновал её ответ. Она продолжила: «Я дам тебе тысячу. Этого будет достаточно?».  На что Саша удивлённо закивала головой. Её не оставляло ощущение что она знает эту женщину. Мужчина, приоткрыв окно автомобиля, недовольно смотрел то на женщину, то на Сашу.
«Глеб! Посмотри на бедную девочку! Что происходит с этим миром? Этой крошке приходится работать, что бы выжить! Глеб! Дай тысячу!»
Многозначительно закатив глаза, Глеб протянул купюру. Проронив при этом:
- Бедная девочка! А твоя-то, где? О своей бы позаботилась!
- Глеб! Ты всегда так! Давишь на больное! Ты знаешь, что мне не куда было её забрать. Как ты жесток! - женский голос перешёл на противный, тонкий визг. Женщина уже не обращала внимания на Сашу, и обиженно надув губы плюхнулась на переднее сидение автомобиля.
«Нина я не хотел тебя обидеть» - последнее, что успела расслышать Саша, перед тем как машина с визгом скрылась из вида, оставляя  за собой клубы дорожной пыли.

Саша растерянно стояла на обочине тротуара. В одной руке сжимая тысячную купюру, в другой, пакет с безделушками, женщина уехала, так и не забрав их.  Беспокойное чувство не покидало её.  Вдруг её осенило: Нина... Как же Саша сразу её не узнала... Нина... Не ужели это была её мать?....
Мама... - тихо прошептала Саша. Радость подкатила к горлу горячей, трепетной волной. Подкатила и отпустила... оставляя холодный, мутный осадок. «Она, даже не узнала меня. Она приехала за мной. На дорогой машине, она заработала денег... отдала тысячу, даже не забрав покупку... » - так думала Саша, и отчаяние охватывало её от этих мыслей. Она всегда ждала, что мама вернётся. Она мечтала об этом. Но сейчас это не радовало. Было больно, больно и обидно. Было больно за себя, за бабушку, за их скудные обеды и ужины, за заштопанные колодки и насмешки сверстников. Столько мыслей смешалось одновременно в голове девочки, что хотелось кричать. Она не помнила, как добралась до побережья. В руках по-прежнему, она сжимала пакет.  Она сидела на горячем песке и думала о том, как хорошо было бы, превратится в чайку и улететь далеко-далеко. Или уплыть с косяком рыб, туда, где её никто бы не нашёл. Бабушка? Как же она? О ней позаботится мать... Она сейчас богата... Она или тот мужчина, не важно. А ей Саше, ничего от неё не нужно. Слёзы душили девочку, солёные брызги, смешавшись со слезами  орошили её лицо. Она раскрыла пакет и выбросила его содержимое в воду. Волны поглотили ракушечные сокровища, возвращая их морской пучине.
Она вошла в воду и поплыла, волны уносили её всё дальше и дальше. Она всегда знала свой предел, не заплывала слишком далеко, но только не сегодня.... Саша смотрела вдаль и понимала, что ничего родней этих голубых просторов в её жизни нет... И если бы не бабушка....  Почему-то она не верила что мать станет ухаживать за ней. Она отчаянно поплыла обратно, начинался шторм. Только сейчас Саша осознала, что заплыла слишком далеко от берега. Вокруг не души, не рыбацких лодок, не отдыхающих на берегу. Изо всех сил Саша стремилась к берегу. Дома её ждала бабушка.
 Уже смеркалось, когда Саша пришла в себя. Она дрожала, губы её посинели, а кожа на пальцах ног съёжились от воды. Домой она возвращаться не хотела, но усталость и вечерний холод взяли верх. Она возвращалась домой, чётко решив для себя, что не за что не поедет с матерью. «Ни за что!» - уверенно повторила она вслух. Будто уверяя и себя, и море, и небо, смотревшее на неё звёздными глазами. Вернувшись, положила деньги на стол и не поужинав пошла спать. Бабушка ничего не говорила о матери, и не выдержав Саша сказала: «Я с ней не поеду!»
- С кем Санечка? – удивилась бабушка.
- А что её не было?
- Кого? О ком ты?
- Ни о ком... Так...
Девочка забралась под одеяло, её всё ещё знобило.
Бабушка довольно обсуждала удачную торговлю.
Саша почти не слышала её, она думала о своём:
Это была не мать! Значит, мечта жива? Но мечта не возвращалась... Она упорхнула. Улетела за большим чёрным автомобилем, скрывшемся за углом. Уже было не важно, кто была та женщина...
"Бабушка, я с ней всё равно никуда не поеду..." – засыпая прошептала девочка.
43 Серёгина Настя
Клим Подкова
Пассажиры в Ясиноватую

- Куда?
- В Ясиноватую.
Сергей с сомнением посмотрел на женщину средних лет, державшую за руку девчушку лет 7. Клетчатая гастарбайтерская сумка, дешевая китайская одежда. Явно не из олигархов. Брать – не брать? Поездку уже можно было считать удачной: пассажиры, которых он вез из ДНР на подконтрольную Украине территорию, расплатились с ним щедро. Можно позволить себе ехать домой порожняком. К тому же, это какой крюк придется давать: сначала до Ясиноватой и уж оттуда - в родной Донецк.

Женщина, словно чувствуя его колебания, добавила:
- У меня в Ясиноватой мать. В гости к ней едем.
Значит, местная, не раз ездила, случайности исключены.
- Таксу знаете? Деньги есть? Документы?
Женщина торопливо закивала головой:
- Все есть.
- Четверть суммы платите здесь, остальное – в Ясиноватой. Если на посту возникнут вопросы – разбирайтесь сами, это ваши проблемы. Я жду сорок минут и уезжаю. Задаток не возвращается. Согласны?
Женщина снова кивнула головой:
- Да.
Девочка подняла голову, и Сергея поразил ее взгляд: не детский, совсем не детский взгляд.

Хатаскрайник Сергей

Отец у Сергея умер рано и они с матерью остались вдвоем в двухкомнатной квартире на окраине Донецка. Сергей выучился на шофера, некоторое время работал на хозяина, потом поднакопил деньжат, призанял, купил себе машину (ласточку-кормилицу) и ушел на вольные хлеба. Переворот в Киеве встретил равнодушно: «Да мне по фигу, лишь бы работать не мешали».

В апреле 2014-го на улицах Донецка появились первые люди в камуфляже с автоматами на плечах. Увидев их, Сергей сразу подумал, что ничего хорошего военные не принесут, и однозначно решил для себя: «Это не моя война». Посторонним, если они начинали его донимать, отвечал: «Я на войну уйду - на кого мать брошу?» Мать он любил, она еще в советское время заработала инвалидность, и оставить её Серега не мог, уверенный, что без его поддержки она пропадет.

Когда линия соприкосновения между ВСУ и ВСН устоялась, Сергей приноровился возить через границу пассажиров и грузы. Мать каждый раз, провожая его, тайком крестила, а встречая, плакала: «Бросил бы ты, Сережа, эту работу, люди всякое рассказывают…»
Сергей отмахивался: «Слухам меньше верить надо. Работа как работа!» И мысленно добавлял: «Просто надо не жаться и отстегивать кому надо и сколько надо...»

Так они и жили: он работал и мотался по аптекам, доставая лекарства для больной матери, а та провожала его, беспокоилась о нём, встречала и лишь иногда робко спрашивала: «Ну, когда семью заведешь? Ведь не мальчик уже, тридцатник скоро стукнет. Внучат успею-то понянчить?» «Успеешь, мама, успеешь», - успокаивал ее Сергей, втайне планировавший для себя ещё лет пять холостяцкой жизни.

Украинский блокпост

Перед блокпостом несколько десятков машин выстроились в очередь, голова которой упиралась в шлагбаум. Сергей объехал стоявшие автомобили, остановил машину прямо напротив пограничника.

- Документы, - не оборачиваясь Сергей протянул руку назад через плечо, не глядя взял поданные пассажиркой документы, накрыл их своим паспортом с вложенной в него купюрой, дававшей право на проезд без очереди, и подал всё в окно автомобиля пограничнику.
Тот привычным движением вынул банкноту, вернул Сергею его паспорт и направился с документами пассажиров в вагончик.

Вернувшись, пограничник не отдал документы женщине, а наклонился к окну:
- Будьте добры, пройдемте со мной.
- А что случилось? – в голосе пассажирки послышалась тревога.
- Есть несколько вопросов, необходимы уточнения. Девочку с собой возьмите.

Через несколько минут женщина и девочка в сопровождении пограничника вышли из помещения поста. Женщина уткнулась лицом в стену вагончика. По её трясущимся плечам Сергей понял, что она плачет. Около неё встал пограничник с автоматом в положении «на грудь».
Серега вышел из машины и направился в помещение КППВВ*.

За столом сидел офицер СБУ, которого за упёртость прозвали Шлагбаум. Но Сергей знал, что шлагбаум при правильном подходе открывается.
- Привет, командир!
- Здорово, - СБУшник пожал протянутую Сергеем руку.
- Проблемы?
- У тебя – никаких, можешь ехать, а они останутся здесь.
- А чего с ними не так?
- Все не так. Пропуск** не оформлен. И нотариально оформленного согласия от родителей на вывоз ребенка нет.
- ???
- Она не мать, тетка. Еще вопросы?
- Да нет...

Сергей вышел из вагончика, закурил. Решительно направился к машине, вынул из багажника сумку, отнес её к стоявшей у вагончика КПП женщине, поставил рядом.
- Деньги есть? – тихо спросил он, косясь на стоявшего неподалеку погранца.
- Он не берет, - прошептала женщина.
Сергей снова направился в вагончик.

Выждав момент, когда пограничник вышел и они с СБУшником остались наедине, Сергей навалился грудью на стойку:
- Командир, давай решим вопрос. Что тебе за навар с этой девчонки?
- Ты не понял. Это тебе не короб сигарет. У этой соплячки родители в СИЗО сидят по 110-й***. Там реальные срока корячатся. И на тётку у нас информация имеется. Так что даже и не проси. К тому же, я уже наверх доложил.
Сергей достал из кармана пачку «Dontabak», щелчком пальца выбил сигарету.
- И что с ними будет?
- Девчонку в детдом определим. А тётка под суд пойдет. Похищение человека, статья 146 УК Украины.
- Какое похищение? У неё в Ясиноватой бабка!
- А вот это уже не твоего ума дело. И давай дуй с поста, а то и у тебя проблемы будут.

Прорыв

Сергей вышел из вагончика, сел в машину, положил руки на руль. Пограничный шлагбаум – тьфу, он сам привозил на пост алюминиевые трубы, из которых погранцы сварили легкий шлагбаум и заменили им прежний тяжелый стальной. Далее лежачий полицейский – «ласточка» выдержит. БТР – пока погранцы до него добегут, пока запрыгнут в него... И не факт, что среди них действительно есть пулеметчик. Могут открыть огонь из автоматов, но это еще те «снайпера», да и банку они с утра наверняка раздавить успели. Главное – выиграть первые несколько секунд и уйти как можно дальше от блокпоста, на дальнее расстояние укры огонь открывать побоятся – ополченцы могут начать палить в ответ.

Он взял лежавший на переднем сиденье термос с кофе, вышел из машины и направился к женщине. Та сидела на сумке с потерянным видом.
- Куда? – лениво спросил его пограничник.
- Кофе дам женщине. Кто знает, сколько вы их тут мариновать будете. Можно же?
- Валяй.
Сергей присел возле женщины на корточки, начал медленно наливать кофе в крышечку и зашептал:
- Попроситесь в туалет. Когда будете идти обратно, прыгайте ко мне в машину. Двери будут открыты. Рискнёте?
- Он, - женщина показала глазами на конвоира, - будет стрелять...
- Второго шанса не будет. Вам грозит тюрьма, девочке детдом. Решайте.

Сергей поднялся, сел обратно в машину. В зеркало он увидел, как женщина о чём-то начала говорить с солдатом, тот кивнул головой, и все трое направились к сортиру. Вот женщина и девочка скрылись за его дверью, пограничник встал у входа. Сергей дотянулся до дверной ручки и медленно потянул её на себя, задняя дверь с тихим щелчком открылась. Прошло несколько минут. Женщина с девочкой вышли из нужника. Сергей повернул ключ зажигания: «Ну, ласточка, не подведи». Мотор тихо заурчал.

Все трое медленно шли в направлении КПП. Когда они поравнялись с машиной, женщина обернулась, бросилась на конвоира и повисла на его автомате:
- Езжайте! Езжайте! – кричала она. - Езжайте!

Девчушка кинулась к машине, быстро открыла дверь и прыгнула на заднее сиденье. Сергей утопил педаль газа в пол, и машина рванула с места. Удар! Шлагбаум распахнулся. «Ласточка» подпрыгнула на полосе искусственной неровности – эх, капец подвеске. В зеркало Сергей увидел, как стоявший у шлагбаума пограничник вскинул автомат и прижал его к плечу. «На пол! – закричал он не оборачиваясь. - Падай на пол!» Девчушка упала на пол и накрыла голову руками. Сергей крутанул руль резко влево, потом резко вправо. Сзади застучали выстрелы. Пуля пробила заднее стекло и тюкнула в лежащий на панели мобильник.

*****************************************************

...Сергей ехал в Ясиноватую. Позади остался блокпост ополченцев, тяжелый разговор со старшим смены по прозвищу Кортес: «Не положено!», и его, Сереги, крик: «Так что, мне обратно ее к укропам везти?!»
Все решил тихий голос девчушки: «Дяденька солдат, мне к бабушке, в Ясиноватую». И ее взгляд, совсем не детский.
И Кортес сломался: «Езжайте. Но смотри, Серега, если что…» - «Ты меня, что, за подонка держишь?»
Пока «ласточка» шустро наматывала километры, Сергей скорбно размышлял. Да, работа его накрылась. Больше ему на посту появляться нельзя. И на других тоже, наверняка ориентировку на него передали по всей линии разграничения. Теперь для него по ту сторону границы земли нет. Ну и черт с ней, с работой, найдет новую, не пропадет. За окном мелькнул указатель «Ясиноватая».
- Ну, кроха, скоро будешь дома, - улыбнулся Сергей в зеркало своей пассажирке.

Ясиноватая

- Вот здесь за поворотом, - девочка прижалась к спинке переднего сиденья и Сергей впервые услышал в ее голосе живые нотки. - Вот за этим поворотом бабушкин дом!

Дома не было. За невысоким каменным забором стояло то, что ранее было домом. Девочка вышла из машины, подошла к воротам и толкнула пробитую осколками калитку.
Сергей обратился к шедшей мимо женщине:
- Когда?
- Сегодня утром.
- А хозяйка?
- Увезли. В морг.

Девочка стояла у единственной оставшейся стены и смотрела на висевшую на стене чудом сохранившуюся фотографию в рамке. Под цветущим деревом две молодые женщины обнимали сидевшую между ними старушку, все трое весело смотрели в объектив фотоаппарата. В одной из женщин Сергей узнал оставшуюся на блокпосту пассажирку.
- Мама, тетя Вера и бабушка Люба, - сказала девчушка.
Сергей снял фотографию.
- Поехали.
Больше им нечего было здесь делать.

Донецк

Фары высвечивали дорогу, машина приближались к Донецку, а Сергей все ещё не знал, куда они едут. Куда везти девчушку? В милицию? В городскую администрацию? Или сразу в детдом? Он оглянулся – кроха сидела на заднем сиденье, прижимая к груди фотографию в рамке - единственное, что осталось у нее от прежней жизни.

Сергей вдруг подумал, что, несмотря на все страшные события, которые пришлось пережить его маленькой пассажирке, он за весь день не видел на её лице ни слезинки. И вспомнил её совсем не детский взгляд. Что же успела пережить эта девчушка, если к своим 7 годам уже выплакала все свои слезы?

- Эй, кроха! - наигранно весело спросил он. - А зовут тебя как?
- Настя.
- А фамилия? Фамилия у тебя есть?
Ответ прозвучал для Сереги громом:
- Я Серегина. Серегина Настя.
«Ну, вот тебе и ответ», - подумал Сергей. Сама судьба указывала ему, куда ехать.


...Сергей аккуратно открыл дверь и, стараясь не шуметь, вошёл в квартиру. Вспыхнувший свет ударил в глаза.
- Серёжа… - в голосе матери слышались мука и боль. - Я тебе звоню, звоню, а ты не откликаешься…
- Мобильник потерял.
Женщина молча смотрела на стоявшего в дверях сына, державшего за руку незнакомую девочку.
Серега кашлянул.
- Мам, ты вот все о внучке говорила, так вот - это Настя.
- Здравствуйте, - тихо сказала девочка.

КПВВ* – контрольный пункт въезда-выезда
Пропуск** – для пересечения линии соприкосновения необходим специальный пропуск.
С. 110 УК Украины*** - посягательство на территориальную целостность и неприкосновенность Украины.
44 Море
Ольга Гаинут
         Самое лучшее место для общения, как ни странно, это время очереди к врачу. Как минимум час ожидания скрасить за приятной беседой с незнакомым человеком -  чуть ли не подарок.
         Весенним по календарю днём в городе Радужный, приравненном к районам Крайнего Севера, такой нежданный «подарок» получили двое мужчин, расположившихся перед дверью с надписью «Онколог-дерматолог». Они заняли стулья, поставленные вдалеке от очереди, словно сама Судьба так распорядилась.
        - Вот представьте, три года назад случайно обнаружил чуть выше большого пальца правой ноги маленькую чёрную матовую точку, - высокий худой мужчина средних лет с намечающейся лысиной на макушке начал разговор. – Я, конечно, сделал заплыв в интернет, перечитал и пересмотрел всю информацию, но, поскольку моя «проблема» не меняла цвет, ни размеры, ни контуры, то абсолютно успокоился. И только через год (!) на приёме у дерматолога по поводу, извиняюсь,  вот этой пустоты, - он шлёпнул себя ладонью по голове, -  интереса ради показал и чёрную мушку. К своему удивлению, сразу получил направление к онкологу. И вот результат: меланома первой степени.
        - Прогноз утешительный, - успокоил его собеседник, мужчина лет сорока, с правильными чертами лица. Негромкий голос и какая-то задушевность непроизвольно внушали  доверие.
        - А вы знаете, - продолжил он, слегка прикрыв глаза, - всегда мечтал о море. Море... Родился и вырос я в казахстанской степи, море видел только на картинках в книгах. Однако ещё в школе сказал себе: «Дружище, твоя жизнь пройдёт зря без свидания с морем». Представьте силу юношеского максимализма, - улыбнулся тем давним воспоминаниям.
        - Ну, это не проблема. Сейчас все летают. В нашем  северном городе, при суровом недостатке солнца и тепла каждый житель должен выезжать на «подзарядку», иначе не наработаешь много. А мы ведь здесь на нефтедобыче, сил-то надо ого-го сколько.
       - Конечно, солнцем я запасался до предела, - снова мягкая улыбка поселилась в добрых глазах. – Все отпуска ежегодно проводил у мамы в Казахстане. Кроме меня помочь ей некому. О себе думал, что ещё всё успею: и жениться, и мир объездить, а вот не вышло. Моя мама, знаете ли, чудесный человек: деликатная, умная женщина... Жаль...
         Он резко развернулся, и такое отчаяние полыхнуло на собеседника, что тот мысленно вздрогнул: «Но моря-то так и не увидел! И уже не увижу никогда. У вас первая стадия, вам ещё долго жить и вдыхать ни с чем не сравнимый запах радости бытия, а мои дни сочтены. Так что же выходит – зря жизнь прожил?»

        Первый мужчина не только не проникся чужой болью, а, напротив, со смехом, чуть не захлёбываясь, будто решил утопить в потоке информации, выплеснул свою историю.
        - Мы с женой решили съездить на море. Все знакомые, не раз бывавшие там, заплевывали нас восторженной слюной всякий раз по возвращении. И вот мы на Майорке. Домик у самого моря. Шум волн ночью. Ветерок с запахом йода. Благодать. Только утром обнаружили, что весь домик полон песка, словно пляж решил ночевать у нас и не уходить под утро. Пришлось купить метёлку и силой выпроваживать его на законное место. Такая интересная игра продолжалась всю неделю нашего «отдыха».
        Пока благоверная бегала в магазин за продуктами к обеду, я уселся на песок, спрятавшись в тени зонта, а на солнце выставил только ноги не выше голеностопа. Покайфовал минут пятнадцать и вернулся. Но обнаружил, что ступни сгорели, что называется, до мяса. Солнце-то оказалось бешеным. Вот вам и причина моей болячки.  Такой ожёг зря не проходит. Намазался, хоть и постфактум, кремами. Да что толку.
       На  вечер была куплена часовая экскурсия по морю на небольшом кораблике, мест так на тридцать. Люди с детьми заходили по трапу с улыбками, радостные, оживлённые.  Расселись все по местам с широко раскрытыми глазами, чтобы больше информации захватить - на память. Первые пять-десять минут, и правда, не отрывались от берегов с  шикарными виллами иностранцев, о чём поведал экскурсовод на трёх языках попеременно. А дальше началось представление, как в цирке, только со знаком минус. Кораблик, может, и радовался, что неистово качался на волнах, но улыбки слизнул со всех лиц.  Люди примолкли, посерели, глаза несчастные. Жена судорожно схватилась руками за желудок, скривишись от страдания.  Женщина перед нами быстро перегнулась головой к морю, а на нас полетели остатки её обеда. У соседей с другой стороны – та же история. И выражение у всех на лицах одинаковое: «Когда же эта мУка закончится?» Не до красот оказалось.  И выхода нет: вокруг то самое море, так сильно манящее и так дорого стОящее.
        Решили забыть про морские прогулки на корабле. Умные люди с первого раза делают выводы. Вот мы и сделали.
        «Теперь будем только плавать», - пришли к консенсусу.
        Однако когда бы ни вышли на берег, волны сносили с ног. Попрыгав, наглотавшись мерзко-горькой воды, вывалявшись в песке, сбиваемые коварной волной, возвращались в домик и смывали в дУше водоросли, грязь и даже дохлых медуз, как-то проникавших под пляжные принадлежности.
        Ну, раз не плавать, тогда ходить босиком по берегу. Толпы идут, и мы пошли. Правда, зачем, так и не поняли. Не было нам комфортно. Не поймали кайфа.
        Когда надоедало прыгать на волнах и  бессмысленно ходить,  смотрели окрестности, знакомились с чужой культурой. После второй же прогулки обнаружили пропажу кошелька. А мы наивно думали, что только у нас воруют. Приобрели таким образом опыт и новые знания.
        А ещё заметили, что море отбирает силы. Ничего не делали, лежали на пляже, накрывшись полотенцами, а уставали больше, чем при морозе в 20 градусов отработать весь день.  Еле ноги переставляли, чтобы пройти двадцать метров до домика. Какие уж там танцы ночью! Ни разу не посетили, хотя ночных дискотек – валом.
        «Нет,  - решили мы с женой, - большое оно, море, и красивое, но не для нас. Рождённому ходить по земле надо ходить по земле».

        Он еще открыл рот, чтобы продолжать, видя, как меняется, светлея, лицо собеседника, но того пригласили к врачу.  Мужчина-мечтатель сделал уже пару шагов, но вернулся и как-то неловко боднул рассказчика в плечо, с невысказанной благодарностью глядя в глаза. А потом оба крепко пожали друг другу руки, словно говоря: «Держись, браток!»
        Не договоривший историю мужчина, выйдя из кабинета,  увидел только пустые стулья: приём у врача закончился. Тем не менее остался доволен собой:
        «Зачем кому-то  знать про мою стадию опухоли и сколько мне осталось до печального финала? Повыть от жалости к себе мы и дома можем, когда никого нет.
        А этот мечтатель пусть думает, что я был на море да ещё и с воображаемой женой. Надеюсь, мне удалось внушить ему, что ничего хорошего на море нет. Иногда ложь бывает очень нужна.  Классно я сыграл свою роль! Что скажешь - молодец!» - смахнул слезу, крепко сжал расползающиеся, было, губы и пошёл, сильно хромая на правую ногу.
45 Судьба
Пётр Неизвестный
В маленьком городке, под названием Эмеральд, жил Серебряный рыцарь Ричард и дела у него шли гармонично, но его семью постигло несчастье, мать рыцаря сильно заболела, да так, что аж самый лучший доктор не знал, как её вылечить.
Тогда Ричард отправился за советом к своему другу, Изумрудному дракону, живущему у прозрачного водоёма, в котором рос красный фикус немалых размеров и ухаживал дракон за цветком с сильной любовью.
- Привет, Изумрудный. - дойдя до дракона, сказал рыцарь.
- Приветствую тебя, Серебряный. - лелея фикус, отвлёкся дракон.
- Я... Я встревожен.
- Это почему же? - скорчив удивлённую гримасу, спросил дракон.
- Похоже моя мать смертельно больна. - усевшись рядом с водоёмом, Ричард снял шлем.
- С чего ты взял? - мгновенно выкинул Изумрудный.
- Доктор не знает, как вылечить её, а её состояние с каждым днём заметно ухудшается и это ужасает.
- Ухх... Вот так новость... - дракон подсел к рыцарю.
- Я не знаю что делать. - Серебряный схватился за голову иногда открывая рот, он будто что-то хотел сказать, но Изумрудный опередил его, сказав:
- И я... А ведь мы сидим у той самой горы, на которой находятся несметные богатства и водопад, а вода его исцеляет от всех недугов и болезней... Но... Её неспроста называют "непроходимой", потому что, все, кто пытался подняться на неё, так и не вернулись. Скажу тебе по секрету, я, дракон и по идее мне не нужно идти к подножью через Угрюмый лес и Серые болота, достаточно лишь взлететь на неё, но сколько раз не пытался, не смог. Представляешь? Сила ветра отбрасывала меня от горы.
- И что ты этим хочешь сказать? Мне просто сидеть и смотреть на то, как умирает моя мать?
- Нет. Давай прогуляемся в Зелёный лес к древу судьбы, может оно подскажет.
- Давай, всё равно у меня нет других вариантов. - ожидая от дерева помощи, сказал рыцарь.
В центре леса, на поляне стояло мощное дерево, которое озарялось большим количеством солнечного света. На фоне этого гиганта, огромный дракон, казался человеком.
Друзья подходили всё ближе к дереву, когда они прошли пол поляны, сильные ветви зашевелились и шум листьев был настолько интенсивный, что можно было перепутать его с началом ливня. Веки живого дерева распахнулись, и уставшие глаза взирали гостей.
- Здравствуйте, маленькие существа. - хриплым голосом медленно промолвило древо.
- Здравствуйте, мудрейшее дерево судьбы. - опустив глаза, сказал дракон.
- Что привело вас сюда?
- У моего друга, рыцаря в серебряный доспехах, случилась беда... Ему нужен ваш совет.
- Слушаю.
- Его мать больна, её состояние ухудшается с каждым днём и никто из людей не знает как ей помочь.
- Ммм... Я могу подсказать лишь судьбу, но никак нельзя противиться ей.
- Ладно... Тогда подскажи рыцарю его судьбу, пожалуйста.
- Пусть он облокотится на меня двумя руками.
Серебряный сделал так, как сказало дерево и листья зашумели, корни начали шевелиться. Древо закрыло глаза на минуту, когда они вновь распахнулись, листья и корни замерли.
- Очень странно. - задумавшись, сказало дерево. - Я вижу только одно, что у него судьба быть кузнецом.
- А как же мне быть с бедой? - спросил Ричард.
- Я... я не знаю.
- В любом случае, спасибо вам, что приняли нас. - выразил благодарность рыцарь, но в ответ ничего не получил от растерянного дерева.
Друзья молча отправились к Драконьему водоёму. Ричард осознавал, что он стоит на распутье своей прежней жизни м ему придётся выбирать между простым и правильным, только Серебряный не совсем понимал где, то самое правильно.
- Так что ты решил? Куда пойдём теперь? - остановившись, спросил Изумрудный.
- Нужно выбрать. Если пойду в гору, то могу не вернуться, но тогда я хоть попытаюсь, а не буду сидеть сложа руки. Ведь, лучше сделать, а потом жалеть, чем не сделать и жалеть о том, что не сделал.
- Хм, в чём-то ты прав.
- И поэтому, я отправлюсь туда, откуда ещё никто не возвращался.
- Я бы пошёл с тобой, но тогда некому будет ухаживать за фикусом, сам понимаешь.
- Да.
- Держи. - дракон протянул книгу с картой. - Книга поможет пройти Угрюмый лес, а карта выведет из тумана Серых болот.
- Благодарю тебя, пойду прямо сейчас, время на исходе.
- Удачи тебе.
- Спасибо тебе за всё.
Серебряный набрал воды во флягу из Драконьего водоёма и направился в сторону Угрюмого леса. Передвигаясь по Зелёному лесу, рыцарь колебался некоторое время, насчёт своего выбора, но дойдя до границы Зелёного и Угрюмого леса его сомнения сошли на нет, и он ступил в Угрюмый.
Пройдясь по тёмным тропинкам леса, Ричард слышал недовольство, будто мёртвых деревьев. Он почему-то остановился, чтоб послушать их.
- Ууу... опять человек.
- Ещё один.
Во мраке леса, Серебряный слышал множество голосов и замечал беспорядок в мыслях, но вспомнив про книгу, он начал читать и двигаться дальше. У большого тёмного дуба рыцарь увидел парня, сидевшего у ствола. Было видно, что дерево что-то говорило ему, а тот, бредил. Серебряный не смог пройти мимо человека в беде, Рыцарь подошёл к нему и спросил:
- Тебе нужна помощь?
- Нееет. - лениво ответил парень.
- Скажи ему, чтобы он отстал... - сказал дуб после ответа юнца.
- Точно? - поторопился Ричард с вопросом, услыхав дерево.
- Нее... Да. - опустив голову, вяло ответил заложник леса.
Серебряный схватил его и они пошли быстрым шагом к роще, читая книгу. Парень продвигался с великим трудом, иногда падал и просил воды, но рыцарь помогал ему. Идя по лесу целый день, они то и дело спотыкались об корни деревьев и задевали множество веток. Им казалось, что уже прошла целая вечность. На исходе сил они всё-таки дошли до рощи и рухнули на зелёную траву. Усталость окутала их долгожданным сладким сном.
Проснувшись, Ричард разбудил парнишку и спросил:
- Откуда ты и кто?
- Я Уилл, из Эмеральда. Отправился за золотом, потому что, у меня закончились деньги, а мне нужно кормить свою маленькую сестру.
- А родители?
- У нас их нет... - с печалью в голосе, сказал парень.
- Извини.
- Всё нормально.
Может он и обманывает меня, но оставить его я всё равно не могу. Поэтому придётся внушить себе, что это хороший человек и он не убьёт и не обворует меня, пока я буду спать. (Подумал Ричард.)
- А я иду в гору за водой для больной мамы и у меня мало времени, потому что с каждым днём она слабеет.
- А золото ты брать не будешь? - вставая, спросил Уилл.
- Посмотрим, туда ещё добраться нужно.
Как хорошо, что есть роща, она словно одинокий луч света в кромешной тьме. (Подумал рыцарь.)
Путешественники быстро пересекли красивую рощу, не заметив, как оказалось перед Серыми болотами, которые нельзя обойти. Хотелось бы им повернуть назад, но многое они уже прошли, да и выбора у них не оставалось.
Ступив в болота, оба почувствовали, что их тянет что-то на дно. Шевелились они много и пытались быстро пройти, но все их старания были напрасны, потому что суши они не видели. Тогда Ричард вспомнил про карту, которую ему дал дракон перед походом, и посмотрел на неё. Передвигались они теперь по карте, да только вот, привела она их в густой-прегустой туман, а в нём невозможно было ориентироваться по карте. Хотел Серебряный выбросить карту не нужную, да не стал, ведь друга это карта, а не его. Встал рыцарь с Уиллом и думал, долго думал, пока не вспомнил слов отцовских: "Только сердце своё слушай". И двинули они дальше, тяжко шли, устали, все грязные стали, но увидели сушу и в миг воодушевились.
На выходе из Серых болот стояли каменные великаны, путешественники их страшно боялись. Да только великаны сами разбежались кто куда, когда увидали Ричарда и Уилла, ведь никого великаны не видели тут, кроме своих сородичей.
Серебряный и паренёк спокойно дошли до вершины, где находились несметные богатства, да водопад с водицей непростой. Набрал рыцарь воды целебной и взял себе из всех сокровищ, лишь доспехи золотые и пять слитков для ремесла кузнечного. А Уилл набрал мешок драгоценностей и сам обвешался ими. Переночевали путешественники на вершине, да на утро отправились в путь.
Идти через болота было на удивление легко, туман уходил у них на глазах, а про великанов, они и вовсе забыли. Дойдя без препятствий до рощи, рыцарь с Уиллом там и остались на ночлег.
Проснувшись утром, Ричард обнаружил, что Уилл куда-то исчез и слитки золота тоже. Пошёл рыцарь через лес Угрюмый и не слышал он голосов разных, и плохо ему не было, будто через обычный лес идёт, а всё потому, что доспехи его волшебные, свет излучали и не давали тьме в разум рыцарский залезть. Хоть дорога была легкая, но шёл Ричард долго, и вот, почти дойдя до выхода из Угрюмого леса, серебряный снова увидел Уилла, только на этот раз без сознания, у того же дерева, да только с золотом. Рыцарь бы оставил его тут, ведь так ему и надо, но совесть не позволила бросить парня в лесу тёмном. Закинув на плечо Уилла и взяв слитки, Серебряный отправился в Эмеральд.
Там рыцарь дал водицу матери и та пошла на поправку. А воришка, очнувшись и обдумав свои поступки сказал:
- Прости меня, Ричард и спасибо, ты мне жизнь спас, позволь мне искупить вину и помогать в кузнице.
Серебряный с отцом обучили Уилла их ремеслу и трудились втроём, помогая друг другу.
46 Зигзаги идиотизма
Виктор Панько
ЗИГЗАГИ ИДИОТИЗМА

Давайте представим себе одну жизненную ситуацию.
Вы – молодой человек, неожиданно влюбившийся с первого взгляда. Бывает и такое.
Вам обязательно нужно объясниться с девушкой, в которую влюбились. Нужно познакомиться и поговорить.
И вот Вы познакомились, встретились взглядами, поняли друг друга, что это чувство – навсегда.
Осталось произнести самые главные, самые важные слова. Вы только открыли рот, и… вдруг!!!!!
Между Вами и девушкой неожиданно, нагло и нахально протискивается какой-то посторонний подросток.
Он перебивает Ваши мысли и намерения, разбивает Ваши планы дальнейшего разговора, мешает сконцентрироваться на главном чувстве.
Другими словами – плюёт Вам в душу и кричит: «Триваго! Выберите лучший отель! За тот же номер – по выгодной цене! Триваго!».
Вам хочется врезать хорошенько незнакомцу по морде, растереть его в порошок, растоптать, изувечить за вмешательство в едва начинающийся роман.
Но это – невозможно.
Потому что это – телевизор. И потому, что самое интересное и самое важное действие романа, самые дорогие и самые затаённые чувства, вызванные предыдущим просмотром, вдруг сменяются каким-нибудь непотребным и никому в данном случае не нужным пустяком: «Семечки от Мартина!».
Потом следует другой пустяк, третий, пятый….
Когда же продолжится тот, самый важный и самый ответственный момент начатого разговора? Что же Вас ждёт впереди?
Ответа на эти вопросы всё нет и нет. Одни пустяки следуют за другими.
И чувства Ваши, переживания, сочувствия и сопереживания,  уравниваются, нивелируются, приравниваются к очередному пустяку.
Этот идиотизм называется «Реклама».
Считается, что самый трогательный, самый человечный, самый душещипательный момент в телевизионном фильме, (для того, чтобы реклама пустяка запомнилась прочнее) нужно прервать неожиданно, внезапно и протянуть пустяковой рекламой как можно дольше времени.
Кто эту идиотскую идею подал первым, и почему никто не догадается, что она наносит большой вред обществу – никому до сих пор не известно.
Логика такая: «В бочке мёда – обязательно должна быть хотя бы малюсенькая, но – ложечка вонючего дёгтя!». «Чтобы служба мёдом не казалась – три наряда вне очереди!».
Возможно, эту идею подали и осуществляют любители неожиданного прерывания половых актов или люди, неспособные сконцентрироваться с начала и до конца на одной какой-нибудь мысли или чувстве?
Им обязательно нужно привыкнуть к отвлечению внимания от главного – к пустякам, и  от пустяков к главному чувству.
Да, но это главное чувство за время пропуска уже потеряло своё значение, уже сгладилось пустяками, уже сравнялось с ними, уже существенно позабылось.
И зрителям уже почти безразлична разница между бандитскими пытками маленького ребёнка и призывом покупать сковородки фирмы «Тефаль», которые … «думают о Вас…».
К чему же эти зигзаги идиотизма!
Неужели они вызваны только одним: стремлением - к наживе?
Неужели во время концерта симфонической музыки когда-нибудь тоже будут врываться в зал какие-то непонятные люди с призывами покупать и использовать туалетную бумагу?
Так или иначе, посредством рекламы на телевидении  в настоящее время происходит процесс уравнивания высоких и важных чувств зрителя с разного рода пустяками. Происходит процесс воспитания «толстокожести» и «твердолобости» у всех зрителей. В том числе и молодых. Зрителей, которые, возможно, через некоторое время уже не смогут отличать, что важнее – сочувствие и сопереживание к человеку, или - реклама сковороды.
Что ж, если вы не видите в этом никакой опасности – продолжайте!
Но смотрите, чтобы потом не было поздно.
Тупость и бесчувственность проникают в наши души медленно и незаметно.
И раскаяния, когда это станет понятно всем, могут уже не помочь.
47 На пути к следующей станции
Виктор Панько
НА ПУТИ К СЛЕДУЮЩЕЙ СТАНЦИИ

Мы, те, кто постарше, жители сельской местности, хорошо помним времена нашей молодости,  порядки, существовавшие тогда, тонкости взаимоотношений селян со своими родственниками и земляками.
У этих взаимоотношений были надёжные, прочные связи. Каждый житель села всегда мог рассчитывать на понимание и помощь в трудную минуту.
Примером в этом отношении могло служить в наших краях событие, обозначаемое словом «клака».
«Клака» - это совместный труд родственников, друзей, знакомых и всех желающих участвовать в нём на пользу односельчанина. Это могло быть строительство жилого дома или сарая, других надворных построек.
Люди собирались для выполнения трудоёмких процессов, которые были не под силу одному человеку или семье. Добыча и доставка в нужное место достаточного объёма глины для производства «лампачей» - изготовляемых из глины, перемешанной с соломой блоков, из которых впоследствии строились стены дома.
После сушки лампачей и возведения из них опытными мастерами стен будущего строения, наступала очередь для проведения другой клаки – закидки лампачных стен и чердаков тяжёлой мокрой глиной с соломой. Здесь тоже была нужна большая физическая сила для отрывания вилами «порций» глины из общего замеса, переноски её к месту использования, поднятию на чердак.
Это было под силу только коллективному труду. Поэтому, когда на новом месте, после долих трудов возвышался новенький, свеже побеленный известью после нескольких клак дом, трудно было себе представить, что его хозяин мог забыть тех своих родственников и друзей, кто участвовал в строительстве, помогал создать ему приличные условия жизни и добиться осуществления его мечты.
Возникали чувства признательности и благодарности по отношению к землякам.
И такие чувства вызывались не только участием в подобных мероприятиях, но и в постоянной уверенности в том, что люди всегда придут тебе на помощь в трудную минуту.
Поэтому в сёлах и воспитывалось на протяжении столетий уважение к родственникам и односельчанам.
Это уважение отчётливо выражалось при встречах людей на улице.
Я помню, в тяжёлые дни голодовки и после неё, ко мне не раз подходили незнакомые взрослые люди и спрашивали:
-Ты чей?
- Мити Паньки.
- Шо ты ив сегодня?
- Капусняк.
Нередко в кармане у незнакомца оказывался кусочек чёрствого хлеба, которым он одаривал малышей, потому что капусняк – это была единственная еда на протяжении многих недель, представлявшая собой варёную на воде смесь кислой капусты с кукурузной крупой.
Во времена нашего детства люди были открыты в общении друг с другом и во взаимоотношениях взрослых с детьми. Разве могут забыться моменты, когда отец моего друга дядя Жоржа Мотря собирал соседских мальчишек для того, чтобы их постричь? 
Бесплатная «парикмахерская» располагалась на свежем воздухе в его огороде, и, если детей, желающих постричься, набиралось несколько,  то создавалась очередь, но никогда дядя Жоржа не заканчивал стрижку, пока не постригёт всех.
Можно бы привести немало других примеров доброжелательного отношения людей друг к другу, которые становились причинами возникавшего и поддерживавшего на протяжении многих лет и даже всей жизни взаимного  уважения односельчан и, в частности, - младших по возрасту по отношению к старшим.
Во многом это выражалось в укоренившейся традиции здороваться друг с другом при встрече, независимо от того, знаком тебе идущий навстречу человек или ты его никогда не видел и не знаешь.
Не могу забыть сентябрьский день 1961 года, когда я только что поступил на физико-математический факультет Бельцкого пединститута, и ко мне в Бельцы приехала мама.
Мы шли с нею по городской улице, навстречу нам шло множество горожан, а мама беспрерывно здоровалась со всеми: «Добрый день», «Добрый день», «Добрый день»…
- Мама,- сказал я ей, - почему ты здороваешься, это все – незнакомые люди, их много, это ведь город….
- Ничего тут плохого или трудного нет, - ответила. – Я желаю всем добра и здоровья….
У моей мамы, Евдокии Михайловны, не было большого образования, всего два класса Данульской школы, но она была приучена с детства уважать окружающих и выражать это уважение пожеланиями добра и здоровья каждому встречному.
Помню воскресные дни моего раннего детства. Наш дом находился недалеко от школы и сельской Свято-Троицкой церкви. Дорога, ведущая мимо школы к церкви, находилась в ста с лишним метрах от нашего дома. По воскресеньям моя бабушка Оля, мама и я выходили во двор и садились на скамейку рядом с калиткой. Иногда к нам присоединялись пришедшие в гости родственники или соседи. Беседовали, щелкали семечки.
В церкви был мужской хор, которым руководил бывший учитель Илья Андреевич Рябошапка, пользовавшийся в селе большим уважением и авторитетом.
Многие хористы были людьми пожилого и старческого возраста, участниками Первой мировой войны. Они по воскресеньям были одеты в нарядные чёрные костюмы. После богослужения, выйдя из храма, некоторые хористы направлялись по дороге мимо нашего дома. Хотя дом находился далековато, и слова приветствия не могли быть услышаны на таком расстоянии, эти мужчины здоровались с нами. Они приподнимали над головами свои шляпы – капелюхи, кланялись, и только потом продолжали движение к своим домам.
С одним из них, дедом Никитой Серкизюком, я потом, через много лет, познакомился поближе, и он подробнейшим образом рассказал мне о начале, первых днях и неделях  Первой мировой войны, о том, что он навсегда запомнил и что тогда пережил.
И вот прошли годы и десятилетия. Многое в нашей жизни поменялось. Невиданного уровня достиг технический прогресс. Возникли современные средства связи, интернет, социальные сети. Появилось множество небывалых ранее возможностей.
Но мы сегодня замечаем, что в нашем селе всё реже и реже мы можем слышать слова: «Здравствуй», «Здравствуйте», «Добрый день».
«Рыночная экономика», усиление индивидуализма, переход к ценностям, главная из которых – деньги, сокращение воспитательных функций учебных заведений, - всё это наталкивает на мысль о том, что вежливость и уважение к окружающим людям постепенно движутся по направлению к той станции, которой можно присвоить имя «Кирдык».
Всё реже и реже мы можем наблюдать события, когда подростки уступают место в автобусе или маршрутке старикам или женщинам.
Малыши и идущие с ними рядом мамаши всё реже здороваются со встречными дядями и тётями.
Черствеют юные сердца, не слышат уши, заткнутые наушниками смартфонов и мобильных телефонов. Глаза подростков не воспринимают, а умы не вникают в выражения лиц людей, идущих навстречу. Радости, заботы и тревоги других людей всё меньше волнуют занятых собой и погружённых в себя детей и подростков. Их матери и отцы находятся за границей на заработках, а они нередко оставлены на попечение больных бабушек и дедушек или вообще посторонних односельчан.
Общение по скайпу не может заменить им материнского тепла, а улыбки на экранах выглядят бледно и неестественно.
И подумаем вместе: как называется наша следующая станция на пути в будущее?
48 Подростки былых времён
Нана Белл
Саша приготовился засвистеть. Соединил кольцом большой и указательные пальцы и уже поднёс руку ко рту, чтобы, загнув ими кончик языка, издать призывный звук, но тут на крыльцо дома, рядом с которым он стоял, вышел старик. Мальчик знал, мама ему ещё вчера сказала, что свистеть в присутствии взрослых неприлично и, что если ему так необходимо, то лучше всего это делать где-нибудь подальше. Поспешно разжав пальцы, он ухватился обеими руками за руль, перекинул ногу через седло и, резко развернувшись, понёсся вверх по деревенской дороге. Он не видел, как старик недовольно посмотрел ему вслед, внимательно оглядел отгороженный слегами палисадник и, заметив у скамейки не убранное эмалированное ведро, унёс его на веранду, полагая, что там оно будет в большей безопасности. Проехав по улице до дома с разноцветным штакетником вокруг палисадника, Саша развернулся и поехал обратно. Он миновал поворот на околицу, проехал мимо дома, где на лето поселились они с мамой и братом, его тётушки со своими дочерями и, приезжавшие время от времени, главы семейств, отдающие в городе свои жизни творчеству и отечеству… Мальчик опять предстал перед домом со слегами. На этот раз он решил не слезать с велосипеда, а засвистеть на ходу, но это у него почему-то не получилось, и он врезался в песчаную яму, около которой часто играл его брат. Сейчас же малыша увели на обед, и он посапывал в кроватке, а мама, уставшая от готовки в непривычных дачных условиях, дремала, время от времени, приоткрывая глаза и отгоняя от разомлевшего ребёнка, комаров и мух. Для Саши это послеобеденное время было самым ценным. Он уже вырос из того возраста, когда полагался обязательный послеобеденный отдых и не отличался такой дисциплинированностью, как его двоюродная сестра Наташа, записавшая Сашу в пажи. А потому, как только стихали разговоры, звяканье ложек, вилок, он хватал велосипед, любимый синий “Орлёнок”, из которого давно вырос, и мчался к тому дому, где жила Ирочка. Обычно он вызывал её свистом, и девочка тут же вывозила из сарая свою бежевую “Ласточку”, и они мчались с горы на край света, который заканчивался мягкой прохладой лесных далей. Там, забравшись на помост из срубленных деревьев, Саша, забыв о своей стеснительности, рассказывал о любимых книжках, о маме Вере, которая всегда плачет, провожая папу на испытания, о своём разноцветном мире, в котором золотое, солнечное, всегда прилегает к лазурному и ярко-зелёному.

- А ещё, - сказал как-то Саша, открывая девочке самую горькую тайну, - я никогда не буду лётчиком, потому что у меня врождённый порок сердца.
Ирочка, выросшая среди сухопутных родительских специальностей, не понимала этой печали, въевшейся на всю жизнь в Сашино сердце, так же как не понимала коварства курносенькой, с ямочками на щёчках и кокетливыми локонами по обеим сторонам круглого личика, Наташи. Ирочка доверчиво полагала, что намёки Наташи о какой-то другой девочке, облюбованной Сашей, не лишены правдивости, а потому Саша оставался для неё просто хорошим товарищем. К тому же Наташа, на правах двоюродной сестры, доверяла Саше прохладными вечерами свою разноцветную накидку и, склонив голову на бок, просила накинуть её на плечи, а потом томно тянула:
- Спа-а-сибо, - и, оставшись с девочками, особенно если среди них находилась Ирочка, часто повторяла, что любимое занятие Саши, когда она остаётся с ним наедине, играть её локоном и печально смотреть куда-то в сторону.
Не будь всего этого, а также, если б Ирочка знала, что чуть поникшую веточку сирени, которая по утрам встречала её на крыльце, приносил Саша, преодолевая страх перед строгим худым стариком, будто специально высматривавшим его за кустами, отделявшими палисадник от дороги, она бы относилась внимательнее и к нему и к его рассказам. А так что? Сплошное мальчишество.

- Ты, - говорил Саша Ирочке, - смотри как надо свистеть. Можно ещё четырьмя пальцами. Указательный и безымянный одной руки соединить и скрестить с двумя пальцами другой. Ну, давай же, давай. Теперь загибай ими язык и дуй, дуй сильнее. Вот молодец!.. Я же говорю, обязательно получится. 
А бывало и так: сидя на сложенных у соседского дома брёвнах, Саша мастерил лук и стрелы и неспешно поучал Ирочку:
- Если ты хочешь, чтобы стрела летела высоко и ровно, надо не только хорошенько обстругать наконечник, но и аккуратно вырезать паз, вот смотри как я.
Небольшим перочинным ножичком с перламутровой ручкой он искусно делал зазубрину на стреле и, полюбовавшись, передавал Ире.
Однажды за этим занятием их застала Наташа. Постояв немного и посмотрев на увлечённую творчеством парочку, она презрительно хмыкнула:
- Детский сад! Вам что больше делать нечего, - и, тряхнув своими милыми кудряшками, ушла в сад…

Это лето для семьи Саши и его близких было необычным: мама Вера и её сёстры впервые решили провести лето вместе. Когда-то Вера, Надя и Люба очень дружили, но после того, как вышли замуж, поскучав какое-то время друг без друга, привыкли и лишь изредка перезванивались по телефону и один-два раза в году встречались на семейных праздниках. На одном из таких сборищ Вера, самая из них чувствительная и нежная, посмотрев на сестёр и их уже повзрослевших дочерей, сказала:
- Как жаль, что наши дети друг с другом почти не видятся. Помните, как было хорошо вместе?
Надя, моложе своих сестёр и на подъём легче, тут же отозвалась:
- Надо летом пойти всем вместе в поход, с палатками, гитарой.
Располневшая Вера, у которой младшему только-только исполнилось два года, ответила:
- Ну, это уж без меня. Куда мне с Андрюшкой, да и ноги… Ты что забыла? У меня же вены.
Спустив очки и, глядя поверх их, Люба, самая старшая и правильная, произнесла:
- Дачу надо снять. Там тебе и гитара, и костёр. А надоест, поедем на море или в Комарово.
Предложение всем понравилось.

 Им удалось снять большую дачу с тремя отдельными входами, двери которых открывались в яблоневый сад. Ближе всех к калитке поселилась Вера с мальчишками: Сашей, двенадцати лет, и Андрюшей.
За ними, веранда и две комнаты – Люба с Наташей.
В самом конце сада, там, где открывался вид на озеро и лес, примостилась крошечная открытая терраска и такая же комнатка. Её облюбовала себе, мужу и дочке Надя. Она не собиралась томиться всё лето на даче и вкладывать деньги в какой-то сомнительный проект, от которого никакого удовольствия, одни лишь пустые хлопоты: переезд с подушками и кастрюльками, воскресное лицезрение одного и того же пейзажа. Но откалываться от сестёр ей не хотелось поэтому выбрала, как теперь говорят, самый бюджетный вариант. Её дочка, тринадцатилетняя Катя, отличалась от двоюродного брата и сестры. Те, домашние, жмущиеся к мамкам, предпочитающие протоптанные тропинки и озёрное мелководье, не соответствовали её размаху далёких бездорожных походов и глубоководных заплывов классическим брасом. Она всерьёз занималась плаванием, часто и надолго уезжала на спортивные сборы, а когда приезжала на дачу, уходила одна вглубь леса и, преодолевая глубокие лесные овраги и болота,  возвращалась с букетами ландышей, фиалок, незабудок. Иногда она приглашала с собой Ирочку. Та охотно соглашалась и возвращалась домой, когда домашние, пообедав, собирались к вечернему чаю… В эти дни Саша играл Наташиным локоном…

И всё-таки однажды дети собрались вместе на велосипедную прогулку.
У Кати велосипеда не было: к чему он ей, ради нескольких поездок, да и таскать его туда-сюда её родители не собирались.  В то время, когда Саша сутулился над задним колесом Ирочкиного велосипеда, то меняя ниппель, то, пытаясь надуть шину каким-то почти игрушечным насосом, Наташа стояла у забора, ревниво оберегая новенькую блестящую кораллом “Ригу” и нетерпеливо, только что ножкой не била, сердито поглядывая на Сашу, прикусывала кончик развившейся кудряшки.  Ирочка стояла рядом с Сашей и, опустив глаза, внимательно следила за его действиями.  Катя, подбрасывая ракеткой пластмассовый шарик для пинг-понга, считала вслух: “Пятьдесят два, пятьдесят три…”. Она знала, что равных ей в этой игре, как и в плаванье, рядом не наблюдается. К сожалению, сосед, хозяин теннисного стола, ещё вчера, глядя на лиловые тучи, убрал его в сарай, да и играть было не с кем…  Вышедший из калитки красавчик, сын председателя колхоза, Юра, сразу заметил, что Катя держится в стороне ото всех и считает вслух громко и нарочито. Он, не спеша, оглядев с достоинством всех присутствующих, развернулся и … через минуту вывел ярко-зелёного, с не выдохшимся запахом краски, “Туриста”.  Катя приняла предложение прокатиться естественно, просто взяла велик под уздцы и поехала, а на щеках у Юры появился нежный румянец, и он стал совсем как красная девица… За Катей покатила Наташа, Саша, передавая  велосипед Ирочке, дождался пока бежевая “Ласточка”, поскрипывая, повернула к околице и, в своей излюбленной позе, почти стоя, чуть согнув ноги в коленях, рванул за всеми… Обычно в велосипедных прогулках участвовали и другие дети, но в тот день больше никто к их компании не присоединился, даже Вовка без тормозов, влюбившийся в свой “Тахион” с первого взгляда и не упускавший случая сорваться с места в карьер.  Очевидно, всех пугала лилово-синяя туча, висевшая над деревней уже второй день…

Это насупившееся небо, через которое пробивались солнечные лучи, казалось Вере предвестником чего-то страшного и непоправимого. Приглядывая за Андрюшей, катавшего около входа на террасу машинки, она, приподняв длинную юбку, с ужасом смотрела на свои раздувшиеся ноги с фиолетово-синими венами и думала о том, что Виктор обязательно её разлюбит, потому что нельзя любить женщину с такими ногами. “Ну, и пусть, пусть разлюбит, только бы с ним ничего не случилось. И зачем я отпустила в такую погоду детей?” Вера то и дело выходила за калитку, запахивая вокруг шеи ворот накинутой поверх платья кофты и, кажется, была готова к тому, чтобы побежать по следам велосипедных шин, отпечатавшихся на тёплой пыльной дороге. Её тревога усиливалась чувством ответственности за племянниц: сёстры оставили девочек с ней и собирались приехать только в выходные. А туча росла на её глазах и становилась всё темнее и темнее…

Дети же, вереницей ехавшие по просёлочной дороге, будто не замечали надвигающегося ненастья, они переговаривались, смеялись, перегоняли друг друга. Лишь въехав в лес и оказавшись в пугающей темноте, опасливо озираясь, сбились кучкой, поехали рядом, уже молча. Когда выехали на поляну, услыхали странный гул, идущий откуда-то сверху и тут же закружило, завертело. От громадной скирды сена, стоявшей на поляне, отрываясь, полетели клочки.

- Сюда, сюда, - закричал Саша, и подбежав к скирде, начал с трудом вырывать из её нижней части сухую, режущую руки, траву. Девочки, побросав велосипеды, сначала недоумённо таращили на него глаза, а потом, сообразив, стали помогать, изо всех сил дёргая не поддающееся сено. Стараясь сделать себе убежище, щурясь от жёстких уколов колючих стеблей, шелухи, забивающей глаза, подростки,
натыкаясь, мешали друг другу. Неожиданно сквозь шум ветра до них донёсся топот. Эхо разносило звук, усиливало его, и Саше показалось, что задрожала земля.

Присмотревшись, он увидел за носившимися в воздухе клоками сена, земляной пыли и листьев выбегающих из леса солдат. Их черные сапоги приближались с такой скоростью, что мальчик не успел даже понять произошедшее в следующую минуту. Подбежав к нему, один из них, сильно стукнул Сашу по лицу, мальчик упал, тогда другой солдат поддал ему сапогом. Ещё бы, на их глазах какие-то недоумки рушили скирду, которую они, по неопытности, складывали почти два дня.
“А-а”, - завопила Наташа,
Ира, схватив свой и Сашин велосипеды, побежала к нему.
Что было дальше никто не мог потом вспомнить. Рухнувшая на поляну сосна, упала рядом с ними, придавив кроной скирду…
Пришли в себя не сразу, бешено крутили колёсами, ехали молча, напряжённо вглядываясь в дорогу.

На околице стояла Вера. Саша навсегда запомнил, как мама дрожала тогда всем телом. Отдав велосипед Кате, он повёл маму домой, уложил, лёг рядом с ней. Она вздрагивала и плакала, как тогда, когда у папы при испытаниях случилась жёсткая посадка. Саше казалось, что он умирает от любви и жалости…

Дети никогда не говорили друг с другом об этой велосипедной прогулке, не рассказывали они о ней и взрослым, но каждый понял, что сделали что-то не то, что-то неправильно…

Утром следующего дня Саша заболел.  Началось с того, что ещё в полусне он почувствовал, как его голова, словно приросла к подушке, и он не может даже пошевелить ею и отвернуться от яркого солнечного луча, режущего глаза.

- Сашура, - услышал он нежно-просящий голос мамы, - вставай, пора завтракать.  Вот она подошла к нему, и он почувствовал её прохладную ладонь на лбу. Это приятно, Саша хотел бы удержать маму, но та, отдёрнув руку, сунула ему под мышку такой холодный градусник, что озноб от него пробрался по всему телу, мама укутала мальчика и до него донёсся её шёпот:

- Боже, какой горячий…

Вера сбежала в сад, на ходу бросив племянницам:

- Девочки, присмотрите за Андрюшей, я в медпункт, Саша заболел.

Задыхаясь, стараясь идти как можно быстрее, свернула в проулок, где в тени деревьев белел аккуратненький фельдшерский пункт. Запертая дверь, занавешенные окна. Постучала. Тишина мёртвая. Так, позвонить Виктору. Кажется, в школе есть телефон. Только бы разрешили.

Немые губы выдавливают:

- Пожалуйста, сын заболел. Врача вызвать и мужа…

Да, спасибо. Ах, врача через фельдшера. А Скорую? Ему нельзя болеть, у него сердце. Порок. Виктора Владимировича, пожалуйста. Ах, на испытаниях? Жена. Сын, старший, заболел, передайте.

По дороге домой Вера забежала в медпункт.

- Умоляю, посмотрите его, Мария Петровна.

- Нет, нет, - отшатываясь от Веры строгая фельдшерица с прилизанными тёмными волосами, не спеша, словно через зубы процедила:
- Дачников не лечу. В Москву, в Москву, в Москву…

Вернувшись, Вера бросилась к Саше. Осторожно, стараясь не побеспокоить, приподняв одеяло, достала градусник. Пошатнулась, волнение сжало голову: ртутный столбик, заполнив трубку, почти упирался в её край.
 
- Мама, принеси, пожалуйста, холодные варежки, - прошептал Саша и повторил уже громче, несколько раз подряд. – Варежки, дайте мне холодные варежки.

Несколько дней температура не спадала. “40, 40,5” – записывала Вера дрожащей рукой на клочке бумаги.

Саша почти всё время спал, лишь иногда, просыпаясь, пил и всё просил холодные варежки. Сквозь черноту сна до него время от времени, доносился мамин голос, иногда он видел, как её фигура то растёт у него на глазах, то становится всё меньше и превращается в еле заметную точку. Несколько раз ему снилась Ирочка, промелькнувшая в бликах золотого и зеленого на своей “Ласточке”, и старик, её дед, грозивший ему откуда-то из-за кустов кулаком. Но чаще всего, и это было так страшно и мучительно, он бежал от громадного валуна, который катился на него.  Саша забирался в постель, натянув до глаз одеяло, с ужасом смотрел на медленно открывающуюся дверь, в которую, не спеша, переваливаясь с боку на бок, горой вваливался этот ужасный камень, готовый раздавить его. И в тот самый момент, когда, заполняя собой всю комнату, валун приближался так близко, что в следующий миг мог бы уничтожить его, откуда-то появлялись папа и мама. С двух сторон они удерживали камень, который останавливался и исчезал.
 Однажды, очнувшись от этого сна, Саша увидел рядом с собой маму, папу и какого-то незнакомого мужчину.
- Папа привёз тебе врача, теперь тебе станет легче.
- Смотрите, у него же сыпь и вот тут – припухлость. Это корь. После высыпания скоро выздоровеет. Постельный режим дней пять и никакой беготни до конца лета.
- А велосипед? – с испугом спросил Саша.
- Ну, что ты. С твоим сердцем. Лежи, дорогой, лежи. И от физкультуры на год надо взять освобождение, да и со школой не спешить…

Через две недели Саша впервые после болезни вышел за калитку. Кончалось лето, многие дачники уже разъехались. Его сестёр, Наташу и Катю, родители забрали в тот же день, когда он заболел. Вере тогда удалось дозвониться до Нади и Любы, и они с перепуганными лицами, запыхавшись, уже через несколько часов одновременно влетели на свои террасы, минуя Верину, и лишь переговаривались с сестрой из-за своих картонных перегородок. Андрюшка заболел в самом конце Сашиной болезни, но обошлось без высокой температуры, горящих ладоней и тяжёлых снов, так, посопел немножко. Ирочка, переболев корью в раннем детстве, по-прежнему, каталась на велосипеде и, проезжая мимо Сашиного дома, долго кривила шею в его сторону, но Вера не спускала с сына глаз и не разрешала ему сходить с крыльца…
 
Бледный, будто и не было лета, Саша медленно вышел за калитку и уселся на брёвна у соседского дома. Проезжавшая мимо Ирочка, затормозила и спрыгнула с велосипеда. Задравшаяся юбка, зацепившись за порванную велосипедную сетку, смутила обоих. Саша опустил глаза, а Ирочка так рванула свою солнце-клёш, что потом как ни зашивала, с любимой вещицей пришлось расстаться.
- Ира, иди пить молоко! – раздалось со стороны дома со слегами.
И Ирочка тут же развернулась и, вцепившись руками в руль, бросилась к молоку с пенками, которого терпеть не могла, так быстро, что Саше оставалось лишь удивленно посмотреть вслед. Сгорбившись, он поплелся к своей калитке.

Прошло несколько дней. Ирочка видела, как блеснув новеньким лаком и серебряным оленем на капоте, проехала “Волга”, на которой обычно приезжал Сашин папа. Заложив страницу в книге отцветшей ромашкой, посмотрела на золотисто- зелёную листву берёзы у скамейки и пошла в сад, где, раскачиваясь на качелях, полетела над землёй, представляя себя то птицей, то стюардессой. “Кто в небе не был, кто ни разу не был, пускай вздыхает и завидует ей”…

А утром, когда она проезжала мимо “Волги”, её остановила тётя Вера.
Нагруженный тюками к машине подошёл дядя Витя, за ним Саша.

- Ирочка, Саша, - сказала женщина, - попрощайтесь друг с другом.
- До свидания, - буркнул Саша.
- До свидания, - откликнулась Ирочка.
- Нет, дети, ни так, - сказала Вера, - дайте друг другу руки.

И Саша протянул холодную, ещё не выздоровевшую руку Ирочке, а Ирочка протянула ему свою, горячую.  Солнце, пробивавшееся через листву, погладило детей по макушкам, отражаясь в блестящей поверхности “Волги”, её зеркалах, окнах, серебристом олене, взметнувшим в беге волшебные копытца. Разноцветные искры, одарив рубинами, гранатами, александритами, переливаясь, повисли в воздухе…

Первого сентября в школу Саша не пошёл. На белые передники и банты он грустно смотрел из окна. Однажды, претерпевая природную стеснительность, он решился позвонить Ирочке. Телефон долго не отвечал и вдруг недовольный старческий голос обрушился на него:
- Слушаю Вас.
Испугавшись, мальчик тут же трубку положил, но прошло всего несколько дней, позвонил снова.
В этот раз, набравшись храбрости, он смог отлепить язык от гортани и назвал не только имя, но и добавил “пожалуйста”.
Услышав короткое:” Нет дома.” Опять оробел и не звонил долго.
Позвонив в третий раз, услышал почти гневное:
- А собственно говоря, что Вам надо, молодой человек?
- Поговорить.
- Ну, позвоните когда-нибудь ещё.
- Нет, извините. Я не могу, я стесняюсь…

Так бы и закончилась эта детская история, если бы Ирина на исходе своих дней не встретилась с Наташей. Они, конечно, не узнали друг друга, но, вспоминая дачную жизнь, оказалось, что у них много общего. От Наташи Ирина узнала, что Саша женился поздно, у него две дочки- старшая Верочка и младшая Ирочка.
Сказать о том, что её старшего сына зовут Сашей, Ирочка забыла…
49 Искушение
Гордеев Роберт Алексеевич
      
            
       От ноутбука его оторвал донёсшийся снизу голос жены:
       - Ну, сколько можно просить тебя, зуев-литератор? фёдор ты, мой, михалыч! Выкину к чёртовой матери этот твой компьютер! Внуки совсем уже заждались… Слезай немедленно! 
       Зуев взглянул в окно; возле калитки топтались, уже оседлавшие велики, Лизка с Петькой и с ними какая-то голенастая девчонка. Он с сожалением захлопнул ноутбук и вдруг понял, как можно - и даже нужно! - с помощью орфографии и знаков препинания выражать различные интонации в речи героев. Одно дело, когда тебе в хорошем настроении говорят «мой, ты, литератор Зуев!...», и совершенно другое, когда, находясь на людях, вдруг услышишь «опять, зуев ты литератор, рассказ состряпал?». Или, того хуже, - «зуев рассказ»… Конечно, никто ещё не сказал, что самопубликации на сайтах «проза.ру» и «стихи.ру» суть настоящая литература, но, ведь читают же его произведения! И напрасно она фамилию искажает - нормальная у них фамилия, вполне достойная; тётка Наташа даже утверждала когда-то, что её дед, то есть Зуевский прадед, происходил из самых, что ни на есть, столбовых Зуевых…

       Он с сожалением спустился по крутой лестнице со своей мансарды и, проходя через кухню, получил напутствие:
       - Проводи ребят, посмотри, где живёт эта их новая подружка. Возле правления, говорит, но мне непонятно, что-то скрывает она. И на родительницу её, заодно, посмотри. И Йосю с собой прихватите, чтоб потом не ходить с ним отдельно!
       Беленький терьер Йоська, привязанный к берёзе, махал хвостиком в ожидании прогулки.
       - Только не задерживайтесь, - добавила жена ему в затылок, - полчаса, не больше: обед почти готов! Да, и телефон её возьми, не забудь!
       И, совсем уже в след, крикнула:
       - И свой, наш оставь!...
       - Деда, а можно он без поводка пойдёт? – Лизка смотрела с мольбой.
       - Можно, - вздохнул Зуев и, отцепляя поводок, обратил внимание на приклёпанную к ошейнику пластинку с номерами мобильных телефонов сына и невестки; раньше, помнится, ошейник был другой. А вот эту сломанную штакетину - отметил он, мимоходом оглядывая забор - надо бы заменить, чтоб собака не убегала.

       Ребятня унеслась вдаль по дачной улице. Издали было видно, как Петька, ещё неумелый, пару раз свалился с велосипеда; ветер время от времени наносил запахи цветущей сирени, Йоська часто останавливался, обнюхивая очередной кустик травы. Зуев шёл, не спеша. Наконец-то, дождались они приезда внуков: целых восемь дней родители их будут болтаться по италиям своим да грециям. Однако, для себя он предвидел некоторые трудности энд сложности. До недавних пор всё его свободное время доставалось этой «прозе.ру», но, внуков-то не бросишь! Значит, читателям, воленс-неволенс, придётся немного обождать, хотя и начинает уже публика признавать его: вон, сколько читателей у него… Уже минуя домик правления их дачного кооператива, Зуев вдруг понял, что в новом рассказе недописанный эпизод нужно переставить ближе к началу, а завершить всё… 

      - А живём мы здесь… - около ворот в середине синего сплошного забора Голенастая прижимала кнопку звонка; её перебила Лизка:
      - Деда, а деда! А Петька коленку ободрал…
      Калитка возле ворот вдруг щёлкнула и сама открылась.
      - Что ж, как ободрал, так и заживёт, - заметил Зуев и, проходя мимо ухоженной «тойоты», почти уткнувшейся носом в дом, спросил Голенастую, - у вас йод найдётся?
      - А мне мама всегда перекисью…
      - Хорошо, пускай перекисью! Давай-ка, познакомь меня с мамой. Тебя как зовут?
      - А мама спит, наверное…
      Странно. Похоже, девчонка не пускала его на крыльцо, её было не обойти.
      - Неужели, кроме мамы, нет в доме никого из взрослых? Ведь открыли же…

     Дверь распахнулась, миловидная блондинка радушно улыбалась навстречу посетителям:
      - Здравствуйте, добрый день! Заходите, заходите, пожалуйста! Я тут немного отдыхала…
     Зуев оторопел: под чем-то коротеньким, редкого плетения и сетчатым, колыхалась, ничем не сдерживаемая, большая грудь! Красивая, не мог не отметить он. И никаких, тебе, дамских лифчиков - разве что, висели на шее, отметил он, какие-то цепочки-погремушки! И… трусиков, каких ни на есть, тоже не было! Так это, что - в наше странное время так принято встречать гостей, никаких, тебе, будуаров-пеньюаров? Почти как в дурацкой передаче «Голые и смешные», подумал он и посмотрел на пятилетнего Петьку.
     - Никочка, пойди поиграй с детьми, покажи им свои качели, – блондинка погладила Лизку по голове, - тебя как зовут? Лиза? А в каком ты уже классе? Во втором! Надо же - как и моя дочка! Хорошая девочка. Ну, идите, идите… А Вы-то, что же стоите? – улыбающаяся хозяйка тянула его за руку в дом, - Да заходите же! Вы, кажется, про перекись спрашивали?
      - Не надо, деда! – Петька уже бежал перед Лизкой и Голенастой к детской площадке.

      Зуев осмотрелся. Возле тахты с небрежно свисавшим до пола брошенным пледом стоял стол с раскрытым на нём ноутбуком. Блондинка, кого-то и явно напоминавшая кму, оживлённо говорила:
      - Вы проходите, не стесняйтесь… Может, чайку или кофе? Вы растворимый пьёте? А к  «амаретто» как относитесь?… Да, ну же, не стесняйтесь Вы!... Давайте, знакомиться. Меня зовут Лизой, как Вашу дочку. Что? Неужели внучку? – очень ненатурально поразилась она, - вот никогда бы не подумала! А Вас как?
      - Пожалуй, чаю, - промямлил всё ещё несколько озадаченный Зуев.
      Хозяйка захлопотала возле кухонного стола, и вскоре по дому поплыл запах поджариваемых тостов. Смущение не проходило; он старался не глядеть в сторону, где перемещалась почти – да что «почти»! - совсем обнажённая, голая женщина. Раздался звонок по мобильному; недолгий разговор привёл его в себя, и он спросил, вежливо кашлянув:
      - Вы давно переехали? Мы с женой уже недели две тут, ещё черёмуха не успела отцвести…
      - Ах, что Вы, мы только на днях, когда моя Вероника закончила свой второй; до этого - никак! - щебетала хозяйка где-то около плиты, - а, может, всё-таки, «амаретто»?... Нет? Уверены? Напрасно… Вы знаете, не нравится мне здесь. Просила своего купить где-нибудь на заливе – так нет же! Запихал нас в этот Белоостров, а сам носа не кажет! Одни старухи да развалюхи вокруг – пообщаться не с кем… Старшая вообще не хочет ехать сюда; в свои шестнадцать такая самостоятельная... Да я и понимаю её: друзья, то, сё… Молодость! Мне и самой-то восемнадцати не было, когда она появилась на свет… Но я же беспокоюсь, как-никак мать!...

     Вот кого, понял, наконец, Зуев, - Татьяну Доронину! - и машинально прикинул: значит, ей - тридцать три, не больше… И тут мобильник снова отвлёк его. Коротко переговорив, он спросил:
     - А как, муж - только по вечерам приезжает? Или всё время в городе?
     - Муж, как говорится, объелся груш! Ушёл к той семнадцатилетней сучке, по месяцам носа не кажет. Шестой десяток кобелю, а уняться никак не может, всё за разные юбки хватается… Седина в бороду! Наплевать ему, козлу блудливому, что две дочери подрастают, в одиночку тащу. Молодость положила на него! Сижу, вот, одна теперь, пообщаться не с кем. Только ноутбук и спасает…
      Она появлялась то справа, то слева от него и неожиданно сменила тему:
      - Вы на компе работаете? Сайт «стихи.ру» знаете? В Яндексе. Неужели не знаете? Столько поэзии, столько талантливых людей! Я теперь и сама пишу стихи, посвящаю этому всё свободное время. Столько отзывов! Меня на днях - она мило потупилась - даже с какой-то Сафо сравнили.
      - Вот как, - неопределённо отозвался Зуев.
      - Да-да, зайдите непременно! У меня там ник «Озорной Паучок». Было бы очень интересно узнать Ваше мнение.

       Пододвинув гостю стакан кофе и тарелку с ароматными тостами, блондинка устроилась почти рядом, на краю тахты, и, наконец, он смог её рассмотреть. Под сетчатым нечто колыхалась ничем не сдерживаемая большая грудь, рука с ухоженными ногтями решила было прикрыть пледом высоко обнажившиеся колени, но затем медленно раздумала. На шее и запястьях женщины красиво висели многочисленные цепи и разнообразные цепочки старого серебра, так что у Зуева мелькнула смешная мысль, наберётся ли его с полкило? Или - нет? Талия у женщины могла бы быть поизящнее, отметил он... Впрочем, нет – всё в ажуре! Зато ноги…
       Удивительно стройные, они плавно, как-то вместе и рядом устремлялись вбок и вниз, и тут же уловил, как мысли его разбегаются, расплываются, словно облака в ветреный погожий день... Потом они куда-то дружно метнулись! Невольно вспомнился «Основной инстинкт» и взгляды судей, неотрывно устремлённых на ноги Шерон Стоун. Запах духов блондинки, тонкий и тревожащий, был именно таким, как мечталось много лет; он ощутил тесноту джинсов, почувствовал нечто вроде порыва ветерка внизу, и его потянуло к этим красивым ногам на краю тахты...

      Чувствуя присутствие провокации, он запоздало начал осознавать, что сложившуюся ситуацию надо брать под контроль. Срочно! Хозяйка положения улыбалась:
       - Итак, зовите меня просто Лиза. Но, может быть, Вы будете звать меня как-нибудь по-особенному? Как некоторые… Вас-то самого как зовут?
      - По-особенному… Поня-атно… -  сощурившись и, как бы, размышляя вслух, медленно произнёс Зуев, - Лиза, Елизавета… Лизавета… Лизаветка… Ветка…
      - Ой, какая прелесть! Ветка! – рука женщины описала лёгкую дугу и остановилась, едва не коснувшись его колена, - таким именем меня ещё никто не называл!.
      Всё, решил Зуев, пора брать верх! Пора, иначе сейчас начнётся просто эротическая проза! Он предчувствовал, просто знал, как это бывает: сначала на её левое колено мягко опускается его правая рука, а её правая эта, остановившаяся, касается замочка его молнии, и без слов... Он не любил расхожее и так часто употребляемое мимоходом, слово «секс» - вернее, вообще избегал провокаций и разговоров на эту тему. А тут – и он знал это! - провокация в чистом виде! Но, обижать женщин или чувствовать себя насильно смешным он не любил тоже.
      - Так скажите же, наконец, – улыбалась женщина, вкрадчивый голос её был зовуще-нежным, - как Вас зовут?…

      Дверь распахнулась, в проёме рядом с голенастой Никой стояла Лизка:
      - Деда, а Петька опять дерётся! Скажи ему!
      - Ну, сколько раз нужно говорить тебе, Лизка, - почти облегчённо покачал головой Зуев, - что ябедничать, это…
      Его прервал холодный голос блондинки:
      - Сколько раз говорено тебе, Вероника, что когда в доме гости, надо стучаться! Марш на двор! - и, когда девчонки с неохотой вышли, нежность в голос вернулась, - ну же, наконец, назовите Ваше имя!
      - Харя, - внутренне улыбаясь, но чётко выговорил Зуев...

      От неожиданности её лицо застыло, он продолжил:
      - Удивляться нечему. Моё полное имя Харитон, сокращённо или ласково – Харя…
      Зашедшаяся в неожиданном смехе, не услышав звонка мобильника, она хотела что-то спросить, Зуев жестом её остановил:
      - Вы извините, как говорится, то тюлень позвонит, то олень…
      - Непонятно, где это вы там болтаетесь! – раздражённый голос жены не сулил ничего хорошего. - давайте-ка, быстро домой, обед давно готов! И зайди по дороге в дом двадцать пять по Третьей линии, звонили оттуда – Йося там, у них... Удрала собака от тебя! Откуда узнала? Ленка звонила с Родоса - всполошилась вся! Ну, ничего нельзя поручить человеку! Быстро, давай!

      Как удрала! Ещё не сообразив, каким образом жене стало известно о пропаже собаки, Зуев поднялся:
      - Извините, надо идти. А тосты у Вас очень вкусные, замечательные. С чем это они?
      - Куда же Вы! – запротестовала блондинка, взяв его за руку, и вдруг снова прыснула. – а Вас,  действительно, Харитоном зовут? Знаете, язык не поворачивается назвать Вас Харей! А тосты, они… Ну, вот, опять забыла название! С хамасом… с хамсуном… с самсоном?… С хамоном! В «суперсиве» он всегда есть. В нарезке, знаете ли, брать проще, а вкус - тот же, и строгать ногу не надо. Мне тоже нравится, только очень уж он солёный… Так, куда же Вы, Харитон! Останьтесь!

      Ветерок внизу всё крепчал, руки без опоры на колени чувствовали себя сиротливо; сквозь сетчатое нечто женщины Зуев видел совсем уже налившиеся черешенки и он снова вспомнил про Шерон Стоун...
      - Собаку надо забрать. Мы, ведь, пришли к Вам с собакой. С псом, то есть. А сейчас звонила жена и сказала, что он убежал от нас. Где-то на Третьей линии видели его.
      - Ну, как же так!... Да, я обратила внимание, – она переложила руку ему на грудь, - очень у Вас забавный милый пёсик! Как его зовут?

      - Йося, Иосиф. Как Сталина! – он намеренно мягко отстранял руку женщины.
      - Что?! – ему показалось, женщина слегка вздрогнула, рука тоже дёрнулась.
      - Йоськой собаку мой младший сын назвал, - улыбался Зуев, - чтобы дети его всё знали, не забывали. Я, ведь, своим обоим, когда подрастали до семи и старше, рассказывал всё о том времени, даже песни пел! Помните? «С песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идёт!»
      - Даже не слыхала никогда!
      – Напрасно, - заметил он, - хорошая песня. Музыка хорошая.
      - А сын Ваш, шутник однако! – посерьёзнела она, - да и Вы, видать, сами тоже не промах. Чтобы дети знали...

      Уже, стоя на крыльце, он произнёс тоже серьёзно:   
      - У моего старшего тоже собака есть. Фелей зовут. Феликсом, и мы с женой тоже хотим щенка взять, Леней назвать… Нет, не Лёней, а Леней. Или Вовой. В память... Слыхали лозунг «живее всех живых»? Я недавно на набережной Фонтанки название ресторана видел, неоновыми буквами... - он пальцем прочертил по воздуху «Lenin@.ru», - так что, на авторство не претендую…
      - Напрасно Вы так про уже ушедших. Добрее надо быть, простить их.
      Зуев секунду помолчал, глядя на неё.
      - Бог простит. Да и то вряд ли… – он повернулся к внукам, - Десантники! Пошли: бабушка обедать ждёт!
      - Как жалко, что Вы покидаете меня, Харитон, очень жалко! Ведь именно такое Ваше имя? Не обманываете меня? – она снова прикоснулась к его руке. - я так рада, что мы познакомились! Заходите же с детьми, с внуками, то есть! Поиграют с моей Вероникой… Сами заходите!

      Неожиданно она прильнула к нему и звонко поцеловала. С запоздалым удивлением Зуев обнаружил, что это уже его рука бережно охватила эти, почти обнаженные, плечи, запах духов стал более резким, и совсем некстати возник в памяти голос жены…   
      - Мой номер… - хрипотца снова возникла в голосе, он негромко назвал номер мобильника, - и Ваш дайте. Запишите, только…
      - Минутку! - воскликнула она и исчезла в доме.
      Он смотрел только на «тойоту» и знал, что Голенастая не сводит с него глаз. Молча взяв записку, в воротах он оглянулся и, получив воздушный поцелуй, неловко махнул рукой.

      Лизка и Петька унеслись уже далеко. Зуев неторопливо шёл, размышляя: да, определённо она зацепила его, хотя он и стойкий товарищ! Ну, и чему же рад ты, стойкий товарищ, зуев литератор? Соблюл невинность – так чего ради? А теперь – жене, как просила, записку с телефоном? Сам же, когда уснёт, Паучку позвонишь - свиданку назначишь? Так и ждёт Паучок твоего звонка, топчется в нетерпении! Если уж тебе так приспичило, соображать быстрее надо было: момент, как известно, он – мимолётен… И цацку, какую ни на есть, можно было бы навестить на неё. В дальнейшем - чтоб ещё красивей было. На сегодня-то с полкило весу на ней - нет, не наберётся… А, вот, с Голенастенькой-то ты не попрощался, даже не взглянул в её сторону…   
       Выбежав из калитки дома двадцать пять по Третьей линии, Йося поднял лапку. Зуев подцепил поводок к ошейнику и, вытащив записку с номером телефона, медленно разорвал её. Маленькие клочки бумажек он, идя по улицам и, не заботясь об экологии, о сохранении окружающей среды, разбрасывал по-одному.

      Внизу в доме давно затихло, июньская ночь, полу-ночь ещё не начинала светлеть. Зуев, лёжа в своей мансарде, в который раз пересчитывал в уме известные ему марки японских автомобилей: «мицубиши», «тойота», «субару»… Снова и опять казалось ему, что какую-то упустил или сосчитал дважды. Он повернулся на другой бок.

        А они нужны кому-то, твои большевики? И сам-то ты большевик типичный! Ну, допустим, что та, от которой  сбежал кобель пятидесятилетний, точно такая же сучка, как та, за чью юбку он ухватился - тебе то что! Каждый живёт, как может, люди ищут, ловят своё счастье. А кому ты его доставил, подарил хотя бы мимолётное, счастье? Даже Господь не знает, куда припорхнёт бабочка, а ты хочешь направить человека, его мысли, желания туда, куда тащит тебя твой неуёмный зуд, закоснелая память! Ненавидишь – ненавидь, но оставь ненависть при себе! Представь: одни старухи да развалюхи вокруг – пообщаться не с кем человеку, а тут… А тут пришёл и, мало того, что представился именем смешным, так ещё и тенями закидал. Да знают они, молодые, помнят и без тебя об этих тенях! Был, был у человека светлый миг ожидания радости, обычной человеческой радости - так ты сумел испортить его... А что ты рассказал жене о мамаше девчонки этой, Ники? Так, ерунду - уклонился от ответа на прямой вопрос, не рассказал всего... Не-ет, всего не рассказал!

      Зуев накинул на плечи плед, вздохнув, хотел включить ноутбук, и в этот момент непривычно громко в ночной тишине заверещал мобильник...
50 Секрет мастера
Ирина Никулова
Тихо вздыхают яблони, склоняясь нагруженными ветвями прям к матушке-землице. Хороший урожай  ныне, богатый.  Возле каждой калитки стоят корзины с душистыми яблоками. Бери любое, хозяева только рады будут.  Яблочный Спас пришел в деревню, значит и осень не за горами.
- Матрена, и мне, и мне яблоко дай, - стая девушек в белых праздничных  нарядах, обступили юродивую. Каждая тянет ладошку в надежде получить самое красивое яблочко, заветное.- Матруша, а замуж я выйду в энтом году?
Молодухи стоят в сторонке, наблюдают. Когда-то и они вот также ждали Матрену и также желали яблочко отведать из рук старой ведьмы. Кому красное достанется-стать ей женою на Покров, кому желтое-до следующей осени жить в родительском доме, ну, а кому зеленое перепадет-сидеть той в девках еще долго. Внимательно всматривалась Матрена в каждую девушку, а потом из-за пазухи доставала нужное яблочко, протягивала скрюченными пальцами и улыбалась беззубой улыбкой.
Когда дошла очередь до Акулины, Матрена быстро развернулась и пошла по дороге к погосту, что-то мыча про себя.
- Матруша, а как-же я? Мне то яблоко...- не успела договорить девица, заплакала милая.
Тихо стояли девушки. Каждая прижимала свое яблочко к груди. Все смотрели на Акулину.Помнили рассказы своих матерей и бабок-если не дала Матрена яблоко, жди беды.
- Не расстраивайся сестрица. Старая Матруша, запамятовала наверное. Вот лучше посмотри какую брошь мне Степан кузнец подарил, -  дородная Мария-мельника дочь, протянула маленькую вещицу, но свое красное яблоко на всякий случай спрятала за спиной. Любил иногда кузнец радовать девушек, выковывал им  маленькие брошки в виде совушек глазастых. Покроет черневой побрякушку и заиграет она красотою неземною. Рада девица такому подарку, хвастается подружкам, бережет свою совушку, как самое дорогое девичье украшение. Сколько уж птиц сказочных  сделал Степан кузнец и не счесть. Уважали его в деревне и за мастерство свое и за душу добрую. Никому не отказывал кузнец, помогал по мере сил своих.

Нерадостная пришла в дом Акулина, на печку влезла-спряталась ото всех, плачет. Старая бабка, узнав о горе внучки, по голове гладит и приговаривает- « Мала ты еще замуж, всего-то четырнадцатый годок. Успеется еще». Гладит, а сама лицом чернеет, воспоминания нахлынули. Пять лет назад дочка поповская также вот яблочко от Матрены не получила...тоже слезьми умывалась, а через два дня и сгинула, пропала девка. Так и не нашли. А перед этим была Варвара-красавица писанная и жених  был, а только и той яблочка не досталось из рук блаженной. Погоревала девка, да и забыла быстро, но к Спасу Ореховому и она пропала-вышла из дому за водой, да и не вернулась. Гнала прочь мысли эти старая, да только как их прогонишь, если память как колесо на непослушной прялке, все назад отматывает.

Потянулся народ из церкви, службу праздничную отстояв. К пирогам с яблоками да взвару сливовому. Хоть и пост на дворе, но сегодня угощения в каждом доме богатые.
Пока  матушка на стол накрывала, а тятя сбрую чинил, решила Акулина к кузнецу сбегать, брошку себе попросить. Ох, как мечтала Акулина о совушке своей. Взяла кружку, крикнула бабуле,что свежую землянику хотца больно и была такова.

Хоть и праздник большой, но Степан работает.  Еще издалека услышала Акулина звук наковальни. Тягучий, важный, гордый. При деле мастер. Важный заказ кузнец выполняет, аж самого царя заказ. Уже не первый меч делает Степан для двора царского и всегда с великим почтением и большим усердием. Знал секрет один, знал как сделать такой меч, который тысячу лет прослужит и нареканий не будет.

- Дядька Степан, сделай и мне брошь. Больно  мне совушка нужна.. Бедная я - вон даже Матрена глупая яблочком обделила. Уж ты меня не обидь дядька Степан. - Стоит тростиночкой возле дверей кузни, слезы по щекам размазывает. Сжалился Степан - Да что ж ты плачешь то дура, нельзя реветь - много еще слез впереди-жизнь то в замужестве не сладкая. А совушку сделаю.
- А это что у тебя дядька Степан?- Сбросила дерюгу любопытная и на меч любуется.
- А это работа важная,это работа для самого батюшки царя. Полгода почитай делал его, вот совсем чуть осталось.
- Для самого царя? Ох, вот бы мне хоть глазком на царя нашего посмотреть, поклонится батюшке. А что секреты какие знаешь, коль гонцов  к тебе шлют?
- Знаю, знаю, пигалица. Ты  мне помоги красавица и слезы вытри быстро. Сбегай на ручей за водицей ключевой, больно пить охота. А я в это время совушку твою и смастерю. Только пусть секретом это нашим будет. Поняла?


«Вот и хорошо, и пусть яблока не досталось, зато драгоценность будет у меня. Ох, как я буду любить и лелеять свою яснозоркую».

Быстро бежала Акулина, спешила к счастью своему. Стадо коров дорогу перегородило.
- Ну,быстрей, быстрей вы неповоротливые. Спешу же.
- Акулина, никак ты? Куда  бежишь то девка несуразная-затопчат же.- Взметнулся хлыст пастуха. Коровы лениво разошлись, пропуская беглянку.
- Некогда мне,дед Захар, дело у меня важное.

Вот уж и коров хозяйки подоили, а Акулины дома все нет. Ругается тятька, обещает в угол  на горох поставить. Матушка по дворам пошла, непутевую искать. И только старая бабка сидит задумчиво в углу, говорит сама с собой-бредит.

На закате собралась вся деревня возле церкви. Пропала Акулина. Неужели зверь лесной в чащу унес или русалки завлекли в свое царствие. А может лихой человек проезжал недалече.

...Всю ночь искали, все луга и чащи мужики обошли. Голосили. Никто не отозвался. На утро поползли разговоры-а не зря ведь Матруша яблочком девку обделила. Вспоминать стали. Не найти им горемыку, сгинула, как и те... Последним Акулину видел пастух, долго его расспрашивали, да только сказать ничего не мог мужик. Коль знал бы, то привязал бы кнутом к себе и никуда не отпустил...

Высоко поднимается дым из трубы, вовсю работает печь в кузне. Догорают косточки в адовом пламени. Сидит Степан, перебирает совушек- есть среди них и старые совсем, со временем потускневшие и одна совсем новенькая, блестит, манит...Стоит в углу меч, гуляют блики по его поверхности, натертой алой кровушкой девичьей, словно в догонялки играются, норовя за хвост друг дружку поймать. Скоро, скоро гонец прибудет и увезет меч в столицу, к самому царю. Любит царь все красивое, настоящее, с умом сделанное. Забудутся имена девочек, останется в века работа мастера.
51 Сазандзилла хозяин пруда!
Иван Перлик
В начале каждого лета родители отвозили меня в село к бабушке и забирали только в конце августа. А в этом году я ждал поездки с нетерпением, ведь это был мой первый год в школе. И вот закончились последние майские занятия, и мы мчимся в отцовском «москвиче» в село.
Как же чудесно там было летом! Все цвело, пахло и росло… И самое главное — очень многое из этого можно было сорвать и с удовольствием съесть!
У бабушки мне предоставлялась огромная свобода действий: гулять и играть с друзьями, купаться и плавать в пруду я мог с утра до вечера, но, конечно, если была необходимость, от работы в огороде я не отлынивал, добросовестно полол, сажал, пилил, копал и делал все, что мне указывала любимая бабушка. Но, если честно, то сильно работой она не загружала, и у меня была масса свободного времени.
Из всего огромного выбора сельских развлечений я с самых малых лет предпочитал рыбалку, тем более, что неподалеку от бабушкиного дома находился старый деревенский пруд, глубокий, с высоченной дамбой из крупного ракушечника, с огромными ивами по берегу. Пруд начинался от лесного родника и на одну треть, более узкой частью, находился в лесу. Могучие ивы спускали свои тяжелые ветки к воде и создавали естественные навесы. Под этими навесами резвились большие стайки мальков. Дальше к лесу пруд был сильно закоряжен, везде на поверхности виднелись ветки, по которым можно было понять, что в глубине лежат огромные деревья. Как раз в этих тихих местах и проживали самые крупные обитатели этого водоема.
И, как правило, рыболовы-любители всегда стремились занять местечко в лесу. Расчищенных от коряг просветов было всего два-три. На сделанных из досок мостках опытные деды-рыболовы с утра до вечера высиживали там крупняк.
И вот в один из деньков, нагулявшись вдоволь с друзьями до обеда, я решил попытать счастья и порыбачить. Наскоро замесив тесто, собрав нехитрые снасти, я запрыгнул на свой велик и помчал на пруд.
Подъезжая к лесной части, я к своей великой радости увидел, что дальний помост свободен! На всех парах я промчался по лесной тропинке и облюбовал заветное место. Быстро разбросал прикормку, вынул доставшуюся по наследству от деда видавшую виды закидушку – «комбайн» с пружинкой, снарядил ее и с размаху закинул.
Заброс получился точный! Груз плюхнулся недалеко от большой ветки, но не в коряжник. Я приладил к леске кусочек теста, скатанного «шариком» для сигнала поклевки, примотал мотовило с остатком лески к принесенному раскладному стульчику, присел и стал ждать, похрустывая запасенными яблоками.
Но клева не было… Хотя неподалеку, в ветках, судя по звукам, явно ужинал сазан. Солнышко спускалось к закату и ласково пригревало, меня разморило и стало клонить в сон.
Чтобы, придремав, не пропустить поклевку, я намотал леску закидушки поверх рубашки на руку, доел последнее яблоко и стал засыпать.
Сколько прошло времени, я, конечно, не запомнил, но первое что почувствовал — это мощнейший рывок, который сдернул меня со стула, и я очутился, свисая по пояс над водой, на краю помоста.
Не успел опомниться, как второй рывок, значительно сильнее первого, сорвал меня с мостков в прохладную воду. Леска была намотана на совесть, да и в прочности ее не было никаких сомнений. Стульчик, привязанный концом лески с мотовилом, плюхнулся в воду за мной и потягивал руку с другой стороны.
Меня с усилием потянуло по воде. Еле держась на поверхности свободной рукой, я старался раскрутить леску. Куда там! Леску потянуло с такой силой, что об освобождении не было и речи!
Начиная осознавать, что меня утаскивает на глубину неведомое чудище, я начал орать во всю силу своих легких, но, видимо, к вечеру ушли по домам даже деды с соседних мест, и меня никто не слышал. Проезжая мимо дамбы, я видел тракториста, намывавшего трактор водой из пруда, но от того места, где я находился, до дамбы было далеко, да и трактор был заведен и тарахтел довольно громко, поэтому тракторист не услышал бы и выстрел!
Я продолжал бороться с тянувшей меня силой, свободной рукой пытался схватиться за что-нибудь и наконец каким-то чудом натолкнулся на большой обломок плавающей по поверхности ветки, за который схватился, как утопающий за соломинку. Ветка едва держала меня, но дала возможность хотя бы перевести дух.
Но ненадолго! Монстр, находящийся на другом конце лески, потянул снова и, как мне показалось, еще сильнее, словно почувствовал, что сил у меня оставалось уже немного.
Вдруг я ощутил резкое натяжение второго конца лески, видимо, стульчик с прикрепленным мотовилом, тянувшийся по дну, зацепился за корягу!
Теперь натяжение с двух сторон становилось невыносимым, и я опять стал орать что было сил. Но помощь по-прежнему не приходила…
Однако от крика, как я подумал, или по какой-то другой причине рыба немного ослабила леску, и я, изловчившись смог подтянуть и перекрутить ее через ветку, за которую держался.
Это было моим спасением! Последовавший рывок ветка приняла на себя, она работала как амортизатор! И хотя второй конец лески потягивал руку, боль уже была не такой сильной.
Так борьба продолжалась довольно долго: монстр тянул, а я продолжал держаться за ветку, и мы оставались практически на одном месте, примерно посередине пруда. Внезапно зверюга изменила направление движения, видимо, поняв, что я просто так не сдамся, и решила укрыться в корягах у берега. Мы плавно развернулись, стульчик после разворота отцепился, и мы начали перемещаться к берегу. По скорости движения было видно, что монстр тоже выдыхался!
Наконец, когда до берега оставалось метров 20, на поверхности воды впереди меня показалась огромная черная спина, поросшая темной тиной. Я потихоньку начал подгребать ногами и одной рукой к берегу, но вдруг моя нога зацепилась за что-то на дне, сковав мои движения. Монстр, словно почувствовал это и снова потянул меня на глубину. Я отчаянно сопротивлялся, пытаясь освободиться, но не мог.
Крича, зовя на помощь, я стал погружаться под воду. Пока мы боролись, наступил вечер, и солнце почти село. Под водой было темно, холодно и страшно! Я начал задыхаться, хотя хорошо нырял и умел задержать дыхание. В глазах уже было темно, мысли путались и, захлебываясь, я начал расслабляться.
Вдруг у меня перед глазами что-то вспыхнуло. Ощущение было такое, как будто светили фонариком, и в голове зазвучал строгий, но добрый голос: «Ты чего это тут сидишь? Тебя же бабушка заждалась! Ну-ка давай скорее наверх!».
Как мне показалось, чья-то теплая рука освободила мою ногу и подтолкнула под зад наверх! Я вылетел на поверхность, как пробка из бутылки шампанского – с шипением, свистом и брызгами! Не обращая внимания на леску, погреб из последних сил к берегу.
Почти возле коряг, под берегом, меня подхватили и вытащили из воды сильные руки. Это был тракторист, видимо, услышавший мои последние вопли и поспевший на помощь.
Обессиленный я лежал под ивой и сквозь пелену в глазах смотрел, как тракторист (здоровенный мужик) еще минут двадцать сражался с моей добычей. Наконец рыба сдалась, и он подтащил ее к берегу. Подхватив за жабры он с огромным трудом вытащил рыбину на берег и положил возле меня.
Мы с монстром лежали рядом и смотрели друг другу в глаза! Это был старый огромный сазан, длиной больше метра и весом явно больше 30 кг!
Смотря на меня, рыба жадно глотала воздух ртом, в котором торчали крючки, не только мои, но и куча оборванных им со снастей других рыболовов.
Радостный тракторист, снимая с себя мокрые штаны, приговаривал: «Какой чудный шашлык и знатная уха получится из этого поросенка».
Но я вдруг вспомнил все свое сражение от начала и до чудесного освобождения, вспомнил голос и теплую руку…
Потихоньку вынув все крючки из пасти рыбины, посмотрел, что тракторист отвернулся , поцеловав монстра в могучий лоб, упираясь изо всех сил, столкнул его в воду! Почувствовав свободу, сазандзилла, махнув на прощание красным хвостом,
быстро погрузился в воду.
А я, наслушавшись поучений и упреков от Григория (так звали тракториста),
со всей серьезностью заявил, что это хозяин пруда — царь-сазан, и варить из него
уху было бы просто кощунством!
Пошумев еще немного, Григорий помог мне выжать мокрую одежду, смотать леску и отвез меня на своем тракторе домой к бабушке, которая уже начала волноваться. Там он не преминул рассказать ей всю историю моего сражения, которую я поведал ему пока мы ехали, и глупого, по его мнению, отпускания рыбы на свободу.
Бабушка, посмотрев на мою порезанную леской до крови руку, ободранную ступню, начала заливать меня йодом и забинтовывать. Окончив с лечением и накормив меня ужином, бабушка уложила меня спать и поцеловала в лоб. Перекрестила меня, затем себя сказала, что это ангел меня спас.
Потом по селу еще не один год ходили легенды о моем сражении с гигантом!
52 Укрощение Казбека
Иван Перлик
Как всегда, летом родители отвозили меня в деревню к бабушке.
Это лето выдалось очень жарким: уже в середине июня температура на солнце доходила до сорока градусов. Днем спасение было только в тени или в прохладной воде деревенского пруда.
Я со своими деревенскими друзьями никогда не скучал, всегда мы находили какое-нибудь веселое занятие, даже в такие жаркие дни. Одним из развлечений было у нас посещение расположенной неподалеку от нашей улицы молочной фермы. Отец одного из моих товарищей – Сашки — работал на ферме ветеринаром, и поэтому нам троим, мне, Сашке и нашему третьему мушкетеру Лешке, не было преград! Приходили мы туда поваляться на сеновале, попить парного молока и прокатиться на лошадях. Мы могли заглядывать в любой уголок фермы, доярки, работавшие на смене, всегда угощали нас парным молоком, и, напившись, мы валялись в сене, которое хранилось в высоченном и потому прохладном деревянном сарае. Какой же чудесный там был запах свежевысушенного сена!
Но основное развлечение нас ждало только в определенные дни к вечеру, когда с пастбища пастухи пригоняли коров и давали нам, конечно, под присмотром, прокатиться на пастушьих лошадях. Лошадей было три.
Старый, тощий, но очень добрый, с печальными глазами Симка. Высокий, грязно-белого цвета сейчас, белый в яблоках — раньше, видимо, был завидным жеребцом. Но его возраст — около 30 лет, сопоставимый с возрастом восьмидесятилетнего старика, сказывался как на его внешнем виде, так и на скорости передвижения. Из-за возраста Симку на пастбище брали очень редко, и тренировочные заезды на нем практиковались и в утренние прохладные часы. Про галоп на нем можно было и не думать, он еле-еле разгонялся до медленной рыси.
Мы все трое научились сидеть и управляться с лошадьми благодаря доброте нашего старика Симки. Поэтому все трое любили его и всегда баловали всякими лакомствами, принесенными из дома, но сахар для него был просто манной небесной. За кусочек сахара пожилой Симон так энергично кивал головой, что иногда возникало ощущение, будто она может отвалиться!
Вторая лошадь — рыжая кобыла Оленка, хоть и молоденькая — трех лет, была спокойная и резвая. После медленного, неповоротливого Симки Оленка была просто ракета! Все любили на ней прокатиться, она не была строптивой, хорошо слушалась и никогда никого не скидывала с седла. Слабостью Оленки
были яблоки: очень она их любила. А у моей бабушки в саду было полно яблонь… Поэтому я всегда был любимцем у Оленки! С ней мы всегда вытворяли всякие веселые трюки: быстро срывались в галоп и так же быстро останавливались, прыгали через разные барьеры и даже научились кланяться.
подгибая одну ногу!
Но гвоздем фермы, конечно, был Казбек! Вороной, иссиня-черный, с белой звездой на лбу и белыми носочками на передних ногах, огромный, около 180 сантиметров в холке, с длинным хвостом и густой гривой семилетний жеребец!
В его глазах постоянно горел огонь! И этот огонь соответствовал его нраву! Не каждый пастух мог с ним справиться, таким норовистым был Казбек. Ни шпоры, ни нагайка не имели на него воздействия. Очень часто скидывал седоков вольнолюбивый конь. Ну, а нам к нему вообще не дозволяли приближаться, хотя тайком мы все равно таскали ему угощение, и поэтому нас Казбек подпускал к себе без боязни, но, конечно, никто из нас на нем верхом не сидел.
Как-то солнечным днем мы, как водилось, направились на ферму. Солнце припекало, и шли мы медленно, когда вдруг увидели впереди, в стороне фермы, дым. Сначала мы не придали этому значения: думали, может, часть скошенной соломы на поле подожгли, но когда услышали звук колокола и крики людей, со всех ног рванули туда…
Залетев в ворота, мы сразу поняли, что загорелся сеновал. Как это произошло, выяснили уже потом: тракторист уснул там с зажженной сигаретой, сам еле успел выскочить, но затушить начавшее разгораться пламя не смог.
Когда мы прибежали, весь персонал — четверо доярок, горе-тракторист и двое пастухов — всеми силами пытались выгнать коров из коровника, который стоял рядом с полыхавшим сеновалом. Задача была далеко не из легких: дым и вид пламени очень пугал животных, и они ни в какую не хотели двигаться.
Кое-как пастухи протянули первого бычка почти волоком, а уж за ним двинулись ближние коровы. В этот момент подул сильный ветер, и пламя перекинулось на крышу посередине коровника. Соломенная крыша быстро прогорела, и горящие обломки падали внутрь коровника, разделив оставшееся стадо на две части. Первая часть стада резво рванула на выход, а вторая столпилась перед закрытыми воротами с другой стороны.
Все это происходило так быстро, что мы только и успели, что добежать от ворот до середины двора. Только здесь мы реально поняли размеры бедствия и что вторую часть стада спасти уже практически невозможно…
Тут я внезапно вспоминаю про лошадей, запертых в сарае как раз позади коровника, и понимаю, что про них-то забыли совсем! Кричу ребятам: «Давай в обход, через забор!». Мы несемся, перескакиваем через забор фермы, оббегаем между коровником и входом в сарай-конюшню, на ходу хватаем уздечки.
Сашка было седло схватил. Я кричу: «Бросай, какое седло, так пойдем!». Перепрыгиваем невысокую загородку, и вот они, наши красавцы! Сашке —Оленка, Лешке — Симка… Ну, а мне Казбек остается, да еще и без седла!
Благо, сахар в кармане был у всех, задобрили мы быстро лошадок, уздечки быстро накинули, парни быстро на своих запрыгнули, а мой-то гигант, но стоит, не сопротивляется. Подвел я его к ограде да только с ограды и сел на него. Тут мы понимаем, что не отворили загородку. Недолго думая, разгоняю Казбека, и мы резко ее перепрыгиваем! Парни — за мной, Симка только малость зацепился, но все-таки перескочил ее со страху!
Выскочили из сарая и слышим рев коров за воротами коровника: тыльные ворота так и не открыли, из передних еще скот выгоняли!
Ворота-то замкнуты. Замок здоровенный амбарный. Лешка кричит: «Давай веревки накинем и засов сорвем, может, и получится!».
Саша быстро веревки из конюшни на Оленке подвез, накинули мы быстро веревки на петли и на шеи лошадям… Симка с Оленкой потянули. А Казбек стоит как вкопанный, не могу его сдвинуть!
Наклонился я к нему и шепчу на ухо: «Ну, миленький, ну, давай, потянем, поможем», — и сахарок ему в рот. То ли сахар подействовал, то ли слова мои… Как рванул Казбек — воротину одну мы вырвали! Она так за нами и потянулась. Остановились мы только у другого края фермы.
Смотрим, коровы повыбегали с другой стороны коровника и к краю фермы рванули.
Тут как раз пожарники подъехали, еще народ сбежался, тушить начали, но тушить уже особо нечего было: коровник и сеновал почти дотла сгорели.
В основном старались, чтоб на конюшню и на другой коровник пламя не перекинулось.
Мы стояли в стороне, как три мушкетера, на лошадях, без седел, и могли только молча наблюдать за этим процессом.
Подъехал отец Саши — первыми нас увидел, кинулся, порасспросил все и сразу животных осматривать. Но пострадавших практически не было, пара подпаленных коровьих боков да нога тракториста!
Коровник и сеновал потом быстро восстановили, тракториста, конечно, уволили! А нам выдали грамоты всем троим и невиданные по тем временам для детей деньги – по 10 рублей! Но лучшей наградой для нас был безграничный допуск к лошадям, конечно, и к красавцу-силачу Казбеку!
53 Детство должно быть сладким
Гульдария Юсупова
Этот рассказ принес автору звание Финалиста ежегодного литературного конкурса "Герои Великой Победы-2018" 

Тамаре было четыре  года, когда началась Великая Отечественная война. Отец в первые же дни войны ушел на фронт, мама-учительница осталась с тремя детьми на руках. Нельзя сказать, что детство на этом для четырехлетней девчонки закончилось, но все же, как и все ее сверстники, Тамара повзрослела слишком рано. Нужно было присматривать за братом и сестрой, пока мама была на работе, прибираться дома. Мама старалась прокормить детей, как могла. Так как в хозяйстве водилась худенькая коровенка, семья считалась не из бедных.

Любимым лакомством Тамары была свежая сметана, которую пропускали через единственный в деревне сепаратор у бабушки из соседней улицы. Когда закончится война и стану взрослой, мечтала Тамара, у меня будет большое хозяйство и много сметаны, которую можно будет есть сколько угодно. А пока сметаны хватало только на то, чтобы сбить из нее масло и обменять на ближайшей ярмарке на хлеб, соль, спички и может на какие сладости, если повезет. Готовое масло свернутое в клубочки, мама хранила в подполе. Там было прохладно и от чужих глаз подальше - мама остерегалась, чтобы в ее отсутствие дети не самовольничали, решив угостить маслом всех соседских детей.

И вот  однажды когда очередная партия масла была подготовлена для продажи на базаре, Тамара решила воспрепятствовать маминой задумке. Дождавшись, когда мама уйдет на работу, малышка тихонько открыла крышку подпола и спустилась в тесный подвальчик деревенского дома. Несколько клубочков масла, аккуратно сложенные в деревянную кадушку, тут же разбудили аппетит девочки.Если отломить небольшой кусочек, мама все  равно заметит подумала девочка, - попробую с каждой по чуть-чуть.

Подумав так, Тамара поцарапала крохотными ногтями каждый клубок масла...

"Преступление" было раскрыто только на следующий день, когда мама собралась ехать в район.
-В подполе завелись мыши и покусали каждый клубок, - сказала мама,стараясь понять, кто же из детей сделал это.
Дети молчали и только когда мама, сообщила, что ей придется выкинуть недельный запас масла,чтобы не схватить какую-либо заразу от мышей, Тамара призналась о содеянном.

-Но ведь я чуть-чуть, мама. Чтобы никто и не заметил...

В этот день дети вдоволь наелись масла, а Тамара дала себе слово , что не будет больше так расстраивать маму...

...Когда выросла,Тамара стала хлебосольной хозяйкой и доброй мамой двоих детей. Коровой она не обзавелась - выбрала городскую жизнь. Но деревенская сметана так и осталась ее слабостью до самой старости. И еще Тамара прославилась среди своих родственников редким гостеприимством и щедростью. Она просто взяла за привычку задаривать детей и племянников  красивой одеждой, обувью, игрушками и конечно же сладостями и фруктами. Детство должно быть сладким и вкусным, считает Тамара. Дети войны усвоили это навсегда...
54 Как насчет хорошего секса? Цикл Байки из ювелирног
Галина Прокопец
- Как насчет хорошего секса?
- Насчет хорошего - положительно, насчет – с незнакомыми мужчинами отрицательно. И руку уберите. Куда бы капусту положить? В сумку уже не помещается!
- Так давайте познакомимся. Помочь?
- Не стоит.
- Не стоит знакомиться или не стоит помогать?
- Ни то, ни другое.
- А может помочь все-таки? Сумки-то тяжелые! А у меня недалеко от рынка стоит машина. С кондиционером… Сказка! По такой-то жаре!
- А за углом гостиница…. Нет уж, я по старинке на расхлябанном автобусе. Без кондиционера…
- Ладно, давайте до автобуса сумки донесу.
- Ну… А почему бы и нет. Если очень хочется, тащите!
- Ничего себе! Вы просто Геркулес, а не женщина!
- Взялся за гуж, не говори, что не дюж….
- А я и не говорю. Приятно хоть иногда почувствовать себя мужчиной!
- Так, вот и автобус. Спасибо. Что это вы делаете? Я уже оплатила проезд.
- Я за себя плачу.
- За себя? У Вас же машина у рынка, с кондиционером!…
- Я подумал, как же Вы от автобуса до дома будете все это тащить. Помогать так до конца. Авось мне это когда-нибудь зачтется… Вот два свободных места рядом. Прошу! Дама к окошку…
- Спасибо.
- Представляете, какой подвиг я ради Вас совершаю! Я в автобусах не ездил… даже не помню сколько лет!
- Ну и как впечатления?
- Потрясающие! Трясет как в камнедробилке. И гудит как бурмашина у стоматолога, надрывается бедный, аж жалко…Даже не знаю с чем сравнить…
- Вот, иногда надо испытывать такие «потрясения», что б жизнь краше казалась.. Да ответьте Вы жене на звонок, наконец! Сколько ж телефон будет надрываться!
- Жене? Да, жене надо отвечать сразу, а то еще что заподозрит. Да, Колян. А что это Вы решили отмечать в будний день. Уезжает? Ну что ж неплохой подарок. А путевка на двоих? Одна? В Париж? Ну, ты рискуешь! Уверен? А в себе? Ладно, ладно… Я пошутил. Буду обязательно!
- Да у Вас сегодня, похоже, праздник, намечается. А Вы тут с сумками время теряете.
- Ну что поделаешь, как Вы там сказали? «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Еще целых три часа.
- Так еще и супруге собраться надо. Ей-то времени хватит?
- Супруге? Не знаю, вот женюсь, узнаю…А, кстати, может Вы за меня замуж выйдете? Ой-ой… И что я такого сказал, смешного? А у Вас красивая улыбка и глаза… Реснички длинные, черные …Да… Так и хочется их поцеловать…
- Вы с ума сошли! Посреди автобуса!
- А не посреди можно? Да пошутил я! Не сердитесь! Пожалуйста… Послушайте, неужели Вам надо три часа, чтобы собраться?
- Мне, нет. Я косметикой почти не пользуюсь, по салонам не бегаю, сумки сама таскаю... Представляете, какая выгодная жена!
- Ну вот, опять смеетесь! Смейтесь, смейтесь, это Вам идет… А меня, между прочим, зовут Сергей. А Вас?
- Светлана.
- Светлана? Не правда! Светланы все беленькие с голубыми глазами, а Вы брюнетка с карими…
- Не хотите, не верьте… А вот и моя остановка. Ой! Спасибо! Как же мне давно никто руку не подавал!... Сережа, может отпустите мою руку? Куда это Вы смотрите? Ювелирный магазин?
- Как это у Вас так задушевно получилось: «Сережа…». А еще раз можно?
- Сергей!
- Нет, так гораздо хуже… Послушайте, не могли бы вы помочь выбрать колечко. Ведь когда делают предложение, принято дарить колечко?
- Шутите! Я не знаю Вашу невесту, ни как она выглядит, ни ее вкусы. И потом, я не ношу украшения. Вы же видите, ни одного кольца, только сережки…
- Кстати, безобразные сережки! Где Вы их только откопали?
- Вы удивительно галантны! Отдайте мои сумки и идите покупайте свой невесте колечко!
- Нет, купим колечко, тогда отдам, донесу домой и отдам!
- С такими сумками в магазин! Нас не пустят!
- Это почему? Это же не собаки, не лают, не кусаются, на прохожих не бросаются. И даже не гадят.
- Ну, это как сказать. Рыба может и потечь. И вообще, посмотрите на меня! Майка с надписью «Наppy end», потертые капри и старые шлепки… Наряд в самый раз для ювелирного магазина! Вы куда! Ну что за наказание!
- Кто сделал такие узкие двери в магазин! Сумки не проходят!
- Это же не мебельный, а ювелирный.
- Надо же, а я и не заметил! Вот и колечки. Какое тут самое красивое?
- Расскажите, хоть как выглядит Ваша невеста!
- Брюнетка, под тридцать пять, среднего роста, с карими глазами, нет, каре-зелеными…
- Еще скажите, что она похожа на меня…
- Да, пожалуй, сходство есть… И даже довольно сильное…
- Ну, вы шут гороховый! Ладно… На какую сумму Вы рассчитываете?
- На приличную, в пределах разумного. Кредитка с собой, разберемся…
- Если брюнетка, то лучше красные камни, например, рубины. Под каре-зеленые глаза можно и изумруды присмотреть.
- Вот большущий рубин!
- Оно какое-то примитивное, может вот это, очень изящное.
- Примерьте.
- Вы еще скажите, что у Вашей невесты и размер кольца такой, как у меня!
- Похоже, что так! Зачем снимаете? Разве Вы не идете со мной сегодня на день рождения к другу? Вам ведь хватит три…, нет два часа, чтобы собраться?


- Ну да, посреди автобуса нельзя, а посреди ювелирного магазина можно!
- Что!
- Молчи, жена!