Отчаянная обреченность бытия

«Экстаз холодного обладания прямо в вены, нутриоргазмически! Я давно наблюдаю за Вами, Вы-дрянь, Вы любите мертвые цветы чернильных страниц и тем более Вы мне дороги, чем чаще бросаете их мне в душу. Я помешан на Вас. Вы стали залогом моих сладостных ночных кошмаров о беспросветной любви…»
Персефона еще раз перечитала записку, достала зажигалку из кармана и подожгла лист бумаги. Темное пространство на секунду озарилось, и женщина увидела сотни тысяч чудищ, разглядывающих ее сквозь темноту.
Обреченность.
Прежде чем сделать первый шаг, она достала сигарету. Закурила. Кто-то из чудовищ закашлялся. «Надо же, какой нежный» - подумала она.
Персефона ступает в темноту ночи. Сердцебиение усиливается. Первородный грех. Вот уже две тысячи лет мужчины тайно или явно упрекают женщину в слабости и власти, которые стоили им спокойствия и стабильности. Разве что-нибудь изменилось? Разве природа может измениться? Женщина, с младенчества обладая тайным обаянием созревающего плода, ползет за пределы известного ей пространства, неумолимо изрекая «хочу», и где-то на границе она оглядывается, чтобы дать дорогу влекомому за ней мужчине/юноше/мальчику, у которого в этот момент все его органы чувств не на месте, он захлебывается возмущением, что его оторвали от какой-нибудь любимой игрушки, но страх за эту ползущую дуру сильнее возмущения. И он настигает, опережает и первым переступает известную ему до сели границу. Чтобы вновь позволить ей ползти еще куда-то дальше в своих желаниях, в его возможностях.
Шаг второй.
Ты рождена во грехе и сама есть суть греха. Они не простят тебе этого никогда. Насколько бы ты ни была чиста, добра и возвышенна, единственное, что их интересует – та божественная щель, что дарит им восторг, упоение и силу. Тебе придется впускать в себя раз за разом, откидывая голову назад, изгибаясь телом, связывая горло с кончиками пальцев, которыми ты впиваешься в смятые простони. Не важно, что ты испытываешь в этот момент, они будут долбиться в тебя отчаянно и обреченно, ибо только ради этого и существует ваш подвид.
И ты будешь этого хотеть, понимая всю абсурдность и цинизм, ты будешь хотеть быть грехом и во грехе, дабы иметь призрачную возможность хотя бы на несколько минут растворяться в Абсолюте. Пока давление шумит в ушах, рецепторы отплясывают румбу, кожа покрывается мелкими капельками пота, пока ты – это не ты, а передатчик энергии, какой-то архиважный инструмент бытия, и можно не думать, можно не испытывать стыд за все человечество, за всю вашу природу и отчаяние обреченности круг за кругом бежать в единственно похотливом желании еще большего падения.
Шаг третий. Материнство.
Материнство оправдывает первые два шага. Рождение нового человека, продолжение вида, победа над смертью.
Нет ничего более священного, чем женщина с младенцем.
Став матерью, женщина очищаешься, возносится в ранг ангелоподных, вызывая в мужчине не только жажду обладания, но и преклонение перед необъяснимым чудом. Цикл от невинной девочки к искупленной женщине замыкается.
Но какой жертвы требует это искупление?
Муки родов, боль тела, исторгающего новую жизнь.
Перемотаем пленку чуть назад, до торжественного момента одухотворенной оправданности греховного падения в виде живого комочка нервов, слепыми еще глазами выискивающего свою мать: ты - дрянь, ты голая тварь, манящая и совращающая, ты – омут, ты – падшая…
Подпись: человек? 
Персефона докурила сигарету и потянулась в карман за следующей.
Щелчок пальцами и загорается свет, женщина чувствует на своем запястье замок сильных пальцев, поднимает голову и встречается с жестким взглядом.
«Остановись, ты сегодня уже достаточно курила», - Аид удерживает ее руку. Испытывающе смотрит на нее, ищет признаки неравнодушия.
Отчаяние.
Мужчина обречен на отчаяние. Отчаяние ощущения огромной собственной силы и одновременного бессилия перед слабым существом – женщиной, которой он мог бы переломить хребет за ее непослушание, но тогда он лишится единственной возможности связи с Богом.
И он придумывает само понятие унижения. Он давит ей на плечи, опуская ее на колени, склоняя ее к поясу. А потом опоясывая, окольцовывая ее манией обладания и собственничеством. Ты – моя!! Моя!! Моя!!! Ты – дрянь, ты – грех, ты – самое невероятное и великое, я боюсь тебя, я восхищаюсь тобой, я жажду тебя.
И она прощает ему унижение, она обнимает его за плечи, и впускает в себя раз за разом. Дабы замкнуть цикл, дабы обрести искупление.
Аид притягивает к себе Персефону и целует ее в губы, но она отталкивает его.
Ужас одиночества, ужас отверженности охватывает его существо, обжигает легкие, искривляет лицо, повергает его в холоднее оцепенение перед смертью.
Ведь если не появится новая жизнь, а она не появится в случае, если его отвергла женщина, то весь его род обречен на исчезновение.
Бог царства мертвых панически боится смерти. Мужчина – Ян, энергия света, победа Георгия над змием, мощная сила, созданная спасать и защищать. Как же страшно, имея такую природу, погружаться в ночную красоту женщины, доверять ей свою душу: растопчет или вознесет вверх, вот в чем вопрос.
«Где ты был? И можешь убрать этих своих животных, они меня пугают», - Персефона сложила руки на груди в замок, надула губы и сверлит глазами Аида. «Я же просила встретить меня!! Что так сложно было?»
И вот с сердца мужчины падает камень. Я ей нужен, я нужен ей – ликует его существо! И он вступает в игру: «Милая, я виноват, я исправлюсь!»
И так вечность за вечностью.
Отчаянная обреченность бытия.