Последний верблюд умер в полдень-2. Э. Питерс

Элизабет Питерс

                ПОСЛЕДНИЙ ВЕРБЛЮД УМЕР В ПОЛДЕНЬ

КНИГА ПЕРВАЯ

МОЙ СЫН ЖИВ!
 
Первым нарушил молчание Эмерсон.
– Немедленно встаньте, вы, неуклюжий молодой негодяй, – раздражённо заявил он. –  Из всех проклятых наглецов…
– Умоляю, Эмерсон! – воскликнула я, торопясь к лежавшему. – Разве ты не видишь, что он в обмороке? Я с содроганием думаю, какой невообразимый ужас мог довести его до подобного состояния.
– Ничего подобного, – ответил Эмерсон. – Ты упиваешься невообразимым ужасом. Научись контролировать своё буйное воображение. Потерял сознание, как же! Он, вероятно, просто пьян.
– Немедленно принесите бренди, – распорядилась я. С трудом – ибо потерявший сознание был гораздо тяжелее, чем можно было ожидать, судя по его хрупкому строению, – я повернула его на спину и положила его голову к себе на колени.
Эмерсон поднялся, скрестив руки на груди, насмешка кривила его резко очерченные губы. Рамзес подошёл с бокалом коньяка, который я требовала. Я взяла бокал; как и ожидалось, он был мокрым не только внутри, но и снаружи.
– Боюсь, что немного пролилось, – пояснил Рамзес. – Мама, если я могу предложить…
– Нет, не можешь, – ответила я.
– Но я читал, что нецелесообразно давать бренди или любую другую жидкость человеку в бессознательном состоянии. Существует некоторая опасность…
– Да, да, Рамзес, мне это отлично известно. Успокойся. – Похоже было, что состояние мистера Фортрайта не настолько серьёзно. Вполне приличный цвет кожи, никаких признаков травмы. Я прикинула, что ему около тридцати. Черты его лица –  скорее приятные, нежели красивые, широко расставленные глаза под дугами бровей, губы полные и мягко изогнутые. Однако самым необычным был цвет волос, украшавших верхнюю губу и голову: яркий, нечасто встречающийся в свете, сверкающе-медный, с проблесками золота на аккуратно завитых висках. 
Я продолжала свои усилия; вскоре глаза молодого человека открылись, и он с удивлением уставился мне в лицо. Его первыми словами были:
– Где я?
– У меня на каминном коврике, – навис над ним Эмерсон. – Что за чёрт… э-э… совершенно идиотский вопрос? Будьте любезны дать объяснения, нахальный щенок, прежде чем я вас вышвырну.
Слабый румянец покрыл щёки Фортрайта.
– Вы… вы профессор Эмерсон?
– Один из них. – Эмерсон указал на Уолтера, который поправлял очки и неодобрительно кашлял. Вне всякого сомнения, он больше напоминал классический портрет учёного, чем мой муж, чьи острые синие глаза и здоровый цвет лица, не говоря уже о впечатляющей мускулатуре, позволяют считать его человеком действия, а не мысли.
– О, понятно. Прошу прощения – и за беспорядок, и за моё непростительное вторжение. Но, надеюсь, когда вы услышите мой рассказ, вы сможете простить меня и помочь мне. Профессор Эмерсон, которого я ищу – египтолог, мужество и физическая доблесть которого так же известны, как и его интеллектуальная мощь.
– Э-э, хм-м, – сказал Эмерсон. – Да. Вы нашли его. А теперь, если вы отодвинетесь подальше от рук моей жены, на которую столь внимательно глядите, что ещё более усугубляете своё первоначальное преступление...
Молодой человек вскочил, как будто его укололи, заикаясь и бормоча извинения. Эмерсон помог ему сесть – вернее, толкнул его в кресло – и несколько более вежливо помог мне подняться. Обернувшись, я увидела, что Эвелина собирает детей и уводит их из комнаты. Я благодарно кивнула ей и была вознаграждена одной из её чудных улыбок.
Наш неожиданный посетитель начал с вопроса.
– Правда ли, профессор, что вы в этом году планируете отправиться в Судан?
– Где вы это слышали? – потребовал ответить Эмерсон.
Мистер Фортрайт улыбнулся.
– Ваша деятельность, профессор, всегда вызывает интерес не только в археологической среде, но и во всём обществе. Определённым образом это имеет отношение и ко мне. Моё имя вам неизвестно, но я уверен, что вы знакомы с моим дедом, известным покровителем археологических наук – виконтом Блэктауэром.
– Всемогущий Боже! – взревел Эмерсон.
Мистер Фортрайт запнулся.
– Прошу… Прошу прощения, профессор?
Лицо Эмерсона, багровое от ярости, могло бы испугать любого мужчину, но его грозно нахмуренные брови были направлены не на мистера Фортрайта. А на меня.
– Я так и знал, – с горечью произнёс Эмерсон. – Неужели я никогда не смогу освободиться от них? Ты явно привлекаешь их, Амелия. Не знаю, каким образом, но это уже становится пагубной привычкой. Очередной проклятый аристократ!
Уолтер не смог сдержать смешок, и я признаюсь, что это действительно было забавно: Эмерсон предстал перед миром в образе разъярённого санкюлота, требующего отправить на гильотину ненавистных аристократов.
Мистер Фортрайт с тревогой взглянул на Эмерсона.
– Постараюсь покороче, – начал он.
– Хорошо, – ответил Эмерсон.
– Э-э… но боюсь, что вначале мне необходимо дать подробные объяснения, чтобы вы поняли, в чём состоят мои трудности.
– К чёрту, – ответил Эмерсон.
– У… у моего деда было два сына.
– Будь он проклят, – ответил Эмерсон.
– Э-э ... мой отец был младшим. Его старшего брата, который конечно, был наследником, звали Уиллоуби Форт.
– Уилли Форт, исследователь? – совсем другим тоном повторил Эмерсон. – Так вы его племянник? Но ваше имя…
– Мой отец женился на мисс Райт, единственной дочери богатого купца. По просьбе тестя он добавил фамилию Райт к своей собственной. Так как большинство людей, услышав это сочетание, предполагали, что оно состоит из одного слова, я посчитал, что гораздо проще принять эту версию.
– Как любезно с вашей стороны, – промолвил Эмерсон. – Вы не похожи на своего дядю, мистер Фортрайт. Он стоил двух таких, как вы.
– Я слышала его имя, – сказала я. – Это он неопровержимо доказал, что озеро Виктория является источником Белого Нила?
– Нет, он упорно цеплялся за убеждение, что река Луалаба – это часть Нила, пока Стэнли не исправил его ошибку, совершив плавание вниз по Луалабе в Конго, а оттуда в Атлантику. – Племянник Уиллоуби Форта язвительно улыбнулся. – Боюсь, что это печально отражает картину его жизни. Он вечно опаздывал то на несколько месяцев, то на несколько сотен миль. Его величайшей мечтой было войти в историю как первооткрыватель... чего-нибудь. Всего, что угодно! Мечтой, которая так и не осуществилась.
– Честолюбие, стоившее ему жизни, – задумчиво сказал Эмерсон. – И жизни его жене. Они исчезли в Судане десять лет назад.
– Четырнадцать лет назад, если точно. – Фортрайт застыл. – Кажется, за дверью кто-то есть?
– Я ничего не слышу, – бросил острый взгляд Эмерсон. – Сегодня вечером мне предстоит ожидать ещё одного непрошеного гостя?
– Боюсь, что так. Но, умоляю, позвольте мне продолжить. Вы должны услышать мою историю до того, как…
– Я попрошу вас, мистер Фортрайт, позволить мне самому решать, что должно или не должно происходить в моём доме, – отрезал Эмерсон. – Я не отношусь к людям, которые любят сюрпризы. И предпочитаю быть готовым к приёму посетителей, особенно когда они принадлежат к аристократии. Вы ожидаете появления своего деда?
– Да. Пожалуйста, профессор, позвольте мне объяснить. Дядя Уиллоуби всегда был любимым сыном. Не только потому, что разделял археологические и географические интересы моего деда, но он обладал физической силой и смелостью, которых не хватало его младшему брату. Мой бедный дорогой отец никогда не был сильным…
По выражению Эмерсона я поняла, что он собирался сказать что-то грубое, поэтому взяла на себя смелость вмешаться.
– Ближе к делу, мистер Фортрайт.
– Что? О да, я прошу прощения. Дед никогда не смирился с тем, что его любимый сын мёртв. Но это так, профессор! Иначе хоть что-то давно уже стало бы известно…
– Но о его смерти тоже не сообщалось, – ответил Эмерсон.
Фортрайт сделал нетерпеливый жест.
– А как? Ни в джунглях, ни в пустыне нет телеграфа. Юридически моего дядю и его несчастную жену могли бы объявить умершими много лет назад. Дед отказался пойти на этот шаг. Мой отец умер в прошлом году…
– Ага, – сказал Эмерсон. – Вот теперь мне кажется, мы подошли к самой сути. Пока ваш дядя не объявлен мёртвым, вы не являетесь наследником своего деда.
Молодой человек не опустил глаз под циничным взглядом Эмерсона.
– Я был бы лицемером, если бы отрицал, что заинтересован в этом, профессор. Но хотите – верьте, хотите – нет, однако это не самое главное. Рано или поздно, с неизбежным течением времени я унаследую титул и имущество; к несчастью, не существует никакого другого наследника. Но мой дед…
Он замолчал, резко повернув голову. На этот раз никакой ошибки не было; препирательство в зале шло достаточно громко, чтобы его услышали даже сквозь закрытую дверь. Увещевания Гарджери заглушил трубный и пронзительный звук, напоминавший крик слона. Дверь с оглушительным треском распахнулась, и на пороге появилась одна из самых внушительных фигур, которые мне когда-либо приходилось видеть.
Возникший у меня в голове мысленный образ жалкого, сломленного горем старика-отца перед лицом реальности разлетелся вдребезги. Лорд Блэктауэр – ясно, что это был именно он – оказался  массивным грубым созданием с мускулатурой борца и гривой жёстких рыжеватых волос. Тут и там отмечались проблески седины, напоминавшие отсвет заходящего солнца. Он мог показаться слишком молодым и энергичным для того, чтобы быть дедушкой тридцатилетнего мужчины, пока не бросали взгляд на его лицо. Подобно выжженной земле, оно было глубоко изрезано морщинами – следами неистовых страстей и опасных привычек.
Внезапность появления и некая животная абсолютность доминирования присутствия этого человека вызвали недолгое молчание. Его взгляд перемещался по комнате, скользя по людям с холодным безразличием, пока не остановился на мне. Сорвав шляпу с головы, он поклонился с неожиданной грацией для такого огромного мужчины.
– Мадам! Я прошу вас принять мои извинения за подобное вторжение. Позвольте представиться. Фрэнклин, виконт Блэктауэр. Имею ли я честь беседовать с миссис Рэдклифф Эмерсон?
– Э-э… да, – ответила я.
– Миссис Эмерсон! – Улыбка не изменила его взгляд, оставшийся холодным и непроницаемым, как персидская бирюза(17). – Я уже давно с нетерпением ожидал радости встречи с вами.
Тяжеловесно печатая шаг, он протянул руку. Я подала ему свою, готовясь к тому, что кости будут раздроблены. Вместо этого он поднял мои пальцы к губам и запечатлел на руке громкий, продолжительный, влажный поцелуй.
– М-м, да, – пробормотал он. – Фотографии совершенно не воздают вам должное, миссис Эмерсон. – Я продолжала ожидать возражений Эмерсона против продолжающихся длительных церемоний, бормотания и поцелуев. Комментариев, однако, не последовало, поэтому я отняла руку и пригласила лорда Блэктауэра сесть на стул. Проигнорировав мои слова, он рухнул на диван рядом со мной, с глухим стуком, от которого у меня всё затряслось. Со стороны Эмерсона по-прежнему не было никакой реакции, равно как и со стороны мистера Фортрайта, который спрятался в кресле, где пребывал, когда его дед ворвался к нам.
– Могу ли я предложить вам чашку чая или стакан бренди, лорд Блэктауэр? –спросила я.
– Вы – воплощение доброты, сударыня, но я и так позволил себе чрезмерно злоупотребить добротой вашего характера. Позвольте мне только объяснить, почему я рискнул так бесцеремонно ворваться сюда, после чего я удалюсь – равно как и мой внук, чьё присутствие является причиной, если не оправданием, моего хамства. – Он даже не взглянул на мистера Фортрайта, но продолжил после незначительной паузы: – Я намеревался обратиться к вам и вашему уважаемому мужу надлежащим образом. Однако сегодня я случайно узнал, что мой внук взял на себя смелость опередить меня, и был вынужден действовать быстро. Миссис Эмерсон ... – Он наклонился ко мне и положил руку на моё колено. – Миссис Эмерсон! Мой сын жив! Найдите его! Верните мне его!
Рука была тяжёлой, как камень, и холодной, как лёд. Я уставилась на вены, извивающиеся под кожей, как жирные синие черви, и пучки серовато-рыжих волос на пальцах. И по-прежнему никаких возражений от Эмерсона! Совершенно необъяснимо!
Лишь материнское сочувствие родителю, обезумевшему от потери любимого ребёнка, не давало мне сбросить его руку.
– Лорд Блэктауэр… – начала я.
– Я знаю, что вы собираетесь сказать. – Его пальцы сжались. – Вы мне не верите. Реджинальд, вероятно, говорил вам, что я – слабоумный старик, цепляющийся за невозможную надежду. Но у меня есть доказательство, миссис Эмерсон – сообщение от моего сына, содержащее сведения, которые мог знать только он. Я получил это письмо несколько дней назад. Найдите его – и всё, о чём вы попросите меня, будет вашим. Я не буду оскорблять вас, предлагая деньги…
– Это было бы пустой тратой времени, – холодно заметила я.
Он продолжал, как будто бы я и слова не сказала:
– … однако я посчитал бы за честь финансировать ваши будущие экспедиции в любом размере, каком вы бы могли пожелать. Или высокая археологическая должность для вашего мужа. Или рыцарское звание. Леди Эмерсон, а?
Произношение было грубым, а манера разговора – не говоря уже о руке – невыносимо фамильярной. Впрочем, жену это не оскорбило. Но Эмерсон предположил, что оскорбляют его, и это вернуло ему дар речи.
– Вы понапрасну тратите время, лорд Блэктауэр. Я не покупаю почести и никому не позволю приобретать их для меня.
Старик громогласно расхохотался.
– Я просто думал, чем бы расшевелить вас, профессор. Каждый человек имеет свою цену, вам это известно. Но вы – да, буду к вам справедлив; вас не тронет ничто из того, что я только что предлагал. Однако у меня есть кое-что получше. Вот, взгляните-ка.
И, засунув руку в карман, он вынул конверт. Я одёрнула юбки. Казалось, я до сих пор чувствовала его руку, обжигавшую меня холодом.
Эмерсон взял конверт. Тот не был запечатан. Затем Эмерсон вытянул – так же бережно, как если бы прикасался к хрупким древностям – из конверта нечто длинное, узкое и плоское. Кремового цвета. Слишком толстое, чтобы быть обыкновенной бумагой, но покрытое строчками. Слов мне разобрать не удалось.
Несколько минут Эмерсон изучал это в полной тишине. Затем поджал губы.
– Откровенно наглая и неубедительная подделка.
– Подделка? Но ведь это же папирус, не так ли?
– Это папирус, –  признал Эмерсон. – Пожелтевший и достаточно ломкий, чтобы быть древнеегипетского происхождения. Но то, что написано, не относится ни к древности, ни к Египту. Что это ещё за чушь? 
Старик оскалил зубы, напоминавшие своим цветом папирус.
– Прочтите это, профессор. Прочтите сообщение вслух. 
– Ладно, – пожал плечами Эмерсон. – «Старому льву от молодого льва – приветствие. Твои сын и дочь живы, но не долго, если вскоре не придёт помощь. Кровь взывает к крови, старый лев, но если этот зов недостаточно силён, ищи сокровища прошлого в этом месте, где я жду тебя». Из всех ребяческих…
 – Детских, да – началось, ещё когда он был мальчиком и зачитывался историями, полными романтики и приключений. Это стало своего рода личным кодом. Больше он никому так не писал, и ни один из живущих на земле не знал об этом. И не знал, что сын называл меня «старым львом». – Именно так он и выглядел в тот миг: усталый старый лев с обвисшими щеками и глазами, затонувшими в морщинистых глубинах.
– И всё равно это подделка, –  упрямо сказал Эмерсон. – Более искусная, нежели я предположил вначале, но, тем не менее, несомненная подделка.
– Извини, Эмерсон, но ты упустил самое важное, – вставила я. Эмерсон с негодованием обернулся ко мне, но я продолжала: – Предположим, что автор этого письма – действительно мистер Уиллоби Форт, и все эти годы он где-то находился в плену, или не мог вернуться по какой-то иной причине. Предположим также, что некая отважная пара… вернее, некие отважные искатели приключений готовы броситься ему на помощь. Но где им вести розыск? Человеку, нуждающемуся в помощи, следовало, по меньшей мере, дать указания.
– Я, – сказал мой муж, – как раз собирался обратить на этот факт внимание, Амелия. 
Старик усмехнулся.
– Профессор, в конверте находится кое-что ещё. Будьте добры, достаньте его.
Второй предмет был более прозаичен, чем первый – один лист обычной писчей бумаги, сложенный в несколько раз – но на Эмерсона он произвёл поистине удивительное впечатление. Застыв, он смотрел на него с таким ужасом, как будто этот лист угрожал ему смертью (а надо сказать, что Эмерсону уже не раз приходилось сталкиваться с корреспонденцией подобного рода). Я вскочила и выхватила бумагу из его рук. Серая от старости и пыли, истрёпанная множеством рук и покрытая записями на английском языке. Почерком, знакомым мне, как мой собственный.
– Похоже на страницу одной из твоей записных книжек, Эмерсон! – воскликнула я. – Как она попала в ваши руки, лорд Блэктауэр?
– Конверт и его содержимое валялись на пороге моего дома на Беркли-сквер. Дворецкий признал, что намеревался выбросить его в мусорную корзину. К счастью, он этого не сделал.
– Письмо не пришло по почте, – пробормотал Эмерсон, проверив конверт. – Следовательно, его доставили вручную. Кто? Почему посланник не объявил о себе и не потребовал награду?
– Я не знаю, и меня это не касается, –  раздражённо ответил старик. – Почерк на конверте принадлежит моему сыну. Так же, как и надпись на папирусе. Какие ещё доказательства вам требуются?
– Любой, кто знал своего сына и получал от него письма, смог бы имитировать его почерк, – мягко, но непреклонно сказала я. – Мне кажется, страница из блокнота моего мужа – неизмеримо более существенный факт. Но я не понимаю, какое отношение он имеет к исчезновению мистера Форта.
– Посмотрите на обороте, – произнёс лорд Блэктауэр.
Я так и сделала. Выцветшие линии на первый взгляд казались неразборчивыми каракулями, будто бы нарисованными малышом. Лорд Блэктауэр издал ужасный скрежет. Я предположила, что это был смех.
– А, вы начинаете вспоминать, профессор Эмерсон? Кто набросал карту – вы или мой сын?
 – Карту? – повторила я, более внимательно изучая каракули.
– Я помню этот случай, – медленно промолвил Эмерсон. – И при таких обстоятельствах – учитывая страдания отца, потерявшего сына – я сделаю исключение из моего обычного принципа: отказываться отвечать на дерзкие вопросы посторонних. – Я издала слабый звук протеста, ибо тон Эмерсона – особенно, когда он упомянул страдания отца – был ещё более оскорбительным, чем сами слова. Блэктауэр  только усмехнулся.
– Это не карта, – продолжал Эмерсон. – Это фантазия, выдумка. Она не имеет никакого отношения к судьбе вашего сына. Кто-то либо хочет сыграть с вами злую шутку, лорд Блэктауэр, либо строит мошеннические планы.
– Я так и сказал дедушке, профессор, – воскликнул мистер Фортрайт.
– Не будь дураком, –  прорычал Блэктауэр. – Самозванец не смог бы обмануть меня…
– Не стоит быть таким уверенным, – прервал Эмерсон. – В 1895 году я встретился со Слатин-пашой (18), сбежавшим от Халифы после одиннадцати лет страданий, голода и пыток. Я не узнал его. Родная мать не узнала бы его. Но я говорил о другом виде мошенничества. Сколько вы готовы предложить мне для оснащения и проведения спасательной экспедиции?
– Но ведь вы отказались от взятки, профессор?
– Я отказался, но временно, – сказал Эмерсон. – А, ладно, чёрт с ним! В моём совете нет смысла – вы его не примете. Как может подтвердить вся моя семья, лорд Блэктауэр, я самый терпеливый из всех людей на свете. Но моё терпение истощилось. Желаю вам хорошо провести вечер.
Старик поднялся на ноги.
– Я тоже терпеливый человек, профессор. Я ждал моего сына в течение четырнадцати лет. Он жив. Я знаю это. И однажды вам придётся признать, что я был прав, а вы, сэр – неправы. Всего хорошего, господа. Всего хорошего, миссис Эмерсон. Не утруждайте себя вызовом лакея. Я уйду сам. Пошли, Реджинальд. 
Он подошёл к двери и спокойно закрыл её за собой.
– До свидания, мистер Фортрайт, – сказал Эмерсон.
– Ещё одно слово, профессор. Последнее.
– Только быстро, – сверкнул глазами Эмерсон.
– Случившееся может быть именно такой грязной игрой, как вы описали. Но существует и другая возможность. У моего деда есть враги…
– Да неужели! Просто удивительно! – воскликнул Эмерсон.
– Если нет другого способа – если он не сможет найти квалифицированного специалиста для подобной экспедиции – он отправится сам. Вы смотрите скептически, но, уверяю вас, я достаточно хорошо его знаю. Он убеждён в подлинности этого письма. Поверьте мне…
– Вы сказали – одно слово. Я позволил вам произнести уже шестьдесят или семьдесят. 
– Прежде, чем позволить деду так рисковать своей жизнью, я отправлюсь сам, –  быстро сказал Фортрайт. – В самом деле, если только предположить, что существует малейший шанс…
– Чёрт бы вас побрал! – крикнул Эмерсон. – Мне что, собственноручно вышвырнуть вас?
– Нет. – Молодой человек попятился к двери, преследуемый Эмерсоном. – Но если вы передумаете, профессор, то я настаиваю на том, чтобы сопровождать вас.

* * *
 
– Очень цветистая речь, ничего не скажешь, – заявил Эмерсон, наливая виски в стакан с такой силой, что содержимое выплеснулось на стол. – Как он смел предположить, что я изменю своё мнение? Я никогда его не изменяю.
– Подозреваю, что он лучше разбирается в людях, чем ты предполагаешь, –  заметил Уолтер. – Я тоже обнаружил кое-что в твоём поведении... Ты не был полностью откровенен с нами, Рэдклифф (19). 
Эмерсон поморщился – не могу сказать, от нелюбимого имени или от невысказанного обвинения. И ничего не ответил.
Я подошла к окну и отдёрнула занавеску. Дождь прекратился. Туман затянул лужайку, темноту пробивал свет каретных ламп. Но свет померк, когда бесформенная масса втиснула себя между ними и моим взором. Лорд Блэктауэр усаживался в карету. Облачённый в пальто с пелериной, обёрнутый клочьями тумана, он потерял человеческие очертания. У меня создалось неприятное впечатление, что я узрела не человека и даже не зверя, но некую стихию тьмы.
Услышав звук открывающейся двери, я обернулась и увидела Эвелину.
– Кухарка угрожает оставить место, если ужин не будет подан немедленно, – улыбнулась она. – И Роза ищет Рамзеса. Его нет вместе с другими; может... Ах, вот ты где, мой мальчик!
Он действительно был здесь: возник из-за дивана, как джинн из бутылки – или нахальный соглядатай из своего укрытия. Раздражение заменило мне жуткие предчувствия, и, поскольку мой сын послушно поспешил к тёте, я резко сказала:
– Рамзес, что у тебя там?
Рамзес остановился. Он напоминал перевёрнутый образ маленького святого. Копна кудрей, венчавших голову, была иссиня-чёрной, а обрамлённое ими лицо, хотя и достаточно красивое в своём роде – смуглым, как у любого египтянина.
– У меня, мама? О... – С удивлённо-невинным видом он взглянул на бумагу в руке. – Кажется, это лист из папиного блокнота. Я поднял его с пола.
Я в этом и не сомневалась. Рамзес всегда предпочитал говорить правду, если только это было возможно. Я положила бумагу на стол, так что он, должно быть, сбросил её на пол, а затем снова поднял.
После того, лист был мне возвращён, а длительный процесс пожелания спокойной ночи – завершён, мы отправились в столовую.
Я уже давно оставила попытки отвратить Эмерсона от обсуждения частных вопросов семьи перед слугами. На самом деле я полностью разделяла его точку зрения – что это чертовски глупый, бессмысленный обычай, поскольку слуги, так или иначе, всегда в курсе того, что происходит, и их совет часто бывает полезен, так как они обладают большим здравым смыслом, чем их так называемые хозяева. Естественно, я ожидала, что он примется обсуждать экстраординарные события, которые только что завершились. Гарджери, наш дворецкий, очевидно, разделял это ожидание; хотя он прислуживал за столом со своей обычной добросовестностью, его лицо сияло, а глаза светились. Он охотно принимал участие в наших приключениях, и странное поведение вечерних посетителей, безусловно, оправдывало подозрение, что надвигается нечто.
Вообразите же моё удивление, когда, удовлетворив первые муки голода путём обливания себя супом, Эмерсон вытер губы салфеткой и заметил:
– Ненастная погода для этого времени года.
– Вряд ли необычная, – невинно откликнулся Уолтер.
– Я надеюсь, что дождь уймётся. Иначе вы промокнете по дороге домой.
– Именно, – ответил Уолтер.
Я откашлялась. Эмерсон торопливо вмешался:
– А что у тебя на сегодняшний вечер, Пибоди? А, жареное седло барашка! И мятное желе! Я так люблю мятное желе. Великолепный выбор!
 – Ягнёнка раздобыла миссис Бейтс, – пояснила я, наблюдая, как Гарджери, явно надувшись, начал расставлять тарелки. – Знаешь, я предоставила меню на её усмотрение, Эмерсон. У меня нет времени на такие вещи. Особенно сейчас, когда к заказу дополнительно предлагают всякие разности…
– Верно, верно, – согласился Эмерсон.
– Мятное желе, сэр? – произнёс Гарджери голосом, который способен был превратить это желе в глыбу льда. Не дожидаясь ответа, он положил Эмерсону на тарелку примерно половину чайной ложки.
Как и его брат, Уолтер был склонен игнорировать условности – не потому, что он считал необходимым разделять радикальные социальные теории Эмерсона. Он попросту забывал обо всём, когда им овладевал профессиональный энтузиазм.
– Послушай, Рэдклифф! – воскликнул он. – Этот кусок папируса – просто чудо. Если бы древнеегипетский писец умел писать по-английски, то результат выглядел бы точно так, как в этом документе. Хотелось бы иметь возможность изучить его более тщательно.
– Можешь заняться им после обеда, –  ответила я. – По странному стечению обстоятельств и в спешке при отбытии лорд Блэктауэр забыл взять его с собой. Или это совпадение, Эмерсон?
– Ты, как и я, прекрасно знаешь, что он умышленно поступил так, – прорычал Эмерсон. – Pas devant les domestiques (20), Пибоди – сама вечно мне это твердишь! 
– Ерунда, – любезно ответила я. – Рамзес, вероятно, уже обо всём сообщил Розе. Я хорошо знаю тебя, мой дорогой Эмерсон; твоё лицо для меня – открытая книга. Эти бессмысленные каракули на обратной стороне листа из блокнота для тебя вполне имели смысл. Уж я-то знаю. И его светлость – тоже. Ну что, доверишься нам, или придётся использовать закулисные средства, чтобы узнать правду?
Эмерсон бросил сердитый взгляд – на меня, на Уолтера, на Эвелину и на Гарджери, который стоял на страже мятного желе, задрав нос и выражая уязвлённое достоинство каждой чертой лица. Внезапно лицо самого Эмерсона просветлело, и он разразился сердечным смехом.
– Ты неисправима, моя дорогая Пибоди. Я не буду спрашивать, какие именно закулисные методы ты имела в виду... Действительно, нет никакой причины, почему я не могу сказать вам, как мало об этом знаю. А теперь, Гарджери, не положите ли вы мне побольше мятного желе?
Деликатес был немедленно подан. Эмерсон продолжал:
– Я говорил правду, когда заявил Блэктауэру, что бумажка не может иметь никакого отношения к судьбе Форта. Но у меня возникло жуткое чувство, будто я снова увидал его спустя столько лет. Как будто бы голос мертвеца глухо донёсся из могилы ...
– Ну, а теперь у кого разыгралось воображение? – игриво спросила я. – Продолжай, Эмерсон, будь так любезен.
– Во-первых, – начал Эмерсон, – мы должны рассказать Эвелине о том, что произошло после того, как она ушла вместе с детьми.
Так он и поступил, довольно-таки затянув рассказ – на мой взгляд, без излишней необходимости. Но Гарджери нашёл его чрезвычайно интересным. 
– Карта, сэр? – спросил он, накладывая Эмерсону очередную порцию мятного желе.
– Уберите подальше эту чёртову дрянь, – заявил Эмерсон, с отвращением изучая зелёную лужу. – Да, карта. В некотором роде.
– Дорога к алмазным рудникам царя Соломона, наверно, – улыбнулся Уолтер. – Или изумрудным копям Клеопатры. Или золотым шахтам Гуша.
– Столь же маловероятная фантазия, Уолтер. И я снова вспоминаю странную встречу – последний раз, когда я видел Уилли Форта. – Он сделал паузу, чтобы дать Гарджери возможность убрать тарелки и подать следующее блюдо, а затем продолжил:
– Это случилось осенью 1883 года – за год до того, как я повстречался с тобой, милая моя Пибоди, а Уолтера тогда со мной не было. Не имея, таким образом, возможности отвлечься, я как-то раз вечером оказался на забытой окраине Каира и решил зайти в кафе. А там уже сидел Форт; он увидел меня, вскочил и окликнул. Здоровый, как бык. Голова покрыта чёрной проволокой, именуемой волосами. Выглядел так, как будто не видел ножниц и расчёски несколько недель. Ну, мы пропустили один-два стаканчика, а затем он потребовал, чтобы я поднял бокал за его невесту, потому что он только что женился. Я стал его поддразнивать этой неожиданностью: он был убеждённым старым холостяком за сорок с чем-то и всегда настаивал на том, что ни одна женщина никогда не сможет его связать. А Уилли в ответ только смущённо улыбался и бессвязно бормотал о её красоте, невинности, обаянии. Ни дать ни взять – школьник, совершенно потерявший голову от любви.
Затем мы разговорились о планах на зимний период. Вначале он отмалчивался, но я-то видел: его томит что-то ещё, помимо семейного счастья. В общем, после очередной пары бокалов он признался, что собирается не в Асуан, как первоначально сказал мне, а подальше на юг.
«Как я понимаю, ты уже закончил раскопки в Напате», – бросил он небрежно.
Я был не в силах скрыть удивление и неодобрение. Новости из Судана были чрезвычайно тревожными, а Форт сказал мне, что собирается взять с собой жену. Мои возражения он небрежно отбросил.
«Труднее всего придётся в Кордофане (21), за сотни миль от того места, куда я собираюсь. Но туда уже отправляется генерал Хикс(22) . Он разберётся с этими ребятами, прежде чем мы достигнем Вади-Хальфы(23) ». – Повернувшись к дворецкому, Эмерсон объяснил: – Вади-Хальфа находится у Второго Порога (24), Гарджери, в нескольких сотнях миль к югу от Асуана. 
– Да, сэр, спасибо, сэр. А другое место – Набада?
– Ну… – ответил Эмерсон. – По этому поводу спорят. У кушитов – они же нубийцы (25) – было две столицы. Мероэ, вторая и более молодая, находилась около Шестого Порога, к северу от Хартума. Её руины были обнаружены и идентифицированы. У нас есть достаточно чёткое представление о том, где была расположена Напата, более ранняя столица, из-за гробниц в пирамидах, найденных в этом районе, но точное местоположение её всё-таки неизвестно.
Ну, что случилось с Хиксом, всем известно. (Махди уничтожил его армию, Гарджери, вопреки всем ожиданиям, кроме разве что моего). Но сведения об этом дошли до Каира только спустя долгое время после отъезда Форта. Всё, что я мог сказать ему тогда – что я посетил район, который, уверен, и был Напатой, и что, мягко говоря, это не то, что следует выбирать для медового месяца.
«Неужели ты действительно собираешься взять свою невесту в такое примитивное, охваченное лихорадкой, опасное место?» – настойчиво требовал ответа я.
Но Форт уже испытывал воздействие четырёх или пяти дружеских бокалов. Он одарил меня пьяной ухмылкой.
«Дальше, Эмерсон. Гораздо дальше».
«Мероэ? Это ещё дальше и опаснее, чем Джебель-Баркал (26). Ты свихнулся, Форт!»
«И опять ошибся, Эмерсон. – Форт наклонился вперёд, опершись локтями о грязный стол, и уставился на меня горящими глазами. Я чувствовал себя Свадебным Гостем, и ничуть не был бы удивлён, увидев висящего у него на шее альбатроса (27). – Что случилось с королевской семьёй и знатью Мероэ после падения города? Куда они исчезли?  Ведь ты слыхал арабские легенды о сыновьях Куша, которые шли в сторону заходящего солнца, на запад, через пустыню – к тайному городу...»
«Истории, легенды, вымыслы! –  воскликнул я. – Они не более достоверны, чем сказка о короле Артуре, которого три королевы унесли на остров Авалон, или о том, как Карл Великий спит под горой вместе со своими рыцарями (28)».   
«Или легенды Гомера о Трое», – ответил Форт.
Я проклял и его, и Генриха Шлимана (29), чьи открытия поощряют таких безумцев, как мой друг. Форт слушал, ухмыляясь, как обезьяна и шарил в карманах пальто – я думал, ищет трубку. Вместо этого он достал маленькую коробочку и протянул её мне, широким жестом приглашая поднять крышку. Когда я её поднял... Пибоди, ты помнишь коллекцию Ферлини (30) в Берлинском музее?
Будучи застигнута этим вопросом врасплох, я покачала было головой, но тут же воскликнула:
– Ювелирные изделия, привезённые Ферлини из Мероэ полвека назад?
– Именно. – Эмерсон вытащил карандаш из кармана и принялся рисовать на скатерти. Гарджери, и с этой привычкой, и с моей реакцией на неё, ловко подсунул лист бумаги под карандаш. Эмерсон закончил эскиз и вручил рисунок Гарджери, который, внимательно изучив его, передал следующему, сидящему за столом, как блюдо с овощами. – Я увидел золотой браслет, – продолжал Эмерсон. – Он состоял из урея (31), бутонов лотоса и алмазов различной формы, и был инкрустирован красной и синей эмалью. 
Взглянув на лист, Уолтер нахмурился.
– Я видел литографию ювелирного изделия, похожего на это, Рэдклифф. 
– В «Denkmaler» Лепсиуса (32) , – отозвался Эмерсон. – Или в официальном путеводителе по Берлинскому музею, 1894 года издания. Браслет того же типа, с аналогичными украшениями, был найден Ферлини в Мероэ. Я сразу же обнаружил сходство, и первое, о чём подумал – браслет Форта также родом из Мероэ. Туземцы постоянно грабили пирамиды со времён Ферлини, надеясь найти другие клады. Но проклятая вещица была практически в первозданном состоянии – несколько царапин здесь и там, парочка вмятин, а эмаль была так свежа, что, казалось, браслет создан совсем недавно. Всё говорило о том, что передо мной современная подделка – но как у фальсификатора оказалось золото такой чистоты, что его можно было согнуть пальцами?
Я спросил у Форта, где он раздобыл этот браслет. И получил в ответ нелепейшую историю – у некоего местного оборванца, который предложил Форту отвести его туда, где полно подобных сокровищ. Сам клад, мол, находится в западных пустынях, в тайном оазисе, где высятся огромные здания, подобные храмам Луксора, и живёт удивительная раса магов, носящих золотые украшения и совершающих кровавые жертвоприношения зловещим богам... – Эмерсон покачал головой. – Можете себе представить, как я издевался над этой абсурдной историей, особенно когда узнал, что несчастный туземец страдал лихорадкой, от которой и скончался через несколько дней.  Мои аргументы не оказали никакого влияния на Форта: тот уже был изрядно пьян. И когда я, наконец, бросил все попытки отговорить его от этого сумасшедшего плана, то понял, что не могу оставить Форта одного. Поздно ночью, да ещё в этом районе, его неизбежно изобьют и ограбят. Поэтому я предложил проводить его до гостиницы. Он согласился, сказав, что очень хотел познакомить меня со своей женой.
Миссис Форт ждала его, но явно никак не предполагала, что вместе с ним появится незнакомец. Она была завёрнута во что-то пушистое и белое, отороченное колышущимися кружевами и оборками – вероятно, свадебный наряд. Изысканное создание не более восемнадцати лет от роду; огромные голубые глаза, подёрнутые поволокой, кудри цвета золотой осени, кожа, белее слоновой кости. И холодная. Ледяная дева. В ней было не больше человеческого тепла, чем в статуе. Они представляли удивительный контраст: Форт с его румяным, сияющим лицом и гривой чёрных волос, и бледно-серебристая жена – воплощение Красавицы и Чудовища. Я представил, как эта изысканно-белая кожа обгорит и огрубеет под тучами песка, как эти сверкающие волосы потускнеют на солнце – и небом клянусь, Пибоди, я чувствовал только жалость, подобную той, которую испытываешь, видя обезображенное произведение искусства, нечеловеческую жалость. Но не к этой женщине. То, что я чувствовал, целиком относилось к Уилли Форту. Держать подобную замороженную статую в своих руках, в своих… м-м... Ты-то понимаешь меня, Пибоди.
Я почувствовала, что краснею.
– Да, Эмерсон, понимаю. И твою беспомощность, и то, что ты чувствовал по отношению к ней. Она не имела ни малейшего представления о том, что ей предстояло испытать.
– Я пытался объяснить ей. Форт рухнул на кровать и храпел, обеими руками стискивая ящичек с браслетом. Я говорил с ней как брат, Пибоди. Я сказал ей, что отправляться туда – безумие, а то, что Форт намеревается позволить это – ещё большее сумасшествие. Но, казалось, я беседовал со статуей из золота и слоновой кости. Наконец она дала понять, что моё присутствие ей неприятно. И я ушёл. И со стыдом признаюсь, что изо всех сил хлопнул дверью. В тот день я видел их в последний раз.
– Но карта, Эмерсон, – напомнила я. – Когда ты… 
– О... –Эмерсон закашлялся. – Это… Ну, чёрт побери, Пибоди, я и сам немного выпил, и потом, я знаком с творчеством средневековых арабских писателей... 
– «Книга Сокровенных Жемчужин» (33)?
Эмерсон застенчиво улыбнулся.
– Проклятье, Пибоди, ты всегда на шаг или два опережаешь меня. Из-за своего необузданного воображения. Но зерно истины часто обнаруживается даже в самых фантастических легендах. Я вполне готов поверить, что в западной пустыне существуют неизвестные оазисы, далеко к югу от известных оазисов Египта. Уилкинсон (34) упоминает о трёх таких в своей книге, опубликованной в 1835 году; он слышал о них от арабов. Жители Дахла – одного из известных оазисов на юге Египта – рассказывают о чужеземцах, высоких чёрных мужчинах, пришедших с юга. Эль Бекри (35), творивший в одиннадцатом веке, описал великаншу, пойманную в Дахла; она не говорила ни на одном известном языке, и когда её отпустили, желая проследить до дома, она ускользнула от своих похитителей и скрылась.
– Захватывающе, – вздохнула Эвелина. – А что такое «Книга Сокровенных Жемчужин»? 
– А, вот теперь мы вступаем в область чистого вымысла, – ласково улыбнулся ей Эмерсон. – Это удивительное произведение, созданное в пятнадцатом веке, переполнено историями о спрятанных сокровищах. Один из таких кладов спрятан в белом городе Зерзура (36), где король и королева спят на своих тронах. Ключ от города – в клюве резной птицы на огромных воротах; но вы должны позаботиться о том, чтобы не разбудить короля с королевой, если хотите завладеть сокровищем.
– Это просто сказка, –  критически отозвался Уолтер.
– Конечно. Но Зерзура упоминается и в других источниках; название, вероятно, происходит от арабского «zarzar», то есть «воробей», так что Зерзура, очевидно – «место маленьких птиц». Есть и другие истории, другие свидетельства... – Лицо Эмерсона приобрело задумчивый, мечтательный оттенок, который было дозволено лицезреть лишь нескольким избранным. Он любит, чтобы его считали строго рациональным, насмехающимся над праздными мечтаниями. Но на самом деле мой любимый так же чувствителен и сентиментален, как женщина (во всяком случае, их принято считать именно такими, хотя мой опыт подтверждает, что женщины гораздо более практичны, чем мужчины).
– Ты думаешь о Харкуфе (37)? – спросил Уолтер. – Да, его тайна никогда не была разгадана; по крайней мере, не до такой степени, чтобы я успокоился. Где он странствовал, где раздобыл те сокровища, что привёз в Египет? Золото, слоновая кость, танцующий карлик, что так порадовал ребёнка-царя... А путешествие царицы Хатшепсут в Пунт (38)… 
– Пунт здесь ни при чём, – сказал Эмерсон. – Речь идёт о каком-то месте на побережье Красного моря, к востоку от Нила. Что касается Харкуфа, он жил более четырёх тысяч лет назад. Может быть, он прошёл Дарб-эль-Арбаин (39)...  Но какой смысл в этих пустопорожних рассуждениях? Мы болтали, осушали стакан за стаканом и рисовали бессмысленные линии на листке бумаги. Если Форт был настолько глуп, чтобы следовать этой так называемой карте, он заслужил неприятную смерть, которая, несомненно, постигла его. И хватит об этом. Пибоди, почему ты сидишь здесь? Почему ты не поднялась с кресла, показывая, что дамы намереваются удалиться?
Целью этого вопроса было спровоцировать меня; Эмерсон хорошо знал, что обычай, на который он сослался, никогда не существовал в нашем доме (40).
– Мы все намереваемся удалиться, – ответила я.
Уолтер поспешил открыть мне дверь.
 – Вообще-то довольно странное совпадение, – невинно промолвил он. – Восстание дервишей только начиналось, когда мистер Форт исчез. Теперь оно почти закончилось, и тут же приходит письмо…
– Уолтер, не будь таким наивным. Если предполагается мошенничество, то это не случайное совпадение. Вести о побеге Слатин-паши после многих лет, проведённых в неволе, вполне могли вдохновить некоторые криминальные умы…
Он задохнулся на полуслове. Кровь бросилась ему в лицо.
Я знал, о чём он подумал. Я всегда знаю, о чём думает Эмерсон: духовная связь, объединяющая нас, чрезвычайно сильна. Мрачная тень Гения Преступлений (41), нашего старого заклятого врага-мстителя, всегда будет преследовать нас – особенно меня, поскольку я (к моему искреннему удивлению, ибо я весьма добропорядочна) внушила страсть этому извращённому, но блестящему уму.
– Нет, Эмерсон! – воскликнула я. – Этого не может быть. Разве ты не помнишь, что он обещал больше никогда…
– Обещание, данное змеёй, ничего не стоит, Пибоди. Всего лишь часть плана… 
– Вспомни своё обещание, Эмерсон. Ты никогда больше… 
– Да чтоб ему провалиться, – пробормотал Эмерсон.
Хотя и не понимая (по крайней мере, я надеялась, что не понимает), о чём мы говорим, Эвелина тактично сменила тему.
 – Объясни, дорогой брат, что ты хочешь найти в Мероэ, и почему не можешь работать в Египте, как раньше? Я очень тревожусь, когда думаю о том, какому риску вы с Амелией подвергаете себя.
Эмерсон ответил, продолжая дёргать воротник, как будто тот душил его:
– Со всех точек зрения, древний Гуш – неизвестная цивилизация, Эвелина. Единственный квалифицированный учёный, исследовавший эту местность – Лепсиус, но всё, что ему оказалось по силам – описать представшее его глазам в 1844 году. Наша задача гораздо важнее: составить точный перечень памятников и надписей до того, как время и кладоискатели полностью их уничтожат.
– Особенно надписей, – нетерпеливо вмешался Уолтер. – Шрифт происходит от египетских иероглифов, но язык не был разгадан. Когда я думаю о скорости, с которой этим записям суждено бесследно исчезнуть, я испытываю желание отправиться с тобой. Вы с Амелией не сможете… 
При этих словах Эвелина тревожно вскрикнула и схватилась за руку Уолтера, как будто тот собирался немедленно отправиться в Африку. Эмерсон успокоил её со своей обычной тактичностью.
– Уолтер вырос мягким и дряблым, Эвелина. Он и дня не протянет в Нубии. Суровый курс физических занятий – вот что тебе требуется, Уолтер. Если ты как следует поработаешь зимой, я разрешу тебе сопровождать нас в следующем сезоне.
В такой дружелюбной и оживлённой беседе прошёл целый час. Мужчины попросили разрешения закурить трубки, и это разрешение было немедленно получено: Эвелина была слишком мягка, чтобы отказать в просьбе любимому, а я даже и не мечтала отучить Эмерсона от привычки творить в собственной гостиной всё, что ему заблагорассудится. (Хотя в определённых случаях приходилось просить об отсрочке тех или иных действий до достижения определённой степени уединения.)
Наконец я подошла к окну вдохнуть глоток свежего воздуха. Облака рассеялись, лунный свет залил лужайку нежным серебром. Я стояла, восхищаясь красотой ночи (вообще, я очень люблю природу), но мирные грёзы прервал резкий треск. За ним быстро последовали второй и третий.
Я обернулась. Мои глаза встретились с глазами Эмерсона.
– Браконьеры, – сказал Уолтер лениво. – Хорошо, что малыш Рамзес спит. А то уже выбежал бы наружу…
Но Эмерсон, двигаясь с быстротой пантеры, уже выбежал наружу. Я последовала за ним, задержавшись лишь на миг для краткого объяснения:
– Не браконьеры, Уолтер. Стреляли из пистолета. Оставайся с Эвелиной.
Подтянув малиновые оборки, я бросилась вслед за мужем. Он не успел далеко уйти. Я нашла его на лужайке перед домом, где он стоял, глядя в темноту.
– Ничего плохого не вижу, – буркнул он. – Откуда доносились эти звуки?
Мы не сошлись во мнениях. После довольно оживлённой дискуссии, в ходе которой Эмерсон твёрдо отверг мое предложение – разделиться, чтобы побыстрее обыскать более широкую площадь – мы отправились в том направлении, которое я предложила: к розарию и небольшому пустырю за ним. Поиски мы вели тщательно, но ничего не нашли. Я уже собиралась присоединиться к требованию Эмерсона подождать до утра, а затем продолжить поиски, но тут до наших ушей донёсся грохот колёс какого-то экипажа.
– Туда! – воскликнула я.
– Да это фермерский фургон отправляется на рынок, – отозвался Эмерсон.
– В такой час? – Я устремилась через лужайку к поясу деревьев, ограничивавшему нашу собственность с севера. Трава была настолько мокрой, что я не могла достичь обычной скорости передвижения в хлипкой вечерней обуви, а Эмерсон стремительно шёл вперёд, игнорируя мои требования подождать. Когда я догнала его, он уже прошёл через ворота в кирпичной стене – боковой вход в поместье – и неподвижно стоял, глядя на что-то на земле.
Обернувшись, он протянул руку и удержал меня.
– Остановись, Пибоди. Это одно из моих любимых платьев. Я не хотел бы видеть его испорченным.
– Что… – начала я. Но продолжать не было никакой необходимости. Мы стояли на границе с деревьями. Узкая дорожка, используемая для телеги и фермерских фургонов, бежала вдоль стены. На изъезженной земле переливалась огромная лужа жидкости – чёрной, как чернила, в лунном свете, гладившем её поверхность дрожащими серебряными пальцами. Но жидкость не была чёрной. При дневном свете она сверкала бы совершенно иным цветом – таким же, как и мои яркие малиновые юбки.

Примечания.
  17. Бирюзу самого высокого достоинства всегда привозили с Востока. Особенно славилась персидская бирюза из Нишапура (район Ирана), что и дало название бирюзе во всех европейских языках – «турецкий камень».
  18. Рудольф Карл фон Слатин (1857 - 1932) ; австрийский и британский военный и государственный деятель, генерал-майор, член Королевского географического общества. Подробнее о нём рассказывается в четвёртой главе этого романа
  19.Эмерсон терпеть не может, когда его называют по имени, поскольку считает его дурацким. И позволяет такое лишь избранным. Примечание для тех, кто не читал предыдущие романы.
  20.Не при слугах (фр.)
 21. Кордофан – историческая провинция в Судане
 22. Хикс – вернее, Уильям Хик – английский генерал, командующий египетскими подразделениями английской армии во время англо-суданского конфликта. 3 ноября 1883 года его войска потерпели поражение от Махди, а сам генерал погиб в бою.
 23. Вади-Хальфа – город в северном Судане, неподалёку от египетской границы.
 24. Здесь и далее – так называются пороги Нила.
 25. Современная наука считает, что это два разных народа, хотя и проживающие рядом. Но древняя Нубия называлась ещё и «страной Куш (Гуш)» (см. примечание № 8).
 26. Джебель-Баркал – скала высотой в 98 метров в извилине Нила в северной части Судана, носившей в древности имя Нубии. Обозначает местонахождение Напаты — столицы древнего государства Куш.
 27. Баллада С. Т. Колриджа «Сказание о Старом Мореходе» (1798 г.). Старый Мореход рассказывает одному из Свадебных Гостей о том, как убил альбатроса (спасавшего моряков и показывавшего им дорогу в безопасное укрытие). После этого он был принуждён носить убитую птицу на шее, как знак своей вины.
 28. Авалон – мифический остров, куда, по легенде, был унесён эльфами король Артур, тяжело раненный в последней битве. Карл I, прозванный Великим (742-814) – король лангобардов. По преданию, в одной из укромных пещер горы Унтерсберг Великий Император спит сладким сном в окружении своего войска и многочисленного двора. Раз в сто лет Карл просыпается и отправляет своего слугу-гнома проверить, что творится наверху. Если гном возвращается и докладывает, что видел воронов (по другой версии – желтоклювых альпийских дроздов), летающих над Унтерсбергом, то Великий Король снова засыпает крепким сном. А в другом варианте легенды Карл со своим войском окончательно пробудится ото сна, когда его борода трижды обернётся вокруг стоящего неподалёку мраморного стола.
 29. Генрих Шлиман (1822 – 1890) – немецкий предприниматель и археолог-самоучка. Принято считать, что он обнаружил развалины Трои, руководствуясь лишь гомеровскими эпосами «Илиада» и «Одиссея»
 30. Джузеппе Ферлини (1797 – 1870) – итальянский врач и авантюрист. Занимался непрофессиональными раскопками, погубив ряд памятников. Вывез из Египта множество драгоценностей, впоследствии купленных музеями Берлина и Мюнхена.
 31. Урей – стилизованное изображение египетской кобры, аналогичное изображению на короне фараона
 32. Карл Рихард Лепсиус (1810 – 1884) – немецкий археолог и египтолог. Одна из главных его работ – двенадцатитомник «Denkmaeler aus Aegypten und Aethiopien» («Памятники Египта и Эфиопии», 1849 г.)
 33. «Книга Сокровенных Жемчужин» («Книга Жемчуга», «Китаб аль-Кануш») – приписывается Халиду ибн Язиду. Содержит указания о том, как найти клады, спрятанные в различных местах Египта. Ныне считается сборником легенд. В книге перечисляются без малого четыреста городов и мест в Египте, где якобы таятся сокровища, а также различные заклятия и заговоры, которые помогут избавиться от злых духов, стерегущих добро.
 34. Джон Гарднер Уилкинсон (1797 – 1875) — британский египтолог. Считается родоначальником британской египтологии.
 35. Так у автора. Правильно – аль-Бакри: арабский писатель Абу Убайд Абдуллах ибн Абдул-Азиз аль-Бакри (1014 – 1094).
 36. Зерзура (Зарзура) – мифический город (оазис). Согласно рукописи, «город Зерзура подобен белому голубю, и на вратах его вырезана птица. Войди, и найдёшь великие богатства, а ещё царя и царицу, которые спят у себя во дворце. Не приближайся к ним, бери только сокровища».
 37. Фараон Пепи Второй, вступивший на трон ещё в детском возрасте, получил от исследователя по имени Харкуф письмо, в котором тот рассказал фараону историю о встрече с танцующим пигмеем (представитель низкорослого африканского народа, обитающего в экваториальных лесах). Это послание настолько поразило и воодушевило фараона, что он захотел увидеть диковинного пигмея лично. Под охраной дворцовой стражи Харкуф успешно доставил пигмея во дворец.
 38. Хатшепсут – женщина-фараон Египта из XVIII династии. Отправила экспедицию в Пунт – известную древним египтянам территорию в Восточной Африке. Пунт был пунктом назначения многочисленных экспедиций, снаряжавшихся для доставки в Египет чёрного дерева, благовоний, в том числе ладана и мирры, чёрной краски для глаз, слоновой кости, ручных обезьян, золота, рабов и шкур экзотических животных, которые обменивались на товары, привозимые из Египта.
  39.Дарб-эль-Арбаин – пустыня, часть восточной Сахары
  40. Имеется в виду обычай XIX века: после ужина дамы удалялись, оставляя мужчин беседовать за стаканом вина и сигарами. А сами дамы уединялись в другой комнате. Считалось, что женщин не должны интересовать мужские разговоры, равно как и мужчин – женские.
  41. См. третий и четвёртый романы серии – «Неугомонная мумия» и «Лев в долине».