Там долго ясны небеса

                ТАМ  ДОЛГО  ЯСНЫ  НЕБЕСА

В который раз перечитываю «Время больших ожиданий» Константина Паустовского, и каждый раз окатывает пряное чувство, схожее с погружением  в нежно-щекочущую лазурь любимого моря, и причудливые переплетения  солнечных лучей, а может это волшебные водоросли,  ласкают бренное тело моё и, неизменно, тревожат душу.
«Не позволяй душе лениться!
Чтоб воду в ступе не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!..» - - шелестят предзакатными волнами строки Николая Заболоцкого…
Не знаю почему, но соприкасаясь с повестью «Время больших ожиданий», ощущаю всегда помимо  наслаждения, какую-то сосущую тревогу… Эта повесть обладает чарующим свойством, определённой притягательной магией…  О чём она? Повесть,  я имею в виду?.. О чём?.. Об Одессе 20-х годов прошлого столетия?.. Несомненно… Но, и «Интервенция»  Славина, и «Одесские рассказы» Бабеля о том же… Но, всё же «Время больших ожиданий» стоит особняком.  В чём особенность повести, вернее обособленность? Может в том, что если у Бабеля, и у Славина  плотно сбитые сюжеты, то в повести Паустовского сюжет как таковой отсутствует, или почти отсутствует, но зато в изобилии насыщенная атмосфера, пропитанная ионами благотворного нектара, и он вспыхивает радугой неповторимости над Одессой… Так о чём  всё-таки повесть «Время больших ожиданий»?..
Беру на себя смелость сформулировать то, что мне кажется главным. А главным,  думается, является то, что Паустовский, вольно или невольно, выявил, проявил, подчеркнул… АРИСТОКРАТИЗМ Одессы и её колоритного населения. Под аристократизмом я имею ввиду не благочинную манерность, не изысканность, и вычурность одеяний, а нечто другое. Это иное, на мой взгляд, остроумно определил  Фридрих Ницше, когда сказал: «… Аристократизм есть воплощение морали господ, противостоящей морали рабов…»
Конечно, уважаемый  философ имел в виду не взаимоотношения рабовладельцев со своей собственностью. Под моралью господ он полагал  способность человека управлять обстоятельствами, а не безвольно подчиняться им, то есть быть господином собственной судьбы, быть личностью.  Мораль же  рабов – это мораль безликой, без личностной толпы,  легко управляемой и манипулируемой во имя ничтожных  благ. ..
Так вот Одесса, в лице её граждан, демонстрирует, со страниц повести, те самые личностные качества, хоть,  и окрашены они колоритом социального  своеобразия, но, тем не менее, в них есть все признаки аристократизма. 
Недавно промелькнуло сообщение, что Валерий Тодоровский приступает к съёмкам фильма под названием «Одесса». Мне сразу стало как-то не по себе, ибо тут же возникли перед глазами, и услышались «хохмы» Олега Филимонова и иже с ним изо всех сил «педалирующих» так называемый «одесский акцент», от которого у меня тут же возникает зуд и хочется чесаться, если не плеваться. Потому, как не в этом, прости Господи, акценте заключается колорит Одессы, а в готовности и способности одесситов не быть, как изрёк бы Паниковский, «жалкой и ничтожной личностью»…
Вот небольшой фрагмент повести о похоронах легендарного Сашки-музыканта из не менее легендарного «Гамбринуса»:
«…За гробом шла большая толпа. Переваливаясь, брели старухи в теплых платках – те, что хорошо знали Сашу, когда были еще задорными красотками. Молодых женщин в толпе почти не было…
Женщины шли тотчас за гробом, впереди мужчин. По галантным правилам нищего одесского люда («То ж вам Одесса, а не какая-нибудь затрушенная Винница») женщин всегда пропускали вперёд. За женщинами шли сизые от холода товарищи Сашки-музыканта.
Около входа в заколоченный «Гамбринус»,  процессия остановилась. Музыканты вытащили из-под подбитых ветром пальто инструменты, и неожиданная и грустная мелодия старомодного романса поплыла над притихшей толпой:
Не для меня придёт весна,
Не для меня Буг разольётся…
Люди в толпе начали снимать шапки, сморкаться, кашлять и утирать слезы. Потом кто-то крикнул сзади сиплым и неестественно весёлым голосом:
– А теперь давай Сашкину! Любимую!
Музыканты переглянулись, кивнули друг другу, бурно ударили смычками, и по улице понеслись игривые, скачущие звуки:
Прощай, моя Одесса,
Славный Карантин!
Нас завтра угоняют
На остров Сахалин!..»
Эта печальная зарисовка, тем не менее, вызывает улыбку,.. не визгливый хохот  по поводу сомнительных шуток  про  Симу и Яшу, а тихую сострадательную улыбку, как  от встречи с незадачливыми, но достойными людьми…
А вот газетное объявление, упомянутое в повести…
                Рухнул дуб   
        ХАИМ ВОЛЬФ СЕРЕБРЯНЫЙ
и осиротелые ветви низко склоняются в тяжёлой тоске.
Вынос тела на 2-е еврейское кладбище тогда-то и там-то.
Это было очень живописное объявление. Можно было довольно ясно представить себе этот "могучий дуб", этого биндюжника или портового грузчика - Хаима Серебряного, привыкшего завтракать каждый день фунтом сала, "жменей" маслин и пол бутылкой водки. Но всех особенно умиляли эти "осиротелые ветви" - сыновья и дочери могучего Хаима.»…-
Подобное объявление несомненно проявление провинциального дурновкусия, и пафос сомнителен, но вот чувство собственного достоинства – не вызывает сомнений, и то, что «усопший» не был чужд греху, о чём свидетельствуют «фунт сала» и «пол-бутылки водки», так то ж не в святую же для иудеев субботу?..  Но сумел он всё же вырастить и поставить на наги «Осиротелые ветви», что склонились в тяжёлой тоске»…
Первая глава повести  «Время больших ожиданий» называется «Предки Остапа Бендера».  Кого же имел в виду Паустовский, упоминая предков Великого комбинатора? А, если произнести полностью то, что раньше обозначалось аббревиатурой ФИО: Итак: имя – Остап, несомненно, славянское.  Отчество – Сулейманович,  ясное дело, восток,  да и сам Остап называл себя сыном турецко-подданного,  и,  наконец, фамилия – Бендер, незамысловатая  еврейская фамилия…
Как тут не вспомнить «Наше всё», и его строки о тодько-только родившейся Одессе:
   «Я жил тогда в Одессе пыльной,
     Там долго ясны небеса.
     Там хлопотливо торг обильный
     Свои подъемлет паруса:
     Там всё Европой дышит, веет,
     Всё дышит югом и пестреет
     Разнообразностью живой.
    Язык Италии златой
    Звучит по улице весёлой.
    Где ходит гордый славянин,
    Француз, испанец, армянин,
    И грек, и молдаван тяжёлый,
    И сын египецкой земли,
    Корсар в отставке, Морали.»
Выходит эта публика и есть предки  Остапа,  во всём многообразии и разношёрстности. Но есть одно общее в их пёстром конгломерате, и это общее совершенно не сочетается с ментальностью империи – они не знали крепостного права, то есть рабства, и всячески противились попыткам властей вмонтировать Одессу в систему крепостнического государства, а значит навязать ей мораль рабов...
В противодействии Одессы  усилиям властей «построить её», «поставить на место», должно быть и родилось то колоритное своеобразие, насыщенное лукавым скепсисом, иронией,  красочной метафоричностью, и, как высшее проявлене мудрости, - самоиронией. Это не безвкусное смакование идышицкого подвывания, не нарочитое коверкание падежей и склонений, что никогда не встретится в текстах Жванецкого, в монологах Карцева, а уж кто, как не они выражают одесский колорит, с присущей ему иронией…
Так, что же связывает персонажей повести «Время больших ожиданий» с Остапом Бендером, героем двух романов, авторы которых так же являются персонажами повести…
Мы ещё не забыли перечень представителей формирующегося этноса Одессы, перечисленного Пушкиным? Кто завершает этот список?
«…И сын египецкой земли,
  Корсар в отставке, Морали…»
Вот ведь как!.. Корсар, то есть пират, то есть авантюрист, романтик – вот какая публика укоренялась в Одессе…
«По рыбам, по звездам проносит шаланду,
 Три грека в Одессу везут контробанду…» - это Эдуард Багрицкий, один из персонажей повести Паустовского. Это спустя время станут уважаемыми мэтрами литературы и журналистики; и Багрицкий, и Олеша, и Бабель, и Евгений Иванов, и ещё многие обитатели повести «Время больших ожиданий», включая самого Паустовского. А в те далёкие «двадцатые», они и были теми самыми авантюристами и босяками-романтиками. Но босяками с аристократическим шармом…
И как положено предкам, они отпечатаны в генезисе Остапа. Великий комбинатор был великолепен в общении со своими сюжетными партнёрами; Кисой Воробьяниновым, Шурой Балагановым, и даже с ничтожнейшим Паниковским. Неизменно важливо, с почтительным обращением на ВЫ, со снисходитеным терпением, не позволяя себе, ни в коем случае, пренебрежения, демонстрации превосходства. Как поступил Остап, когда повстречал на пыльной просёлочной дороге двух «жирних циплят», то бишь  американських туристов? С изящным шарлатанством он мгновенно «изьял» у них 200 рублей,.. и.?.. И незамедлительно «экипировал» экипаж «Антилопы»; Балоганова, Козлевича и даже омерзительного Паниковского, не потратив ни копейки только на себя. Кто сможет  бросить в него камень, сказав, что Остап лишён аристократизма?..
«….Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придётся переквалифицироваться в управдомы…» -  последние слова Великого комбинатора. Он смешон? Конечно. Но, опять-таки, не хохотливо смешон, скорее  грустно-улыбчиво…
Великолепный Остап, со своей детской мечтой о Рио-де-Жанейро несёт в себе признаки генезиса юной Одессы, а потому сквозь искромётную находчивость сквозит трагедийная сущность одиноко-борющейся, за свою непохожесть, личности:  «…У меня с советской властью возникли серьёзнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм»…
Повесть тревожит душу, заставляет её, «звенеть серебряной грустью»,  в несбыточной мечте, о лучезарном мареве Советской власти, в которую герои повести свято и активно верили… Но, близок уже «великолепный Остап», а ему скучно строить безликий социализм.
Душа Одессы, или того, что осталось от  «жемчужины у моря» всё же хранит в себе, большие ожидания потому, как
 «Она рабыня и царица,
 Она работница и дочь,
 Душа обязана трудиться
 И день и ночь, и день и ночь!» – Во всяком случае, я хочу в это верить…