Оазисы Черноморского побережья

                ПОТЕРЯННОЕ МОРЕ – ПРИОБРЕТЕННОЕ МОРЕ

Конец июня в Ленинградской области. Днём 14-18, ночью 10-14. Дожди и грозы. Супруг устал топить печку, а я не любитель проводить лето в двух свитерах. Иногда, правда, выходит солнце, и удается поплавать – не в Ладоге, где ещё пока ледник, а в старом карьере, заросшем тиной, посреди леска, напоминающих о васнецовской грустящей Алёнушке. Но погода близ Ладоги меняется быстро, и если налетит туча, купаться придётся под струями дождя – так теплее переждать резкий колючий ливень, наблюдая, как на холодной ряби озерца лежат шарики капель, не сразу сливаясь со всем массивом воды. А может, это град? И не понять сразу.
Сын скоро уедет с классом на Байкал, дочка готовится к аспирантуре, используя меня в качестве моральной поддержки и консультанта по английскому. И хочется вспомнить что-нибудь тёплое и нежное – как изумрудная клетчатая ткань моря, ласковое – как гривы его волн. Такое нужное в нашем климате МОРЕ…


                ОАЗИСЫ ЧЕРНОМОРСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ
                "Дикие" пляжи Кавказа

Когда-то побережье Кавказа отличало разнообразие диких мест, где можно остановиться с палаткой. Адыгея была почти Россией, да и Грузия немногим отличалась. В начале 80-х мой супруг пешком дошел до Батуми, даже и без палатки, ночуя на резиновом матрасе под полиэтиленом, или в гостях, куда его зазывали по дороге. Угощали в основном лапшой, которую там едят круглый день, мясо же – по праздникам, и молодым грузинским вином в неимоверных количествах. Супруг рассказывал, что отказаться было сложно, и как-то ему пришлось выйти из положения, выплеснув вино на землю широким жестом. А на другой пирушке местный адыгеец поднял тост за русских – благодаря которым Кавказ живет большой семьей без национальной розни! Россия тогда и вправду примиряла все национальности идейностью Советского Союза.
 
Правда, дорогу по побережью порой преграждали административные санатории, ещё не знавшие закона, что 100-м береговой зоны является народным достоянием. К тому же берег считался пограничной зоной, и Виталию не раз приходилось иметь дело с пограничниками, нарушавшими план его передвижения. Тогда казалось: приемник и резиновый матрас – вот тебе и Турция. Но мифы о диверсантах тускнели, и в Турции мой супруг так и не побывал. Съездила туда я, да и то лишь в этом году, в последнем изнеможении от треволнений России. Но об этом путешествии ниже. 
 
В 1985-м мы вместе проехали Черноморское побережье Кавказа на велосипедах, от Сухуми до Керчи. Это было наше свадебное путешествие, с зимы отложенное на лето: я только что окончила Университет. Супруг привез меня в самое удивительно-красивое место – на станцию Псырцха, зажатую между двух тоннелей гор, с пышной субтропической растительностью. Эта станция располагалась выше Нового Афона.

Новоафонский монастырь функционировал как санаторий, но наверху, на высокой горе была маленькая часовенка, где горела свечка. И родник. Мы долго забирались туда, а когда наконец взлезли – прямиком, через колючки сокращая серпантиновую дорогу, нас поразило то, что по мокрой вертикальной земле бодро бродили худые, на вид бесхозные горные коровы.

Близ Нового Афона есть и горячие минеральные источники, где мы купались. Но известной пещеры со сталактитами и сталагмитами не посетили – не то было закрыто, не то дорого, даже в те времена. На ночь поставили палатку у моря, в бамбуковой роще, к неудовольствию местных сдавальщиков жилья. Отчаянно желая заработать, они порой доносили милиции на диких туристов – но мы остановились лишь на ночь. С такими же, как мы, велосипедистами наблюдали, как синим пламенем горит в костре эвкалипт – и кольцом движется по небу белое облако: точь-в-точь как летающая тарелка. Таковы были первые впечатления Кавказа.

Что я помню ещё, через тридцать лет? Сухумский ботанический сад, с фонтанами и ивами, склонившимся над бассейном. Шум электрички, которая шла прямо над морем в местах наших остановок на пляжиках с крупной серой галькой, раскалявшейся так, что босиком не походишь. Прыжки в воду с очередного мола и сгоревшие лица от черноморского солнца. Белые камни Гантиади, отполированные морем, в которых пряталась наша палатка от лучей пограничных прожекторов.

Здесь солнце чешуёй сверкало в море,
И звездами рассыпался костёр.
Шелковица колючая растёт,
Я сладкий чай с ладоней липких смою.

Прозрачно всё, округло всё, в прибое
Всем звукам вечера остаться, потонуть.
Лишь электричка гулом перекроет
На миг его тяжелую волну.

Исчезло солнце — где-то там за скалы —
В кусты? за горы? быстро — не понять:
Ему на этом небе тесно стало —
Ушла от звезд Вселенная огня,

Оставив миллионов мириады
И бесконечность черную ещё,
Куда в покое, полная прохлады
Пыль времени, как в жернова, течёт.

В Гантиади, в бухточке с мелкой галькой между этих мягких пологих теплых белых камней, на которых было приятно лежать, мы провели несколько счастливых дней. Но на четвертую ночь, после штиля заката, услышали, как брызги волн подбираются к нашем палатке. Пришлось срочно сворачиваться и искать площадку выше, ближе к ж.д. дороге, потревожив жившую там крысу, которая сожрала за это наши огурцы. Утром мы увидели, что нашу бухточку полностью смыло, а фонтаны морской воды в человеческий рост плясали выше белых камней, разбиваясь о них. Приходившие из поселка отдыхающие, веселясь, фотографировались на этом фоне набегающих и вспенивающихся волн. "Меня испугалась!"– молодцово сказал один об убегающей волне. Был бы он тут ночью, посмотрели бы мы, кто кого испугался…

Вспоминаю церковь в Пицунде, где мы слушали репетицию органа, и длинную дорогу от неё по морю в Третью щель, привлекавшую палаточников песчаным пляжем и тенистыми зарослями леса. В четвертую щель было не пройти: там была  правительственная здравница. И на берегу порой свирепствовала милиция – она прихватила Виташу за его длинные волосы, когда он гулял по берегу, и повела за документами через пещеру, пронизывавшую насквозь одну из близлежащих гор. Супруг, боящийся клаустофобии, отнюдь не был благодарен за такую экскурсию, а я с возмущением показала стражам порядка наш штамп в паспорте, что почему-то их успокоило. Других же тихих парня с девушкой они повели в Пицунду, хотя девушка была беременна,– но они были не расписаны. Видимо, ловили всех, кого можно заподозревать в наркомании: социально неустроенные, а значит неблагонадёжные элементы... В Третьей щели лес был мокрый, и в Пицунде нам хватило трёх дней: после пограничного облома мы покинули это место.

Мы не торопились, перемещаясь со средней скоростью 50 км в день. Усталость от переездов море снимало начисто, стоило лишь искупаться в морской воде, которую супруг называл не иначе как "целебным раствором". Особенно долго мы взбирались на серпантины перевала Мамайка, откуда был экстремальный спуск: километров 5-6 на тормоза. И когда я вылетела в центр Сочи и попыталась резко остановиться у светофора, у меня полетели тормоза – сначала один, потом другой. Я залетела за светофор и остановилась уже в центре площади, но к счастью, все обошлось. Потом мы пили очень вкусный краснодарский чай у знакомых наших знакомых: его собирают вручную и только листья. Мы побродили немного по этому курорту, тогда ещё по-домашнему уютному, основными достопримечательности которого был ряд пальм у моря со статуей Черномора-Нептуна с развевающейся бородой, которую я помню с детства, когда в 4 года была там с бабушкой и дедом.

Дальше – Мацеста и Хоста, между ними пролегает пеший маршрут по ближним горам, который нам удалось проделать и с велосипедами. Гора 300 м, с которой открывается вид – хорошее место для медитаций, которое было таким уже в советские годы: мы видели, как на краю сидела девушка и медитировала. А внизу голубое озерцо со скалой метров шесть, откуда можно спрыгнуть. Но, конечно, можно и разбиться, какие-то надписи свидетельствуют о погибших. Вечером я немного погуляла по горам, пока Виташа занимался костром и палаткой, и едва не заблудилась. Расщелины между горами все одинаковые – просвет между деревьями не означает выхода, а только новый перепад высот.

Потом мы проехали через Лоо, это известное, но скучное место. Длинный ряд палаток на ровном песчаном берегу – и никаких красот! Дорога вдоль моря вьётся красивее. И вот, наконец, наше главное место стоянки – Киселева скала под Туапсе.


                СКАЛА КИСЕЛЁВА

Туапсе – порт, который хорош лишь тем, что раньше это было не курортное место, с нормальными ценами. На 40-метровую скалу, названную по имени художника Киселева, который ее нарисовал, сейчас ходит маршрутка с вокзала. Но раньше найти поворот на неё было непросто. Миновав Туапсе, мы заехали на гору и спустились к Агою, и поняли, что проехали, и придется забираться на эту гору ещё раз. Сгущались сумерки – на Кавказе темнеет поразительно быстро. Сияла огромная Луна – было полнолуние, но даже она не освещала серпантина пути. Виташа светил фонариком на повороты дороги, и мы ехали, вверх и вниз, и снова проехали нужный поворот, выехав на огни санатория, расположившегося в расселине посреди горы (в перестройку он оказался разрушен). Мы оказались в центре скучающих отдыхающих, и велосипедист из Иркутска предложил переночевать у себя в номере: на балконе. Мы согласились: устали очень, да и слезать по скалам к морю в темноте и с велосипедами было нереально, и комфортно устроились в спальниках на открытом воздухе лоджии. Мы обменялись с иркутчанином адресами – он приглашал в гости и потом прислал нам хорошие фото, сделанные "Зенитом": я ради экономии веса брала с собой даже не свой "Фед", а только "Смену".

Утром мы нашли нужную развилку и спустились на пляж с мелкой галькой, которую охраняли рифы. Встать можно было и на пляже, и на площадке выше, у ручья, и на самой скале, и на подходивших к морю отвесных горах, за которые держались цепкими корнями сосны, и где наверху рос дубовый лес с лисичками и белыми грибами. Скалы продолжались под водой, и везде было интересно плавать с маской – как-то раз я увидела там даже морского конька. Ночью в море тело блестело от искр светящихся микроорганизмов, и мимо костра пролетали светлячки, как и везде на морском побережье. 

Скала Киселева представляет действительно величественное зрелище – даже теперь, когда от неё отвалился кусок, и сидеть наверху стало ещё менее безопасно, чем прежде. Иначе это место называется мыс Кадош, именем богини, в честь которой в языческие времена устраивались жертвоприношения: жертву кидали вниз на рифы. Рассказывали, и недавно со скалы в воду свалился кто-то пьяный, чему легко верится,– но пьяному море по колено, и упал он каким-то чудом между подводных камней, так что все обошлось.

Есть у этой скалы и третье название – Белые Камни: так оно названо в фильме "Бриллиантовая рука": именно там Никулин имел потрясающий клёв, а Миронов наблюдал чудо хождения по воде: на подводные рифы изобретательная фантазия режиссера положила доски. Рифы близ полоски пляжа под красивыми почти отвесными скалами, с зацепившимися за них соснами, тянутся в обе стороны от скалы, от Туапсе до Агоя. Их относительная неприступность помешала испортить это природное место человеческим жильем.

Мы стояли там неделю, переставляя палатку в разные места: в молодости быстро надоедает однообразие. Из предметов отдыха с собой у нас был старый приемник, ловивший, в основном, мусульманские напевы Турции, учебник итальянского, который мы так и не выучили, и резиновый матрас, без которого вполне можно обойтись (потом мы возили только коврики). А затем мы потом продолжили путь: мимо Пшады, с ее фруктовыми садами, где по дороге угостились удивительно крупными сливами – по гористой дороге в сторону Геленджика и Дивноморского, с высокими скалами Голубой бухты. В этом красивом месте была проблема с водой, которую приходилось брать из санатория, и три дня нам хватило. В бухту Новороссийска вдоль моря вели изматывающие кружева дороги: береговые серпантины. И там мы на день остановились на дикой ещё тогда косе, отдыхая от них – и сочиняя стихи:

Усталость
Наваливается стеной.
     До цели осталось
     Совсем немного.
          Изнеможенье,
          Предел сил.
               Да неужели
               Об этом просил?

А цели нет,
Только спуск вниз.
     Есть только спуск
     И дороги нить.
          В одно слились —
          Не разделить:
               Сетью сплелись
               Кружева Земли.

Но эти скалы —
Не твои —
     Места не стало
     Для двоих.
          Есть только ты:
          Твой взгляд и крик.
               Мыслей пустых
               Вдребезги блик.

Горизонт пуст,
Горная цепь.
     Есть только спуск
     И марево цели.
          Не находя глазами
          Предел,
               Сжать тормоза —
               И вниз лететь.
 
За Новороссийском горы пошли вниз, и побережье после Анапы, с его песчаными дюнами, становилось всё более однообразно прямым. Равнины Тамани – некогда Тьмутаракани – неслучайно ассоцировались со скукой. Паром в Крым стал последним нашим переездом: в Керчи удалось сходу купить обратные билеты, так как велосипеды уже начали ломаться. Без капитального ремонта они выдерживали около сорока дней. Хотя, конечно, мы ещё не раз бывали на Кавказе, и в Крыму тоже.

Мыс Кадош и его 40-метровую скалу мы посетили снова в 1990-м, направляясь в Адыгею – в Мезмай, а потом в Пятигорск и Кисловодск. Мы остановились там уже на десять дней, по контрасту с лесным и минеральным Кавказом, где жили в гостях, пользуясь контактами нашего приёмного дня. В Пятигорске проживала знакомая экстрасенша, и самое яркое впечатление в тех краях – поход к водопадам за Кисловодском, единственное место, где мы отдыхали в палатке. Рядом с нами стояла палатка с двумя местными пареньками-осетинами, один из которых отмечал день рождения, зажаривая традиционный шашлык из цельного барашка. День рождения был своеобразный – один из ребят в этот день спас другого из горной расщелины.
 
А в Мезмае поселился обходчик путей паровозика, который ездил в горном ущелье между селами, пока в него не попала здоровая сосулька, проткнувшая этот поезд насквозь, и обвал не разрушил пути. В горах Мезмая работала лесопилка, и суп в столовой стоил все ещё 10 копеек, в отличие от более равнинной местности, где котлета стоила бешеные деньги – два рубля. Там росли кленовые леса и огромные грибы, похожие на лисички, каждый из которых занимал сковороду. 

Ущелье было живописным и без поезда – по нему стоило пройти пешком. Другой же каньон был совсем сказочным – в нем на огромных валунах росли самшитовые деревья в рукавах из мха – так там было сыро. В хождении по его шатающимся камням, где редко ступала нога человека, было что-то очищающее, физически и духовно. Мы встретили там человека, который поведал, что приезжает сюда уже 6 лет – ради ощущений этого ущелья. Этот каньон был узким и глубоким, и речка внизу когда-то текла в нем доверху, оставив на стометровой высоте пещеры доисторического человека.

Об этом рассказали нам археологи, подбросившие нас потом на высоту, с которой начинаются альпмаршруты: березы там были уже карликовые, а стада внизу – совсем игрушечные, я никогда не видала столь дальней панорамы. Жаль, у нас не было обмундирования и карты, чтобы решиться оттуда пройти на ближайшую гору Фишт. Хотя потом от Туапсе, оставив детей под скалой Киселева, мы совершали вылазки на горы Индюк, Индюшку и Индюшонка – их торчащие вверх камни напоминают перья. И ещё на две вершины – Два Брата, где, покинув мокрое облако на вершине, вдыхали запах жёлтых рододендронов. 

В третий раз мы приехали на скалу Киселева в 1997-м, с трехлетней дочкой. Дошли туда по берегу от Туапсе. В предвкушении купания, Яся мужественно топала два километра по берегу, но когда мы добрались до места, расплакалась: на берег накатывали волны, и сойти в море она боялась. К счастью, в середине бухты рифы огораживают мелкое место, где волна не бьет, и нам удалось уговорить её залезть в воду. Но с погодой не везло весь отдых: за это время мы наблюдали три шторма и два смерча. К счастью, смерчи были в отдалении, но мы уже думали в случае чего бежать спасаться в лес. Рассказывали, одну деревню смерч всё-таки зацепил, и по морю потом долго плавали щепки её домов и холодильники.

А из штормов один был 9-бальный – 40-метровая скала была мокрой почти до верха. На побережье тогда потонуло 19 человек, и двое из них – в нашей бухте. Местные ребята шутили на берегу, и паренек оглянуться не успел, как его друга смыло волной и унесло в неизвестном направлении. В том месте бухта образует полукруг – и там затягивает в море. Хотя там хорошо прыгать в волнах, но надо следить, чтобы под ногами была земля. Другие два шторма были 4-5-бальные. И один мужик спасся сам: минут сорок он плавал, цепляясь за рифы, и потом вылез весь исцарапанный. Ещё пара влюбленных столь же долго качалась на волнах, пока ребята, спустившиеся с гор, не поняли ситуацию. Они размотали веревки, один обвязался ими и поплыл на помощь, и другие вытащили всю компанию на берег.

Мы стояли на галечном пляже и опасались штормов, хоть от моря нашу палатку отгораживало толстое, выброшенное на берег дерево. В самый сильный шторм волны стали захлестывать и на палатку. Мы было собрались уходить, но медлили, потому что там спала перепуганная грозой Яся, у которой в связи с непогодой стала подниматься температура. К счастью, дойдя до нашего бревна, волны остановились, и выглянуло солнышко. Стоявшие неподалеку христиане с четырьмя детьми, с которыми я пела под гитару, вылечили мою Ясю маленькими иголочками. А потом и меня, потому что когда Яся поправилась, от всех этих треволнений простудилась и я. И долго после этого мы не решались ездить на Чёрное море, довольствуясь байдаркой в Ладожских шхерах.

Поехали лишь через восемь лет, когда три года исполнилось сыну. Эта поездка оказалась удачной, и с тех пор мы, пока могли, использовали последние клочки дикого побережья – которые стремительно сокращались. Начиная с 2005 года, после моих путешествий в Индию и Тайланд, мы заново открывали для себя Кавказ: те места у Геленджика, Новороссийска и Анапы, где главная дорога отходит далеко от моря, и пешеходно досягаемые места, которые мы не могли оценить при велосипедном пробеге. Мы открыли для себя не только сливы и персики, но и дольмены Пшады, посмотрели рядом Щетининскую школу (в то время у Яси возникли разногласия со свертниками), и водопады близ Геленджика.


                МОЛОКАНОВА ЩЕЛЬ

А первым местом на море, куда мы решились ехать с палаткой, была Молоканова щель под Геленджиком. Некогда, возможно, там уединялись для своей религиозной жизни молокане. А после перестройки здесь расслаблялся местный толстый, добродушный, хотя и грубоватый, ларьковый магнат. У него был катер, и он порой угощал отдыхавших там палаточников и привозил детям мороженое. Как-то прокатил нас на катере вдоль берега, и я засняла на камеру виды приморских гор и знаменитую скалу Парус – главную местную достопримечательность. Второй можно было считать выброшенную на берег баржу.

С двух сторон Молокановой щели – горы с сосновыми лесами и удобными площадками для палаток, где их стояло множество. На ближайшей сосновой горе, на нашу радость, пару раз вставал лагерь московских старшеклассников, из какой-то продвинутой школы: у них там даже преподавали философию. Наша Яся общалась с ними, даже спать туда уходила, и они научили наших детей играть в контакт. Все вместе мы искали на небе созвездия – интересно, что лучом фонариком можно водить по небу как указкой. Как и на Киселевой скале, с небе падали звезды, вдоль берега летали святлячки, и в воде светились микроорганизмы.

В самой щели – речка с лиственной растительностью, кустиками на песке и прячущимися в них черепахами. С сонями, живущими на ветках шелковицы, под которым мы поставили палатку. И прибегавшими издалека нахальными енотами, от которых продукты приходилось прятать в железный сундук, ставя наверху тяжелый камень, или вешать на веревки, защищая их с обоих концов пластиковыми бутылками – а то еноты лазят и по веревкам, и по деревьям. Они и камень могут сдвинуть, и палатку порвать, если из нее пахнет хлебом,– которую нам, к несчастью, пришлось зашивать. Говорят, порой в Молоканову щель приходили и кабаны.

Но столь природно идеальная ситуация была там лишь до того, как правительственная администрация построила дорогу, перерезав звериные тропы, и расчистила сосновую гору, где прежде стояли школьники, под вертолет. Когда мы приехали в Молокановку в третий раз, в 2007-м, не только звери перестали ходить в Молоканову щель – сложно пройти туда стало и людям, так как на берегу, в обход всех законов, расположились пограничники с автоматами, которые пускали туристов пройти по берегу лишь в темноте – с 7 вечера до 7 утра. Пары недель такого отдыха нам хватило навсегда, и мы распрощались с Молокановкой, скалой Парус и её баржой.  Тем более что нашли остатки другой затонувшей баржи в не менее интересном месте – на мысе Дооб под Новороссийском.

Пригородный автобус из Новороссийска за полчаса проезжает кружева береговых серпантинов, которые мы столь муторно штурмовали когда-то на велосипедах, и делает остановку в Кабардинке, откуда на мыс Дооб ходит 31-я маршрутка, которая потом идет и в Геленджик. Она останавливается у памятника погибшему кораблю на высоком берегу, откуда надо спуститься к морю и около часа идти по прибрежной гальке, порой перелезая через завалы камней. Приморские скалы – вздыбленные вертикально пласты морского дна – там наиболее отвесны. И если пройти дальше, их плоские треугольники, по которым при желании риска можно подняться вверх под 45 градусов, порой напоминают египетские пирамиды. Но местами кудрявится сосновый лес, и в нем из камней и хвои – благо этих подручных материалов здесь хватает! – сделаны горизонтальные площадки, на которых можно ставить палатки. По выходным десятилетиями раскидывает здесь свой лагерь новоросийский клуб самодеятельной песни.

В отличие от Адыгеи или Туапсе, под Новороссийском на галечном пляже не встать: в солнце – слишком жарко, в пасмурную погоду – слишком ветрено и опасно: пляж этот узкий и быстро меняет свои очертания. В последние годы, приезжая туда, как в долгожданный природный рай – или как к себе на дачу, мы ставили палатки под соснами на уровне 8-го этажа. И спускались по верёвке к берегу, близ которого затонули куски баржи, где удобно было загорать и прыгать в воду. Там концентрируются стайки рыб, и мимо любят проплывать дельфины – в каком-то году мы наблюдали их каждый день. Можно было встать и пониже, но наверху более красивые виды и уединение. Общая вертикальность берега создает прекрасный обзор – и ночью, над сосновыми ветвями, празднично светятся корабли на рейде и огни Новороссийска вдали.

Дрова носили для костра мы носили с берега, и там же вечером у моря сидели у костра, иногда сами, играя в крокодила, иногда с гостями и песнями. Надо сказать, из-за ветра и обилия сосновой хвои, густо устилающей землю, в лесу здесь разводят костер всегда внутри каменных очагов, очистив от хвои площадку. Здесь надо опасаться пожара более, чем в каком-либо другом прибрежном месте. Те кто долго стоит с палаткой, обычно люди аккуратные, и от них беды не бывает. Но однажды кто-то из только что пришедших расслабиться отдыхающих (в самой Кабардинке на пляже яблоку негде упасть) бросил сигарету, и мы стали свидетелями классического пожара, который распространялся вверх по горе со скоростью метра два в секунду. Его удалось потушить, локализовав – окружив пламя кольцевым просветом в сосновых иглах. Этим занимались Виташа с Сияной, я же, забрав документы из палатки, которой могло угрожать пламя, увела Ярика в безопасную зону. А виновник пожара сидел внизу, схватившись за сердце. Можно добавить, что администрация на берегу пожары не тушит – даже звонить бесполезно.

От административного захвата это место спасает его уклон, а также обвалы и стихийные бедствия. В 2012 мы сами там попали в сель – как раз накануне моего дня рождения. Гроза, обычно обходящая сухие места и сосновые леса, кружила над нами 36 часов без перерыва. Мы особо не выходили из палатки, по-русски веря, что все будет в порядке – поток воды проложил себе путь рядом, минуя нашу стоянку. Порой мимо с грохотом проносились бревна, но шум грозы и штормового прибоя заглушал рёв этой стихийно возникшей речки. Чуть дальше дело было хуже – подмыло грунт, скопившийся на каменных поверхностях скал лет за 500, на котором и росли сосны – и одна такая гора съехала в море вместе со всеми своими соснами. Как попало натыкав деревья в море, она создала новый мыс, обнажив белесую пирамиду склона, на котором прежде весь этот лес каким-то чудом держался и жил.

Ниже нашей стоянки сосны на краю обрыва тоже подмыло, и они начали падать вниз, на пляж. Перевернулась сосна, к которой была привязана веревка для удобства залезания. А за ней и та, на которой висел наш умывальник. Размокшая грязь была уже повсюду. Сверху покрытый сосновыми иглами уютный лес отчасти защищал нас, обходя стоянку треугольником, однако если он поедет… Я спросила супруга: "Ты уверен, что сель не пойдет на палатку?" Следовало бы переставить её повыше, но делать это в дождь никому не хотелось. Казалось, что гроза должна кончится. Ведь местные ливни идут отсилы часа два, а чтобы более суток?…

Но дождь не кончился – гроза бушевала всю ночь. И вот часа в четыре ночи Сияна сказала, что под ней вода. "Вытри тряпочкой,"– спросонья ответил Виташа. Но какая там тряпочка! выйдя из палатки, он стал отводить воду с грязью бревном. Светя фонариком, Сияна помогала ему откапывать край палатки, в то время как мы с Яриком оставались внутри, держа её форму и пакуя вещи. Мимо нас вверх по горе пробежал петербуржец с паническим криком: "Спасайтесь!" – выраженным несколько более нецензурными словами, чем я передала. Он едва успел выскочить из палатки, которую в считанные минуты накрыло поехавшим лесом. Все местные палаточники в предыдущий ливневый день эвакуировались домой – остались лишь те, чей дом далеко.

И у нас, на самом деле, выбора не было – как мы узнали потом, в Новороссийске эти дни не функционировали ни ж.д. вокзал, ни аэропорт. И хоть у нас были знакомые в Новороссийске, из местного клуба самодеятельной песни, у которых мы могли остановиться, но дорогу между Кабардинкой и Новороссийском этой ночью размыло, и, как рассказывали, в пропасть ещё долго падали на скорости не ведающие ничего машины.

Так что мы действовали правильно, без паники складывая вещи и решив просто переждать непогоду. Ничего не пострадало, кроме палок второй, накануне промокшей палатки, которую мы откопали уже потом: я очень кстати настояла, чтобы в связи с экстремальной ситуацией мы ночевали все вместе. Мы взяли самое необходимое, оставив рюкзаки под безопасными верхними деревьями,– в такой мокрой ситуации их некому взять! а подниматься по грязи нелегко – и пошли вверх по склону, к дачам Кабардинки. В шесть утра дождь ещё моросил, хотя с востока намечались просветы. А с другой стороны тихо обрушивалась в море ещё одна сосновая гора… Казалось, бесшумно – из-за грохота морского прибоя нам не было слышно её.

Главный враг человека при стихийных бедствиях – холод, но нас приютили обсушиться местные ребята, с которыми мы общались на берегу и у которых близ дачных домиков была своя хибара. Там же неформально за общей трапезой отметили мой день рождения, попели под гитару и переночевали. А утром вернулись за вещами и встали на вершину самой безопасной для селя круглоголовой горки, окруженной двумя ручьями, а теперь – двумя реками. Благо было, из чего выбирать: весь берег – наш!
Ручеёк, откуда мы носили воду, набирая её в бутылки с помощью желобка, стал полноводной, быстрой, еле переходимой речкой. Грунт и камни, которые этот поток принес с собой, образовали в море 300-метровый пляж. Все это так изменило ландшафт, что вновь приходившие туристы изумленно озирались: туда ли они попали?

Близ этого ручья стояла палатка ростовчанина, который пережил этот сель, пожалуй, легче всех: он просто спал в палатке, мирно покачивающейся на воде, с перепою не сумев её открыть. К счастью, привязана она была надежно. А когда вода спала и выпустила его наружу, тоже очень удивился: в кустах он хранил какие-то вещи, а теперь – ни вещей, ни кустов…

За сутки речка очистилась, и я выстирала в ней палатку и спальники от грязи, которые за несколько часов высохли под ярким солнцем. На природе все процессы идут быстро, и к вечеру от происшествия остались лишь воспоминания. Мы жгли костёр на вновь образовавшемся пляжу из хаотически наваленных корней и веток, и сочиняли песню, на известный мотив Новеллы Матвеевой:

Такой сплошной ливень
Напал на наш берег,
Сорвал со скал камни,
Как с молока пену,
         Грозой гремел рядом,
        Сверкал разряд молний,
        Обрушил торнадо
        Над самой палаткой.
В сухом ручье горном,
Гремел поток водный,
Текли водопады,
И сосен громады
        Свергались со склонов
        И падали в море.
        Пробил поток бреши
        На склонах лесистых.
Снес ураган сосны,
Десятки, нет, сотни,
Воткнул стволы в рифы,
Перемешав с глиной.
        Встречали их волны
        Штормящего моря,
        Дробящего бревна
        Бурлящим прибоем.
От этого селя
Поехали горы,
Сползли пласты с лесом,
Творя рельеф новый.
        Круша ландшафт прежний,
        Хаос мысов свежих
        Без троп, непролазный,
        Возник, безобразный… 
А папа тут вышел
Из нашей палатки,
Придавленной грязью,
И взял бревно в руки,
        И сель отводил он,
        И нам говорил он,
        Что всё под контролем
        и ситуация стабилизировалась...


                СЕЛЬ В КРЫМУ

Обычно говорят, что подобные природные аномалии бывают раз в сто лет, и вероятность попасть в них мала. Но это, очевидно, не относится к России, где климат экстремальный везде, и курорты не исключение. Мы не в первый раз попали в сель – в Крыму нам тоже довелось познакомиться с местной стихией.

Начинался наш отдых тоже не совсем банально. В 1991-м дела продержали нас в городе весь июль, не отпускали и в августе, и только мы освободились, и Виташа отправился за билетами, как с экранов телевизора полилась музыка Лебединого озера, предвещая привычный траур государственной смены власти. Однако супруг вернулся повеселевший, и сказал, что все ерунда – ничего не выйдет, это видно по настроению людей. А поскольку Горбачев направился в Крым, мы решили не проявлять оригинальность и поехали туда же – куда и собирались.

От Феодосии на автобусе мы добрались до Тихой бухты в нескольких км от Коктебейля, куда нас звал наш знакомый. Путь по берегу был недалекий, и к вечеру наша палатка уже стояла на пляже в ряду других, под высокими безлесыми глиняными холмами. Леса вырубили уже давно, ещё при царской власти. А может, и война поспособствовала. А насадить деревья вновь, за сотню лет как-то никому в голову и не пришло.

Народ пилил выброшенные морем дрова и делал вино в больших трех-литровых банках, – видно, рядом были виноградники. Утром, когда выглянуло солнце, мы увидели, что пляж нудистский – впрочем, зная нашего знакомого, это можно было предвидеть. Но без хорошей компании мы не остались, тут же встретив супружескую пару астрологов, с которыми мы недавно познакомились на конференции в Паланге. Они специально приходили из Коктебейля на этот дикий пляж. С ними был ещё один астролог, ученик Глобы из Москвы, которого тот, впрочем, вскоре отверг, увидав в нем конкурента.

Но нас поразила не эта стандартная история – в России учителя, что ищут популярности, как видно, всегда предпочитают обожателей – сколько то, что Луну с Венерой он имел в Тельце: и как только он с удовольствием кончал завтракать, тут же спрашивал: "А не перекусить ли нам чем-нибудь?" – и со вкусом принимался за обед. Слившись с местным колоритом, мы определили, что если общаться на астрологические темы можно и в неглиже, то пища придает телу излишнюю материальность, и к обеду аристократически одевались в купальные костюмы.

Эту вот идиллию и нарушил сель. Такого ливня, как нам сказали, в этих местах не было лет сорок. Как-то вечером мы беседовали в гостях – в большой палатке, и там же устроились спать, поскольку началась гроза. Наша "Сказка" стояла натянутая по всем правилам, и мы за неё не беспокоились. Но когда утром выглянули на свет: мокрый свет пасмурного дня – не поверили своим глазам. Её просто не было. Наша синяя чистенькая палатка растворилась в желтоватой грязи, равномерно растекавшейся по берегу. Да что палатка! Поток, стекавший с холмистых гор, унес в море топоры. Глинистым безлесым холмам много было не нужно, чтобы обнажились замурованные в них валуны, и камни начали падать вниз, разбивая банки с виноградным вином.

Палатку мы всё же откопали: её не унесло в море, а просто завалило. Она была хорошо застегнута, и вещи были целы. Но всё это предстояло отмыть в море под моросящим дождем. И когда мы закончили, Виташа, чтобы отдохнуть, забрался в другую, брошенную кем-то палатку, и некоторое время лежал там, прислушиваясь к падающим сверху валунам. Он даже попытался помолиться – но это его не согрело. Тогда мы сложили рюкзаки, и под дождем пошли в Планерское, где снимали комнатку наши знакомые астрологи. Оттуда километров пять, и это не очень далеко, если идти по сухой дороге. Но предательские размывы порой создавали невидимые преграды, и Виташа раз по грудь провалился в расщелину вместе с рюкзаком. Так что если что там и оставалось сухого, промокло окончательно.

Но наши братья по профессиональному разуму приняли нас как родных – растерли водкой и уложили в кровать, так что мы даже не заболели. Мы провели в Планерском ещё денёк, дожидаясь погоды. В 1978-м, с отцом, я гуляла там по Карадагу – и по верху, где стоят причудливые выветрившиеся скалы, и самая большая из них – Сфинкс, и по низу, по галечным пляжам, к Сердоликовой бухте, где будто бы и вправду можно найти лунные и сердоликовые камни. Но в 1991-м Карадаг уже был закрыт, а больше там делать было особо нечего: Тихая бухта и другие с другой стороны, чем Карадаг – не очень красивые места. И мы с оказией, на грузовике уехали в Новый Свет. Туда я ездила с родителями, когда мне было 5 лет. И это было мое первое лето в палатке – которое тогда уже стало моим идеалом отдыха, определив всю мою последующую палаточную жизнь.

В начале сентября уже можно было спокойно стоять в местном заповеднике – егеря не ходили и денег не требовали. Площадки, покрытые сосновой хвоей, ступенями спускались к морю: на одной стояла наша палатка, на другой была кухня, а на третьей мы загорали. Эти террасы образовывали ступени и под водой, давая вертикальный обзор подводного мира. Мы тогда мы ютились в комнате коммуналки, мечтая о квартире. А тут у нас была трех-комнатная квартира с бассейном, и это был уют! Только воду приходилось носить издалёка. Проще и вправду было нарвать винограду и сделать сок или вино. И в начале сентября в дикой природе Крыма уже холодновато, и здесь уже я немного простудилась – правда, болела лишь день, как обычно в походах.

                *       *       *
Так что климат и туристский отдых в Крыму на Кавказе всегда были экстремальны. И может, оно и к лучшему, что сегодня для молодежи, привыкшей к комфорту и приспособленной к дикой жизни менее, чем наше советское поколение, у моря почти совсем не осталось диких мест.

Не знаю судьбы Утреша, горного леса с толстыми можжевельниковыми деревьями под Анапой. Мы там отдыхали лишь раз, в 2008-м – приходилось 800 м ходить за водой, которая не так чтобы хорошая – слишком уж там распространен отит. Хотя природа, конечно, уникальна. Там хотели сделать заповедник, и как обычно, лишь для того, чтобы он оказался доступен не людям, а только администрации.

Скалу Киселева мы тоже покинули – в 2010-м, после того, как там, у наиболее красивых рифов, где над морем возвышалось отверстие пещеры, а со скал было удобно прыгать в воду, провели нефтепровод. Берег для прохода, конечно же, перекрыли. А разнообразие подводного мира за 30 лет и без нефтепровода заметно сократилось: рыбы стало меньше – вылавливают последнее, медуз больше, и сомневаюсь, чтобы кто-то сегодня там увидел морского конька! После штормового лета 1997-го мы отдыхали там ещё раз пять, один раз даже с друзьями и их детьми – сверстниками Ярика, и в последние годы на мысе Кадош несколько раз пытались собирать деньги – кто-то пытался взять место отдыха в аренду, но дело не пошло. Мы тогда стали возить с собой закон, запрещающий частное владение береговой зоны.

Но власть имущий всегда прав, а способ легкой наживы всегда можно найти – и в 2014-м, через пару лет после описанного селя в Кабардинке администрация сделала попытку гонять палаточников под предлогом селей. Конечно, не в плохую погоду, когда хозяин собаку не выгонит: кому охота гулять под дождем? А при ясном солнце и полном штиле, несмотря на голубое небо и отсутствие ветра. Мы поинтересовались, а где они были, когда сели действительно обрушились на этот край? Почему не предупредили людей? Никто из администрации даже не пришел удостовериться, что жертв нет.

В Крыму сбор денег привычен с давних пор, и во всех досягаемых местах это узаконенный источник заработка местных властей. И когда в этом году правительство поддержало эту административную инициативу на местах и само ввело курортный налог – официальный сбор денег с отдыхающих за то, что они отдыхают на Чёрном море, осталось лишь признать, что сегодня мы почти потеряли для природного, "дикого" и тихого, отдыха Черноморское побережье Крыма и Кавказа.

Тем более, что цены наших санаториев уверенно превысили цены турецких гостиниц. Но – нет худа без добра! – мы приобрели средиземноморье Турции, которое и по языку и по духу за последние пару десятилетий стало уже не менее "нашим". Как и Кипр. То, чего не смогли сделать войны, совершил бизнес.

                июнь 2017