Медали Коротаева

Звонок в квартиру Коротаевых не работал, а стоять на лестничной площадке было невозможно – в подъезде воняло блевотиной и мочой. Сначала я стучал кулаком, потом - ногой, потом, прихваченной из домашних "неприкосновенных запасов, бутылкой "столичной" водки в сетке-"авоське", но ответа так и не последовало. Отчаявшись, я уже собрался уйти, как вдруг за дверью послышалось шарканье домашних тапочек, приподнялась глазница смотрового стеклышка, щелкнул замок и на пороге появилась Ольга Григоьевна.
   "Гена!" - воскликнула она, всплеснув руками - "вот уж кого мы не ждали. Сколько же ты у нас не был? Наверное лет пять-шесть, не меньше."
   "Да что вы, Ольга Григорьевна! Вы преувеличиваете. Всего года два, может быть два с половиной... С тех пор как мы переехали жить в новый район. А Иван Васильевич дома?"
   "Дома, дома. Да ты проходи, чего стоишь-то на пороге?" - она подозрительно косилась на бутылку "столичной".
   Знакомая мне до мелочей квартира: темная и узкая прихожая, перекошенная вешалка на стене, маленькая кухня слева, большая и светлая гостинная - справа, туалет и спальня - прямо; ничто не изменилось с тех пор, когда я был здесь последний раз, вот разве что мебели поубавилось: в той комнате, что направо, не осталось ничего, кроме старого черно-белого телевизора на коротких кривых ножках и замусоленного, облысевшего, бывшего когда-то замшевым, кресла. В большой и пустой комнате с отклеившимися по краям обоями они выглядели как двое сирот.
   Ольга Григоьевна поймала мой взгяд
  "У нас ремонт" - сказала она, покраснев.
   В кресле, устроившись напротив телевизора, спал, похрапывая, Иван Васильевич Коротаев. На коленях у него лежала помятая вчерашняя газета, старомодные очки в толстой роговой оправе сползли к кончику носа, с небритого подбородка свисала длинная желто-зеленая сопля, по телевизору показывали оперу "Евгений Онегин", в газете писали о перевыполнении плана по заготовке зерновых...
  "Ваня, вставай" - загудела у самого его уха Ольга Григорьевна - "Посмотри, кто к нам пришел!"
  Иван Васильевич вздрогнул, очки, с шумом, упали на пол, затуманненые, осоловевшие глаза уставлись на меня.
   Прошло еще немало времени, прежде чем я увидел в них свое отражение.
   "А-а, Геннадий?" – старый морщинистый рот блекло блеснул коронками из нержавеющей стали - "Вот не ждал, так не ждал! Вот так сюрприз! Какими же это ты у нас судьбами?"
   "Да вот, шел мимо вашего дома, Иван Васильевич, и думаю - надо бы зайти проведать Коротаевых" - соврал я.
   "Это хорошо, что ты нас не забыл. Молодец. А то мы теперь все одни да одни." - и чуть-чуть помедлив, добавил - "А от Вити никаких новостей нет"
   И вздохнул. Я тоже вздохнул.
   "Что это у тебя в руке?" - вдруг заметив бутылку "столичной", поинтересовался он.
   "Это? Это я по знакомству у одного кореша достал. Он тут, недалеко от вас живет." - с каждым новым предложением, врать становилось все легче и легче - "Иду и думаю - а не проведать ли мне Коротаевых, ведь я совсем рядом. Может какие-нибудь новости про Витьку узнаю, может быть просто так поговорим... Ведь столько лет я у вас не был. И гостинец у меня как раз с собой - с пустыми руками вроде и неприлично-то в гости заходить" - я приподнял чуть-чуть вверх сетку-авоську
   Иван Васильевич сразу оживился. Встал с продавленного кресла, подхватил меня под руку и засеменил к кухне.
   "Это ты хорошо придумал, Геннадий, - за жизнь поговорить. Не с кем мне теперь говорить, понимаешь, не с кем. Одни бабы кругом. И выпить мне тоже не с кем. А одному-то - как? Одному-то ведь не пьется"
   "Да ведь это я специально для вас принес, Иван Васильевич" - попытался я открутиться от неожиданного приглашения - "В подарок"
   "Что значит - для меня? А сам-то со мной разве не выпьешь? Ты это брось! Интеллигентом что-ли стал? Ты ведь знаешь как я не люблю интеллигентов. А-ну давай садись - уважь старого человека"
  В кухне почти таже спартанская обстановка, что и в гостиной - крохотный кухонный столик, над ним полка с посудой, два стула, перекошенная табуретка у входа, на табуретке таз с грязной коричневой водой - видно Ольга Григорьевна что-то в нем стирала перед моим приходом.
  "Оля, а ты разве не выпьешь с нами?" - суетясь и подтягиваясь на цыпочках, чтобы снять с полки замусоленные граненные стаканы, спрашивал Иван Васильевич.
  "Да нет, Ваня. Вы, мужчины, уж сами пейте, а я рядом посижу, послушаю"
  "А-а, раз так, то сваргань нам какой-нибудь закусон. Яичницу со шкварками, например"
  Ольга Григорьевна, вздохнув, вылила из таза грязную воду, сполоснула его несколько раз и поставила на плиту.
  Иван Васильевич, между тем, мелкими кусочками нарезал лук и копченное сало.
  "Это мы в магазине для ветеранов войны получаем" - обьяснил он мне - "в последнее время стало хуже. Раньше гречка была, докторская колбаса... А теперь вот кроме сала ничего нет. Ну, уж чем богаты... Возьми Оля отсюда, если нужно"
  Ольга Григорьевна подошла к столу, загребла в пригоршню несколько кусков сала, спросила как-бы невзначай:
  "А это правда, Гена, то, что я слышала? Ну, что люди говорят... Ну, что ты уезжать собрался. Из страны. Или это все слухи?"
  Иван Васильевич метнул на нее такой взгляд, что та мгновенно замолкла.
  "Ты, Оля, займись своим делом" - буркнул он сердито - "и в наши мужские разговоры не суйся".
  И пока Ольга Григорьевна размешивала в тазу шипящие куски сала и вбивала туда яйца, Иван Васильевич, протерев грязными пальцами стаканы, разливал в них водку - не скупясь, до самого края. В один стакан - себе, в другой - мне.
  "Ну что ж, давай выпьем, Геннадий. Я ведь помню тебя еще маленьким, вот таким, помню как ты тут под стол у нас лазил и как ты с Виктором чуть пожар в доме не устроил... А теперь вот водку вместе пьем. Ну, не удивительно ли это? Да, бежит время. Быстро, быстро бежит. Ну, за то, чтобы не последняя. За наше с тобой, Геннадий, здоровье!"
  И охнув, вылил стакан себе в рот:
  " Ух, ну и хорошо же пошла, родная. Одно слово - экспорт"
  Обтерся рукавом фланелевой рубашки, с аппетитом захрустел луком.
  Водка в моем стакане не кончалась довольно долго. С каждым новым глотком она становилась все горьче и противнее, все труднее было проталкивать ее через горло, все отвратительнее становился запах. Казалось, что эта пытка так никогда и не кончится - еще немножко и меня наверняка вырвет. Но вот наконец и дно. Поставив пустой стакан на стол, я с отвращением передернулся.
  "А ты закусывай, закусывай молодой человек" - посоветовал Иван Васильевич и пододвинул поближе ко мне сало и лук. - "Сразу себя лучше почувствуешь"
  И действительно, уже через какую-нибудь минуту-другую в желудке у меня стало тепло и приятно, теплота эта вскоре разлилась по всему телу, наполнила его какой-то особой дикой радостью и умилением и мне вдруг захотелось обнять Ивана Васильевича и его жену, и всех кого я только знал, и даже толстую муху на загаженном и прогнившем подоконнике, сказать им всем как я их сильно и нежно люблю... Откуда-то появилась тарелка, вилка, яичница со шкварками - не помню чтобы я когда-нибудь уплетал яичницу с таким аппетитом.
  Иван Васильевич неспеша разлил оставшуюся в бутылке водку, критически посмотрел на полупустые стаканы.
  "Знаешь что, Оля." - сказал он - "У нас в спальне, в тумбочке, стоит бутылка "московской". Принеси-ка ее сюда"
  И повернувшись ко мне, спросил, протягивая распечатанную пачку "беломора":
  "Все еще куришь, как когда-то пацаном?"
  Легкий серо-синий дымок тонкой струйкой потянулся вверх к потолку и повис над стаканами с водкой и над пустой бутылкой, словно какой-нибудь дракон над сказочным замком, и повесев короткое время, стал медленно расползаться по кухне, потревожил дремавшую на поддоконике муху и та, взлетев, закружилась вокруг нас дребезжащими, назойливыми кругами.
  Так что же, говорить мне с ним о деле или нет? И если да, то когда - потом или сейчас? А может быть вообще не стоит начинаться? Может быть просто сказать человеку "до свидания" и уйти по-добру, по-здорову? Зачем я все это затеял? Не пойму ..."
   "Я вот смотрю на тебя и думаю" - прервал мои мысли Иван Васильевич, выпустив струю вонючего дыма в пролетавшую мимо него муху, - " вот ты и Виктор, вы оба ведь вместе росли. Из тебя, смотри, человек вышел, а из него кто? Почему же так получилось? А? Вместе вы ведь играли, в одинаковых условиях жили, в одну и туже школу ходили, в одном дворе бегали... И драл я его в детстве вроде бы немало... Да нет, мало наверно. Надо было больше драть, драть как Сидорову козу. Может быть не вышел бы тогда из него подонок и разгильдяй, преступник, мать его".
   "Ваня, не надо так" - Ольга Григорьевна с бутылкой "московской", словно с младенцем на руках, стояла в кухонном проеме - "он ведь все-таки твой сын. И не виноват он - просто не повезло мальчику. Выпил, подрался в ресторане. С кем этого не бывает? Откуда же ему было знать, что у того парня отец - прокурор?"
  Иван Васильевич резко повернулся:
  "Не виноват, говоришь? Как так - не виноват? У нас в стране невинных не сажают. Это ты свои бабские фантазии брось. Наслушалась небось заграничного радио? Ему все возможности здесь были даны, нигде в мире таких нет, мог стать человеком, а он..."
  "Ты вот скажи мне, Геннадий" - неожиданно поменяв тему разговора, спросил Иван Васильевич, обращаясь снова ко мне - "вот ты собрался из страны нашей улепетывать, родину свою собрался предать, так скажи мне, пожалуйста, что она тебе такого плохого сделала? А? И что хорошего ты у капиталистов найдешь? Ведь сьедят они тебя там живьем, брат, задушат, в порошок сотрут. У них ведь порядки какие? Человек человеку волк. Вроде умный ты парень, с образованием, а такой простой вещи не понимаешь. Жалко мне тебя - ведь попросишься потом обратно, а назад дороги-то нет.
  Эх! Ну и жизнь пошла - один в тюрьме сидит, другой по собственной воле в кабалу едет... За что, скажи мне, мы воевали, за что столько крови пролили? А? И посмотри только, что вокруг делается. Бардак. Воруют, грабят государство интеллигенты проклятые. Уже ничего не осталось, все своровали, паразиты. Сталина бы на них, сразу порядок бы навел. Дай, мать, бутылку сюда. Сил нету, душа горит... Только водка и помочь может..."
  Он опять наполнил оба стакана, подхватил коротким пальцем перелившуюся через край каплю, лизнул ее и сплюнул:
  "Во, гадость. Для своих-то что делают..."
  Затем долго и внимательно смотрел на стоящий перед ним стакан, словно штангист, готовящийся поднять рекордный вес, потом еще раз сплюнул, выдохнул "ну, с богом", и короткими сильными глотками быстро, не останавливаясь, выпил.
  Я с ужасом взгянул на свою порцию - я знал, что ее я не осилю.
  "Давай, давай" - подзадоривал меня Иван Всильевич, заедавший "московскую" куском черного хлеба - "ты же не интеллигент какой-нибудь, как твои сородичи. Ты наш парень"
  Я начал пить. Водка не шла. В отличие от "столичной" у этой был невыносимый тошнотворный запах. Я почувствовал, что вот-вот вырву и опустил недопитый стакан на стол. В нем оставалось еще больше половины.
  "А, слабак" - Иван Васильевич с досадой махнул рукой -"Сразу видно, что на фронте не был. Ладно, потом допьешь."
  И запел:
  "Темная ночь, только пули свистят по степи...Слышь, Оля, дай чего-нибудь еще покушать. Больно уж есть хочется"
  "Что же я тебе дам, ненасытный?" - запричитала Ольга Григорьевна - "Мало яичницы что ли? У нас еды-то всего только на два дня осталось. Завтра что ты будешь кушать, а? Нате, вот, хлебом закусывайте"
  "Как это так - есть нечего?" - губы у Ивана Васильевича злобно сузились - "Ты это, мать, брось! Скажи, куда деньги дела? Наверное опять Виктору посылку приготовила? А? Обойдется он. Преступник, и должен быть наказан..."
  И вдруг, опустив низко-низко голову, прошептал: "Ладно, давай хлеб сюда"
  "Послушайте" - торжественно обьявил я, сообразив, что вот - пришел наконец-то и мой час; язык у меня заплетался и не слушался, - "у меня есть для вас оч-чень хорошее предложение... Очень... пред-ло-же-ние! Оно разрешит все ва-ши про-бле-мы. Да!"
   "Что за предложение?" - недоверчиво, также заплетающимся языком, спросил Иван Васльевич.
  "Есть Иван Васильевич, у меня че-ло-век! Да, есть один хороший человек! Он покупает вещи. И у вас он тоже мо...мо... кое-что купить."
  "У нас нечего купить. Мы все, что могли - продали. Все. Оля - подтверди!"
  "Но... нет, не все. У вас кое-что... кое-что осталось!"
  "Что?!"
  "Медали. Да, ваши, Иван Васильевич, ик... ме-да-ли!"
  "Мои мед-да-ли?"
  Иван Васильевич непонимающими глазами смотрел на меня.
   
   
  Мысль эта пришла мне в голову недели две тому назад, во время случайного разговора с Эдиком Платоновым, и озарила меня как вспышка молнии среди темной ночи. Эдик похвастался, что у него есть связи в министерстве обороны и, что он может (за деньги, конечно) приобрести документы, удостоверяющие наличие любых военных наград (кроме звезды героя советского союза).
  "И с ними - все льготы, как ветерану войны. Если кто-то хочет - дай мне знать. Цена по договоренности" - сказал он на прощание.
  Я не мог себе представить - кто из моих знакомых мог бы заитересоваться подобным предложением. Но потом мне пришла в голову совершенно гениальная идея: там, на западе, куда меня тащут мои предки, наверняка найдутся коллекционеры, мечтающие, помимо всего прочего, иметь в своих коллекциях советские боевые ордена и медали. И, конечно, эти медали и ордена стоят там бешенные деньги, поскольку достать их, наверное, очень и очень трудно. А что касается таможенной декларации на вывоз всяких там ценностей и прочих формальностей, то я запишу их на дядю Абрама - тому-то ведь все-равно сколько их будет у него в списке - десять или пятьдесят. Риск, конечно, есть, но кто не рискует - тот, как говорят, не пьет шампанского. Такое предпринимательство послужит мне хорошим опытом, поможет не с нуля начать новую жизнь в новой стране и может быть даже сделает (чем черт не шутит?) богатым человеком. К тому же, деньги мне все равно девать некуда - больше чем по сто рублей на каждого "изменника родины" наше родное советское правительство на доллары не меняет.
  Вот такая гениальная идея пришла мне в голову две недели тому назад. Оставалась мелочь - достать медали. И тут я вспомнил про Ивана Васильевича Коротаева.
   
   
  "Мои ме-да-ли?" - еще раз переспросил, как бы не веря своим ушам, Иван Васильевич.
  Его зрачки стали медленно расширяться, мешки под глазами побагровели, жилы на шее вздулись, запульсировала кровь, и протрезвевшим диким голосом он вдруг сипло захрипел:
  "Да ты что, брат... - совсем охренел? Как же так - продать медали? Да ты что? А знаешь ли ты как я их получил? А? Продать, говоришь? А ты в атаку когда-нибудь под пулями ходил? А? А терял ли ты друзей своих, как я терял? И ты хочешь чтобы я продал медали, которые честно заслужил? Да ты точно охренел. Продать! Вот поганое племя. Все бы им продать и купить, интеллигентам долбанным, ничего святого у них нет. Ан - нет, брат, не все такие как ты.."
  Он попытался даже встать, с угрожающим видом занеся назад правую руку, но потерял равновесие и, пошатнувшись, рухнул обратно на свое место.
  "Не горячись Ваня, не горячись" - неожиданно вмешалась Ольга Григорьевна, единственный трезвый среди нас человек, помогая Ивану Васильевичу удержаться на стуле - "Может быть Гена дело говорит. Сам ведь подумай - зачем тебе столько медалей? Оставь самые главные - ордена славы, например, чтобы одеть их на парад ветеранов. И нам легче будет и Вите сможем помочь..."
  "А-а, так ты с ним тоже заодно? Да что ты, женщина, понимаешь, куриные твои мозги? Я... у меня... я ведь... " - и он с горечью махнул рукой
   "А знаешь ли ты, сукин сын" - спросил он, снова обращаясь ко мне - "когда мне было тяжелее всего на войне? Нет, не знаешь! Не знаешь! Не под бомбежкой. И не тогда, кода я из окружения под Вязьмой выходил. Нет, брат совсем не тогда... А тогда, когда я после войны пришел тетю Клаву навестить. Понимаешь? Куда тебе понять, иноземное отродье! Хорошая такая женщина была, всегда меня чем-нибудь вкусным угощала. Веселая. Сын у нее был - Митюха. Мы с Митюхой были вот как ты с Виктором - друзья, не разлей вода. Погиб этот Митюха на войне, в сорок третьем. Да. Такая вот беда с ним приключилась. И муж у нее тоже погиб. Тоже в сорок третьем. Ну вот я и решил зайти к тете Клаве - проведать, после войны. Лучше бы не заходил... Понимаешь? Нет, не понять тебе, молокососу, сколько мои медали стоят."
  Он вздохнул и отвернулся, но я успел заметить как по его небритой щеке покатилась пьяная слеза. Вздохнув еще раз, он вылил к себе в стакан остававшуюся в бутылке водку, залпом выпил ее, не сказав больше никому ни слова, потом внимательно огляделся по сторонам, увидел мой недопитый стакан, молча, без слов, выпил и его, ударился головою об стол и громко, сипло захрапел.
   Я с трудом поднялся, ноги меня не слушались, голова противно кружилась. Держась одной рукой за стенку я стал медленно продвигаться к выходу... Откуда-то вдруг появилась Ольга Григорьевна; она несла на раскрытых ладонях кучу медалей. Среди них были два ордена солдатской славы, медаль за отвагу, медаль за оборону Сталинграда, медаль за победу над Германией и еще какие-то другие медали, названия которых я не мог прочесть.
  "Вот, Гена, - возьми" - сказала Ольга Григорьевна, протягивая их мне - "за триста рублей"
  "Нет" - я пошатнулся и сделал рукой жест как-бы отстраняя ее от себя - "Нет. Иван Васильевич сказал..."
  "Ивану Васильевичу они все равно не нужны. Куда он их - с собою в гроб возьмет? Вот Гена - за триста рублей"
  Она положила медали на стол, секунду помешкала, и отложив в сторону два ордена солдатской славы, погладила остальные ладонью:
  "За триста рублей. Всего за триста. Смотри... Хотя нет, стой, подожди, возьми за двести пятдесят..."
  Я, шатаясь, пробирался к дверям. Ольга Григорьевна семенила за мной, сбивая цену:
  "За двести, Гена, возьми за двести. А за сто пятьдесят? Возьмешь? А? Ну хоть за сколько. Возьми... Пожалуйста... Я тебя очень прошу..."
  Продвигаясь по коридору, мимо вешалки, я, как можно незаметнее, сунул в один из карманов пять помятых десяток - все, что я планировал заплатить за медали Коротаева.
  Дверь за мной захлопнулась и я услышал позади себя горький сдавленный плач.
  Запах блевотины и мочи на лестнице сделал свое дело - я уже не мог больше удержаться и долго рвал, прислонившись головой к оплеванной, загаженной людскими отходами, стене. И мне становилось легче.