Однажды вечером. Часть 3. 16. Андрей. Надежда

Андрей.  Из Дневника.
2001 год, 22 января. Шри-Ланка, Унаватуна.

      Но всё реже и реже встречаю я тебя на нашей дороге созидания. Почему? Объясни, где остановилась ты? Почему ты отстала? Что затормозило твой бег со мной по нашей мраморной  лестнице? Твои страхи? Чем рождены они? Моей напористостью? Моим громким голосом? Наверное, ты права. Я не должен быть зодчим в твоем творении. Я должен был быть тенью, которую не видно. Ты права. Но я не в силах был понять тогда этого. Я хотел быть всегда рядом с тобой – а моё место всегда было определено тобой в тени. Ты ревновала меня к нашему творению. И уже оно не стало нашим. Ты отбирала у меня резцы и мастеров, ты хотела оградить от меня заборами наши творения! Лидка! Зачем ты это делала? Зачем, родная! Ведь это всё для тебя!

       Но ты уже не слышала меня за твоей стеной из заборов. Ты уже не мой Ежик. Ты устала, а я этого не понял. Ты устала бежать со мной рядом, тяжело, кризис в стране, он больнее всего ударил по тебе. Ты испугалась, а я не успел понять. Я не успел! И ты не простила мне этого. Ты убирала меня шаг за шагом. Ты закрывала мне одну дверь за другой. А я всё рвался, рвался к тебе. Зачем? Зачем? Не надо! Уйди, уйди, дай ей успокоиться. Я не понял тогда всего! Я был влюблен в тебя и нашу работу.

      Ты закрылась внутри твоей стены и не слышала меня. И в этих огромных плитах, что легли на твою стену, когда мы строили храмы, виновен я. Я должен был просто любить и быть тенью, а я заставил тебя ревновать, отстаивать твое место!

      Не надо! Ты – богиня! Ты на пьедестале. Ты мой родной вдохновитель, я прошу тебя, не сражайся со мной – а ты боролась, и не смог я объяснить тебе мою любовь к тебе. Всё хуже и хуже становилось всё в нашей жизни. Ты ожесточалась, ты не искала больше во мне союзника, ты видела врага, и я своими словами и поступками по твоему повелению становился им. И стало невыносимо тяжело работать, и падали на пол резцы, и не видел я, куда мы идем с тобой. Куда ты убежала от меня? Куда скрылась…

      И мастера, о которых я спорил с тобой, становились тебе дороже меня. Мастера?! Как я хотел, чтобы они, так же как я, горели идеями твоих проектов. Всюду и всегда я пытался им рассказать и показать, как это надо делать. Но кто-то не понимал меня, не видел, что надо отдать частицу себя. Так было всегда – во все времена. Не видели иногда ремесленники, что нужно зодчим.

      И ты! Мой вдохновитель, ты жалела их. Да, ты права и в этом. Это только я мог так любить наше творенье. А их надо было все время прощать, не требовать от них большего, чем они могли дать. Не требовать от них, но делать за них работу. И я должен был забыть свою страсть, убрать её из себя и быть твоей тенью! Прости, я не понимал тогда этого. Я рвался работать с тобой, но и со мной ты не стала любить работать. Круг замкнулся. И на мраморной лестнице я остался один. Но я ещё бежал. Я не мог остановиться, я верил, что ты любишь меня, и были ещё силы для бега, а лестница казалась бесконечной, а в конце её было наше настоящее, выстраданное счастье. И проносились пролеты, и я искал тебя в своем беге: «Лидка, Лидка, где ты?»

      Но ты не оказалась рядом, ты была где-то там, в себе. Ты за заборами своих храмов, ты с мастерами, но не со мной. Я уже не твой зодчий, меня нет в душе твоей, меня нет на этой стройке храма. Я где-то мешаю, я затерт заборами! «Лидка! Лидка! Где ты?»