В сорок втором под Галюгаевской

В сорок втором под Галюгаевской
Впервые за послевоенные годы Владимир с женой приехал в Киев. Подняв детей и выйдя на пенсию, супруги взяли за правило ежегодно навещать родственников и друзей. В этот раз выбор пал на шурина Александра. Владимиру хотелось побыть в родных ему местах и заодно пообщаться с Александром. Война разбросала родню по свету. «Удастся ли еще побывать в Киеве, полюбоваться его красотой?» – разглядывая из окна автобуса архитектуру древнейшего города, размышлял он. Остановились, как и рассчитывал, у мужа его покойной двоюродной сестры Клавы. Просторная квартира в новом микрорайоне, обстановка – ничто уже не напоминало того давнего, довоенного города. И маленького домика, расположенного в Лютневом переулке, где до войны жила его сестра, давно уже не было. Сколько лет прошло, но память хранила воспоминания о первом его приезде к Клаве. Тогда он и познакомился с её мужем – молодым высоким щеголеватым лейтенантом.
 – Маренич Александр, – представился шурин, приглашая его к столу в маленькой комнате, где хлопотала Клава. Посидев с ними немного и почти ничего не выпив, Александр попрощался и ушел.
 – Ты уж не обижайся, Володя, – заметив на лице брата недоумение, успокоила сестра. – Такая у него служба – ни выпить, ни поговорить.
 В этот раз Александр не торопился и встретил родственника, как полагается. Долго они сидели с шурином и его второй женой за накрытым столом, делясь воспоминанием о пережитом за годы войны и после. Затем он с Александром просматривали семейный альбом. Полуденное солнце светило в окно, отражаясь лучами в вазе с цветами. Цветы, как узнал Владимир от супруги шурина, – новое увлечение Александра. Странное чувство не покидало Владимира. Остановиться на день-два в своем путешествии он мог бы у кого угодно, родни у него было достаточно. Но его почему-то влекло к шурину. Казалось, что может связывать их, столь разных по характеру, профессии, интеллекту? Память о сестре, умершей вскоре после войны? Или интерес к непростой судьбе её мужа? Видимо, нечто большее, что он и сам себе не мог объяснить, роднило его с этим, на первый взгляд, замкнутым человеком.
 Обычный фронтовой снимок, может, и не привлек бы внимание, если бы не надпись в углу фотографии – «Моздок, 1943 г.», сделанная химическим карандашом. Моздок помнился Владимиру шестидесятыми годами. В те годы он несколько лет прожил с семьей в старинной казачьей станице Галюгаевской. Там он работал бухгалтером на пенькозаводе. В Моздок ездил по делам завода в отделение Госбанка.
 – Саша, тебе пришлось воевать в тех местах? – всматриваясь в группу военных на снимке и пытаясь найти среди них Александра, не скрывая удивления, спросил он шурина.
 – Да, Володя, пришлось немного! – грустно ему улыбнулся Александр. – Это мои ребята из разведгруппы. Снялись сразу после освобождения города от немцев. Я в то время был уже на Западном фронте. Многие из них погибли, лишь двое из группы остались в живых. Да и те больше по госпиталям лежат, нежели дома живут.
 – Да-а! – сглаживая неловкость от затронутой не ко времени темы, согласился Владимир. И чтобы не молчать, заговорил: – А у меня, Саша, старший сын в тех местах живет, в Галюгаевской, механиком на пенькозаводе работает.
 «Странно, почему я ничего не знал об этом периоде его жизни» – эта мысль не давала Владимиру покоя. Чтобы выяснить неизвестное из жизни Александра, решил вызвать его на откровенный разговор.
 – А я, Саша, извини меня за откровенность, почему-то считал, что ты с ним всю войну прошел? Он умышленно не назвал бывшего лидера страны, о котором продолжало ходить множество анекдотов. Думал в боевых действиях ты не участвовал, так как находился в более привилегированном положении в сравнении с фронтовиками.
 Александр достал портсигар, вытащил из него папиросу и закурил.
 – А ты, как я заметил, уже н куришь, – не отвечая на вопрос, усмехнулся Александр и прошел к окну. Открыл форточку, изучающим взглядом оглядел Владимира. – Ну и правильно, а я так и не смог избавиться от этого пристрастия. – Выпустил струйку дыма, задумчиво посмотрел в окно, обернулся и спросил: – Так, говоришь, в Галюгаевской сын работает?
 – Да. А ты там бывал?
 – Знаком я немного с этой станицей.
 «Ничуть не изменился с последней нашей встречи, – отметил Владимир, глядя на шурина. – Все та же копна непокорных волос, только седых, да морщин добавилось». Загасив в пепельнице окурок, Александр сел за стол.
 – Бываешь у сына? – спросил он у Владимира.
 – Редко. В основном осенью к нему выбираюсь, после уборки огорода.
 – А я Володя воевал в тех местах, – неожиданно признался Александр. – И хорошо помню эту Галюгаевскую. Там своего товарища потерял.
 Лицо шурина стало задумчиво-отрешенным. «Оказывается, есть в биографии его родственника эпизоды, о которых он и не догадывался».
– А почему ты ушел от него? – не удержался Владимир.
– Как тебе сказать, может, и звучит высокопарно, но совесть замучила. Здоровые парни, нам бы на передовой, на фронте быть, а мы в тылу вроде как отсиживаемся. Да и не любили нашего брата фронтовики. Вот и стал проситься на передовую. Не отпустили. – Александр немного помолчал. – Тогда я к нему обратился. Хоть с неохотой, но дал добро моему начальству. Отпустили. Прощаясь, сказал: – «Береги себя сынок! Возвращайся живым и здоровым. Мы с тобой еще поохотимся».
Александр сел за стол.
 – Попал я к нему, Володя, в личную охрану в тридцать восьмом году. Тогда он у нас в Киеве первым секретарем ЦК Украины был. Уж очень он любил охоту и застолья. Как-то охотился в Дарнице, на фазанов. Не попал в петуха, а тот с подбитым крылом, вижу, уходит. Жалко мне егерей из обслуги стало. Суетятся, выпускают фазанов из клеток, а шеф горячится и мажет, не попадает. А в запасе у них уже птицы не остается. Ну я взял того раненого петуха и пристрелил, чтобы егерей за следующей партией не послали. Хоть и обиделся на меня, но за фазана похвалил.
 Александр замолчал, видимо, вспоминая.
 – Сынком, помню, все меня называл. Я, Володя, ровесником его сына, Леонида, был. А он – летчик-истребитель. В сорок третьем не вернулся с боевого задания. Никита за него переживал, сдал лицом, мрачным ходил. – Александр посмотрел в глаза Владимиру.
 – Положение, сам знаешь какое было, к тому же слушок прошел – мол, Ленька за линию фронта перелетел и сдался немцам. Каково ему перед друзьями, членами Политбюро, да и перед Сталиным? Ведь их дети сражались. Вот так я оказался в конце лета сорок второго на Тереке. Встретили меня насторожено, – шурин показал пальцем в потолок. – Для них я из одной конторы, что вертухай, из расстрельного ведомства. Потом уже пообтерлись, признали своим. «Да, обаяния ему не занимать», – Владимир вспомнил довоенное время. «Шурка, – открытая душа радостно щебетала сестра, делясь с ним сокровенным. Казалось бы, она совсем потеряла от любви голову. О будущем родственнике семья знала немногое: бывший детдомовец, работал в органах НКВД по путевке комсомола, из училища. И больше ничего, держать язык за зубами было свойственно в то время. Тем более сестре, работавшей телеграфисткой в правительственной связи. Втайне Владимир гордился сестрой, но о том, что её общительный и веселый Маренич, как она называла мужа в семейном кругу, состоит в личной охране первого секретаря ЦК компартии Украины, узнал совершенно случайно. Одно дело, когда узнаешь от друзей, что энкавэдэшники забрали ночью родственников или сослуживцев, и другое – когда у тебя в родне есть человек, одна принадлежность которого к этим органам наводит на мрачные мысли. Хотелось верить, что этот парень не из тех.
 – Перебросили меня, Володя, в августе сорок второго года на Кавказ. Обстановка, скажу тебе, сложная. Немцы теснили нашу оборону, стремясь выйти к Грозному и Каспию. Им нужна была нефть. Бои под Моздоком шли затяжные и жестокие. Наши бросали в зону прорыва наспех сформированные части, не имевшие опыта ведения боев. В основном они состояли из курсантов военных училищ. Для них, молодых необстрелянных, эти бои были сущим адом. Из сотни к концу боя в живых оставалось человек десять. И все же Моздок не удержали, пришлось оставить. Отошли мы и закрепились на правом берегу Терека, – продолжал Александр, – против Галюгаевской. Немцы подтягивали резервы и готовились к прорыву. Их авиация постоянно летала в направление Грозного, бомбила наши тылы.
 – Саша, ты бы рассказал, как того немца взял, – понимая, что из шурина слова не вытянешь, прервал его Владимир. Не так давно от родных узнал, что хранится у Маренича с военной поры трофей – орден железный крест, снятый им с гитлеровца. История эта обросла почти легендой. И Владимиру не терпелось узнать от Александра эту историю. – Говорят, ты взял его под Галюгаевской, так или нет?
 – Счастливчика Пауля? – снисходительная усмешка тронула его губы. – Тогда под Галюгаевской я только с ним «познакомился». Ловкий, скажу, малый был, да и дерзкий. Не одного нашего языка увел. Поклялся я тогда взять его живым. В ноябре 1942 года перед наступлением поставили перед нами задачу: захватить штабного офицера, в звании ни ниже майора. Переправились мы группой через Терек и вышли болотистой местностью к железнодорожному переезду. Это, Володя, в том месте, где шоссе огибает овраг и вплотную подступает к железной дороге, ведущей к станции Ищерской. Там и устроили засаду. Сутки мерзли, ничего подходящего не было. И лишь вечером, смотрим, машина идет в сопровождении мотоциклистов-автоматчиков. Мы с обеих сторон дороги в кюветах лежим. Автоматчиков забросали гранатами, водителя «опеля» сняли выстрелом, а офицера при взятии ранило. Пришлось немца тащить на себе. Вышли к лесу, к Тереку, где лодка припрятана была. Вот там и напоролись на группу Пауля.
 – А как узнали?
 – В каждой профессии, Володя, своя специфика, – улыбнулся Александр. – Нечто подобное и в разведке. Немцы знали о нас, а мы – о них. Прибыл этот Пауль в Моздок из Крыма, в чине обер-лейтенанта. Там за успешно проведенную операцию получил железный крест от самого Эриха Манштейна. За что в офицерском окружении его прозвали «Счастливчиком Паулем». Так как получить награду из рук популярного генерал-фельдмаршала, неформального лидера фашистского генералитета считалось большой честью. Так вот, вышли мы к Тереку, туман, ничего вблизи не видно. Пока наш проводник пошел каюк из заводи выводить, мы залегли под поваленным деревом. Вскоре слышим всплеск, плоскодонка-каюк в берег ткнулась. Делаю знак одному разведчику, Косте, – проверь, что за люди? Он – к лодке. Выпрыгивает из нее военный в плащ-накидке – и к Косте. «Свои, братишка, из морской бригады», – успокаивает его. И действительно, под плащом виден бушлат и часть тельняшки. Тут он вышиб из рук Кости автомат, заломил ему руки и поволок в заросли. Пришлось автоматной очередью у ног пройти, чтобы Костю не задеть. Бросил он его, так и ушли в лес под прикрытием тумана. Подобрали мы Костю, три пулевых ранения у него, и – к лодке.
 … Звонок в прихожей известил о возвращении жен, разговор был прерван. Незаметно, в хлопотах и беседах пролетел день.
 Проснувшись ночью, Владимир увидел Александра: он не спал, стоял на балконе и курил. Облокотившись на перила, смотрел на залитый огнями ночной город. Владимиру вспомнился молодой и общительный курсант Сашка Маренич, бывший беспризорник, человек без рода и племени, как называли его родители Клавы. Как они противились, не хотели, чтобы дочь шла за него замуж. Но Клава не послушалась их. Улица с её законами была Сашке родным домом. Это она привила ему чувство сострадания и любви к таким же обездоленным, как и он. Храбрый до отчаяния он мог постоять за себя и младших товарищей. За что уважали его местные урки. И кто знает, как бы сложилась его судьба, не попади он в трудовую колонию. Позже, по путевке комсомола, направили в органы. Служба, как заметил Владимир, наложила на шурина свой отпечаток, но не убила в нем доброты и справедливости. «Двенадцать языков» на Сашином счету – не без гордости сообщала тогда, в сорок четвертом Клава. С тысяча девятьсот пятьдесят пятого года связь оборвалась, сестры не стало. Единственной ниточкой, связывающей их, была младшая дочь Александра. Из редких писем племянницы Владимир знал, Маренич живет в Москве, не женат, все так же служит в охране Первого. Изредка приезжает в Киев, к детям. Время как бы поставило между ними стену. Иногда приходила мысль: «А не написать ли Александру?» Но что-то удерживало, «Не навредит это ему по службе?» Предчувствие не обмануло его. Под новый тысяча девятьсот шестьдесят пятый год получил письмо от племянницы.
 «Отец, – писала она, – уволен. Вернулся в Киев. С нами почти не общается. Ведет уединенный образ жизни».
 – Выперли вместе с дорогим и любимым «кукурузником», – с горечью констатировала супруга, выслушав письмо.
– Помолчи, ради Бога, – досадливо поморщился Владимир, бросая письмо на стол. В душе он жалел Александра. Столько лет не иметь право на личную жизнь! Постоянно мотаться по стране. Потерять Клаву, а, по сути, и старшего сына – Леньку, презиравшего отца за «холуйскую службу».
 – Чего «помолчи», – обиделась супруга. – Это ты – герой. Живешь на всем готовом в окружении детей, зятьев, невесток и внуков. А каково ему – дети выросли, считай, без него. Внука по фотографии знает. Четыре года до пенсии, а выбросили, словно собаку.
 – На этот счет не волнуйся. Думаю, пенсию приличную дадут, не то что нам.
 – Что пенсия, если ни жены, ни близких рядом нет? Напиши.
В тот же день Владимир написал шурину. Тот не ответил. Видно, сильна была обида. И наконец – эта встреча. Уже не Клава, а другая женщина делилась воспоминаниями о годах, прожитых Александром в одиночестве. Она пришла в тяжелое для Маренича время, став спутницей жизни. Сколько тепла и гордости было в её словах, когда она тайком показывала боевые награды мужа.
 – А вот это, – она протянула Владимиру старенький планшет, – трофей. Того самого Пауля. Может, слышали? Посмотрите, пока Саши нет: не любит, когда показываю.
 Открыв планшет, Владимир увидел трофейную полевую карту, железный крест и пару узких погон.
 – Володя, я и сама ничего не знала, если бы не товарищ, гостивший у нас два года назад. Он и рассказал мне, что Саша поклялся перед своими ребятами взять этого Пауля живым. И он его взял, добрались до нейтральной полосы, но в перестрелке шальной пулей его убило. Тогда он забрал его документы, снял орден и срезал по установившейся у них традиции погоны. Позже ему в штабе части все вернули на память.
 Засыпая, Владимир решил уговорить Александра приехать к сыну в Галюгаевскую. Пусть погостит в тех местах, вспомнит прошлое, отдохнет душой.
май, 2006 год