Для стаканчика за бабушек

     Опять про «Обломова» – что ж делать, если вечная книга. Сам дивлюсь обрушившейся на меня мистике: уже второй бикфордов шнур тянется от этой книги к моим стаканчикам! Тогда, вон, взорвала мой мозг дымчатыми и стеклянными – и теперь неутолимая искорка крадётся к моим ничего не подозревающим «дружбанчикам» от её неутомимой вечности.

     Тогда наш фокус с «Обломовым» закончился обломом: учительница по литературе порадовалась за Ваню и его папу, что мы посмотрели фильм, но задала ЧИТАТЬ ВСЮ книгу. «Ура!» – это папа кричал про себя, в тряпочку, облизывая сочувствующим взглядом родненького сыночка, чтобы успокоить его, будущего благодарного читателя Ивана Александровича Гончарова. И успокоил!..

     «Ерунда, Вань, у нас десять суток каникул! Давай калькулятор, ищи своего великого тёзку в компе. …Вот, смотри, сейчас без шуму и пыли задавим всех наших страшных тараканов! …Ну, вот, всего-навсего: 100,0%, 147 614 слов, 718 892 буквы – и увесь «Обломов»! Делим на 10 дней – получаем 15 тысяч слов в день. Или… 4,6 главы в день. Ищи конец пятой главы. Вот, осталось 89,0%, 131 172 слова, 637 810 букв…» – вдохновляю я Ваньку. Оборачиваюсь – а «благодарный читатель» спараллеленными зрачками сквозь меня изучает, наверно, аж самый край вселенной… Но я успел оказать первую медицинскую помощь: «Ты что, Вань? тебе же не за каникулы прочитать задали, а всю! Разница! Да ерунда это: по две главки в день, по очереди! И мы так вдвоём, потихонечку – и, может быть, с ума не сойдём?» – успокаиваюсь уже я, видя, что «пациент» уже дышит ровно.

     Раз так, решаем: пропускаем два выходных – и после первого дня каникул берём за жабры Илью Ильича! Мы бы ещё денёк отдохнули от будущих трудов, но наша маман строго следит за предоставленной ей сметой процентов и глав – а об этот бетон нашим шарикам и роликам биться и в ум не приходило.

     Я всё понимаю, но уже шестая глава, а наш Обломов так и не умылся – только переплюхнулся с дивана на кресло. Ванька наводит на меня зачитанные литерами глаза: «Сколько ж ждать Штольца?! В кино он почти сразу прибегает, и ему аж до конца кино играть!» Я тоже «недоумеваю»: «Надоело уже ждать этого Штольца! Какой он на фиг «немец»! Немцы пунктуальны, а этот где до сих пор ошивается?»

     Мамы нет, уехала по делам по администрациям, и мы… поставили на экран текст, типа читаем. А явится – мы уже за компом, потеем. Книга на экране, а мы балдеем, кто во что горазд, умники!.. И сговориться толком не успели – а маман через другую нескрипучую калитку тут как тут! Но мы во всеоружии: текст на экране! Пусть бутерброды торчат из наших рож, начинаем импровизированный спектакль, что, вот, подустали, запасёмся силами – и снова в бой с главами! Даже показываем ей, как возлёживали «а ля Обломов» на диване, спорим, отчаянные жесты: «Нет, у Обломова диван был пошире!» – это Ваня поддаёт драматургической правды. И я поддерживаю: «Да, и помягче!» Короче, лепим горбатого, но маман наша чует, что её бездельники слишком резво ездят ей по ушам, но ведь не зря же она подкрадывалась через бесшумную калитку?

     Мамочка тихо стала разбирать бумаги позади нас, а мы как паиньки изображаем, что уже жить не можем без этой книги – валяем дурака за компом дальше. Я тоже захотел поддать перцу драматургической правде и начал выяснять у Ваньки, чья очередь сейчас читать. Ваня, умничка, хороший мальчик, врать не умеет и в полной тишине отчаянно заявляет: «Ты что? забыл? Я ж последним читал вчера!"… Лучше б мы не оглядывались на нашу дорогую мамочку!… «Вчера?!» – два танковых дула её глаз враз превратили Ваньку в водопровод : он тут же смылся по воду на колодец, повезло ему – на улицу. Я с радостью обратился посудомоечной машинкой, и что-то вякал, мол, это розыгрыш «про вчера», что это мы тебе за бесшумное появление, а мы читали! знаем, что не поверишь, вот и вставили «вчера» – помирать, так с музыкой!..

     И всё из-за этого Штольца! немца! да ещё из-за ненастоящего немца, что обидно! Но нас простили, все наржались, и даже очень-очень вкусненького каждому перепало! Штольца-немца тоже простили. Всё же он просто организованный, но не фриц же! И тут оно само постучалось из детства – давно забытое!.. разбуженное под мою горькую «вкусняшку» словом «немец».

     А я был немцем! настоящим! даже… фашистом – в девять лет!

     После второго класса мы с сестрой Галкой аж четыре месяца кувыркались в деревенской идиллии у нашей бабушки Марии Ивановны и прадеда Сергея Максимовича. Приключений с воз, а без приключений «расписание» было почти чёткое: я на печке лепил человечков из желудей и пластилина по какому-то детскому журналу, а Галка пропадала на лодке на ставке со старшими девицами или дралась с местными мальчишками. Она знала всё за забором, а я внутри двора. И в «овине» на чердаке обнаружил немецкие военные каски. Лестница на чердак стояла внутри этого сарая, а каски были и во дворе, с них пили и клевали куры. Отец потом уже рассказывал, что через их деревню шёл фронт, наступление, авианалёт и от деревни осталось три дома, в том числе и их. Так вот, Галка была оторви голова, мальчишек била первой и без предупреждения ещё в восьмом классе, когда ей казалось, что кто-то хочет побить меня. Напугать мою боевую сестрёнку ещё тогда был дохлый номер. А хотелось!

     Как-то мне наскучили поделки с человечками, а Галку пасли, чтоб не пропала снова на лодке. Прадед вынес большой ящик со стеклом сверху топить воск и был приказ приглядывать за ним. За ворота не смотаешься, и мы решили играть в прятки. Вот тут я и напугал Галку, хоть раз в жизни! Моя очередь прятаться – и я прячусь на чердаке с немецкими касками. Сижу прямо у лестницы, нацепил фрицевскую каску, темно, лица не видать, только силуэт. Обнаружит – ладно! – но если крикнуть во всю дурь «Хенде хох!» – с испугу слетит с лестницы точно!

     И вот оно! Обыскавшись везде, Галка тихо поднимается по лестнице на чердак. Я притворился мёртвым, в каске пялюсь прямо на лестницу, лежу – не шелохнусь. Появляется Галкина голова, уставилась на меня – и… начала тихо-тихо говорить сама с собой! «А Лёньки и здесь нету… – смотрит прямо на меня стеклянными от ужаса глазами, – здесь никого нету… я сюда лазить больше не буду…» И уже внизу на полу погромче добавляет: «Никого я не видела, я и в прятки играть не хочу…» – и со свистом вылетает из сарая – и только слышен звон разбитого стекла! Это она попой села на воскотопилку, хорошо, что не порезалась. А я, ещё пока было стекло целым, уже сам от страха слетал с чердака. Да по Галкиным глазищам было видно, что на чердаке, сразу за мной, они – немцы!

     От крапивы прадеда нас спасла бабушка. Бабушка работала учительницей начальных классов и такой метод воспитания не принимала. Ой, сколько намучилась с нами бабушка! И тогда, и после, когда переехала и уже жила с нами. Ей одной пришлось нас приучать к труду ежедневным примером, ведь родители весь день были на работе, ездили на шахту за десять километров. Всем бабушкам её поколения выпала горькая судьба – война… И мне до сих пор от своего стыдобища хочется спрятать голову в пепел: приспичит сдуру иногда показаться этому солнышку этаким правильным – «да поднять ресницы люди не велят»… Во! вот же про что и начинал от печки, от Обломова! Это о нём Иван Александрович Гончаров написал: «Зато поэты задели его за живое…» И меня поэты прижали в тёмном углу, да как! И это связано с моей красивой, героической и любимой бабушкой!

     Стихи и раньше нравились, «Балладу Рэдингской тюрьмы» Оскара Уайльда в десятом классе наизусть выучил, не мог просто оторваться, такой перевод Нины Воронель! Только её перевод! Вечное спасибо Лилии Ивановне, нашей физичке, дала мне почитать сиреневый томик. У нас были запутанные отношения по физике с ней, но без такой книги я бы был сейчас не я. Задела баллада за что-то непокорно-романтическое. А за живое меня, тёпленького и мягонького, задел именно автор строк «да поднять ресницы люди не велят» – Иван Бунин.

     Сорок лет назад я дома в Городке занимался печальным делом — рисовал чертежи памятника бабушке. Приходила наша однокашка Люда Ивашина, помогала мне. Во всяких мыслях глаза иногда пробегали по полкам книг напротив стола — и как-то упал взгляд на двухтомник «Путешествие в страну поэзия», а там:

     Зацвела на воле
     В поле бирюза.
     Да не смотрят в душу
     Милые глаза.
     Помню, помню нежный,
     Безмятежный лён.
     Да далёко где-то
     Зацветает он.
     Помню, помню чистый
     И лучистый взгляд.
     Да поднять ресницы
     Люди не велят.

     Вот поэзия… Вот когда я поседел, внутри.

     А наши бабушки перед судом людей чисты – и наша с Галкой бабушка тоже, хотя свою медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941 – 1945 гг.» она носить не любила. Сегодня бы ей исполнилось 105 лет. Это первая годовщина её смерти, когда можно посмотреть на фото бабушки – и не покрыться пятнами от своего стыда. Такую же фотографию мы с Серёжей Бедаевым, нашим с Галкой одноклассником, прикрутили на памятнике бабушки. Десятилетия памятник был без фото, отец всё хотел из камня сделать. И падающую на её и соседние могилы громадная ива 25 мая этого года (в наш с Галкой день рождения!) была, наконец, спилена. Земной шар с плеч. Может, и бабушка там успокоилась тоже за окружающие памятники.

     Теперь и про «второй бикфордов шнур» можно рассказать внятно – про стаканчики. Напротив нашего деревенского колодца на обочине Калужского шоссе, на стульчике, в ведёрке, ждут покупателей цветочки. Это последний букет гладиолусов в этом году. А я их с бабушкой выращивал, давным-давно – ещё в восемнадцать лет бегал в Политехнический на лекции про эти гладиолусы. Но цветами на стульчике – как и спецконтролем за «Обломовым»! – занимается Ванина мама, а я иногда помогаю продать. Хочешь – сидишь, хочешь – лежишь, безмятежный, как Илья Ильич на диване, покуриваешь, почитываешь стишочки, а процентики прилипают! Всё же не на халяву, а зарабатываю на стаканчик за бабушку, для стаканчика за бабушек. Доброго здоровья вам и долгие лета радоваться внукам, дорогие бабушки! И Царствие Небесное ушедшим от нас навсегда любимым нашим бабушкам.

     Сегодня звякаю Галке, поздравляю с днём рождения её дочек Маши и Лены, с днём рождения нашей бабушки Марии Ивановны и с днём рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Гутарю про сарай с фашистскими касками – мол, не больно наврал? – и про Обломова. А она мне: «Ты чё? Забыл как мы спали в деревне тогда на нашей шелковице с подушками?» Я сразу: «Ты чё? Я и без подушки не залез бы на дерево!» А Галка мне: «Ты волновался только за самую лучшую подушку, и у меня отнял». Ну, воще, обломовы! А я-то думал: «И что этот роман так мне люб?» Что ж, накатываю любимый мой стаканчик с серебряной каёмочкой за наших вечно любимых бабушек! За всех-всех на свете!

     «За бабушек!» – и молчу, и…

     15.10.2018