Засиверка

(северная сказка)

Не сможет, наверное, полюбить Русский Север тот, кто здесь не родился. Один скажет: «Холод лютый», другой заметит: «Бесплодная земля», третий согласится: «Тоскливый край». И только тот, кто здесь вырос, выскажется иначе. Родная земля, какая б она ни была, всегда остаётся милой сердцу, духовно богатой и полной загадок.

Для маленькой Ольки север был родной землёй. И случилась на той земле с ней небывалая доселе история.

Олька очень любила слушать сказки. Особенно манили её таинственные превращения и необычные способности героев. Бывало так, что она просила маму читать ей одну и ту же сказку каждый день, и, главное, лишь ей любимый отрывок.

- Вот был бы у меня ковёр-самолёт или шапка-невидимка! - мечтала Олька, и только с грустью разглядывала картинки в книжке. Целыми днями она ходила в раздумьях, будто отрешённая. Молчала о чём-то своём. Не откликалось её сердце на привычные детские забавы.

У Ольки был единственный друг, мягкий оранжевый заяц Степашка. Его она любила больше всех, и иногда говорила с ним. Мама уверяла Ольку, что это Степан приносит ей подарки на Новый год из леса, и девочка верила, потому что каждый год под ёлкой видела Стёпу с кулем подарков.

Днями Олька слушала детские пластинки одну за другой, собирала цветную мозаику на полу и мечтала о волшебной палочке. Ещё она часто стояла у холодного зимнего окна и смотрела на свой город. Вот девятиэтажки погружаются в синеву хмурых сумерек, включают жёлтые свои глаза — и на душе топчется холодок. А вот тот же двор, но уже укутан в чёрную ледяную ночь и искристый от света фонарей снег. В эти моменты Ольке становилось грустно, и она сама не понимала, от чего. Но именно по этим картинам она скучала, когда уезжала к бабушке на юг. Скучала по своим лоснящимся пимам с замшевыми аппликациями, по вкусной северной рыбке, грибному супчику и хрустящему белому снегу.

А пуще всего Олька обожала истории про призраков, оборотней и Бабок Ёжек. Когда к маме приходили гости, девочка любила садиться с ними и молча слушать разговоры. Но её часто выгоняли, и тогда Олька ещё больше погружалась в тоску.

Однажды осенью, когда Ольке шёл седьмой год, они отправились с мамой в лес за грибами. Их привёз служебный автобус вместе с мамиными коллегами. Все разбрелись, и Олька с матерью отстали от группы.

Поначалу ходили, бойко собирали обабки да ягоды. Заглядывали за жёлто-красные кусты, чавкали по болоту. Промозглый северный лес никогда не был приветливым и уютным. То мёрзли руки, то промокали ноги, несмотря на высокие резиновые сапоги. А уж как краснели носы грибников над их высокими воротниками!

Тут вдруг мать с дочерью поняли, что вокруг тишина. Заблудились. Глянули туда-сюда: нет никого, только один озябший лес и колючие ветки.

- Мы что, правда заблудились? - спросила Олька.
- Похоже, что правда... - ответила тревожно мама. - Так, айда прислушаемся. Где-то рядом должна быть дорога, значит, машины услышим.

Они затихли. Нет, кроме лёгкого треска веток и шороха кружащих листьев, не было ни звука. Мать с дочерью бродили то в одну сторону, то в другую без малого семь часов, то и дело прислушиваясь на привалах. Тяжёлую плетёнку с грибами бросили, - уже было не до неё. Олька молча волокла малиновый термос и плелась вслед за матерью, погружённая в свои мысли о волшебной палочке.

На очередном привале мама попросила Ольку поменять мокрые носки. Девочка села на скользкое бревно и, кряхтя, потянула с ноги сапог. Это было не так-то просто! Ноги будто окаменели. Олька перевела дух, отхлебнула горячего чая из пластмассовой крышки и вдруг увидела посреди мокрого зелёного мха очередную клюковку. Та была такая крепкая и яркая, что Олька потянулась за ней. Только она ухватилась за стылую ягоду, как кто-то громко чихнул. Девочка вздрогнула и потянула ягоду снова. Глядь — а вместо ягоды Олька вытянула из болота своего зайца Степана. То была не клюква, то был его нос. Стёпа выполз из сырого мха и отряхнулся.

- Стёпа! Как ты здесь оказался?! - обомлела Олька и уставилась на оранжевую игрушку, которая теперь больше напоминала героя из сказок.

- Как да как? - пробурчал Степан. - Тебе же за подарком пришёл. Поди Новый год скоро, вот и брожу тут, разыскиваю подарок. Ныне вот ты меня с гремучего ручья выташшила.

- Дак Новый год-то нескоро ещё! Видишь — осень на дворе.

- А как говорят: ты не спешай, да поторапливайся. Коли не ко времю раздобуду дары, ты ж сама на меня слёзы ронять бушь. Уж скокма их моя шубейка вытерла! Охо-хо-хо...

Степан присел рядом с Олькой на промокшее бревно и принялся выжимать воду с ушей.

- Так-то да... - глазела на своего друга Олька, - но я не знала, что ты разговариваешь!

- Ешшо как! Токма мы с тобой нынче, Засиверка, в ином мире.

- Кто такая эта Засиверка? И в каком мире? - Олька тут рот открыла от изумленья.

- Засиверка — энто ты. Я так тебя назвал. Примороженная ты немного что ли. А мир этот волшебный. Глянь: какой я для тебя батожок сыскал! Ажно до Карельского берега бегал.

И Степан выудил из-за спины корявую палочку с сучком. Вроде б как обычное древко, да больно сухое для этих двинских лесов-то.

- Ой, что это такое? - улыбнулась Олька и взяла подарок.

- Энто не простой батожок, а Беломорский. Окаменелое дерево, значит. Много тышш годов энтому диву. Молвят, вроде там дух северных рек таится. А знашь, что он умеет?

Засиверка старалась дышать тише, чтоб не пропустить ни единого слова Стёпки. Смотрела во все глаза и слушала во все уши.

- Могёшь спрашивать его о чём хошь, и бросать наземь. Ежели сучком вверх упадёт, значит, добро. А ежели вниз сучком — тогды отказ. Как вишь, отвечать батожок могёт токма «да» али «нет». Дак ты сама меня о чудушке просила ведь, всё в уме водила.

Обрадовалась Засиверка, засияли её чёрные глазёнки, принялась она обнимать да целовать друга своего оранжевого. Чуть не задушила.

- Ладно тебе баламонить, - замахал лапами Степан, - а первей испытай подарочек мой. Токма к Новому-то году уж ничего не проси. Не пойду взадь.

- Дак я поняла, Стёпка! Спасибо, дорогой мой.

Засиверка поднялась с бревна, ухватила Беломорский батожок двумя ручонками и загадывает: «Выберемся ли мы с мамой из этого леса?» Кинула перед собой батожок, а тот и упал, да вверх сучком.

- Нынче ворочаться нам пора, - сказал Степашка. - Сумрак приходит, надо успевать, покуда Лесное Око не закрылось.

- Какое ещё око? - удивилась Засиверка.

- Лесное Око, Хозяин леса Варлахти через него смотрит. И решает, кого впускать, кого выпускать. Коль опоздать, всю ночь блуждать здеся придётся.

Едва сказал это Степан, как тут же и растаял. И Засиверка услышала, как зовёт её мать:

- Олька, ты здесь? Чего так долго колупаешься? Опять в прострацию ушла... Ну! Дак поменяла ты носки-то?

- Поменяла...

- Ладно, айда в ту сторону! Бросай свои ветки. Я вроде слышала там шум машин...

Вот вдалеке потянулся смутный гул, и мать с дочерью вышли на трассу. Через километра три пути вдоль дороги забелел знакомый автобус.

С того дня Засиверка по важным вопросам советовалась с батожком. Девочку это веселило и воодушевляло, особенно тем, что батожок не врал никогда.

Однажды в начале зимы Засиверка обнаружила, что Степашки нигде нет. Встревожилась, чуть не плачет.

«Батожок-батожок, Степашка далеко?» - спросила Засиверка и кинула своего волшебного помощника на пол. Тот упал сучком вверх. Засиверка дальше вопросы задаёт:

«Батожок-батожок, Степашке нужна помощь?» - и вновь батожок упал вверх сучком. Долго ходила в раздумьях девочка, печалилась. На следующий день решилась Засиверка идти в лес искать своего мягкого друга. Ничего не сказав маме, она надела свои толстые пимы, застегнула короткую искусственную шубейку и прокралась на студёную улицу. Но куда же идти?

«Батожок-батожок, налево ли до лесу?» Волшебный подсказчик упал сучком вниз.

«Значит, направо», - решила Засиверка, но остановилась. «А может, прямо?» И снова кинула свой оракул наземь. Батожок указал, что прямо идти надо, и Засиверка пошагала. Робко, но прицельно.

На дорогах зеркалила наледь. Жухлые ржавые листья приморозило к асфальту, и оттого они хрустели под ногами. Ветер резко хлестал по лицу отважной путницы, но она не отчаивалась. А пришлось Засиверке идти аж на левый берег, через большой серый мост, вдоль безучастных машин и грохота поездов. Преодолев железное чудище, Засиверка опять оказалась перед выбором: направо или налево. Эту задачу она решила легко, и устремилась налево.

Долго шла Засиверка, уж день к исходу своему тянулся, воздух становился сизым, малиной в тумане маячил закат, а темнело нынче сразу после обеда. Занервничала девочка, но что поделать — надо идти. Идти по обочине вдоль дороги. Уже и тёмные волосы Засиверки от ветра влажного к щекам налипли, а сзади в сосули длинные сбились. Шерстяная шапка впивалась в лоб, и девочка то и дело тёрла его лохматой варежкой. По левую да по правую сторону лежали поля заснеженные, да лишь изредка ютились среди них небольшие домики и тропки хоженые, измятые. Пахло трассой и кочегаркой. В городе снега-то почти не было: раскатали шины да разнесли людские ноги. А здесь, за городом, зима уж заняла свой трон: всё запорошила. Как захотелось Засиверке зайти в один из этих милых домишек, особенно в такой, который курил, выпуская дымок к небу. До того сердешным он казался сейчас — едва не милее родного подъезда! Но не свернула Засиверка с дороги, упрямо шла к лесу.

И вот уж вдали затемнели ёлки. Да пробираться к ним оказалось непросто: пимы утопали в белоснежной шубе снега, и с каждым шагом Засиверка проваливалась всё глубже и глубже. Вот сугробы уж до колен поднялись, а вокруг ни тропинки, ни твёрдого настила...

Кое-как добралась Засиверка до первой ёли, обхватила её руками да привалилась рядом. Одно слово — Снегурочка. Но нет, всё ж нет, это была Засиверка. И волос-то у ней тёмный, и ноги-то задубели от налипшего снега, и в тепло-то ей хотелось, как никогда... Нет, определённо не Снегурочка...

Вот уж и сумерки ложатся поверх северных елей, кое-где в полях зажигаются огни-звёздочки, а Степашки сыскать-не сыскать. Глядит впереди себя Засиверка, да лишь глазами моргает. И видит: гнутая ель перед ней треснула пополам и раскололась на две части. Снег с веток поднялся да вскружился, спорошил Засиверку, а у ней аж душа от страха замерла.

Из расщелины той стал великан подниматься. Большой да стройный, словно сосна. У самого руки длинные, мохнатые, чуть не до земли, голова — будто пень рогатый, на нём глазищи зеленью сверкают. То поднялся сам Варлахти, хозяин здешних лесов. Тенью встал над лесом великан, взором цепким охватил округу да впился в путницу малую.

- Это ещё кто такая? - грянул голос с высоты деревьев, и Засиверка прижалась к ёлке.

- Я... я Олька, Засиверка.

Девочка не могла поверить, что встретилась здесь с самим Варлахти. Про него ходили недобрые сказы, будто лишает он разума путников нахальных, а у иных, жадных до лесных даров, и последнее отнимает.

- Экось тебя занесло! Одна ты что ли? - прогудел Варлахти.

- Одна, - кивнула Засиверка.

- Гляди-ка, не боится и самого Хозяина Леса! - суровился великан. - И к чему сидишь тут, к чему морозишься?

- Я ищу зайца своего Стёпу. Он потерялся здесь.

- Степан твой без воротиши теперь. То не мои дела — сам Гандвик не пущщат его. Беломорье лютует, беснуется: требует взадь батожок волшебный. В нём дух живёт древний. Вроде Водяного, да только мощнее. Без него омелеют реки, вся земля двинская перекосится, не будет ни жизни, ни приладу.

- Так он у меня, батожок этот, с собой! - обрадовалась Засиверка и достала из кармана свою выручалочку. - Что, если вернуть его? Отпустят тогда Степашку?

Задули тут ветра, да полетели снега с небес, тьма-тьмущая спустилась на округу: сама полярная ночь в господство вошла.

- Та кто ж знат? Энто Гандвик решает, у него и вопрошать надобно, - просвистел вликан.

- А где же он, этот Гандвик? - в отчаяньи спросила Засиверка.

- Дак то Белое море само. Хошь — могу спровадить, мне оно не в упряжку. Всё равно таперча до рассвету не пущу тебя на дорогу-то людскую.

- Ладно, - вздохнула Засиверка.

Вдруг издалека донеслось уханье и эхом пролилось над елями. Вот звук совсем близко прокатился, захлопало что-то, вроде кто бельё выбивает. Глянула Засиверка — рядом с ней приземлилась пёстро-серая неясыть и снова ухнула. Такая большая, загадкой окутанная, глазищи чёрные в саму душу глядят.

- Даю тебе спровожатого — эту быструю совушку Шушельгу. Вихрем домчит тебя до Двинского залива, а там и к Гандвику докличешься. Неча тебе шататься тут по лесу: волк бы не попал. Съесть не съест, а уж выпугат! Потому хватайся за крепкие лапы Шушельги — и прощевай!

- Прощайте! Спасибо, Варлахти! - улыбнулась Засиверка.

Шушельга хлопнула крыльями над головой девочки, подскочила и на мгновение повисла в воздухе. Засиверка не растерялась — схватила её за лапы, и они вдвоём взметнулись над студёным неподвижным лесом. Обернулась Засиверка, да только и увидела, как исчез мохнатый великан в  расщелине, как в сундуке, а ель сомкнулась в себе.

Мрачен родной зимний город. В такую пору люди около печек сидят, байки друг другу сказывают. Кто-то и козули расписные печёт. Никто носа не кажет из дому. Скука, немогута, смертная тоска снаружи-то. Для них, не для Засиверки. Не того она была покроя. Сейчас она поняла, как это прекрасно — наблюдать, быть вдали ото всего, от мирских дел и даже праздников. А ведь только недавно мечтала притулиться в какой-нибудь избушке, отойти от морозца.

Засиверка продолжаля любоваться томными пейзажами, раскачиваясь на лапах неясыти. Мимо текли посёлки и селения. Вон там, у гаражей, сбились собаки. Вот башня водонапорная из кирпича. Ох, как близко пронеслась! Жуть схватила. По соседнему полю тянутся электрические великаны. «Хорошо, что летим мы по этой стороне», - пронесла в мыслях Засиверка. А чуть дальше, во дворах, мужик дровишки порубает. Гляди: и без дублёнки, в одном исподнем! Как холод его не берёт?.. А там что такое? Темнота уж глаза щипет — одни тени мелькают. Да это, кажется, горка. Ребятня катается. Вон, один санки за собой тащит... Сверху оно всё ж веселее смотреть на мир, чем снег топтать. Да холодно только, зубы ломит.

Неясыть парила над двинскими просторами, изредка взмахивая широкими крыльями. Ночная тишина будто скрывала что в глубине своей суровой, да не выпускала наружу.

А вот уж и они, именитые ворота в Арктику! Смотри-ка, какая даль глубокая, синяя бездна в небеса уходит да со звёздами встречается. Неясно, где море, где небо — всё одно тьма синющая.

Стали они опускаться. Шушельга кружит, место у берега ищет попросторней. Вон там кончаются леса, за ними и берег снежный сразу. Сели. Сырость какая мёрзлая, ветер лупит сквозь всё нутро... Засиверка встала на ноги, осмотрелась: красота какая! Пустынная сказка для неё одной только. Звёзды, море и ни души: что может быть прекрасней этого? А ведь где-то там, на том берегу, живёт Снежная Королева...

- Спасибо тебе, Шушельга! - сказала Засиверка.

Она прижалась к её тёплым перьям, и они заглянули друг другу в бездонные очи, словно родные, и попрощались. На что же похожи эти глаза? У одной, и у другой глаза до того сходились, что можно было их спутать. Серьёзные, как сама Вечность, глубокие и тёмные...

Море! Белое море! Вот на что были похожи эти глаза. Огромная чёрная бездна. Но чары этой бездны опасны: они могут завлечь, усыпить разум и погубить... Не каждого, известное дело. Но они всегда изведут того, кто позволит себе плюнуть в эту мрачную глубину.

Серая Шушельга встрепенулась, ухнула на прощанье и поднялась в ночной воздух, растворяясь в высоких ветках елей. Кто знает, свидится ли с ней ещё Засиверка?

Что ни говори, а на югах-то не те ночи, не те пейзажи. Живо там всё, дерзко и нараспашку. Если ночь — так для всей округи, если море — так с залихватскими песнями, если наряд — так ветерком подбитый, если дружба — так проще и беззаботнее.

Совсем не тот Север. Он строг и неприступен, но он величественен. Вся глубина его в этой молчаливой разборчивости сокрыта. Он спрятан от случайных проезжих, лихих зевак и ребячливого люда. Но он откроет все  тайны и всю грациозность тому, в ком усмотрит свою родную душу. И море тогда откроется только для этой души, закаты — только для неё одной, звёзды — лишь для этого человека светить станут...

Засиверка подошла ближе к заливу. Берег уже обледенел, и море было спокойно.

- Гандвик! - крикнула она, что было голоса.

Тихо. Засиверка крикнула снова. Вдруг подуло полярной зимой, и откуда-то издалека прикатилась волна, пробежалась по замёрзшему берегу, и унеслась в темноту. Взметнулся ветер, засвистел над головой, поднял снег с берега да закружил в бешеном ледовитом вальсе. Морозный воздух не давал вздохнуть глубоко — казалось, ветер обжигает лёгкие.

Заштормило море студёное, расплескались, расшипелись волны колючие. Глядит Засиверка сквозь белую метель: вырастает в морской дали гора чёрная, округлая, скидывает с себя воды пенные. И показывается над Белым морем невидаль-чудище: голова китовая, пасть акулия, над ней бивни торчат, а хвост медный чешуйчатый, словно у змея незапамятного. Вздымает монстр Гандвик плоские плавники свои над водой, а с них цепи железные свисают. Подгребает он плавниками к берегу — цепи с грохотом в пучину опускаются. Расходятся с-под чудища арктические гребни, да в иное мгновение обратно смыкаются. Приблизилось чудо-юдо к берегу, из стороны в сторону тело неповоротливое качается. На валун плоский зверь голову свою опустил, и вздох тяжёлый прокатился над заливом. Стихло всё. Снег перестал белениться, унялось и море.

- Кто такая? Звала зачем? - томным басом проревел морской монстр. И увидела Засиверка, что нет у Гандвика глаз живых. Торчат вместо них чугунные корабельные заклёпки, а под ними подтёки ржавчины, будто слёзы высохшие.

- Засиверка я. Пришла друга своего выручить, Степашку. Я слышала, тебе, Гандвик, батожок Беломорский нужен, дак он у меня!

Поднялся хвост медный над морем, да яростно по воде ударил. Заскрипели цепи, заскрежетали глаза чугунные.

- Отдаааай... - прошипел Гандвик, - иначе не отпущу зайца. Отдай батожок обратно Белому морю.

Засиверка раздобыла в кармане шубейки батожок, поглядела на него с грустью, поблагодарила за помощь верную и кинула в море. Навсегда теперь скрылась диковина древняя в черноте северных вод.

Снова вздохнул могучий Гандвик, да чуть не сдул девочку с ног. Медленно развернул тело своё, словно ледокол, и устремился в море открытое. Вдруг нырнуло чудище в глубину, только хвост медный мелькнул, рассёк воду.

Долго стояла Засиверка на берегу оснеженном в ожидании. Уж и звёзды-жемчужины чуть не все до одной сосчитала, прислушиваясь к тишине и перекатам прибоя. И тут вздымается вновь чёрная голова Гандвика. Глазами чугунными смотрит — да незнамо, видит что иль нет. Снова гремят цепи тяжёлые, снова взмахивает он плавником плоским, и видит Засиверка, что в плавнике его камень массивный держится.

- Отойди в сторону, Засиверка! - пробасил Гандвик, и девочка отбежала.

Чудище вышвырнуло камень на берег, да с тем и убралось в чёрную бездну. Каменище прокатился по снегу, рисуя на нём ровную линию, да и остановился у какой-то кочки. Подошла к камню Засиверка — а он и раскололся на части. И видит девочка: внутри камня Степашка сидит, без чувства и без движенья. Схватила его Засиверка да прижала к себе.

- Стёпка! Дорогой! Вот ты и снова здесь, наконец-то я нашла тебя...

Девочка прижимала к себе любимую оранжевую шубку и шмыгала носом. Постепенно Степан начал отходить от чародейства Белого моря. Он обнимал свою подругу, уткнувшись ей носом в плечо.

- Ужо думал я, не найдёшь меня, - вздохнул Степан. - Дак ведь не знал я, что Беломорский энтот батожок просто так брать негоже. Вишь, чего вышло-то!

- Ладно, ладно тебе. Главное, что вернулся ты. А батожок вернулся туда, где ему и быть положено — у владельца своего.

Стёпка спрыгнул с рук своей хозяйки и запрыгал по снегу, рисуя на нём тонкие следы своих длинных задних лап.

- Как же ж мы таперча, Засиверка, до дому дошваркаем? - спросил будто сам себя Степан.

Засиверка понимала, что они и к утру не доберутся. Присела она на колючую кочку и стала плакать. Слёзы ручьями по щекам бегут, да капают под ноги ей. Степан рядом сидит, нахохлился от морозца и уткнулся носом в пимы хозяйки. Наплакала Засиверка целую лужу горячих слёз. Смотрит в неё — а там Большая Медведица плавает, отражается. Глянула девочка в небо бархатное — и оттуда Ковш сияет, звёздами своими перемигивает. Вдруг это громадное созвездие шерстью белой покрываться начало, объём наращивать стало. И видит Засиверка, как вместо ковша настоящая медведица белая появилась, и лапами мохнатыми по небу-куполу переступала.  Опустила медведица морду свою и на Засиверку смотрит глазами черничными.

- Ну, здравствуй, Засиверка, - протянула медведица с поднебесья. - Чего грустишь, о чём плачешь? Не видела я ещё, чтобы плакала ты.

- Здравствуй, Медведица, - растерянно произнесла девочка. - Я тоже ещё не видела тебя вживую... Застряли мы здесь со Степашкой, до дома добраться не можем.

И опустила Засиверка голову, смотрит на озеро слёз своих, а оно уж и замерзать начало, скорлупой прозрачной покрылось.

- Могу помочь тебе, своими Серебряными Санями домчать вас до дома, - сказала Медведица. - Не зря ты часами глядела на меня из окна да со двора, мыслями своими согревала кости мои старые.

Сказала она это и таять начала, растворяться на своде небесном. И вновь на её месте ковш проявился, да не совсем прежний: превратился он в сани конные, искристые. Кренья серебром переливаются, на боковых отводах узоры старинные вроде птиц летящих да орнаменты рогов оленьих по верхнему контуру красуются. Видят Засиверка со Степаном, как тронулись сани те с места, да в их сторону повернули, с неба к ним спускаются. Никогда такого чуда не видели они. Да чтоб сани не заложенные ехали, словно живые! Много переглядела за сегодня Засиверка, на весь век воспоминаний хватит.

Подкатились Серебряные Сани прямо к ногам девочки и друга её оранжевого. Величественные, королевские, да размеров неохватных. Кажется, трёх медведей можно было бы везти на таких. На земле-то ещё ярче горят сани эти, будто прожектор, освещают всё вокруг. А внутри них шкура оленья накинута. Залезла Засиверка на шкуру эту, Степашка рядом уселся, пригрелись. Глянула девочка в небо, а там пустота на месте ковша зияет, только маленький вверх тормашками висит. Тогда прижалась Засиверка к отводу и прошептала:

- Спасибо, Медведица.

Да не успела сказать, как заскользили полозья по снегу, да быстро как, словно тройка мчит. Тепло на шкуре на оленьей сидится, уютно. Устала Засиверка, задремала. С ней и Стёпка уснул.

Глаза открывают — стоят Сани уж у самого дома родного. А как будто только отъехали... Пронеслось расстояние, словно миг. Засиверка разомлела, выбираться не желает, да что поделать — домой надо возвращаться. Выползла из саней, Степана ухватила — а тот спит себе, ни жив ни мёртв. Глядь — и Сани Серебристые растаяли, как и не было их. Не то пригрезилось всё это Засиверке? Не то и не бывала она нигде? Но нет же: вот Степан снова с ней, а ведь пропал он ещё день назад. Значит, и вправду всё это происходило, наяву видела она Варлахти и Гандвика, с Медведицей Большой сквозь небо беседовала...

Улеглась Засиверка дома в тёплую постель, Степана к груди прижала и уснула. Проспала почти до полудня, встала, в окно стылое смотрит: а там ещё рассвет тлеет. Ночью мороз приударил, нарисовал «пёрышки» снежные внизу окна. Вспоминает она ночь прошедшую, и не верится, что с ней такое приключилось. «И в какой это миг я в сказку попала?» - думала Засиверка, - «Неужто жила в ней всё это время, да не знала того?..»

Скоро год Новый придёт, принесёт подарков воз: от отца да от матери, может, бабушка с юга посылку пришлёт. Может, на детской ёлке во Дворце строителей презент ещё дадут... Жалко Засиверке, что с Беломорским батожком проститься пришлось — так свыклась она с ним, так верно он ей помогал, что теперь без него, как без рук осталась.

Словно уловил Стёпка мысли хозяйки, в три прыжка с кровати на подоконнике оказался.

- Ой, Стёпа! Дак ты опять живой? - удивилась Засиверка.

- Да... вроде того.

Степан почесал белое ухо.

- Оно как вышло: заколдовал меня Гандвик энтот страшенный, в море своём утопил. А как расколдовал — дак таперча я навсегды ожил, а не токма на Новый-то год.

И тут запело сердце у Засиверки оттого, что друг её любезный теперь совсем живой. Засияло лицо её бледное да глаза заискрились чёрные.

- Дак вот дело-то какое: подарка ты из-за меня утратилась. Надобно новый дарить... Ой, не бери в ум-то! - махнул лапой Степан, заметив, что Засиверка забеспокоилась. - Уж я знаю, чего желаешь ты.

Стёпка хмыкнул и легонько стукнул задней лапой по стеклу. Щёлк! - и отпало со стекла самое пушистое и большое снежное пёрышко да шлёпнулось на подоконник в квартире, и вдруг с одного конца наливаться объёмом стало, а с другого лезвие выросло.

Смотрит на это Засиверка, и снова глазам не верит. Взял Степашка перо ледяное, а оно засияло, лазурью переливаясь, словно не из воды было соткано, а из сапфировых и топазовых камушков. Конец острый, как у кинжала, а другой край барашками да завитками морозными отделан. Не то нож, не то клинок какой, сразу и не скажешь. Но красив до чего! Засиверка любуется — глаз не в силах оторвать.

- Роскошное творение, да? - подмигнул Степан хозяйке и улыбнулся. Два передних зуба его повисли над нижней губой, а глаза разомлели в довольном прищуре.

- Красотища!.. - согласилась Засиверка, в восхищении разглядывая сапфировый «кинжал». - А что это?

- Мудьюгский Ропак1 называется, мой тебе новогодний подарок. Только таперча ужо навек, - захихикал Стёпка. - Не порожний будет. Такой кинжал родился на острове Мудьюг, небось знашь? Дак вот Ропак энтот смогёт обуздать всякого лиходея, что с умыслом злым полезет. Зверь али человек — всё одно. Коснись его клинком — и льдиной разбойник застынет. Не навсегды, правда, лишь до черёдной зари. За энтот срок можно скрыться.

Засиверка дар речи и потеряла, с минуту не могла вымолвить ни слова. Только Ропак этот взяла и глядит, словно на драгоценность какую, с руки в руку перекладывает.

- Не знаю, Стёпка, как и благодарить тебя, - наконец, сказала она. - И не разобьётся он? Ведь изо льда же.

- Не прям чтоб изо льда, да из кристалла. Вишь, искрится, как бриллиант! Дак не надо благодарить-то, ужо я тебе жизнью обязан, - развёл лапами Степашка.

- Но как же он на окне оказался? - изумлялась Засиверка.

- Я нынче всё, что из воды соткано, умею в волшебные сокровища превращать. Ведь я водой заколдован был, с ней таперча на короткой ноге.

За окном над горизонтом крыш пыталось восстать бледное солнце, но у него не получалось. То ли ленилось оно, то ли держало его что. Вот прокатится оно так по крышам розовой дымкой, да и уйдёт вспять. Поделать ничего не успеешь, как ночь придёт.

Не расставалась с того дня Засиверка с Ропаком Мудьюгским. Идёт куда — с собой прячет, спать ложится — подле кровати кладёт. Да всё не приходилось использовать-то его по назначению. Ничего Засиверке не угрожало, никто с кулаками к ней не подходил. И думалось ей, что так и пролежит игрушка её в бесполезности, хорошо хоть красив был Ропак этот, и впрямь будто бриллиант. И привязала Засиверка к нему шнурок кожаный да на шею повесила вместо кулона. Люди удивляются, расспрашивают, что за диковина такая, а Засиверка улыбается только да за безделицу Ропак Мудьюгский выдаёт.

Как-то уж после Нового года морозы ударили. Отец Засиверки на рыбалку зимнюю отчаливает, её с собой зовёт, промысел свой показать хочет.

- Поедем со мной, Олька, увидишь, как корюшка ловится, - сказал отец. - Оденься только теплее, пару рейтузов надеть надо и нос укутать, не то мороз обожжёт.

Засиверка согласилась. Вот собрались они, снарядились, поехали на машине большой, с друзьями отца. Все дороги здесь вдоль Двины да лесов пробегают, длинные дороги, пустынные. А леса колючие — ёлки одни, большие и маленькие. Места эти суровые. Отец говорил, медведи встречаются. «Бывает, - рассказывал, - нос к носу встретишься в кустах каких, ладно, если разойдётесь. Шуметь надо, коли по лесу бродишь, хоть колокольчик привязывай. Тогда обойдётся». Но не видала Засиверка медведя ещё. Хотелось посмотреть издалека, да страшно.

Выехали они ещё затемно и ехали до тех пор, пока спереди, чуть правее ёлок не появилась розовеющая полоска северного солнца над бескрайним полем, под которым спала тяжелым сном река. Машину остановили у обочины, слегка прокатившись по свежим икринкам снега, который выпал за ночь вдоль кромки дороги. В нос пахнуло инейным воздухом. Иней тут же поселился на воротнике Засиверки. Пока шли через ёлки, приминая искрящийся наст, на верхушках уже сияло, переливалось светом холодное, будто подмороженное, северное солнце. Отец утаптывал, где-то в одному ему известном месте, снег и доставал снасти, что-то говорил, а Засиверка стояла как вкопанная и смотрела на игру лучей, которые, осмелев, ползли по льду, вещая о наступлении утра.

Поставили палатки махонькие. Не сразу, правда, мужикам пришлось повозиться. У кого она куполом на снегу красовалась, у кого треугольным шатром — разные были, цветные. Достали удочки, ледобуры, коробы со снастями. Смотрит на эти приготовления Засиверка: интересно ей. Только удочки странными казались: маленькие, в одну руку вмещаются. Она видала на картинках удочки длинные, изогнутые, а эти на них и не похожи вовсе, вроде отвёртки с леской.

Тишиной звенел застывший воздух. Не было ни ветерка, ни звука, кроме отрывистых голосов нескольких рыбаков. Где-то в отдалении, метрах в двухстах, тоже ловили, но судя по всему, уже давно.

Засиверка пошла бродить по бескрайнему льду, но тут ей надоело, и она потопала к лесу.

- Олька, ты куда? - крикнул отец сквозь шапку-шлем.

- Я до деревьев прогуляюсь, - ответила, обернувшись, Засиверка.

- Смотри, возвращайся скорей, не то пропустишь самое интересное!

Засиверка кивнула и бодро направилась к ёлкам. Походив меж колких веток и лысых спящих кустов, она вдруг увидела неподалёку вывороченный корень большого дерева, не то ели, не то сосны. Сам ствол замело периной снега, а вот корни торчали голые, нетронутые, хотя и были весьма массивными. Меж ними гнездилась и свисала пакля не то из сухой травы, не то из тоненьких корешков. Любопытство приманило Засиверку, и она решила подойти ближе к этой мохнатой растительной шапке.

Засиверке оставалось пройти каких-то двадцать шагов, как из недр этой гущи корней показался чей-то тёмный нос. За ним сразу появилась такая же чёрная длинная морда, по бокам которой торчали тонкие усы. Морда напоминала собачью или медвежью. А вот и глаза — зоркие суровые бусины. Этот взгляд врезался в лицо Засиверки и насторожился. Девочка замерла на месте, сердце её провалилось под самые пятки, ладони, которые она в варежках сжала от страха, тут же вспотели.

«Ну всё, медведь! - сказала себе Засиверка. - Вот я его и увидела. Но, видно, это будет последнее, что я увижу в жизни...»

Морда, тем временем, вылезла наружу и показала свою бурую густую шубу.
«Нет, вроде не медведь, - думала Засиверка, - но тогда кто?»

Зверь стоял на четырёх мощных когтистых лапах и, нагнув небольшую голову книзу, смотрел на девочку, будто решая, враг она или добыча. Маленькие круглые уши его были прижаты, а нос шарил по воздуху из стороны в сторону, будто учуял чего. Ещё секунда — и лохматая туша прыжками устремилась в сторону девочки. Засиверка ахнула и ринулась назад к отцу и рыбакам. Ужас схватил сознание, и она бежала лишь вперёд, паникуя от близившегося хруста снега за спиной.

- Папа! - заорала Засиверка в отчаянии.

Но вдруг она вспомнила о своём помощнике, доселе висевшем на шее лишь как украшение. На бегу расстёгивая шубу и срывая толстый шарф, она еле нащупала на груди заветный Мудьюгский Ропак, да было поздно: резкий удар сзади от плеча к спине свалил её с ног. Засиверка упала на спину и почувствовала, как рана защипала. Прямо перед её лицом возникла та самая чёрная усатая морда, которая глядела на неё, обнажив огромные клыки. Это была росомаха. Но Засиверка успела всё же ухватить свой колдовской Ропак, пока бежала. Она мигом сдёрнула его с шеи и ткнула клинок в морду зверя.

Росомаха застыла на месте. Сперва прозрачной коркой льда покрылась её морда от носа до ушей. Затем обледенело и остальное туловище до самого хвоста. Засиверка смотрела на хрустальный оскал на фоне тусклого серого неба и переводила дух, радуясь, что осталась жива. Окоченевший взгляд зверя всё так же был прикован к ней, но уже лишён угрозы. Взъерошенная Засиверка поднялась и отряхнула снег с шубы и рукавов. К несчастью своему она заметила, что сзади шуба была разорвана когтями хищника почти на две половины, а спина была мокрая от крови. Девочка оглянулась по сторонам. «Где же отец? - с тревогой подумала она, - он давно уже должен был придти». И тут перед ней открылся новый мир: всё кругом покрылось льдом. Голые деревья, ели, кусты, сухая трава на обочинах, - всё застыло так же, как и враг её, этот дикий зверь. Даже отец и его друзья-рыбаки будто окаменели. Весь свет замер, словно в ожидании чего-то важного.

Раздалось шуршание с разных сторон. Из леса, где только что гуляла Засиверка, показалось нечто длинное и лохматое. Оно шаталось и приближалось, переваливаясь так, будто вместо ног у него росли ходули. За макушками ледяных ёлок Засиверка увидела рогатую голову.

- Варлахти! - прошептала она то ли с радостью, то ли с тревогой.

Неподалёку трещал лёд, и река начала вскрываться толстыми льдинами. Серая вода заплясала, и наружу показалась уже знакомая тёмная гора. Когда Засиверка увидела чугунную круглую заклёпку с подтёками, она поняла, что перед ней снова всплыл грозный Гандвик. Размеры реки не давали ему полностью показаться над водой, поэтому на сей раз видны были лишь его «незрячие» глаза и верхняя часть мутно-молочных бивней.

Сверху послышался гул. Засиверка подняла голову. Сквозь серый туман неба на землю спускалась белая медведица. Та самая, Большая. Она перемещалась неторопливо, но каждый шаг её равнялся, наверное, длине целой улицы, поэтому медведица быстро оказалась внизу.

Перед Засиверкой предстали Великие Силы, не добрые и не злые, но те, кто ей помог в трудные минуты, и которым она была благодарна.

Откуда-то справа раздалось знакомое уханье и хлопки. Из-за деревьев летела Шушельга. Она пронеслась над головой Засиверки, сделала круг и уселась на плечо Варлахти, сурово глядя исподлобья. Её хозяин облокотился длинной шерстяной лапой на рядом стоящий замёрзший куст и сказал:

- А ты молодец, девчуха!

Его дыхание вьюгой проскулило над ушами Засиверки.

- Могу поздравить тебя, ты стойко выдержала этот опыт. А ведь то было испытание, - басом подхватил Гандвик, то вздымая пасть над водой, то погружая её в реку.

- Присоединяюсь, - спокойно и тихо сказала Большая Медведица, подходя ближе к Засиверке, которая в растерянности смотрела то на одного, то на другого.

- Какое испытание? - спросила девочка.

- Испытание северных духов, годишься ли ты на то, чтоб идти по жизни с особливой задачей, - пояснила Медведица.

- Вишь ли, кровушка у тебя больно сильная, от древнего шамана начало имеет, - продолжил Варлахти, сверкнув зелёными глазами. - Не знала небось?

Засиверка помотала головой.

- Дак вот, тот шаман — носитель ветхих северных знаний и преданий, - прогремел Гандвик, скрежеща цепями. - Они не должны кануть в лету и растаять в забвеньи. На твою долю пала роль нести энти знания дальше, оживить их, вдохнуть новую душу.

- Вот мы тебя и проверяли, - кивнула Медведица. - Мы, как часть севера, не могли позволить, чтоб древние предания к случайному человеку попали, хилому духом. Теперь же мы видим, что ты достойна энтого назначения.

- Всё, что с тобой случилось давеча, - просвистел Варлахти, - наших лап дело.

Он пожал костлявым лохматым плечом.

- Дак что же я должна делать, я так и не поняла? - спросила Засиверка, обращаясь ко всем троим представителям древних духов.

- Ты должна передавать эти знания людям, - промолвила Большая Медведица. - Но прежде...

И тут её перебил Гандвик:

- Подойди ко мне.

Засиверка зашагала к воде. Морской зверь снова загремел цепями и резким движением плавника окатил Засиверку ледяной водой. Она взвизгнула и съёжилась, но через миг пришла в себя. Вдруг она почувствовала, что спина и плечо уже не болят.

- Раны твоей больше нет, и даже шрама не останется, - прогудел Гандвик.

- А нынче поди сюда, - махнул Засиверке лапой Варлахти.

Она подошла. Лесной дух одним движением лапы провёл по её шубе — и шуба стала совсем целая, как новая. Будто никто на Засиверку и не нападал.

- Ну а теперь подойди ко мне, - попросила Медведица, и девочка так и сделала.

Медведица сняла белой лапой что-то блестящее со своего хвоста. Это была то ли жемчужина, то ли... Звезда, это была маленькая звёздочка, размером с бусину!

- Смотри, - сказала Большая Медведица, - в этой звезде сокрыта вся ветхая мудрость, все сказания Севера. Я передаю их тебе, и тебе нужно лишь проглотить эту маленькую звезду.

Медведица держала в широкой когтистой лапе блестящую «жемчужину» и протягивала её Засиверке. Девочка поколебалась, но, переведя дыхание, взяла звезду и проглотила её разом.

Мир заволокло густым влажным туманом, дальше вытянутой руки ничего не было видно. Всё вдруг пропало, будто и не существовало ничего, будто эти чудеса Засиверке лишь приснились. Но вот дымка начала рассеиваться, и девочка очутилась в прежнем месте. Только теперь не было там ни Медведицы, ни Варлахти, ни Гандвика с его леденящими душу цепями. Ели и кусты стояли, как и всегда, всё было живое, не обледеневшее. Нигде не увидела Засиверка и росомахи, жизнь вновь шла своим чередом: отец с приятелями ловили корюшку и переговаривались, кое-где пролетали птицы, по дороге ездили одинокие машины... Засиверка вздохнула, улыбнулась, поправила шапку и, счастливая, потопала к отцу.