Когда поспевает малина

Июль 1892 года выдался жарким. Тёплые дожди, как по заказу обильно питающие землю, и яркое солнце, которое сразу вслед за пролившейся с небес влагой разгоняло тучи, обещали хороший урожай всего, что могло расти в этом богатейшем крае, где-то на стыке Саян и Горного Алтая. Тайга по праву считалась кормилицей, местные жители ничего другого и не знали кроме охоты, да собирательства. Маленькое таёжное поселение старообрядцев из девяти семей, бежавших когда-то от церковного уклада патриарха Никона, постепенно разрослось до пятидесяти крепких дворов. Основная часть мужчин стали настоящими охотниками промысловиками. Женщины, как и всюду в те времена, занимались детьми и домашним хозяйством.

За почти двухсотлетнюю историю деревни Кедрово, кладбище насчитывало более тысячи могильных холмиков. В основном детских, ведь из десяти-двенадцати родившихся, выживала едва ли половина. Но те, кого Господь оставлял на этой грешной земле, были на редкость дюжими людьми. Бывало, молодые парни, могли бегом загнать взрослого лося так, что таёжный великан выбивался из сил и падал замертво. Обретались своим укладом, по своим законам, вина и табака не знали, посты соблюдали строго. Свадьбы играли осенью, как исстари повелось. Если удавалось, то сватали из соседних поселений таких же староверов, коих было не так много, но всё же были. Иной раз и пришлые заглядывали, но их не особо привечали, поэтому гости, как правило, не задерживались. Если только по крайней нужде, сам заплутал человек, лешак-ли закрутил, в тайге бывает. В мир эти люди выбирались нечасто, два-три раза в год, меняли шкурки добытых зверей, или, как говаривали сами кержаки - «мяхку рухлядь», на соль, кое-какие инструменты для хозяйства, да на охотничьи припасы. Ходили за всем этим только избранные, кого попало, дабы грехом в миру не искушать, с собою не брали.

Летом, - один день год кормит, работы невпроворот. Кто косит, кто в лес по грибы, да по ягоды, кто сено готовит, кто скотину управляет, да мало ли хлопот в деревне. Дел всем хватает, никто кроме малых детей без работы не сидит. Вот и кузнец местный, Евстроп Лукич в лес  наладился, и Маркела, внучка своего старшего прихватил. Брёвна, которые в самом низу сруба кузницы, вконец сопрели, надо было менять, чтоб тепло не уходило, да не было сквозняков.

- Раскалённо железо, оно сквозняка не терпит, - поучал дед внука, видя в нём своего преемника. Маркел пошёл в деда. Такой же рослый и жилистый,  хваткий, как говорили старики. В свои десять лет ему не было равных в мальчишеских забавах. Да и забавы-то бывали сродни взрослым занятиям, особо не побалуешь.

Ребятишки крутились вокруг кузни, интересно им было, как кусок железа под ударами молота превращался то в ухват, то в топор, а то и в плуг для пахоты. Металла было немного, поэтому берегли и перековывали орудия труда из одного в другое. Дети, они во все времена только дети, без баловства не обойтись. Евстроп Лукич никого не ругал, не одёргивал и не рукоприкладствовал, ибо силищи в нём было немеряно. Подковы разгибал, не напрягаясь, как свежую баранку, не дай бог зашибёт кого ненароком. Но всё же без внимания ребячьи шалости не оставлял, наказывал по-своему. Ухватит не в меру расшалившегося мальца за подол, поднимет один край кузни, сунет под угол и опустит, прижмёт долгополую рубаху между землёй и срубом. Вырваться нет никакой возможности, а коли оторвёшь кусок, матушка такой трёпки задаст, тошно станет, одёжу, её беречь надобно.

- Дедушко, а ты пошто ружьё не взял, - заглядывая деду в глаза, спросил внук.
- А на кой оно, - ответил дед, - зверь ноне сытой. – На телегу сядем, понужнём и покатимся, никто не догонит, - отшутился дед, толкая перед собой ладную тележку на железном ходу. Евстроп загодя, в январские морозы, когда деревья спят, свалил пару подходящих сосен. Раскрежевал, выбрал по два самых хороших бревна с комля, ошкурил и сложил в отдельный штабель, на просушку. У кузницы самые нижние венцы требовали замены, поэтому дед с внуком и шагали в лес. Бревёшки должны быть уже готовы к перевозке, высохли, стали легче. Дед рассчитывал доставить их в деревню одним разом. Топор да верёвка, вот и всё оружие, не на охоту пошли, в это время зверя бить большой грех. От домов недалече, около версты, но по тайге, это не по дороге, шибко не разбежишься. Вдоль шумной, скатывающейся по камням откуда-то далеко с гор, бурной речки, раскинулись густые заросли кислицы, да малины. Всё красным-красно, ягода душистая, лесная, обирай – не хочу, всем хватит и человеку и зверю таёжному.

Оттуда, из ягодника он и выскочил, любопытный чёрный колобок. Медвежонок. Увидели его, да поздно, не успели дед с внуком отойти на безопасное расстояние. Следом за маленьким появился пестун, медведица-подросток, и молча бросилась на людей, защищая младшего брата. Ударом лапы сбила Маркела, отшвырнув его саженей на пять, не причинив особого вреда, лишь глубоко расцарапав плечо и спину. Встала во весь рост, и повернулась было к Евстропу, но дед несколько раз успел достать её кованым, плотницким, острым, как бритва топором. Один из ударов пришёлся точно в позвоночник, у медведицы отказали задние лапы и она, ревя от боли, поползла в кусты на передних.
- Беги, беги отсюда, - закричал внуку Евстроп, - мужиков кликай! Маркел поднялся и что было мочи припустил в деревню.    

Каким бы сильным не был человек, но в рукопашную с медведем ему не совладать. Зверь дикий, бесстрашный, разъярённый, выскочил из зарослей малины. Огромная бурая медведица-мать в прыжке свалила Евстропа, лапой содрала кожу с головы, завернув её с затылка на лоб, подмяла под себя и стала рвать его за ноги, кусая куда придётся. Ослеплённый Евстроп Лукич, наугад  два раза ударил топором и на своё счастье попал точно в лоб. Плотницкое орудие труда в сильных и умелых руках превратилось в грозное оружие. Удары кузнеца были такой силы, что зверь уже после первого дёрнулся, затих и завалившись на бок, всем своим весом придавил окровавленного человека к земле.

Мужики прибежали совсем скоро, кто с вилами, кто с рогатиной, оттащили тяжёлую тушу, освободили Евстропа. Положили его на телегу, как смогли, остановили кровь, да быстрее в деревню к бабке-знахарке в крайний от леса дом. Выжил кузнец, выходила бабушка настоями да травами, молитвами да заговорами тайными. Всю осень и почитай зиму до самой ранней весны нянькалась, но подняла. Правда левой ноги он лишился, на кусочках кожи болталась, пришлось отнять чуть ниже колена, и одного глаза не стало. И было ему на то время сорок семь годков, крепкий ещё мужик, даром, что дед. За лето смастерил сам себе протез, внука Маркела в молотобойцы взял, в помощники, значит, и продолжал делать своё нелёгкое дело до самой глубокой старости. А прожил Евстроп с увечьями ещё столько же. Маленько до девяноста пяти годов не дотянул.