Сферы. На шельфе. Часть первая. гл. 5

    5.

   Жизнь моя разделилась на две неравные части. Первая, меньшая – школа с её проблемами всё меньше волнующими меня, вторая – хмельная, разудалая, опасная. Приходя из школы я быстро делал уроки, ту их часть, которая не вызывала особых напряжений, и ещё до появления матери исчезал из дома до глубокой ночи. Мать со мной ничего не могла сделать. Ни её грозные взгляды, ни не менее грозные и громкие слова на меня не действовали. Общение с ней полностью прекратилось: единожды предавший… Кто бы он ни был. Я ни для кого не делал исключения, ни Серёге, ни Игорьку.
    Местом ежедневного сбора был кусок тротуара перед входом в зал таксофонов на Пятницкой, в котором по вечерам одиноко жалась разменщица монет.  Долго не задерживаясь, собрав кворум, побренчав гитарами и подразнив прохожих видом и воплями, начинали движение по всем шести Монетчиковским переулкам, не оставив в покое ни одну открытую в полуподвалах и бельэтажах форточку, в ответ получая мат и угрозы. Но сытые обыватели  после трудового дня и заслуженного ужина были тяжелы на подъём.
    Конечным пунктом дефиле  был продовольственный магазин напротив Маратовского переулка, в котором, получив дополнительную дозу смелости, мы переходили к персональному обслуживанию населения. И тогда не везло тем, кто попадался на нашем пути. Нет, мы не занимались рукоприкладством или грабежом, ни в коем случае. Мы испытывали население бесконтактным способом. Мы заставляли их делать то, что при нормальных условиях они делать не стали. Особенно доставалось парочкам, уютно пристроившихся в сквериках. Мы проверяли их чувства друг к другу. И обычно нам попадались слабоки. После испытания мы провожали оставшуюся на месте особь, по пути объясняя ей, почему ей не следует доверять партнёру. Наш суд, хотя и отличался примитивностью методики, зато вскрывал человека до дна и подкладки.
    Изредка поступали предложения от Володьки. Содержимое небольших ширпотребовских складов, киосков союзпечати и табака, палаток холодных сапожников, часовщиков, прочих немногочисленных частников и потребительских кооперативов, зубопротезных кабинетов – всё, что быстро находило спрос или даже являлось  предметом специального заказа, приносило немалый  доход, быстренько переводимый и сразу же потребляемый жидкий эквивалент. 



    Иногда наша компания, нарушая общепризнанные  суверенитеты, всем шалманом выезжала в парк Горького.  Вот и в тот злополучный сентябрьский  вечер нас занесло на водную гладь  пруда. Зафрахтовав несколько лодок, мы съехались  в центре, обсуждая  планы на вечер. Мимо проплывали лодки, с которых глядели, как нам казалось, испуганные или осуждающие  глаза отдыхающих. Как те, так и другие держались от нас в отдалении. На одной лоден я заметил Игорька на пару  с нашей одноклассницей Наташкой Савиной, безликой прыщавой девицей с впалым ртом, под правым углом которого торчала здоровенная бородавка с двумя перьями. Наташка триумфально улыбалась, обнажая два ряда брекетов. Игорёк менялся на моих глазах. Парк, лодка, девушка… Ещё вчера он бежал бы от первого и второго и уж во всяком случае от третьего.
    Игорёк делал вид, что не видит нас, что больше всего и разозлило.
    - Ладно, ребятки, сейчас потеха будет. Вон ту парочку надо отжать в Нескучный сад.
    - Будь сделано. Мы их к зубрёнку препроводим.
    Когда я подошёл к зубрёнку, Игорёк находился на последней стадии отчаяния, но увидев меня, несколько успокоился.
    - Здравствуй, Лёня. Давно не виделись.
    - Да только что на пруду. Ты что-то путаешь.
    - Ты же знаешь, я плохо вижу.
    - Смотрю, ты смелым стал. С дамой да ещё вечером…
    - Да, мы…
    - Помолчи немного. А ты, Натка, что скажешь? Как он тебя уговорил?
    - Он  сказал, что любит меня, и после школы мы поженимся. А ты, Чуваев,
считаешь, что меня любить нельзя? Ты ошибся, Чуваев.
    - Вот мы сейчас проверим, как он любит.
    - Лёня, что тебе от меня надо? Отпусти меня.
    - А её куда денем? Ночь на дворе, как бы чего не случилось.
    - Обещай, что с ней ты ничего не сделаешь. А?
    - Погоди немного. На кой ляд мне её прыщи нужны. Слышь, Натка, чего он ещё наобещал?
    - Говорил, что жить без меня не может…
    - Достаточно. Сумку дай. Держи, жених, и ели хочешь остаться целым,..
Пузырь-то уже лопается, поди.
    - А, может, не надо.
    - Надо, Игорёк, просто необходимо. Заодно проверим годишься ты в женихи. Давай.
    Меня тошнило от его нытья. Если бы он ещё поканючил, я бы отпустил их по добру по здорову.  Но тут вмешалась Натка.
     - Я не буду смотреть. Я всё равно люблю тебя. Ты самый, самый…


    Длинными,  зимними вечерами мы собирались у Володьки или Лёшки Зуева, бросившего школу, не закончив к 17 годам и семи классов. Его родители, тихие старички,  днями и ночами клеили пакетики для булавок и вязальных спиц. В своей душевной простоте они принимали нас за Лёшкиных одноклассников, пришедших делать домашнее задание. Даже бутылки, постоянные пособия занятий, не могли поколебать их уверенность, тем более мы никогда не забывали хозяев при повторении пройденного. После занятий старик вытаскивал  из завалов бумажных заготовок балалайку  и начинал извлекать из неё звуки, которым позавидовал бы любой филармонический виртуоз. К недостаткам игры следует отнести её бесконечность. Звуки догоняли уходящих и на лестничной клетке. 
   Кроме балалайки у Лёшкиного отца была ещё одна слабость – его жена, с которой он начинал заниматься, не взирая на наличие гостей.  Мы помирали от смеха, когда этот почти старик орал нежные слова в адрес партнёрши. Лёшка к таким сценам относился привычно спокойно, но умственной слабости родителей стеснялся.



  Осень 1964.

  Не знаю, почему стартовая хлопушка называется жевело, но когда она у нас появилась, тем же способом, что и охотничий нож, очень похожая на настоявший пистолет, мы носили её по очереди. Казалось, что каждому носящему пистолет придавал силы. Для чего его заказывал Володька, выяснилось октябрьской ночью, когда мы оказались за оградой церкви Иона-воина на Якиманке.
   В кустах, рядом с горящими окнами, Володька поведал нам  о своей задумке, подведя под неё солидное обоснование, упирая особенно на то, что церковь отделена от государства и потому в случае провала акции больше двух-трёх лет дать не могут, а некоторых по малолетству и вообще освободят от уголовной ответственности.   К тому же мы, как атеисты, своим поступком сделаем ещё один шаг к освобождению народа от  религиозного дурмана.
   Оставалось разработать сценарий  налёта, в котором  на первую роль пугача выступал стартовый пистолет. Помимо этого Володька озаботился рекогносцировкой, определив сроки её проведения и распределив её цели по членам банды. Мне досталось одно ночное дежурство и два посещения церкви днём.
   При возвращении домой  неожиданно посетила мысль: ведь все эти приготовления почище ножа и пистолета. Промелькнули все события за полтора года – от весеннего вечера у Татьяны до сегодняшней ночи. И я не нашёл на этом промежутке переходов, приведших меня за церковную ограду. Я был прежним Ленькой Чуваевым. Я вставал утром, ел, пил, ходил в школу, спал и с каждым новым днём становился таким же привычным Лёнькой. Что я сделал с Игорьком и с Таткой? Виновата ли Татка, что родилась такой уродиной?  Что меня  заставляет сделать Володька?
   Я шёл по ночной Москве, и свежий осенний ветер выдувал из меня  Володькины планы.



   Лет десять спустя ехали мы с Ириной, будущей Ленкиной мамой, в метро, возвращаясь из компании в отличнейшем настроении. Обмениваясь впечатлениями, я поглядывал на противоположную скамейку, на которой сидела пара с удивительно знакомыми лицами. И вдруг по одной брошенной Ириной фразе я узнал их. Напротив сидели Игорь и Наташа Даниловы, судя по оснащённости их безымянных пальцев. Близорукие стёкла обоих поблескивали неузнаванием или они делали вид неузнаваемости. Они удивительно стали походить друг на друга. Даже у Игоря на синеватом  фоне гладковыбритого подбородка явственно проглядывалось тёмное пятнышко как отражение Наткиной бородавки.
   Я предложил Ирине определить, что могло связать двух людей напротив. Она наплела целую сентиментальную историю, движущей силой  которой была скоротечная чахотка, подхваченная в окрестностях Симеиза.  По её мнению,  в их истории не обошлось  без жертвы, только она не могла определить, кто из них пожертвовал своей цветущей молодостью ради того, чтобы быть с любимы человеком до самого его конца. Запутавшись в деталях,  Ирина замолчала, и тогда я рассказал свою версию, происшедшую в парке культуры и отдыха рядом с тем самым зубрёнком, возле нашего водопоя.
  - Да, и фантазия у тебя, - сказала Ирина. – И неужели ты думаешь, что союз людей может быть основан на мокрой подкладке сумочки, в которой кроме сопливого платка и пятака на обратную дорогу ничего не было. Но если так и было, то откуда ты знаешь потребности?
    О, святая женская наивность! Вы склонны идеализировать близких вам мужчин. Вы и представить не можете, что мы вытворяли в ваше отсутствие. Сколько грехов висит на нашей многострадальной совести. Только вам мы обязаны тем, что в соответствующей обстановке   начинаем умильно рычать и тереться о ваши ноги, выражая свою признательность.