Сёмка

 Отрывок из рассказа "Сёмка"

Навеян воспоминаниями замечательного человека, изумительного рассказчика Александра Сергеевича Боброва.

               

                1

Сёмка – это конь.
Ещё молодой по лошадиным меркам.
Впрочем, и по не лошадиным тоже. Всего-то пяти лет от роду.
Совсем недавно, год назад, люди посчитали, что костяк у Сёмки уже вполне сформировался, крепкий, и тут же его объездили, приучив к хомуту, к телеге, к седлу, к плугу.
Подчинили его волю воле человека.
Сёмка вроде как смирился, с трудом, но подчинился.
А вроде и остался прежним своенравным, строптивым молодым конём.
Как бы то ни было, но он уже участвует всеми своими лошадиными силами в жизни колхоза, что расположен на реке Туба.
С этой рекой Сёмка знаком с детства.               
Сюда на водопой приводила его старая кобылица-мать.
Потом пригоняли в табуне колхозного молодняка.
Чистая, стремительная студёная вода приятно освежала нутро Сёмки в жаркие летние дни; утоляла жажду в иную пору года.
Даже вырубленные руками человека проруби во льду в лютую сибирскую зиму были милы ему.
Нет, не столько проруби, сколько сам поход на водопой.
Было приятно выскочить на мороз после тесного стойла в конюшне, взбрыкнуть на свежем воздухе, заржать что есть мочи от избытка молодой жеребячьей энергии. И тут же кинуться наперегонки со сверстниками по укрытой снегом сельской улице к реке, к прорубям. Лететь, что есть силы, не забывая косить глаз по сторонам, чтобы никто из товарищей не обогнал его в этом негласном сумасшедшем жеребячьем соревновании.   
К реке Сёмка всегда приходил первым.
Не мог позволить, чтобы кто-то обогнал его.
Однако в табуне молодняка не только он претендовал на лавры победителя. Были ещё желающие. И не один.
Но и в этом случае Сёмка не сдавался, а выработал свою тактику, свои способы борьбы за первенство.
Если вдруг рядом с ним кто-то шёл голова к голове, а то и норовил обойти, вырваться вперёд, Сёмка сразу же  кидался на соперника, толкал, кусал, сбивал тому ритм и дыхание. И, в тот же миг, сам вытягивался в струнку, летел, почти не касаясь земли, вложив в стремительный бег всё, что было заложено в его  тело не одним поколением предков. Мах становился мощным, длинным, и со стороны всегда казалось, что Сёмка летит, парит над землёй, настолько сильно и стремительно выбрасывал он свою тушу вперёд. Она, его туша, вдруг приобретала почти стреловидную форму,  пронзала собой пространство, словно её кто-то выпустил из какой-то гигантской пращи.
И приходил первым!
Всегда первым!
На другие места Сёмка был не согласен по определению.
И по своей натуре.
Каждое лето Сёмка с соплеменниками вплавь добирался до островов посреди реки, на которых росла душистая, сочная и смачная трава.
Прошлой зимой, уже будучи ездовой лошадью, ему доводилось по льду вывозить сено с островов на конюшню, на скотные дворы.
Но в последнее время Сёмка ходит под седлом, а то и в бричке у молодого колхозного агронома Сашки.
Что его наездника и хозяина зовут Сашкой, Сёмка знает.
Это имя он запомнил давно и сразу, как только в конце зимы этот молодой человек впервые зашёл к нему в стойло, чтобы вывести Сёмку из конюшни, накинуть на спину седло.
- Сашка, Сашка, - то и дело обращался к новому наезднику Сёмки конюх. – Ты гляди, Сашка, дури у Сёмки хватит на половину коней в колхозе, а ему одному досталась.
- Ничего-о-о-о, - тянул Сашка. – И у меня дури о-го-го-о! Сработаемся, дядя Иван.
И сунул под морду Сёмки ладонь с куском хлеба.
Что это за лакомство – Сёмка до этого момента не знал. Однако на него пахнуло с Сашкиной ладони чем-то духмяным, вкусным,  и настолько притягательным, что он не отпрянул, а принял дар и даже не заметил, как съел его.
Ему понравилось.
Так понравилось, что Сёмка толкнул мордой Сашку в плечо, требуя добавки.
- О-о-о! Да ты, Семён Батькович, оказывается, обжора, - захохотал Сашка, но на этот раз на протянутой ладони уже лежал не тот вкусный корм, который назывался хлебом, а новый, и тоже до этого Сёмке неведомый – три кусочка сахара.
Сёмка снова безбоязненно и смело коснулся ладони, с аппетитом захрустел новым лакомством.
И этот вкус был приятным, может быть даже приятней предыдущего.
И его послевкусие ещё долго сохранялось во рту даже тогда, когда туда  были вставлены железные удила.
Сёмка не успел среагировать, чтобы противиться этой во всех отношениях неприятной процедуре, как рука Сашки крепко сжала ноздри Сёмке, и тут же во рту оказались удила.
Пришлось смириться с своеволием наездника, ибо руки эти были всё те же, что и с лакомством.
Под седоком конь не взбрыкивал, не проявлял свой буйный норов иными выходками вопреки опасениям конюха, а нёс его  бережно. Может, оттого, что Сашка всегда приходил на конюшню с угощением, а может оттого, что никогда не хлестал коня, не рвал удилами его лошадиный рот?  И всякий раз чесал Сёмке шею, гладил спину, трепал за гриву? А, может, всё вместе? Как бы то ни было, но Сёмка под Сашкой стал вдруг послушным, покладистым и спокойным конём.
И Сашка доверял ему, никогда не привязывал Сёмку, оставляя его свободно пастись, дожидаясь наездника.
Имя своего повелителя конь выделял из человеческой речи, и, услышав его из чьих-либо уст, тут же крутил головой, начинал искать хозяина. А то и ржал тихонько, словно просил Сашку обратить внимание на говорившего.
Иногда в чистом поле, на полевой дороге или тропинке, Сашка вдруг сжимал бока коню, словно предупреждая его о дальнейших действиях, полностью отпускал поводок, хватался за луку седла, привставал на стременах, давал Сёмке волю, подбадривая энергичным звонким голосом:
- Ну, Сёмка, ну! Вперё-о-о-о-од! Пошё-о-о-ол! Давай-давай, Сёмка-а-а!
А сам хохотал! Громко, не стесняясь, словно выплёскивал в чистом поле свою молодую, необузданную энергию.
И Сёмка давал! Подыгрывал Сашке, играл с ним вместе в их общую игру. Игру, название которой они ещё не придумали. Но эта игра была органичным продолжением их сущности. Без неё не было бы ни Сашки – молодого агронома, ни Сёмки – молодой лошади.
Конь стлался по-над землёй, летел, словно эта скачка – последняя в его жизни. Или, напротив, от её итогов зависит жизнь Сёмки и его седока.
А наездник в такие минуты чуть привставал в седле, наклонялся, почти касаясь лошадиной шеи, сливался с конём.
И хохотал!
Хохотал громко, заливисто, не стесняясь.
Или издавал нечленораздельные восторженные звуки.
Да просто орал!
Выплёскивал свою энергию, радовался жизни.
И со стороны случайному зрителю уже было неведомо: это конь так летит или так стремительно передвигается всадник? Ибо и конь, и всадник были в этот момент единым целым.
А то вдруг Сашка соскакивал из седла, хватался за стремя, и бежал рядом с конём.
Нет, не наперегонки.
Просто бежал.
Вроде как разминался.
Сёмка в таких случаях переходил на иноходь, по-театральному изящно выбрасывая ноги, шёл, плавно ускоряясь, косил глазом, пока Сашка ещё мог бежать рядом.
Но когда конь чувствовал, что его хозяин уже не успевает, тормозит, почти повиснув на стремени, тут же переходил на шаг. 
А потом они шли вместе: впереди – Сашка, за ним, почти толкая головой в спину, шёл Сёмка. Шёл без поводка, свободный. Но неотступно следовал за товарищем.
В колхозе уже настолько свыклись с этой необычной парой, что по отдельности их и не мыслили.
Впрочем, и Сашка, и Сёмка тоже не мыслили себя отдельно друг от друга.
Но…
Однажды Сашка не пришёл на конюшню.
Не пришёл в этот день, ни в последующие дни.
Сашки не было.
Откуда было знать коню, что его наездника средь ночи забрала и отвезла в  районную больницу «скорая помощь»?
Сёмка скучал в стойле, ждал, внимательно прислушиваясь к людским голосам, стараясь различить среди них голос Сашки.
Но Сашки всё не было и не было.
А Сёмка ждал.
Ожидание становилось невыносимым.
Уже была почти полностью перегрызена толстая деревянная прожилина в стойле, вырыта копытом ямка в унавоженном земляном полу там же.   
А Сашки всё не было.
И когда конюх в очередной раз погнал лошадей на водопой к реке, Сёмка по привычке летел впереди табуна.
Но, вопреки всему, изменил вдруг маршрут, и направился прямиком к дому, где жил Сашка.
Встал у калитки, ржал, от нетерпения рыл копытом землю.
Но Сашка и здесь не вышел.
Вышла его мать.
А Сашки не было.
Так и не дождавшись товарища,  Сёмка обиженно заржал, встал на дыбы. И стремглав бросился в поля, туда, где ежедневно бывали они вместе.
Он обежал на одном дыхании все полевые станы, колхозный луг.
Сашки не было.
Уставший, Сёмка дремал стоя далеко от деревни у колка на краю поля.
Иногда просыпался, тут же приступал щипать траву.
В один из таких моментов до коня вдруг донеслись страшные запахи. Он их запомнил ещё с детства, когда рядом была не только мать, но и весь колхозный табун. И с ним был ночной конюх. 
Волки!
Зажатый взрослыми лошадьми в центре табуна, тогда Сёмка был напуган. Напуган так, что запахи волков запомнил на всю жизнь.
В тот раз всё обошлось. 
Ибо рядом был человек с ружьём, собаки.
А сейчас он один.
И где-то рядом волки.
Сёмка заволновался.
Дрожь прошла по всему телу.
Беспрестанно стриг ушами, содрогаясь.
Куда бежать, где спасаться - Сёмка ещё не знал, ибо ещё не видел волков, лишь ощущал их присутствие.
Они появились со стороны деревни, тем самым отрезав Сёмке путь к спасению.
Оставалось одно – уходить в противоположную сторону, на луга, к реке.
…Волки не отставали.
Напротив, настигали коня.
Сёмка стлался по-над землёй, почти летел,  вложив в этот стремительный бег всё мастерство, всю силу и всё умение. Выкладывался полностью, а может быть и сверх того. Ибо на кону была жизнь, и это как никогда понимал Сёмка.   
Но и волки умели бегать.
И тоже понимали, что добыча может ускользнуть, уйти, и им опять придётся оставаться голодными, опять надеяться на случайную сонную птицу или даже на полевую мышь.
Вот поэтому волки тоже вложили в погоню все свои силы, мастерство и опыт.
Два волка шли по обе стороны коня почти голова к голове с Сёмкой.
Остальные чуть отстали, но шли неотрывно сзади.
Первым бросился на коня тот волк, что был справа.
Изловчившись, он прыгнул Сёмке на спину, впив острые зубы в холку коню, повис, одновременно задними лапами вспарывал бока лошади.
Темп коня сбился, мах стал не таким длинным, скорость уменьшалась.
Этим не преминул воспользоваться второй волк, тот что слева.
Он тоже, подобрав момент, впился зубами в горло коню, волочился, путался под ногами Сёмки, мешая бежать.
Конь заржал. Заржал, вложив в это ржание боль, страдание и жажду  жизни.
Волчьи клыки всё больнее и сильнее сжимали горло, дыхание сбилось, дышать становилось всё труднее и труднее.
Уже и отставшие волки догнали, впились в спину, в лошадиный круп, облепив коня со всех сторон.
Силы у Сёмки иссякали.
Он уже начал спотыкаться, и даже дважды падал на колени, однако смог ещё встать на ноги.
Волки наседали, рвали клыками коня, грызли, живьём сдирая шкуру вместе с мясом,  до кости.
Некоторые уже пытались вцепиться в морду коню.
Тот волк, который впился в горло, хватку не ослабевал.
Не ослабевал хватку и тот, который висел на холке.
Казалось, ещё чуть-чуть, и всё,  будет волчье торжество, будет сытная трапеза у них.
В очередной раз Сёмка споткнулся, однако ещё нашёл в себе силы встать на ноги, и вдруг увидел впереди, как блеснула речная гладь Тубы.
Напрягшись, чтобы не упасть, конь двинулся к реке, к воде, к обрывистому берегу, волоча на себе всю волчью стаю.
Собрав последние силы, бросил  себя с обрыва.
И сразу же ушёл под воду.
Вместе с конём под воду ушёл и тот волк, который висел на лошадином горле, и тот, который уцепился клыками в холку. Остальных волков тут же подхватило сильное течение Тубы и повлекло куда-то вниз, к Енисею. 
Два волка и конь всплыли на поверхность почти одновременно.
Их всех вместе уносила вода к небольшому островку, что посреди реки.
Первыми к нему прибило волков.
Чуть позже и чуть в стороне коснулся ногами дна и конь.
А потом они отдыхали, восстанавливая силы.
Только волки выползли на сушу, лежали там, а конь остался стоять на отмели, по колено в воде.
Со спины свисал кусок шкуры, оголённое мясо на крупе кровоточило, болели иные раны на лошадином теле.
Ноги дрожали.
Но уже можно было дышать, дышать свободно.
Опустив голову к воде, Сёмка приходил в себя.
Не было сил махнуть хвостом, чтобы отогнать невесть откуда взявшихся мух, оводов, слепней.
Почуяв добычу и пленённые запахом крови, на этот раз уже насекомые облепили коня.
Он лишь мог раз за разом содрогаться кожей, и не более того. Но эти движения только на мгновение сгоняли кровососов, они взлетали, чтобы снова припасть к лошади, к её ранам.
Отдышавшись, Сёмка сделал несколько шагов к берегу. И даже приступил щипать траву, забывшись.
Но и волки отдышались чуть раньше, пришли в себя. И голод от этого не исчез, а, напротив, усилился.
Они уже несколько раз обежали островок. Он оказался до удивления мал. Никакой живности, кроме птиц, не обнаружили и не учуяли. Лишь конь мог стать их пищей. И волки это понимали.
На Сёмку снова пахнуло страшным волчьим запахом, и он непроизвольно попятился назад, в воду.
Пара волков медленно приближалась к нему. Их охотничий азарт не смыли холодные воды Тубы. Голод влёк к добыче. А она стояла по колено в воде. И волки понимали, что там, в реке, они бессильны что либо сделать. А есть хотелось.
И Сёмка понимал, что вода является его единственным спасением. Потому и  стоял в воде.
Напротив, на берегу, сидела пара волков, неотрывно глядела на коня.
Конь тоже неотрывно смотрел на волков. 
Стоило Сёмке пошевелиться, или хотя бы переступить с ноги на ногу, как тут же волки привставали, делали выпад в сторону коня.
Иногда Сёмка поворачивал голову к «своему» берегу, туда, откуда он приплыл. Тот берег манил, был ему родным, влёк к себе. Дорога к берегу была ему знакома. И реку он знал,  не раз переплывал по ней к таким же островкам и обратно вместе с колхозным табуном. Река Туба для Сёмки была проста и понятна, как была проста и понятна сельская дорога.
Но всякий раз содрогался от предчувствия, что там его ожидает смертельная опасность. В нём поселился не проходящий страх – волки на том берегу. Именно там они атаковали Сёмку. 
Вот и был страх.
И здесь на островке тоже были волки.
И тоже был страх. Страх реальный, воплощённый в двух волках, в двух злейших врагах лошади.
Сёмке ничего не оставалось, как продолжать стоять в воде.
Что он и делал: стоял, исцелялся.
Привыкал к страху.
И исцелялся от страха.
Надеялся только на себя, как и там, на «своём» берегу.
И ещё на речку, на стремительные воды Тубы.
Она, река, уже однажды спасла его. 


                Продолжение следует