Баламут

Вот зачем мы кошек приручили? Ну ладно собаки – они верные, помогают пасти скот, могут утку из болота поднять, побегать-попрыгать, поводить слепых. А кошки? Циничная пушистая мерзость, которой надо специальную еду покупать в пакетиках, а она вам за это обдерёт обои, диван и нассыт в ботинки.
Лучше бы енотов приручили. Полоскунов. Поласкают глядишь иногда.

Неважно. Мало кто знает, но предками наших привычных домашних коров были коровы дикие. Паслись, как Бог на душу положит, а быки копытами волков отгоняли, да так, что могли штуки по три каждый положить! Такие были боевые! Ну и корова за телёнка могла рогами пырнуть. Нынешние, конечно, поспокойнее. Но остались ещё кое-где небольшие стада вольных коров.

На севере Свердловской области, в верховьях Урала, в смешанном лесу, где вперемешку сосны, ёлки, берёзы и осины, где полянки да заливные луга, где мошка живьём может сожрать человека за сутки, а потому охотников в тех местах бывать небогато; так вот в тех местах было как раз стадо диких коров. Как уцелело – неизвестно, чудом, должно быть. Причём не одичавшее, а прямо дикое, с тех далёких времён, когда предки наши в шкуры одевались и питались всякими корешками да морошкой.

Вот, к слову, вам пример. Жили на земле, никакой экологии не было (ну, в смысле, не было проблем с экологией), растения-животные, никакого ГМО, телевизора, излучений и холестерина. Казалось бы – живи и живи! А жили? В тридцать, считай, старик, до тридцати пяти доживали единицы. Вот и думай.

Стадо было небольшое, голов тридцать. Бычков среди них штук пять, бык главный, остальные тёлки. Жили, конечно, так себе, ясен пень – то заболеет кто, кто от мороза околеет, кто ногу сломает и сгниёт в болоте, высосанный мошкой. Но жили! Паслись себе, ничего не зная о коровниках, доярках, стейках и молоке в пакетах.
И в один день, просто день, не в «один прекрасный день» потому что что здесь такого прекрасного? Середина октября, солнца нет, паутина везде, у бурёнки одной с неделю назад давай копыта гнить; и бычок, полтора года всего дураку, отбился и далеко ушёл. Так далеко, что его поселковые заметили.

Стояло там неподалёку друг от друга два посёлка, как бы давно стояло, но оживать стали потому что город разрастается, и начали на природу перебираться горожане, хозяйством обзаводиться, фермы устраивать, куры-утки, картошка-моркошка, конечно, в городах на рынках кило сметаны за пятьсот рублей если деревенское!
Ну, и коров держали самые смелые. В одном посёлке стадо, во втором. С одного посёлка бычка и заприметили. А ведь октябрь, холодает, надо его уже и к остальным; частенько бывает, что бычок уходит по концу весны, погуляет лето, а как к зиме дело, так его надо со всеми, чтобы по морозу не околел. Ну, вот его и словили.

Осмотрели – а бирки нету. И вроде не числится ни по каким документам. Ладно, передали другому посёлку. А там люди попроще – разбираться особо не стали, навесили бирку и определили в своё стадо. Назвали Данькой.

Данька, пока эта свистопляска была, головой туда-сюда вертел, всё пытался понять, чего происходит; а спустя дня три вдруг по своим заскучал. Пару раз пытался сбежать, в лес, к своим, но пастухи настороже, так что охаживали по рёбрам, запирали в загоне. Данька мычал в сторону леса, своих звал – но далеко ушёл, не слышали его, стёрли из списков, без его мычания проблем хватало, бурёнка, у которой копыта гнили, уже и не встала, пришлось бросить.

А у Даньки душу как будто волки дерут. И пастухи эти, и загон… И сообщество новое, тупое, не знававшее свободы, не ценящее права идти, куда пожелаешь просто за сено и коровник зимой. Но за это сено тебя доят, бьют, а потом разделывают и продают в магазинах.

И Данька начал мычать потихоньку, по ночам, по своему, по-коровьи рассказывая о свободе, о лесах и опушках, о лугах, о иди куда хочешь; о драках и победах с волками, о любви и всяком таком. И проник ведь в душу! Не ко всем, конечно. Старики да старушки остались, а молодёжь взбаламутил!

Штук пятьдесят их было, готовых в любой момент, как Данька сигнал подаст, рвануть на север, примерно там дикое стадо и было. А пастухи народ глазастый, видели Данькино беспокойство; списывали на осеннюю депрессию, но что-то крупное подозревали.

2 ноября, во вторник, уже снежок кое где лежал, выгнали стадо попастись, так, чтобы ноги размять, благо, погода стояла тихая, солнышко светило. Разомлели вертухаи, и часа в три Данька издаёт такой клич, «мууу» такое необычное, негромкое, но что-то в этом «мууу» такое было. И сорвалось пятьдесят шесть штук копытных и рвануло за Данькой.

Собаки разомлевшие, пастухи не сразу сообразили, и ушли ведь вслед за лидером коровы в лес! Гнали, как ополоумевшие, часа три гнали, смеркалось уже! Потом потише идти стали, оторвались от погони. Некоторые расслабились, кто-то давай пастись по привычке, кто-то забоялся, пару рогатых хотели повернуть.
Их-то первыми и накрыли.

Пастухи, как про побег поняли, послали нарочного в посёлок, нет, даже в оба посёлка, сколотили бригаду для преследования, задачу поставили простую – если кто сдастся по доброй воле, того вернуть. Ну, а остальных пристрелить и на мясо.
Пол ночи, с фонариками и факелами шарахались по лесу, то тут то там крики, свист бичей и лай собак, а иногда выстрелы. В фермерское стадо удалось вернуть семь голов. Всего семь.

А остальных убили. Хорошо, приморозило, так что с утра вывезли всех расстрелянных с не попорченными тушами.

А что с Данькой? Даньку застрелили последним. Он молодой, сил хватало. Бежал, сколько мог. До своих диких не добрался километров девять. Не мычал, боялся привлечь внимание. Да и своих сдать пастухам.

А стадо диких спаслось. Так и живёт там, на Севере Урала до сих пор, среди осин и берёзок. И про подвиг бычка Даньки не слышало.