Житейская история

Посвящается всем моим родным и близким

– Так вы хотели розы, пожалуйста, вот они. Только не забудьте обломать шипы. Непременно обломать!… Говорят, что потом может быть поздно. Привычка – вторая натура, не дайте им стать недобрым знаком этой натуры. Так и обломайте, подумайте о своем будущем семейном благополучии. Мой поклон вашей невесте!
– Благодарю Вас, не откажите в любезности, примите, сдачи не надо.
Раскланявшись с хозяином цветочной лавки, старинным приятелем его отца Карла Петровича, молодой человек Олег Карлович Кирилов принял куль ослепительно белых, сбрызнутых мельчайшей росой, роз и вышел на улицу. Морозный и свежий воздух приятно наполнял легкие, хотелось пройтись пешком, не торопясь, по бульвару, но вспомнив затасканную рифму, старую, как сама поэзия – «розы-морозы», он поспешил нанять коляску.
– На Остоженку, друг, да поторапливайся!
Уже сидя в коляске и рассматривая проносящиеся мимо вывески, прохожих на тротуаре, мальчишек, оглашающих последние газетные новости за несколько копеек, франтов с подкрученными усами и бисквитных барышень, кутающихся в меховые накидки и муфточки, Олег Карлович ясно проговорил вдруг самому себе:
– Ну, вот и мой час пробил. Прощай, свобода, прощай!
– Счастливо оставаться, барин, благодарствуйте за щедрость… Не прикажете ли подъехать ко времени? – справился извозчик.
– Нет, брат, отправляйся с Богом.
Кирилов подошел к знакомой двери, взглянул на белоснежный букет роз, освободил его от оберточной бумаги и, сделав решительный выдох, позвонил в дверь. Ответ последовал незамедлительно: его ждали.
– Ах, Олег Карлович, пожалуйте. Татьяна Юрьевна в библиотеке, на втором этаже, направо по коридору…
– Да, я помню, голубчик. Прими-ка, вот, – протянув лакею цветочную обертку, отвечал Кирилов.
«Бедная, бедная Танюша, как она переживет все это…» – думал наивный и добродушный Олег Карлович, поднимаясь по старым мраморным ступеням, – « А не прогонит ли прочь? Или, хуже того, не испортит ли грядущей свадьбы?.. А, все равно… я никогда не лгал и, знает Бог, любил ли кого-нибудь сильнее… Не я  - причина разрыва… Воистину, уж не только я…»
– Жених с розами!.. Ах, какая картина!.. Как мило! А Вам к  лицу и эта роль, и этот цвет, – раздался вдруг такой знакомый и до боли родной голос появившейся Татьяны Юрьевны – молодой, успешно начинающей актрисы, существующей исключительно на средства своих поклонников, смотрящей в будущее смело и весело, и решительно отказывавшейся задавать себе вечные и нудные философские вопросы.
От неожиданности потерявший что сказать, Олег Карлович молча протянул ей цветы и поклонился.
– Ах, так это мне? А Вы не ошиблись? Как видите, я все знаю, милый друг. Спешу в числе первых поздравить Вас. Рада, очень рада…
На Татьяне Юрьевне был демонстративно цветной халат, пушистый, в розовых рюшах, розовые же домашние туфли на босу ногу. Она брызнула в Олега Карловича голубыми глазищами, хлопнула ставенками век, да так и осталась на некоторое время закрыто безглазой… Тогда ему показалось, что мгновения эти длились вечность. Олег почему-то припомнил как однажды в египетском зале, он вот также, не отрываясь, всматривался в тысячелетние мертвые глазницы музейной мумии – Таня всегда вызывала у него мистические чувства.
Но… глаза открылись, открылся и изящный ротик с пухлыми губками и вылетела, вдруг, эдакая безделица, розовая канарейка…
– Я знала, я всегда знала… Вы… Я Вас… никогда тебя не любила… Ты… Вы никогда не были мужчиной… с мужчиной… Я…  – и прочий кискин вздор. Она решительно повернулась к нему спиной, и тут спина эта возвратила такую гамму чувственных воспоминаний, что Олег Карлович едва сдержал свои эмоции и не совершил ответных столь же решительных действий…
Этого она и добывалась – горячего расставания. Олег давно уже не встречал и хорошо знал, что, возможно, и не найдет больше такой родной, такой доступной и влекущей спины. Захотелось задрать до самой головы этот демонический голубо-розовый халат, завалить Юрьевну на рояль, да и сыграть хорошенький марш. Он тоже знал, всегда знал ее натуру.
Но тут и Татьяна Юрьевна, не справившись с волнением, принялась отчаянно трясти колокольчик.
Явился Гришка, огненно рыжий здоровенный мужик с пронырливыми глазами.
– Чего барыня изволит?
– Изволит… Распорядись-ка запрягать, но сперва приведи-ка Любушку… Сама судьба привела ее в мой дом. А ну-ка послушаем… Скольким людям она всю правду открывала, даже смертный час предсказывала… Да только каково услышать такое!.. А только от судьбы-то ведь все равно не уйдешь!..
Лицо Татьяны Юрьевны сделалось вдруг совершенно зловещим, глаза сощурились, губы вытянулись в полуулыбку.
– Заинтригован, но не напуган… Зовите Вашу пророчицу-постоялицу, – сдержанно отреагировал Олег Карлович. – А что, правда, говорят, дом этот теперь Ваш? Собственность?..
– Да! Евгений Соломонович выкупил его у Кирпичникова… Для меня-с…
– Да-с!.. Продажа-с… Все на продажу-с! Да и не так страшен черт, как его Малевски…
– Перестаньте! – резко оборвала его Татьяна Юрьевна.
Олег улыбнулся и сотворил некое подобие реверанса… Открылась соседняя дверь. Олег вздрогнул… В комнату ввели под руки одетое по-женски лицо неопределенного пола. Ростом оно было с пятилетнего ребенка, но чрезвычайно крупное, почти круглое, в костюме барыни на выезде. Из-под желтой шляпки торчали толстые, смоляные волосы, остриженные под мальчика-пажа, виднелись огромные темные глаза с мутными желтоватыми белками и достаточно заметные черные усы с клочковатой бороденкой… В довершение ко всему Олег с ужасом и отвращением разглядел у вошедшего существа несколько почковатых бородавок…
Едва войдя в комнату, она принялась оглядываться, смеяться, шевелись мясистыми красными губами, брызгать слюной, хлопать в ладоши, скакать и подскакивать. То, вдруг, принималась крестить что-то ей одной видимое и плевать троекратно в сторону невидимых бесов…
Выполнив свой страшный шаманский танец до конца, карлица плюхнулась без сил на внесенное следом за ней мягкое детское кресло и закатила глаза. Все молчали. Олег Карлович не испытывал более и доли страха, а лишь чувство гадливости и вместе с тем некоторое сострадание к душевным мучениям несчастной бесноватой карлицы.
– А невесту-то ты свою, барин, не любишь! Не любишь!.. Хи-хи… А другой-то барыни не удержишь… разве за хвост… за хвост!.. Хвостатая она у тебя… Не замечал?.. Не замечал?..
И она вновь принялась скакать и приседать, выплясывать вокруг Олега Карловича…
– Ну, довольно, будет этого вздора, – не выдержала первой Татьяна Юрьевна. – Поди. Поди, голубушка!..
Выражение лица ее выказывало явное недовольство и раздражение, возможно, даже сожаление о случившемся. Ведь она сама устроила весь этот страшный домашний театр. Желая развлечься и потрепать нервы Олегу Карловичу, она никак не ожидала и не желала прилюдного выяснения их отношений.
Любушку увели. Все присутствующие покинули комнату, оставив их двоих наедине. Олег Карлович молча стоял, не сходя с места, и смотрел куда-то далеко перед собой… О чем думал он тогда? О том, как все непоправимо в их жизни, как глупо, о том, что все рушилось – неправильно, безбожно, невозвратимо, бессмысленно… Он, конечно же, жалел себя… Олег Карлович находился уже в том возрасте, когда пять лет отношений – это пять лет отношений – серьезных, мучительных, ярких пять лет… Впереди никаких гарантий на то, что повторение чего-либо подобного возможно… Что там впереди?.. Странная ты моя жизнь!..
Олег посмотрел на Татьяну так, как если бы в последний раз, перекрестил ее и молча вышел из комнаты… Чувство подсказывало ему, что увидит он Татьяну Юрьевну нескоро, да и увидит ли?.. Таня… Танечка… Танечка!.. По улице он почти бежал, знал, куда. К Ней, Матушке Богородице – «Взыскание погибших» – в Храм Воскресения Словущего в Брюсовом переулке.
– Спаси! Спаси, Матушка!!! Только Ты!… Сколько раз уже нес я к Тебе свои слезы… Помоги, Пречистая! Взыщи погибающих детей Твоих!..
Вот он, родной знакомый Лик Божией Матушки… Всепонимающий. Теплый!… Старинный оклад усыпан драгоценными каменьями, густо увешан золотыми кольцами, цепочками с кулонами драгоценными. Скольким людям спасла она души, скольким путь указала ко спасению – ко Христу, Сыну Своему!.. И каждый спасенный с благодарностью просил поместить под стекло перед иконой Пречистой свой дар. Сколько их, даров этих?..
– Матушка! Помоги же и мне, грешному! Помоги!!!
Олег Карлович плакал, стоя на коленях перед чудотворным образом. Давно уже он так горячо не молился… Не замечая стоящих следом за ним ожидающих своей очереди подошедших к иконе… Не ведая времени…
– Пускай выплачется! Подождите, православные. Не торопите его… Видать, наболела, исстрадалась душа!.. – Олега Карловича не трогали.
В этот день домой он вернулся поздно и, едва раздевшись, повалился на кровать. Заснул мертвецки и на следующий день проспал до полудня. Он не первый раз уже замечал эту явную защитную особенность своего организма – в часы тяжелых душевных испытаний, опасных вызвать душевную болезнь, его неизменно валил с ног спасительный сон… Слава Богу за все!..
В этот день он не вышел из дому, жизнь не могла более продолжаться в прежнем русле… Требовались значительные волевые усилия, требовались поступки. День близился к концу, яркое не по-зимнему солнце скатывалось за края соседних домов. Окна дома Олега Карловича выходили прямо на запад. Как часто он любил любоваться закатным солнцем, сегодня оно не радовало. Утром следующего дня предстоял тяжелый разговор с Грушей. О свадьбе не могло быть и речи… И как он мог допустить это?…
Груша – добрая и отзывчивая барышня, засиделась в девках, втюрилась в него до беспамятства, ухватилась как за последнюю надежду…
Поутру Олег проснулся рано, тщательно умылся, долго возился с бородой, позавтракал и принялся собираться в дорогу. Он должен уехать… К маме! Конечно, к маме!.. В родовое гнездо – он всегда прятался при необходимости в этом спасительном райском прибежище. Он вспомнил прошлую зиму и свой приезд, старые вековые липы, сад в снегу… На одном из деревьев среди заснеженных веток несколько сморщенных, чудом сохранившихся прошлогодних яблок – оставляли для птичек на зиму. Мама! Живи долго! Пока ты – здесь, и я – сын… Бог милостив и его старая няня Машенька жива еще… Скорей… Туда!..
После неизбежного разговора с Грушей, Олег разделался с делами, и вечером того же дня поезд Николаевской дороги уносил его в будущее. Старая няня рассказывала, как в далеком ее детстве прабабушка Пелагея Григорьевна брала Машу с собой, в Москву. Добирались на перекладных почти три дня – целая история, паровоза еще не было. А теперь до Клина – три часа с остановками – и на месте. В соседнем имению доме недавно поселился Петр Чайковский – гордость и слава России. В поезде, под стук колес, чего только не вспомнишь, чего не передумаешь… Там он вырос, там, в подлеске, рядом с домом, между берез и елок он впервые поцеловался со своей первой избранницей. Там все было впервые…
Жизнь раскручивалась дальше. Вскоре до Олега Карловича дошли новости из Москвы от общих знакомых Принесла их в дом старая приятельница матушки – Мария Алексеевна. В доме, сколько он себя помнит, ее так и звали – Мария-Алексеевна «Известие».
Новости были ошеломляющие. События разворачивались стремительно. Провидение само всесильно расставляло знаки в повести жизни. Дом на Остоженке сгорел до основания, купец Евгений Соломонович разорился, Татьяна Юрьевна его оставила. Она уехала к своим близким родственникам под Киевом.
Возвратившись в Москву, через две недели он узнал о том, что Груша после их расставания ушла в один из московских городских монастырей, а вскоре, как никогда быстро, без испытаний послушницей, была пострижена в монахини с именем Досифея. Матушку Досифею он никогда больше не видал.
Через шесть лет, по весне, ранним утром, в дом к Олегу Карловичу Кирилову принесли телеграмму. Текст ее был краток: «Прости меня! Приезжаю Киевский вокзал поезд х вагон хх мая х тчк твоя Таня».
Он перечитывал снова и снова, долго сидел, облокотившись о стол, недвижимо уставившись на почтовый лист перед собой. Вспоминал ее лицо, их последнюю встречу… Вставал, прохаживался по комнате… Снова брал в руки лист телеграммы, будто хотел вычитать в ней иной смысл… За окном по первым распустившимся листьям зашелестел дождь. Долгожданный дождь – было довольно пыльно и душно. Олег растворил окно и с облегчением вдохнул в себя воздух… Таким душистым, терпким он бывает только весной – запах возрождающейся жизни и обновления…
 Олег Карлович решительно подошел к столу, скомкал телеграмму и кинул ее в мусорную корзину. Он быстро оделся и вышел на Тверской бульвар. До страсти хотелось гулять и вдыхать, дышать и нюхать…
Чудны, Господи, дела Твои!