Повесть о приходском священнике Продолжение 87

Пыльный снег,совсем,как на картине...
Для Бируте

  Я бежал-бежал и никак не мог остановиться, пока не оказался на какой-то доселе незнакомой мне улице. Гляжу, навстречу идёт отец Валерий, будто сам Бог его послал. Поймал он меня за руку, оглядел с ног до головы и спрашивает:
 — Куда несёшься как ошалелый?! Суета — грешное дело!
  А я смотрю на него, дышу тяжело, слова вымолвить не получается. Онемел я от испуга, впечатлительный очень, с самого детства. Меня в три года огромный пёс облаял, так я потом пару лет не разговаривал.
 — Э-э, парень, — покачал головой священник. — Эко тебя хватануло! Пойдём-ка со мной.
Повёл отец Валерий меня к себе домой. Накормил, чаем напоил с баранками, еле выведал, что произошло.
 — Вот что, — говорит, — поживёшь пока у меня. Только слушаться будешь во всём и на улицу ни ногой! Понял?
  Понял я или не понял, но согласно кивнул. Отвёл поп меня в комнату, а там уже были люди. Женщина-еврейка со своей десятилетней дочкой и ещё один паренёк, странный такой. Позже стало известно, что убогий он, с головой не в порядке. Прятал их отец Валерий от фашистов. Я остался с ними. Идти некуда, родственников в городе никого не осталось. Дина Михеевна, та самая женщина-еврейка, очень хорошо ко мне отнеслась, заботилась, часто разговаривала. А по вечерам читала для меня и своей дочки Ривки, или как она её ласково называла Рики, сказки или же рассказывала о том, как Бог сотворил мир, о царе Давиде, о пророках, о скитаниях еврейского народа в пустыне. Очень нравились мне её рассказы, особенно когда мы вечером усаживались в кружок на полу, при потушенном свете и мерцании блеклой лампады у образа Спасителя. Иногда Дина Михеевна молилась. Она накрывала голову покрывальцем, становилась напротив всегда занавешенного окошка и принималась что-то вполголоса говорить на непонятном языке. Чудно это было, необычно, потому как отец Валерий молился совершенно иначе. На улицу мы выходили редко и то, когда совсем стемнеет, подышать воздухом. Посидим молча в саду, бывало, попьём чаю — и снова в дом. Отец Валерий говорил, что так надо, иначе если фашисты прознают о том, что он нас скрывает, его повесят, а нас отправят в концлагерь или того хуже.
  Так мы пережили зиму. За это время у нас побывало ещё несколько человек, — две девушки и мужчина в лётной куртке. Мужчина недели две прятался на чердаке, после чего отец Валерий ночью увёл его к лесу. Он оказался сбитым советским лётчиком.
Одна из девушек, Лидочка, тоже была еврейкой. Мы сразу с ней подружились. Она веселила нас, рассказывала всякие истории из своей жизни, читала наизусть стихи и даже целые поэмы. Вторая, девушка, Ирина, — вредная такая. То ли подпольщица, то ли партизанка. Батюшка рассказывал, что нашёл её у леса, раненную в ногу, совсем замёрзшую. Отогрели, ногу лечили, а она ворчала постоянно, мол, чего мы сидим словно крысы в этой норе, нужно идти воевать, врага бить. Батюшку всячески обзывала, за глаза, конечно: поп, классовый враг, невежда, провокатор. Лидочка ей замечание сделала:
 — Как ты можешь?! Он тебя спас от смерти, живёшь на его иждивении и ещё позволяешь себе гадости говорить о нём!..
 — Подумаешь! — фыркая отвечала та. — Великое дело! А за то, что спас меня, в будущем зачтётся, когда наши врага погонят и всех фашистских прихвостней к стенке поставят. Только я мыслю так: весь этот поповский гнус нужно было ещё в двадцать девятом году изничтожить, меньше бы мракобесия в народ проталкивали.
  Пока Ирина была у нас, все обитатели поповского дома чувствовали какое-то напряжение. Больше не читали книги, практически не разговаривали. Слава Богу, вскорости эта особа нас покинула, после чего всё стало как прежде.
Захаживали к отцу Валерию и полицаи. Тогда мы прятались в подпол, рассаживались по углам, сидели как мышки, боясь даже пошевелиться. Страшно было. Полицаи что-то говорили, бывало, вместе с батюшкой выпивали. После их ухода мы обратно вылезали на свет, каждый по-своему благодаря Бога.
Некоторые из полицаев с батюшкой дружили. Они даже знали о нас, горемыках, принося некоторые продукты, кое-какую одежду, рассказывали о том, что происходит в городе.
  Где-то ближе к апрелю, как раз Великий пост начался, произошло одно событие. Уже стемнело на улице, мы как раз улеглись спать, вдруг стук в окно. Батюшка крикнул нам, чтобы лезли в подпол, после чего спросил через дверь:
 — Кого там нечистая принесла?!
  К нам никогда затемно никто не приходил. А тут ни с того ни с сего... Послышались приглушённые голоса, словесная перепалка, наконец, дверь отворилась.
 — Вы один? — послышался молодой мужской голос.
 — Один, один, — пробубнил отец Валерий. — Говорите, зачем пришли и проваливайте. Я уж на сон грядущий молитву прочитал, отдыхать пора.
 — На том свете отдохнёшь, — прозвучал второй голос, грубый и раздраженный.
 — А где твои, эти… беглецы? — этот голос я сразу узнал.
Он принадлежал той самой Ирине-подпольщице, которая недавно у нас пряталась с раненой ногой.
 — Послушайте, что вам нужно? — в тоне отца Валерия проскользнуло раздражение.
 — Дело у нас к тебе поп, — сказал грубый.
 — Исповедаться хотите? — не без иронии спросил батюшка.
Те хихикнули, а грубый продолжил:
 — Нам это ни к чему!
 — Напрасно. Война нынче, каждый день может стать последним.
 — Ты, поп, свою агитацию прекращай! — повысил тон молодой, затем что-то грюкнуло и он добавил, обращаясь, по-видимому, к своим товарищам: — Говорил же, зря мы сюда пришли.
 — Постой, Дима, не кипятись! — сказала Ирина. — Отец Валерий, мы за помощью к вам. Человек вы советский, хоть и поп, должны понимать, что фашисты враги и им не место на нашей земле. Знаем, много вы помогаете людям, бойцам нашим… Мне, вон, тоже помогли... За это спасибо огромное. Вот мы и решили, что человек вы небезразличный.
 — Чем же я могу помочь? Я ведь священник. Оружие в руки не возьму, и не просите. Раненых или лишённых крова девать мне более некуда. Разве что ближе к лету, когда потеплеет, в подвале церковном могу схоронить на какое-то время.
 — Нет, здесь дело другое, — говорила Ирина. — Нам на станцию нужно проникнуть.
 — На станцию? Зачем же? Али лихое что задумали?
 — Не твоего ума дело, поп! — гаркнул грубый.
 — Ясное дело, не моё. Только давеча партизаны двух немцев с интендантской группы в селе убили. За это каратели в том селе десять человек в доме живьём сожгли. А там одни старухи да инвалиды. В чём их вина? На Сретение кто-то у казарм бомбу взорвал. Облавы начались, аресты и расстрелы. Несколько человек на площади повесили, просто так, для устрашения. Вы, люди добрые, немца прибьёте или здание попортите, а народу местному за ваши проделки расплачиваться придётся.
 — Война это! Война! — сказала Ирина. — Жертв не избежать. Но сидеть сложа руки тоже негоже! Враг должен знать, что даже в тылу найдутся те, кто будет с ним сражаться! Должен знать и бояться. Пусть мы погибнем, пусть нас повесят, но если убьём хоть одного фашиста, значит борьба наша ненапрасная.
 — Спорить с вами не стану, — ответил отец Валерий, — правда у каждого своя. Здесь мой дом, храм. Здесь мои прихожане, которых я люблю. Неустанно молюсь день и ночь за победу над супостатом, чем могу, помогаю людям. Большего от меня не требуйте. Боюсь греха и гнева Божьего за невинно убиенных. А они будут, если вы не откажетесь от задуманного. Через станцию составы идут на фронт, а также в Германию. Там охрана кругом, патрули. Если туда незаметно проберётесь, то назад уж вас точно не выпустят. Пожалейте себя, пожалейте невинных, которые пострадают из-за вас.
 — Замолчи, тварь! — вдруг выкрикнул молодой. — Святоша, гляди на него!
Добреньким хочешь быть? А у меня, если хочешь знать, фашисты мать застрелили. Просто так, потому что в комендантский час не успела добежать до дома, у сестры больной задержалась. Да я этих гадов теперь голыми руками рвать буду. Они людей жгут десятками за одного их убитого. А мы их за это сотнями сожжем. Не будет пощады гитлеровской сволочи!
 — В вас, юноша, говорит ненависть. А ненависть, как известно, плохой союзник, — спокойно произнес отец Валерий.
 — Значит, не станете нам помогать? — спросила Ирина суровым тоном.
 — Уходите, — отец Валерий сказал это тихо и в тот же момент настойчиво и строго.
 — Ладно, пошли отсюда! — сказал грубый. — Что с ним разговаривать! Ему при немцах вон как хорошо живётся. И службы служит, и детей крестит и, небось, от оккупантов подачки получает. Эх, шлёпнуть бы тебя…
 — За что?
  Но ответа не последовало. Непрошеные гости молча вышли, а вслед за ними немного погодя ушёл куда-то и отец Валерий.

Дальше будет....