Глава 1

Я проснулся от того, что дернулся во сне. Казалось бы – ну что такого, с кем не бывает, но я почему-то насторожился, как будто что-то не давало мне покоя. Сев на кровати, я нашарил глазами цифры часов на музыкальном центре: половина шестого утра – рань-то какая, еще спать и спать – вставать только в шесть. Перевернув подушку на прохладную сторону, я лег и, закрыв глаза, попытался уснуть, но какая-то странная мысль, даже не мысль, а что-то зыбкое, как пелена, как воспоминание, не давало покоя. Нет, - подумал я, - это не из-за экзамена, просто мне показалось, что какая-то совсем другая, неясная тревога, как легкая рябь на воде, не дает уснуть. Я опять открыл глаза, снова перевернул подушку, опят посмотрел время – без двадцати девяти шесть.

- Что же мне все-таки приснилось? – спросил я сам себя. То, что приснилось что-то необычное, я был уверен, только абсолютно не помнил, что же именно. Так часто бывает: вроде и видишь сон, яркий, живой, настоящий, в котором все осязаемое, а потом раз – проснулся… и по инерции ощущая все, что только что видел, начинаешь судорожно вспоминать – а что же именно я видел?

- Ладно, - подумал я, - все равно больше не усну, тем более, что у меня сегодня первый экзамен. Как странно – вроде бы совсем недавно был выпускной, а теперь уже студенты, вот и сессия, чтоб ее. Здесь тебе не как в школе, там-то все просто и понятно было, и учителя свои, да и просто все, а тут: и учеба совсем по-другому, и никто над тобой не дрожит, сам давай – крутись как хочешь, ну а не хочешь – твои проблемы.

Я встал и, поеживаясь, поплелся умываться – в квартире было прохладно, за темным окном угадывались знакомые очертания московских многоэтажек. Прожевав на завтрак небольшой бутерброд с докторской колбасой – есть почти не хотелось – и выпив горячий, едва начавший остывать чай, я все еще спросонья, опять подумал: что же мне все-таки снилось? Ладно, потом: сейчас экзамен на носу, к восьми надо быть в универе.

На улице падал легкий снежок, еще было темно, редкие дворники скребли по асфальту лопатами – ни с чем не сравнимый звук московской зимы. Я допрыгал до остановки – морозец пробирал до костей, «спросонья всегда так» - посетовал я и влез в дребезжащий троллейбус. В нем было чуть теплее, чем на улице – пассажиры успели надышать, но сквозь щели в дверях можно было просунуть руку – сквозило оттуда изрядно. «И когда же они их поменяют?» - тоскливо затянул я, оглядываясь по сторонам на редких пассажиров. Троллейбус был не битком, основная масса народа еще только просыпалась, только самые стойкие уже едут на работу к «черту на рога», да самые неугомонные бабульки на рынок через весь город – там подешевле. Задремав у поручня – садиться было опасно, мог проехать остановку – я на автопилоте вылез у метро и, пройдя по пешеходному переходу (осторожно: ступеньки скользкие, почищены всегда плохо, да и края напрочь стесаны толпой) спустился в подземное царство, уже клокочущее и суетное. Первый вагон в центр – как всегда, напротив приметной таблички на рельсах (успел уже разведать, где лучше встать на платформе), - пересадка (каждый поворот проходится на автопилоте, как в формуле один на знакомой трассе) – и снова в первый вагон. Хотя, по-хорошему, надо бы в третий с конца, тогда сразу напротив выхода в город, но там толпища – не влезешь и не вылезешь – сметут подчистую.

Прислонившись к дверям (плевать, что написано «не прислоняться»), достал конспект – «общая» тетрадь, исписанная корявым почерком (компромисс налицо: либо все и быстро, либо красиво): «невозможно же запомнить этот матан!» Шпаргалки, предусмотрительно написанные мелким почерком и распиханные по карманам (хорошо, на консультации билеты зачитали… вот ведь препод – наивная душа!), согревали слабо, и я стал заново пролистывать тетрадь, вспоминая определения предела по кому-то там и жуткие, абсолютно ненужные доказательства… «Кто же это все придумал, и нафига учить, - страдал я, - все равно не пригодится в жизни…»

Вылетев на платформу под удивленные взгляды, запрыгнул обратно – «всего лишь Курская, а нефиг спать!» - я снова прислонился к дверям, убирая конспект – пора. В центральном зале Бауманской, «под Ильичом», ждал Серега, в наушниках, бесформенной куртке и под стать бесформенной шапке на глаза. «Спит?!», но он не спал, скорее – дремал под громкую музыку.

- Привет! Пошли? Готов? – перекидываясь вопросами, мы ринулись в бой: два из трех эскалаторов не справлялись с наплывом сонных студентов. Толпа, вяло гудя, как варенье «в съемке наоборот» втягивалось наверх. Выплеснув эту темную массу наружу, в зимнюю темноту, метро дохнуло на нас своим особенным запахом просмоленных шпал, а мы, вместе со всеми, потопали по своей муравьиной тропе. Пройдя по Ладожской, толпа шла напрямик сквозь многострадальную детскую площадку, рядом «на горке» уже кто-то штурмовал продуктовый (ага, как же, за продуктами они туда…), затем сплошным потоком лилась вниз, через абсолютно непонятный перекресток и далее – к проходной. В народе говорили, что это была проходная «со львами», и вроде как даже показывали старую фотографию, по которой грозились восстановить этих самых больших кошачьих, но все откладывали.

Сунув под нос сонной вахтерши пропуск (как будто она видит там что-то при таком потоке народа), под бурчание Сереги мы прошли по нечищеному двору мимо «ноги» и втянулись в «метро». Там тоже пришлось потолкаться – этот проход зачем-то перегородили железными дверями, оставив маленькую калиточку для прохода во внутренний двор. Пройдя в левое крыло, поднялись на третий этаж в северный «циркуль», минуя гардероб – внутри был, конечно, не дубак, но куртку лучше было взять с собой, хотя бы на всякий случай. Около аудитории стоял Виталик (надо полагать – ботал), девчонки о чем-то переругивались, рассовывая многочисленные шпаргалки по карманам. «С такими простынями точно сдадут», - решил я, - «повторить, что ли? Ладно уж, перед смертью не надышишься»…

Уже ближе к половине девятого наконец-то прибежал наш препод по матану, похлопал на нас глазами, пробормотал тонким голоском «здравствуйте» и втянулся боком в дверь аудитории. За ним тонкой струйкой потянулась и наша группа. Рассевшись за длинные деревянные столы, исписанные многолетним студенческим фольклором, крашеные, наверно, в последний раз еще при самом Баумане, мы уставились на препода. Сидя, как всегда, на первом ряду, я быстро огляделся: рядом сопел Виталик, сзади маячил Серега, листая какую-то тетрадь, чуть дальше заняли ряды другие ребята. Староста, сидя где-то в глубине аудитории в меховом воротнике, с суровым видом заполняла ведомость, рядом с ней девицы нервно хихикали.

- Подходите по одному и тяните билеты, - наконец промямлил преподаватель, и мы медленно потянулись к его столу. «Была – не была», - протянув левую руку, я взял верхний билет, - «номер 12», получил пару экзаменационных листов и бумагу для черновика (серая, прямо как туалетная – пожадничали), я пошел на свое место, подписал экзаменационный лист и стал читать билет…

Позже, вспоминая все это, я все пытался ясно представить – когда же я почувствовал что-то «эдакое», но не мог. Ни позже, ни тогда я не мог уловить тот самый момент, когда ты понимаешь, что вот оно – ты уже видел это, переживал, чувствовал, ощущал это все. Вот он, эффекта «deja vu», собственной персоной и во всей красе… Еще мгновение все казалось таким устоявшимся, и вдруг – ты уже живешь в каком-то воспоминании, снова переживаешь что-то, и странное чувство где-то внизу живота – легкое волнение, страх, а может быть и адреналин, наполняют тебя.

Наверно, все-таки в тот момент, когда я именно начал читать свой двенадцатый билет, я ощутил это вот самое дежавю. Сквозь какую-то пелену я слышал, как одногруппники тянут и называют номера билетов, гремят скамейки, как Володька Сторож очень уж выразительно крякнул над своим заданием (и я уверен, со слегка ошарашенной улыбкой почесал затылок), а преподаватель начал отсчет часовой подготовки. Я даже автоматически отметил про себя время, взглянув на часы – без пятнадцати девять – но это, скорее, как-то рефлекторно, сознание же было приковано к билету, который я точно уже видел и, уверен, отвечал.


* * *


- Да ты просто заботал все, вот тебе и кажется, что уже видел эти вопросы. Ну и потом – позавчера на консультации Всеволодович зачитал нам все билеты, сам же все конспектировал, строчил, как из пулемета, бумага дымилась. – Виталик поглядел на меня с сомнением, - сдал же ведь, и ладно.

- Что у тебя? Что? – раздались крики рядом – это девицы обступили Сторожа, - что поставил?

- Отлично! – показав им пятерню, Володька сверкнул очками, - билет хороший попался, как будто заранее знал и помнил все. Пойдемте праздновать!

— Вот видишь, не у одного у тебя такое, - назидательно сказал мне Виталик, - пойдем чаю попьем, что ли, а то с утра не ел, не могу до экзамена.

Мы прошли в конец «циркуля», где стоял небольшой ларек с булочками и чаем. «Странный тут все-таки чай, без опознавательных знаков», - подумал я, с сомнением поглядев на пакетик без ниточки, цапнул булочку с повидлом и присоединился к Виталику и Сереге, сидевшим на широком подоконнике.

- А все-таки точно тебе говорю – отвечал я уже этот билет, было такое.
Виталий с сомнением посмотрел на меня сквозь толстые линзы очков:

- А почему тогда четверка?

- Так я же на дополнительном вопросе завалился, запутался с дурацкой производной, Всеволодович что-то выдумал, какую-то дробь многоэтажную, с синусами и косинусами. Сам, поди, в уме все посчитал, а мне и сказал взять пятую производную… Конечно, я накосячил. Ладно, четверка тоже хорошо.

— Вот видишь, значит, не его отвечал, раз завалился.

Наверно, Виталик был прав, ведь часто же бывает такое дежавю, да и ботали мы без передышки после зачетной недели, как будто марафон бежали, а впереди еще три экзамена. «В школе было легче» - подумал я, с хрустом смял пластиковый стаканчик из-под чая, напялил куртку, подхватил на плечо рюкзак, и мы толпой двинулись домой – готовиться к следующей экзекуции.