Тренинг Сон

…Стоило выйти из операционной, тут же сунули телефонную трубку. Терапевты отправили студентку – уже знающую, держит у моего уха, пока снимаю окровавленные перчатки. Сквозь маску голос искажается, и собеседник не узнаёт меня сразу. Убеждаю, что это я, я и никто иной. Перчатки летят в урну, беру, наконец, трубку и отпускаю студентку. Консультирую долго. Убеждаю, объясняю, разжёвываю. Надеюсь, мне простят суховатый тон: все мои пациенты тяжелы, и их много. Переговорив, не успеваю прошмыгнуть в ординаторскую – снова звонок. Могу и не брать, но у терапевтов длинная очередь в коридоре, ни к чему скидывать на них ещё и телефон. На этот раз не меня – просят записать к ортопеду. Беру журнал записей, ищу окошечко: наш директор очень востребованный специалист. Пятница забита, а понедельник подозрительно чист. Решаю спросить – вдруг дела, а я людей запишу… Валерьич заполняет карты в компьютере, как обычно, забыв включить свет в кабинете. А может, прячется от владельцев животных – они видят, что свет не горит в кабинете, и не дёргают его. Я захожу, включаю, походя попросив не портить глаза.
- Антонвалерьич, можно к вам на понедельник на осмотр записать?
- Только на пятницу если, - не отрывая от лица ладони, которой поддерживал голову, бесстрастно отвечает Валерьич.
- До семи уже всё расписано, - возражаю я.
- С понедельника отпуск у меня, - так же флегматично напоминает он.
Своим негромким, всегда спокойным голосом он будто ударил меня пыльным мешком по голове. Я рассеянно записываю людей на вечер пятницы. Поднимаюсь, наконец, в ординаторскую обедать. Там анестезиолог Ника и владелец клиники Альвиныч уже заканчивают есть.
- Хирурги, как всегда, последние, - шутливо замечает Ника.
- Угу, - я забыла улыбнуться в ответ.
- Есть у тебя еда-то? – спрашивает Альвиныч. – Может, поделиться?
- Не, спасибо, - отвечаю. – А чё, уже в отпуск Валерьич пошёл?..
Мне дружно кивают, и я хмурюсь. Не так, привычно, а ещё чуть-чуть посильнее.
- Спорим, с воскресения ортопедия попрёт, - натянуто улыбаюсь я. Ника смеётся. Не над шуткой, надо мной-трусихой. А я уже представляю, что надо делать, если привезут заворот, а если грыжу дифрагмальную… Сделаю, ведь это не ортопедия! Но это всё равно сложно… Но у меня есть опытный анестезиолог, Альвиныч ассистирует уже тридцать лет, и всегда подскажет. Подскажет, что знает. А решение принимать всегда мне. «Красный или чёрный» - мне выбирать. И с людьми говорить мне. А если таз?! Если срочный таз?.. А свежий вывих закрыто репонировать, где без опыта многолетнего, удачи и большой физической силы делать нечего?.. Два года для хирурга не срок. Не успеешь ни увидеть всего, ни, тем более, сама поделать. К тому же, если чёртовой ортопедии тебя никто не собирается учить, ведь один ортопед уже есть.
- Ой-й, - отмахнулся Альвиныч и аж зажмурился. – Вот ты вечно так. Тебе надо самооценку повышать. Всё будет хоккей, как и всегда.
Не понимают они, к сожалению. И будто не помнят, первый день отпуска Валерьича в прошлом году – три охотничьи собаки разом, и все изорванные дикими зверьми, истекают кровью в коридоре, хоть сама разорвись на три человека. Вот они, первые мои волосы седые. Двух смогла принять, третью – самую сложную – отправила к другому хирургу. В нашем городе их только два, хирурга с золотыми руками. Наш директор и другой директор. И другой директор тоже в отпуск ушёл. Так что самый трудный таз мне отправить будет некому.
Я вздыхаю и напоминаю себе, что это моя работа. И она вся, вся целиком состоит из риска, трудных решений. Рутины не бывает, и каждый день за очень ограниченное время я решаю задачи, в которых нельзя ошибиться. Но даже к этому привыкаешь. Однако есть случаи, когда всерьёз приходится своим скальпелем не просто кожу и мышцы рассечь – саму костлявую с косой насквозь проткнуть. От них и седеет голова.
Говорю себе, что если каждый серьёзный случай отдавать Валерьичу, у которого, определённо, в венах течёт жидкий азот вместо горячей крови, то золотой скальпель в руки точно не упадёт.
…Валерьич уходит, когда я ещё оперирую. Он заглядывает потихоньку, и я не сразу его замечаю. Командую себе, как привыкла, когда без него. Когда его нет в операционной, начальство тут я. Так что смущаюсь очень сильно, едва замечаю, что он наблюдает. Валерьич смотрит с улыбкой, как бывает, смотрят за детьми, проявившими самостоятельность. Мы желаем ему удачно отдохнуть, почти не поднимая голов от стола.
- Если что, я весь отпуск буду в городе. Набирайте, - говорит директор и смотрит на меня. Он-то знает. За десять лет практики, должно быть, не успел забыть то, что я испытываю сейчас.
В течение следующих минут сорока я напрочь забываю про отпуск Валерьича. Стоило закончить операцию, сообщили, что терапевты кому-то наглядели срочное кесарево по УЗИ, а потом кто-то себе швы сгрыз и пришёл зашиваться по новой, кто-то слопал хозяйский носок, а в коридоре самая терпеливая очередь в мире – очередь, которая отчего-то не двигается. Обычно такая сидит, ждёт с операции Валерьича. Я чуть не ляпнула, что хирург ушёл в отпуск. Но выяснилось, что вся очередь ко мне. И что хирург – это я. И ни одного ортопедического пациента. Пока везёт…
…Возвращаюсь домой мимо «Макси». Везде этот магазин, где бы я ни возвращалась домой, в Вологде ли, в Череповце, мне всё равно идти мимо «Макси». В Череповце иду на этот раз. Сворачиваю во двор. Всё вокруг становится зернистым, как на старой киноплёнке. Вот уже впереди арка: вологодские говорят «пролом». Двор мой самый обычный, проходной, но теперь отчего-то он глухой, и сразу по выходе из арки под уклон идёт пустая дорога, уходит она в тупик, где со всех сторон стены. В одной из стен, что прямо напротив меня, есть дверь, она открыта, и нужно спускаться ещё ниже. Там на полу кровь. Я не иду туда. Закрываю эту дверь и запираю снаружи на задвижку. Вижу дверь налево, ведь, по идее, где-то здесь должен быть мой подъёзд, с чего тут всё так переделали?.. Но внутри – откуда я знаю это? – целый бетонный лабиринт. На стене баллончиком надпись: «Удачи в этих коридорах». Вход в лабиринт – только одна приоткрытая дверь. За ней я вижу чёрную тень, то подходит к двери, очевидно, в нетерпении, то отступает назад, чтобы я её не заметила. Я понимаю, что мне тут в любом случае смерть, и решаю вернуться на улицу. Стоило обернуться, на дверях, через которые вошла, вижу надпись кровью. Определённо, это кровь – сильный запах, который каждый день я ощущаю на работе и не спутаю ни с каким другим. «Ненавижу тебя за твой уход. Умри». Я выхожу на улицу. От арки по дороге быстро спускается мужчина, весь чёрный, будто обугленный, без лица и волос, в чёрном плаще. Он уже шёл какое-то время до этого, то есть, что бы я ни решила, меня всё равно убили бы. Позади этого чудища всё резко темнеет; какая-то огромная чёрная рука задвигает железную дверь, закрывая арку – последний путь к отступлению. Я стою, сжав кулаки, но боюсь, что только ими врага не победить. А чёрный монстр побежал на меня, и деться некуда. Когда он приблизился, я увидела, что его лицо – дыра, в ней сидят большие, серо-коричневые опарыши. За свою работу я таких повытаскивала из ран килограммов, наверное, пять. Не таких больших, конечно… Но пинцета нет, и навряд ли чёрный человек страдает из-за червей. Мне остаётся только закрыть глаза.
…И я тут же проснулась. Рассвет, небо розовеет. Мне до сих пор страшно, и даже немного колотит. Но вот окончательно просыпаюсь, и хотя страшная картинка всё ещё стоит перед глазами, мой материалистический трезвый рассудок быстро берёт верх, чушь вылетает из головы. «Опарыши – хрен с ним, - размышляю я, одеваясь на работу. – Позову Веронику «на рыбалку», и пойдём вместе таскать червей. А вот если таз… Лишь бы не срочный таз». Завтрак не лезет, беру его с собой. Пару толстенных книг и атлас… Нет, атлас я у Валерьича свистну, у него лучше…
…Напускаю на себя хмурый вид. Хмурый человек кажется старше. Круги под глазами всегда на моей стороне. Надеваю шапочку – она отличает меня от других врачей. В коридоре степенно киваю, здороваюсь с очередью. Первые же владельцы четыре дня назад сломали коту лапу стальной дверью. Вздыхаю. Так и знала.