Однажды субботним утром

Прошкин открыл глаза и сразу же почувствовал, что его голова раскалывается. Она была наполнена каким-то бессмысленным шумом, который, будто бы, создавался суетой множества бестолковых существ, забравшихся, почему-то в его, Прошкину  голову и изводивших его до  тошноты и бессилия, стуча по вискам и темечку.
Во рту было сухо и противно. Прошкин дохнул  и тут же поморщился, почувствовав в своём выдохе резкий и тухлый запах. Всё его тело было так подавлено, что казалось, и пошевелиться было больно. Великая слабость присутствовала в каждой мышце. Прошкин лежал на диване кротким и умирающим. Наконец, после бессмысленного созерцания некой неопределённой точки, Прошкин понял, что хочет пить.
- Маша, - простонал он, - Подай кваску!
Голос шёл, как из бездны,  едва уловимый в шуме кухонного беспокойства и, конечно, не был услышан. На кухне хлопотала сильная, энергичная женщина, разогревая сковородки и шинкуя лук.
Прошкин вновь, но более настойчиво, повторил свою просьбу, и тогда, перед  ним появилась решительная фигура  жены:
- Что, Прошкин, умираешь? – язвительно спросила она, - Голова болит, в «роте» плохо, кваску тебе? 
Прошкин на всё кротко кивал  головой.
- Как ты мне надоел! – вдруг резко выпалила женщина, - Если ты думаешь, что меня можно приручить к твоим, уже сделавшимся систематическими, пьянкам, то ты глубоко ошибаешься. Я не позволю, чтобы сын рос и видел падение своего отца. Я предупреждаю тебя, что в этом деле выбор только один: или мы или пьянка?
- Машенька! – взмолился Прошкин, пытаясь отделаться шуткой, - Да разве я тебя на кого променяю?! Ты только мне подай кваску и я оживу, любимая, и буду тебя носить на руках!
- Я же не каждый день, - оправдывался он, -  И, к тому же, был серьёзный повод: представь, экспедиции возвращаются с изысканий, мы с ребятами не видели друг друга несколько месяцев…  разные впечатления…  романтика… разговоры… .
- Эта твоя романтика длится уже целый месяц! – возмущалась женщина, - Нет бы, сразу ведром напиться, чтобы все поводы пропали и больше не хотелось…
- Ну, что ты, Маша, так не интересно! – парировал Прошкин, - От ведра нет удовольствия, всё хорошо, что в меру.
- Да и потом, - не унимался  Прошкин, выпив разом целую кружку кваса, и почувствовав, что силы к нему возвращаются, - Ты видела хоть одного нормального мужика, чтобы он не выпивал? Нет таких! А те, кто в рот не берёт – это же неполноценные! Ты только приглядись к ним: у кого печёнка, у кого селезёнка, у кого сердце, а у иного слабость…  может физическая, а может  душевная…
- А Федюшкин – твой сосед, что ползком до дому добирается, своим сизым носом разгребая пути-дороги, тоже настоящий мужик? - вопрошала жена, вставив руки в бока.
- Ну, Федюшкин – это исключение, - спокойно и невозмутимо отвечал Прошкин, - А без исключений и прочих феноменов в жизни никак нельзя, не интересно будет. И потом их так мало, что они просто бессильны оказать дурное влияние на таких благоразумных людей, как я.
- На таких благоразумных людей, как ты! – передразнила его Маша, - Видел бы ты свою физиономию со стороны: эти блуждающие зрачки из полузакрытых век, задранный нос, это хрюканье, слюнявый рот – смотрите на него! Смотри, сыночек, на своего папочку и учись, как надо расслабляться…
Прошкин, хотя и посерьёзнел,  но понимал, что в этой ситуации  лучше опираться на иронию и оставаться невозмутимым:
- Эх, Манечка, если бы я посмотрел на себя со стороны… мне, конечно, было  бы противно, поскольку,  будучи трезвым, я сам очень не люблю пьяниц, но как себя увидеть со стороны?
Жена махнула рукой, поняв, что невозмутимость Прошкина не пробьёшь. Она удалилась на кухню, где жарилась на медленном огне картошка.
Прошкин услышал вкусный запах, доносившийся из злачного места,  и вспомнил своим желудком, что он со вчерашнего вечера не ужинал. Силы к нему возвращались. Он, встряхнулся, почувствовал в себе, пробегающую, от головы до пят,  волну оживляющей энергии, вскочил с дивана и направился к холодильнику.  Достал оттуда  кувшин с квасом и жадно прильнул к нему. После чего, немного поразмыслив, взглянув на свою Манечку у плиты, он вновь направился к дивану, дабы там окончательно восстановить свои силы.
- Э, нет! – услышал Прошкин возглас жены, - Коли ожил, собирайся к сыну в школу. Учительница написала в дневнике:  желательно, чтобы пришёл папа. А раз желательно, то собирайся и иди.
Прошкин подскочил и испуганно залепетал:
- Не-не, что ты, Маша! Я же там никогда не был, и потом, ты погляди, как я плохо выгляжу! Что учительница подумает?!
- Если учительница тебя ни разу не видела, то ничего плохого о тебе не подумает. Наоборот, она увидит в твоей бледности что-то возвышенное: пытливый ум, творческие бессонницы…
- Не издевайся! – уже не шутя и раздражённо воскликнул Прошкин, и тут же, решительно добавил:
- Никуда я не пойду!
-Пойдёшь! Пойдёшь! – в тоне жены были такие серьёзные нотки, что стало как-то опасно ей возражать, и Прошкин, чувствуя свою вину,  попытался выкрутиться, сведя всё опять на шутку:
- Ну как я пойду, ведь я сам отпетый троечник? Стыд-то какой! Вспоминается, когда наш батя уходил на собрание (что было, надо признаться, редко), мы прятались кто куда, и до ночи не вылезали из своих тайных мест, пока отец, со своим ремнём в обнимку, не засыпал крепким сном.
Меня чуть из школы не исключили однажды за то, что я из трубочки шпонкой попал учительнице в самое мягкое место. Ты бы видела её лицо в диком бешенстве от боли?!
- Ты понимаешь, Маша, - взмолился Прошкин, - Что я не имею никакого морального права идти в школу и встречаться с учительницей сына!
- Хватит идиотничать, - возмутилась женщина, - Тебя не волнует судьба сына, тебе не интересно чем он  живёт-дышит, какие у него проблемы?! Действительно, зачем тебе сын? Зачем сыну такой отец? Можешь идти на все четыре стороны! – и она в сердцах побежала в комнату к шкафу, раскрыла его створки и, выдвинув все ящики, начала вытряхивать оттуда  вещи мужа.
Прошкин не на шутку испугался. Вся хмель в нём моментально испарилась и перед Машей вдруг предстал начальник партии, руководитель геолого-разведочной экспедиции, серьёзный человек. Это был уже не пьяница – размазня, а её настоящий  муж, которого она любила и которым всегда гордилась.
Она понимала, что после четырёх месяцев экспедиции трудно войти в ритм домашних проблем, но прошёл уже целый месяц, а муж, словно ещё продолжает, пусть виртуально,  пребывать в таёжных краях среди палаток, костров, и  буровой техники – всей этой сумасшедшей романтики.
- Успокойся, родная! – Прошкин взял руки жены, уткнулся в них лицом, будто вдыхая запах своей любимой жареной картошки, который еще не остыл в мягких  ладонях, - Успокойся, родная, всё будет хорошо, я обещаю.
Он быстро собрался, накинул пиджак, бросил быстрый взгляд в зеркало,  встряхнул свои короткие волосы,  и молча вышел из дома.
Вернулся Прошкин нескоро. Вернулся тихий и удрученный. Он долго молчал, утопая в кресле, уткнувшись у какую-то неведомую точку, будто просверливал её, пытаясь оттуда вытянуть какую-то истину, способную спасти его в этом противоречивом и, порой, непонятном бытие. Жена не знала, как начать разговор, но не выдержав напряжения, спросила:
- Что случилось? 
- Я ему не нужен! – тихо ответил Прошкин, и будто размышляя сам с сбой, повторял слова сына из его сочинения:
- А что папа? Он в экспедиции месяцами пропадает, я его почти не вижу, а когда возвращается – я его тоже почти не вижу, разве что, после работы лежит на диване, телевизор смотрит. А другие ребята ходят со своими папами на рыбалку, сплавляются на байдарках по рекам, даже ходят с ними в парк, кино, в развлекательные центры, им  сказки папы на ночь читают.  А у меня какой-то неправильный папа. И такой неправильный он мне не нужен!
- Понимаешь, - прошептал Прошкин, глядя на растерянную жену, - Он написал, что папа ему не нужен!...