Нацистская сущность европейства

Нацистская сущность европейства
(полемические заметки)

Всегда с пониманием отношусь к тем «чубатым» политологам, которые то и дело ссылаются на социологию пресловутого Левады-центра. Ну так, ведь и мы, простые российские обыватели, прекрасно осведомлённые о доказанной судом «иностранноагентской» направленности научно-исследовательских изысканий этого заведения (американские ушки никуда не спрячешь), добродушно делаем вид, что верим во все его авторитетные мнения. Верим, потому что этот центр у нас в стране (так, по крайней мере, все считают)  –  единственно независимый. Верим, потому что его специалисты имеют мировое признание. Верим, потому что с совковых времён привыкли к вежливому отношению к проповедуемым Западом морально-этическим и идейно-политическим ценностям.

Но даже он, этот Левада-центр, иногда конфузливо разводит руками: мол, такова социология, а мы здесь ни при чём. Мол, против истины не попрёшь. Ещё бы… Если соврать там, где ложь легко проверяема, то потом отпадёт надобность придумывать враньё изощрённое.

Вот и появляются на свет Божий откровенные для всех нас цифры о всё более растущей неприязни россиян к западным ценностям и ко всему западному мироустройству.

1. Брёвна мудрых мыслей

Но почему эта тема вообще кому-то интересна? Почему она не существует ну, хотя бы, как побочная, в контексте современных общежитейских тем? И с какой стати нам постоянно требуется искать какие-то обкатанные якобы успешными государствами лекала?

Да потому что мы так воспитаны.

С молоком матери, с розового младенчества впитываем мы в себя мудрые размышления наших милых и доморощенных – интеллигентных «человековедов и человеколюбов». Давайте начнём с того, кто сам «зачерпнул дерьма до самого дна» - с Алексея Максимовича Пешкова (М. Горького).

«По-азиатски, по-татарски свирепы эти лютые русские люди, о которых принято стихами и прозой твердить, как о кротчайших смиренниках, жалостливая нежность которых умиляет их самих до восторга, - пишет о героях «пролетарского писателя» К. Чуковский в статье «Две души М. Горького». - Вот один из них, задушевный певец (поют-то они задушевно!), набрасывается на доверчиво-влюблённую в него женщину, бьёт её с размаху по лицу, раздевает её догола и, крикнув ей вдогонку позорное женщине слово, гонит голую по улице к мужу, который искалечит её, - и всё это ни с того ни с сего, просто так, безо всякой причины. Она ползёт на четвереньках, как овца, висят её тяжелые голые груди, она плачет, а про неё говорят «сука» и радуются, что муж искалечит её».

Да, жестокость… У людей «со славянскими милыми лицами», жалостливыми и любвеобильными – но почему-то грубая и дремучая жестокость. Она у Горького пронизывает своей щемящей физиологией практически все его, так понравившиеся нарождающемуся социализму произведения. Жестокость – певучая, поэтичная, милая, но отравленная нашей врождённой азиатчиной. Никто до Горького из русских писателей этой болезни не замечал. А он вот взял и увидел.

Примечательно, что диагноз российской болезни от «пролетарского» писателя изумил и обидел не только соотечественников. Когда в Лондоне издали перевод его «Детства», английский журналист Стивен Грэхем публично бросился защищать Россию от Горького, доказывая в «Таймсе», что, если бы Горький знал и любил Россию, как знает и любит её он, Стивен Грэхем, он не стал бы «так постыдно клеветать на свой святой, патриархальный, благодушный и боголюбивый народ».

Каково?! Как говорится: где Горький, а где англичане?

Но ведь это ещё не всё. Кроме жестокости, Горький открыл в наших российских душах другую азиатскую болезнь – рабью покорность. «Я не могу позволить себе учить других сомнительным добродетелям – покорности и терпению. Подобные проповеди органически враждебны мне, и я считаю их безусловно вредными для моей страны», -  написал он однажды в одной из статей. «Терпение – это добродетель скота, дерева, камня», - ещё жестче заметил он в другом месте. И что? «Да это всё надо просто ненавидеть», - утверждает Горький на множества страниц. Все русские болезни, о которых говорит писатель, по его мнению, - азиатские, восточные, монгольские. Не просто фатализм, а фатализм восточный, не просто изуверство, а изуверство азиатское. Азия в нашей крови, Азия в нашем быту.

«Горький вообще мыслит без оттенков и тонкостей, - размышляет в своей статье о нём К. Чуковский, - В его художественных образах бездна нюансов, а мысли элементарны, топорны, и так же, как брёвна, массивны… о них хоть голову себе разбей, а их не сдвинешь. Если наша гибель – Восток, то наше спасение Запад, а если наше спасение Запад, то – к  черту всё, что не Запад».

2. Общеевропейский обезьянник

Но разве ущербная зацикленность на «язвах общества» даёт простые ответы на вопросы: «Откуда всё это и что с этим делать?».

Революция? Ну, конечно же – революция! А как иначе расшевелить это мёртвую азиатчину в русском заскорузлом мироустройстве.

Вот ведь и наш обожаемый Александр Блок мучился от ужаса по поводу вынужденного соседства с «чернью». Однажды сидя в трамвае, он сказал своему другу: «Я закрываю глаза, чтобы не видеть этих обезьян». И добавил, кивнув на окружающих: «Они все – обезьяны. А вы разве не знаете этого?». «Груды человеческого шлака, - говорит он в своих стихах о людях, -  человеческие ростбифы, серые видения мокрой скуки». Вот что значит – поэтическое образное мышление!

Большинство людей для него было – чернь, которая только утомляла его своей пошлостью. В своей статье о Пушкине, он даёт такое определение черни: «Они – люди; это не особенно лестно; люди – дельцы и пошляки, духовная глубина которых безнадёжно и прочно заслонена заботами суетного света». Их-то и должна была преобразить катастрофа. Поэт был почему-то твёрдо уверен в том, что пережив катастрофу, все человекоподобные станут людьми.

Заметьте: не Запад должен по Блоку прийти на помощь погрязшей в азиатчине России, а самоочистительная катастрофа. Более того от Запада поэт тоже не в особом восторге. Вспоминая Италию, где он не раз отдыхал на самых фешенебельных курортах, Блок с отвращением говорил об итальянцах, об этих «стрекочущих коротконогих подобиях людей». Ну, стрекочущих – это понятно, а почему – коротконогих? С омерзением говорил он в одном из своих писем матери о самой в ту пору демократической стране – Англии, «где рабочие доведены до исступления 12-часовым рабочим днём и низкой платой, и где все силы идут на держание в кулаке колоний».

Очень часто в своих статьях и письмах он в весьма резкой форме высказывается против «подлого европейского строя, который вместо людей, фабрикует какую-то позорную дрянь». Презрением, болью и тоской звучат знаменитые вступительные строки «Возмездия»:

Двадцатый век… Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень люфицерова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине.
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь)
И неустанный рёв машины,
Кующей гибель день и ночь.

«Здесь ясна и чудовищная бессмыслица, до которой дошла цивилизация, пишет он в одном из своих писем, - её подчёркивают напряженные лица богатых и бедных, шныряние автомобилей, лишенное всякого внутреннего смысла, и пресса – продажная, талантливая, свободная и голосистая». Не скрою: меня лично очень впечатлило замечание поэта по поводу европейской прессы – как будто эти строчки написаны сегодня.

… Революция грянула, но азиатчина не ушла. И обманувшийся в своих мечтах поэт начал умирать сразу же после написания своих знаменитых «Двенадцати» и «Скифов».


3. Мы – скифы?

Более того, революция ещё явственней сделала похожесть толпы на «озверевшую стаю приматов». Вот как описывает лауреат Нобелевской премии Иван Алексеевич Бунин, эмигрировавший в 1920 году из России, в дневниковых записях «Окаянные дни»  рабочую демонстрацию в Москве: «Знамена, плакаты, музыка – и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:
- Вставай, подымайся, рабочий народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.
Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cavefurem». На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма всё видно...
И Азия, Азия – солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами. Восточный крик, говор – и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие».
 
А в одном из писем замечает: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно ассиметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, - сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая...».

А вы что ожидали увидеть, господа бородатые «человековеды», в толпе измученных голодом, эпидемиями, неопределённостью и  ужасом смертельного хаоса людей? Господа писатели, правдиво и подробно живописующие все мерзости российского бытоустройства. Господа либералы, пытавшиеся расшевелить российского мужика на противление косности укоренившегося на Руси самодержавия.

Холёная Европа, с обличьем тоже далеко не модельного вида, на протяжении многих веков завидовала России и делала всё возможное чтобы не только очернить её публично, но и просто уничтожить физически. Кто толкал нашу страну в бездну? Кто финансировал наших доморощенных бунтарей? Кто помогал разрушать стачками нашу военную промышленность и деморализовать армию? Кто ходил на нас опустошительными походами? Кто душил нас экономическим террором?

Хвастливая и самодовольная Европа с её морально-этическими ценностями уже много лет открылась нашему пытливому взору с далеко небезупречной стороны. Какая она «модель цивилизационного совершенства»? Она что – свободна от всех язв современной общественной жизни? Она что – эталон международного мирного сотрудничества?

Коварная и лживая Европа с давних лет отравляет воздух мировой цивилизации гнилыми теориями нацизма и биологического неравенства человеческих рас. Она, ничуть не смущаясь дебиловато-маразматического смысла, устами разных шендеровичей открыто нам глаголет разные мерзости о сути нас, россиян: «Наша проблема в том, что нелюдей мы тоже числим людьми – и оцениваем их в человеческой номинации. Оттого и расстраиваемся, сопоставляя числительные, оттого и заходимся в бессильном гневе, не понимая, как такое возможно: лгать в глаза, изрыгать пошлости, убивать, устраивать обезьяньи пляски вокруг убитого... Мы – ошибочно –  полагаем, что относимся с ними к одному биологическому виду (нашему), в котором такое действительно невозможно, и вопим от возмущения. Мы по инерции числим их оппонентами, а они –  окружающая среда.
И сходные внешние признаки – типа наличия пары рук и ног, носа, очков, прописки и умения пользоваться айпадом – не должны отвлекать нас от этой суровой сути дела».

Нам пора, наконец, взглянуть на реалии мира трезвыми глазами и твёрдо уяснить, что мы, россияне, для Европы уже не одно столетие – нелюди. И хоть ты тут кол на голове теши, а их, «просвещенную элиту человечества», вряд ли переубедишь.