Последний день рождения

Стезя мучений и боли имела свою эстетику, описать которую не смогли бы философы всех времён и народов. Он чувствовал себя художником, создающим эскизы будущего шедевра. Эстетика проходящей у вен чёрной мамбы, оставляющей алые следы, завораживала его, будто наркомана пред видом дозы. Тримипрамин, параксетин- некогда мастера по ремонту сломанных часов, механизм которых так и стремился бурным фейерверком вырваться из корпуса, заполнив окружающее пространство мраком мыслей и деяний. Механизм смог бы впитаться в окружающую действительность, очернив её, словно уксусная кислота, впитавшаяся в шоколадно-арахисовый пудинг. Все гости, заявившиеся на бал, сумели бы вкусить этот запретный плод, а затем погрузиться в бездну морского дна, в царство сапфировых теней, влекущих во мрак морской бездны, заблудившихся скитальцев. Леденящий кровь клинок бесшумно плыл по коже, тонкими изгибами высвобождая капли крови, образующие цельную картинку- пейзаж, эскизы которого можно было прочувствовать. Рукоятка более не выскальзывала из рук от пота. Ванная комната была последней обителью, волочащего за собой тонны груза парня. Ванна смиренно приняла покойника, позволив очернить себя мраком деяния и кровью, стекающей сначала по запястью скитальца, перетекающей потом по стенкам доверху залитой теперь уже кровью ванны. Юноша покоился в ней, купаясь в собственных эритроцитах. Его руки свисали, словно концы веток дуба, по обе стороны последней обители. Чёрная мамба гласным звоном рухнула на плитку, имевшую честь быть когда-то белоснежно чистой. Последний глас, внемлить который удалось юноше- это приход отца, гордого желанием поздравить сына с днём его рождения.