Изюмительная история

(записано с ослов великого писателя)

Водились у Фёдор Михалыча по бокам соседи, что выходными днями водку пили и маринованным мясом, запечённым в углях, закусывали. Хорошо ли это?

А вот Достоевский изюм любил. Пуще неволи любил. Спит иногда и вдруг, будто птица ночная клюнет его куда, вскочит с обеима ногами на подушку и давай шарить вокруг, где изюм мой?! Супругу пугал до немоты. Она, бедная, как увидит, так и не говорит ничего. А чего тут скажешь?
Если не находил он искомого, глазами набухал и остаток ночи у Христа-ради просил.

А Бог, известно, не Тимошка...

Как-то в сочельник, когда пурга стучалась в соседскую форточку, а в форточку Достоевских нет, потому как таковой не имелось, улёгся Фёдор Михалыч ногами на север, а головою на запад, спалось чтобы слаще. Жену на стульях до поры оставил, в полотенцах дырки штопать, да вздыхать. Коту строго заповедал не чухаться и мусора под кроватью не наводить.

Только и показалось, что глаза прикрыл, как в стенку стук - бум, бум! Отворил очи Достоевский, видит, благоверная рядом спит, в одеялко с макушкой завёрнута, кот мурчит где-то близко и дверь входная будто приоткрыта. А изюму-у, смерть, как хочется!

Спустил он с подушки сперва правую, следом левую ноги (хоть и верующ, а суеверен был) и бочком к дверям двинулся. Подкрался вплотную почти, видит, щель вроде светится и запах такой знакомый и желанный оттудова струиться! Приник Фёдор наш Михалыч к той щели и обомлел. Стоит в трёх шагах старуха, голая, ну, совершенно. В одной руке у ней свечка горит, другая же протянута вперёд и на ладони изюма отборного горсть!

Повлекло Фёдор Михалыча супротив разума и боли икроножной за дверь. Растворил он её и носом к изюму вытянулся. Только хотел штучку языком слямзить, как старуха назад шажок, тырк. Лизнул Достоевский пустоты кусок, а воли нет, снова к изюму влечёт. А старуха ещё шажок... ещё... другую дверь задом толкнула и на двор, в темень белую, воющую. Фёдор Михалыч за ней и неудивительно ему, что голая, а в такой мороз вышла. Только он шаг за порог ступил, спрятала старуха за спину руку с лакомством и говорит:
- Вылюби меня сначала, потом получишь чего тебе нужно.
А Достоевскому уже всё равно - колпак стянул, на снег кинул, исподнее задирать начал. Старуха свечу выше и выше поднимает, а Фёдор Михалыч выше и выше задирает. Как скрылось лицо достоевское за поднятым подолом рубашиным, а остальное всё из-под него появилось, так и грянул со всех сторон, а равно и сверху с низом смех улюлюкающий! Бросил подол Достоевский, глядит - от пурги и следа не осталось. Стоит он, окружённый соседями - с водкой и печёным мясом в руках, хохочущими и пальцами в него показывающими. А старуха, лицо, да и всё остальное - сморщенное, некрасивое, стянув, обернулась Анной Григорьевной - супружницей и верным его посмертным наследователем!

Тихонько вначале, а уж после и во всё горло захохотал и сам великий писатель, поняв, каким изысканным поздравленьем обернулось для него это Рождество.
Вдруг, поперхнувшись, он вперился выпученным глазом в жену и строго спросил:
- А на постели кого мне оставила, себя вместо?!
Тут в открытых дверях возник смеющийся кошачий силуэт, завёрнутый в одеяло, из которого высовывалась лапка с вытянутым вверх когтем среднего пальца.

- Идиот! - только и смог вымолвить Фёдор Михалыч, со всего размаху хлопнув себя открытой ладонью по лбу, в которой, не понять откуда, оказалась горсть изюма.