Если мы мертвы внутри

Однажды в юности я увлекся романами Ремарка и не смог остановиться. Читал все, что можно найти в домашней и общественной библиотеке и, к своему удовлетворению, прочитал. На вопрос "почему он?" отвечал - сюжеты и герои не слишком похожи на реальных, так я выхожу мыслями из тела и путешествую по головам персонажей, опять же, достаточно фантастических для моего подросткового восприятия. Еще у самого возникала претензия - автор владеет жизнью героев романа, почему там нет этих самых хэппиэндов? Зачем ужасы жизни переносить на страницы? Ответ сам меня нашел спустя много лет - так, только так можно вдолбить в голову читателя что эта самая жизнь полна трудностей, злобы и полностью лишена смысла. Но миссия найти этот смысл каждому предоставлена на самостоятельное решение, а откуда желание нагрузить читателя эмоционально тяжелым прицепом?

Следующий момент - нашелся термин, определяющий общую тенденцию покалеченных персонажей - потерянное поколение. Потерянное поколение изначально - молодые люди, ушедшие на поля сражений Первой мировой войны, умиравшие от пуль и осколков под Верденом, на полях Соммы, погибающие от холода в окопах, обмотанные в лохмотья, к тому еще бесконечные болезни и, конечно же, столкновение со смертью лицом к лицу, необходимость убивать таких же молодых парней, отсюда бесконечные вопросы о необходимости насилия и еще множество другого... Это зерно также посеял Хемингуэй в романе "Прощай, оружие!", а Ремарк добил меня "На западном фронте без перемен" и "Возвращение". В героях романов прослеживается такая глубочайшая пустота, такая глобальная разруха внутри, чувствуется лишь тонкая нить, удерживащая их от последнего рывка в бесконечность. И эта нить сплетается из надежды сохранить связь с прошлым, с остатками воспоминаний беззаботной юности. Потерянное поколение - без цели, без смысла, без настоящего, с войной за плечами и неизвестностью впереди.

Далее подобные идеи потерянного поколения нашли отражение в литературе после Второй мировой войны как у самого Ремарка ("Время жить и время умирать"), так и у других известных авторов западной культуры. Но сам термин в большей степени претерпел изменения в силу его широкого распространения и формирование собственной, скажем так, субкультуры - битники или бит-поколение. Наиболее интересными для меня стали Берроуз, Керуак, Корсо, Жене, Буковски как писатели и Боб Дилан как музыкант (его "Тарантул" трудно воспринимать как писателький опыт, поэтому можно не считать). Основное отличие от потерянных предыдущего поколения - герои не были изуродованы потрясениями войны в той же мере. Но сохраняется это ощущение пустоты. Персонажи часто являются маргиналами, романы изобилуют нецензурной лексикой, сценами очень разнообразного насилия и в этом чувствуется как живость и наполнение героя выливается в отвращение к традиционализму, виден более сознательный отказ от настоящего и прошлого, но будущее так же неизвестно. Таже герои не ищут себе места в обществе, настроения которого не понятны. Отрицается даже необходимость понять это, наверно, мотивом может послужить фраза "я такой, каков есть, нравится вам это или нет - плевать".

Хотелось бы рассмотреть следующие поколения, но тут очень трудно найти общие мотивы. Но еще больше хочется перейти к своему поколению.
Я не рос в тяжелые времена, на мою молодость не выпала кровопролитная война, я ем сколько хочу, иду куда хочу, пишу и говорю что хочу, имею тысячи возможностей. Ничего общего с описанными выше героями и писателями. Но откуда это ощущение пустоты внутри? Особенно отрицание традиционализма, отвращение к ценностям общества меня окружающего? Чувство пустоты и разрухи, которое можно метко описать словами небезызвестного музыканта - "но я просто тело, что тупо болит". Можно предположить, что потрясения в большей степени не связаны с таким мироощущением. Подобное в более мягкой форме описано Сэллинджером в "Над пропастью во ржи", где ожидания от взрослой жизни Холдена Колфилда абсолютно не совпали с реальностю, и он, совсем юный остался предоставлен самому себе. Аналогично, мне, нам приходится делать тяжелый выбор еще будучи ребенком, в то время как за предыдущие поколения больше решали трудные обстоятельства, которые теперь не тяготят мое существование. Вот оно - трудное решение, и вот она - свобода. Но это и не возрастное явление, потому что года бегут, и я, и мои друзья, и мои знакомые уже не так молоды, а душевного равновесия так и не найдено. Наверно, в этом разобраться невозможно и ответ будет только у тех, кто через 30-50 лет напишет причины и последствия этого самого потерянного поколения, у которого, казалось бы, нет причин теряться.