Кусок мяса 21

Катерина медлила, и Петр следил за ней заинтересованным взглядом, подойдёт или нет. Наконец, она пересилила себя и приблизилась к нему с плохо скрываемой неохотой. Она вообще в последнее время исполняла свои обязанности спустя рукава, а к Петру относилась вообще как-то брезгливо.

- Это Василий вас настраивает против меня? - спросил Петр, получив из рук Катерины лекарство.

Она попыталась соврать.

- Не надумывайте. Ему нет до вас никакого дела!

- Понятно, значит все-таки это он, иначе вы бы не пытались так откровенно его выгородить.

- Ну, допустим.

- Вы очень изменились с тех пор, как он начал иметь на вас влияние. Ваши подруги переживают за вас...

- Ах, оставьте это нам, вас это не касается.

- Хорошо. Но я-то что сделал вам плохого?

- Вы его не любите, а я не люблю вас.

- А за что я должен его любить? Из-за таких, как он, мы проиграем войну... Неужели вы сами не видите, не чувствуете, что за человек вам повстречался?.. 

Петр замолчал, понимая, что, возможно, не имеет права сказать Катерине большее. Они помолчали, и тут случилось неожиданное, - она устало опустилась на край его кровати.

- Я все вижу... только уже слишком поздно...

- Вы ждёте от него ребёнка? - тихо спросил Петр.

Катерина еле заметно кивнула.

- Не понимаю, почему я именно вам в этом признаюсь, но да. Как вы догадались?

- Извините за откровенность, но Василий сам всем похвалился уже о ваших «приключениях».

- Какой стыд... Но я догадывалась, что он не будет держать язык за зубами.

- Вы его любите?

- К моему несчастью, да.

В этот момент в палату вошёл Василий, Катерина стремительно встала и шатающейся походкой вышла. Она была вялой, её мутило от запаха крови и нечистот, и она уже с трудом выполняла свою роль сестры милосердия, которой раньше так вдохновлялась. У неё не было ни на что сил, как будто кто-то высосал из неё всю без остатка любовь к жизни.

А он проницательный, этот Петр Соколовский! Она действительно в последнее время изменилась настолько, что не узнавала саму себя. Она делала такие вещи, на которые ещё несколько месяцев назад ей было совестно замахнуться, и эта безудержная смелость страшила её саму. Но пугливая провинциальная девочка внутри неё теперь взывала к благоразумию все реже.

Особенно успокаивалась Катеринина совесть после долгих монологов, которые начитывал Василий. Ох уж говорить он был обучен! Так складно он толковал про свободу пролетариата и крестьян, про гнёт империалистической войны, про личную свободу женщин, в конце концов! Он заразил её впечатлительную натуру всеми этими идеями, как инфекцией. Подстрекал на всякие разные поступки, от которых ей было страшно спать по ночам, журил за трусость, внушал, что подруга революционера не должна быть столь малохольной!

Катерина изо всех сил старалась не быть малохольной, получая, в качестве вознаграждения, грубые ласки Василия. О том, что от таких отношений могут появиться дети, он как будто бы забыл, а, может, просто отмахнулся. Ни о каком браке и слышать не желал - не пристало это передовому пролетарию. Что ему Бог и люди, если у него своя правда, которую он и внушал Катерине. Она приучила себя к мысли, что не будет ни на что претендовать. Неужели и впрямь так сладка была позорная роль пролетарской любовницы?

В один прекрасный день Катерина оказалась вынуждена съехать от Машеньки и Матильды. Однажды она пришла домой, и её тут же встретили два вопросительных взгляда, от которых ей стало не по себе. Эти глаза были направлены на неё, словно прожекторы, и от них, казалось, ничего невозможно было утаить. Она заметалась в растерянности.

Все стало ясно, когда на столе рядом с сидящей Машенькой она заметила знакомую стопку агиток. Отпираться было бессмысленно, и Катерина ощерилась, приготовившись обороняться. Мария нападать и не собиралась, она была растеряна до такой степени, что не находила даже, как начать этот разговор, зато Матильда была настроена воинственно.

- Ты не могла бы нам пояснить, что это такое?

- Агитационное письмо, сама же видишь.

- Это-то я вижу. Как это оказалось у нас? Это твоё?

Катерина стоически замолчала, даже зубы стиснула от напряжения. Она лихорадочно соображала, как получше ответить, - но в свете происходящего молчание играло против неё.

Тогда Матильда взяла верхнюю листовку, отложила её в сторону, рванула дверцу печи, щедро отдававшую тепло в эту неласковую октябрьскую ночь, - и одним махом забросила в огонь всю стопку.

Эту стопку Катерина пару недель назад дрожащими руками внесла к ним в квартиру. Василий попросил схоронить их где-нибудь до нужного часа; он намеревался распространить их среди раненых. Катерина заметалась, не зная, куда их деть, и с перепугу сунула их в саквояж Марии, с которым та пребыла в госпиталь. Катерина была уверена, что там никто, даже сама Машенька, - она этот саквояж не открыла ни разу за два года, - не обнаружит. А если обнаружат, сумка-то Машенькина - на неё все и подумают.

- Ну, ты тварь! - в отблесках печи глаза Матильды сверкнули адским пламенем. - Ты нас под трибунал подвести захотела?! Вы с Пичугиным стоите друг дружку: он тебя подставляет сплошь и рядом, а ты нас решила поставить под удар! И кого! Маша тебе за все время слова дурного не сказала! Ты что ходишь, как овороженная? Глаза-то свои разуй! Если бы Пичугин не был таким дураком, то я уж, ей-богу, поверила бы, что присушил! О чем только твоя дурная голова думает?!

Матильда остановилась, перевела дух и продолжала уже более хладнокровно.
- Красивой истории захотелось? Красивой твоя история была, когда ты окровавленные бинты стирала и смиренно грязные судна мыла. Вот тогда были и патриотизм, и романтика. То, во что Василий теперь с тобой играет, это не любовь. Это называется «пользоваться». Ты почему никакого достоинства не имеешь? Ты же собралась эти гадкие, растлевающие листовки вкладывать в руки солдатам, которых сама от смерти спасала. А они клятву дали, перед Богом и царем. На что замахиваешься, подумала?

Катерину уже била истерика, она была абсолютно не готова к такому потоку обличений. Ещё немного надавить - и расплакалась бы, как ребёнок. Как же Василий не любил, когда она «распускала нюни». «Губы закусила и терпи, огрызайся, пинайся, но в обиду себя не давай всякой буржуазной твари!» - наставлял он. И действительно, думала Катерина, ко мне и так никто не относится серьёзно, пора показать, что я тоже какой-то вес имею.

- А это, - Матильда указала на оставшуюся листовку, - я вынуждена показать Нилу Осиповичу, пусть сам решает, что с вами обоими делать. На твоём Василии пахать можно, не место ему больше в госпитале.

- Ну и ладно! - заявила сквозь слезы Катерина. - Если Вася уйдёт, я тоже уйду, и от вас уйду, - надоело мне все хуже горькой редьки. Я из госпиталя уже давно собираюсь уйти, так что не пугай! А Василий, он хороший, и старается он на благо Родины, печётся о тех, кому никто никогда не помогал, о простых людях. Простые солдаты не хотят воевать, умирать на этой проклятой войне! А вы тоже хороши, - Катерина уже рыдала, - обозвали патриотизмом вредное во всех отношениях дело, и рады! Латаете бедных солдат - и снова на фронт, идите, стреляйте, убивайте! Утешаетесь тем, что якобы великое служение несёте! Тьфу! Матери не для того своих сыновей во чреве носили, рожали, воспитывали, чтобы их вот так раз - и пулей, в один миг! 

«У всякого человека своя правда», - подумала в тот миг Машенька. Даже Матильда, давеча говорившая так горячо, поостыла и слушала теперь Катерину с удивлением. Что поделаешь, если эта наивная девочка полюбила? Все, что они ни сказали бы ей сейчас вразумительного о Василии, не достигнет её ума, наткнувшись на плотную оборону сердца.


Продолжить чтение http://www.proza.ru/2018/10/21/1147