Герои спят вечным сном 73

Начало
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее
http://www.proza.ru/2018/10/08/1852
   
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ЕСЛИ

Бог же мира сокрушит сатану под ногами вашими вскоре.
Послание к Римлянам святого апостола Павла.

В город, в город, в город. Что будет и зачем! Какой ужас, если вдуматься, только многодневным опытом слепецкого состояния выверил Витька: чрезвычаен гнёт предположений, с тем сначала надо совладать, что имеешь на сей миг. Есть же солнышко, ветер и очень себе внятный путь.

Глупо влип, крайне глупо, виной смехотворство про козу с козлятами. Надо же так буквально выполнить прибаутку! Сам бы он на месте партизан подошёл с воды или в шалаш залез. И потом, боестолкновения. Деменковский притон в перекрестье всяко-разных маршрутов, всевозможных патрулей, место на двадцать вёрст просматривается, на две простреливается. Риск во имя Витькиных самоощущений не оправдан. Забрать его предполагалось, когда всё стихнет, прекратятся шорохи, уймутся призраки в десятке погорелых, побитых деревень.

Самое страшное – неизвестность, чаша непредсказуемого, которую довелось испить до дна и глубже. Потом, когда-нибудь проявится, как Витька держался, и некто скажет: это – подвиг, настоящий героизм. Восхищаться - пустое, на себя примерять - бессмыслица, поскольку есть ли варианты? Нету. Доказательство тому – жив он, не переколочен. Другой бы на его месте дристал со страху, выл, дёргался, только место бы вмиг распалось. Витьке, после прошлой Кузьминской терапии малого щелбанца достаточно, а немцам – малого раздражителя, чтоб пинком выкинуть на дорогу.

Лишь теперь стала очевидной последняя минута. До сих пор сомневался в том, что каждая из данных человеку при рождении минут является последней, предполагал, загадывая нечто. Даже расстрел не сподобил осознать, и на тебе: вот он край - только одна - ни спереди, ни сзади: эта промелькнула, следующей же может не случиться.

Тут – не абстракция, не философский изыск, а воля пальца, например, нажавшего или не нажавшего курок, и сослепу не поймёшь, на тебя ли ствол наставлен. Всяк человек, не сам родившись, пред жизнью и смертью беспомощен. Умниками культивируется иллюзия возможностей, но есть лишь одна, о коей в середине двадцатого века не принято говорить. У него же – никаких иллюзий, только пронизанная жутью безнадёги данность.

А жить как хочется! Витька и живёт, всеми чувствами впитывая благо бытия. Всякая мелочь значима: скрёбот шин по камушкам, воздушный поток, извитые выпуклости на тёплой доске, поперечная трещина, вибрирующий болт с круглой шляпкой. Запахами насладиться бы, да главный не даёт покоя. Даже характеризовать его противно: так пахнут фашисты. Будь воля – прочь бы. Ан, нет – кругом оно.

Пусть их. Надо, не сомневаясь, собрать ресурс, игнорировать минусы, вычленить плюсы. «Что у меня есть? Посчитаем: целый – раз; не убьёт Кузьмин (по крайней мере, некоторое время лично не сможет убить) – два. Всё, пожалуй, а дальше слепой сказал – посмотрим».

Машину обстреляли дважды. Есть раненые. Вот бы лопнуло колесо! Навряд ли немцы станут ими заниматься – утаскивать, а от полубезногого Кузьмина свои отобьют. Нет, прокатило. За железной дорогой тишь да гладь.

Поворот налево, и что такое! Поезд? Он самый. Пошла Гащилинка. Оперативно управились, а говорили – разбито в хлам. До города по большаку 60 км. Дохнуло камнем, асфальтом. После восьми поворотов - тормоз. Автоматчики выпрыгивают. Кузьмин, слава Господу, с того краю лежит. Недалёко, и всё-таки, хреныть ему.

Некоторое время проехали ещё, заглох мотор, визгнула петля хрякнули крючья, упал борт, руки подхватили - на траву.

- Сколько? – Некто спросил по-немецки.
- Четверо, а этот – непонятный.

- Показывайте. Первого – Хольмару! На стол. Лейтенанта - обработать и в палату. Здесь опоздали. О! Атипичный случай! нуждается в реконструктивной операции. Угроза – tetanus, * гидрофобия! * Шрёдер. Где Шрёдер? Кто покусал!

- Волки, - сказал водитель. Я сам видел. Он верхом на лошади пытался спасти ребёнка. Они гнались следом и хватали, хватали!!!
- Вот. Ужасная страна. Именно потому я не разрешаю тебе выходить за территорию, и ездить следует только на машине.

Витька стоит. Поджилки дрожат. Однако, очевидный плюс: ни в ухо не смыслит Кузьмин по-немецки. Ясно и до этого было, а всё ж тепло от осознания хоть минимального превосходства.

Итак, госпиталь и сказка про два выхода: помрёт Кузьмин от бешенства или нет? Если помрёт, успеет ли рассказать кому положено? Если не успеет, куда Витьку денут? Уродов, равно как и евреев с цыганами, немцы уничтожают (Сулимов говорил). Если не застрелят, в какой край податься? Но тут уже столь далёкий вопрос, что задавалка переклинила.

Мюллер получил письмо из дому и новость: привезли раненого соседа. Покусанный волками шуцман рядом живёт – общий забор. У него жена, трое детей, мать должно быть или тёща. Сталкиваться не довелось, но всех видали сослуживцы, поселившиеся в домике стариков, по жестам и звукам составив впечатление: деятель - далеко не альтруист. Что на него нашло – слепого мальчишку от зверья спасать?

- Кажется, ваш, Михаэль. Посмотрите. - Доктор Гамулка прижал двумя ногами один кирпич, не вразумившись, чего хочет непосредственный начальник. Да, слепой. Реагирует на щелчки пальцами справа и слева, держится на ногах, чутко подчиняется велению руки. Немецкий понимает (между прочим), и это заметно.

- В смотровую будьте добры, - приказывает Мюллеру Гамулка. – Включите. Спасибо. Глазное дно. – Вглядывается, утвердительно кивает, пишет, непонятно для кого: «травматическое поражение мозговой ткани (сотрясение и ушиб головного мозга); расстройство зрения вследствие отёка сосочка зрительного нерва, глазодвигательные расстройства». – Гипертензия имеет место, - говорит вслух, - и куда?

У Мюллера ответа нет, лишь до смерти боится, что велят, пристрелив, скинуть мальчишку в овраг. Второй раз так называемые «похороны» могут не пройти удачно.

Витька увидел свет. Не галлюцинация, не вымысел на разомкновение век, а луч настоящей лампы, резанувший яркостью. «Блажен, кто верует – тепло ему…», * и всё-таки.

- Не сегодня? – Спросил врач. – Когда?
- Весной, сам себя испугавшись, ответил Витька.
- Кто?
- Покусанный из машины. Хотел изнасиловать маму. Я вступился. Он ударил.

Зачем вопросы! Надо бы молчать, но доктор, будто петух с отрубленной головой, сделал неосознанный рывок, произнёсши слово «где».
- Ступанки. – Сказал Витька, уронив на присутствующих «плиту» обречённости.

«Хоть бы он подох во время операции!» - Подумали оба немца, независимо друг от друга. Ступанки! Уничтоженный объект «KS 281» со всеми вытекающими отсюда последствиями собственной персоной к ним явился и потребует решений, сделки с совестью в ту или другую сторону. Занять позицию страуса не получится. Кстати, человек её придумал. Настоящие страусы таких глупостей не делают. Они могут опуститься на землю, прижаться к ней в попытке спрятаться, но никогда не зарывают голову в песок.

 «Правду, только правду, ничего кроме правды». Клятва свидетелей на подсудимых не распространяется. Ваньку валять – себе дороже. Не поверят. Карт бланш по поводу нахождения за Лутовнёй Витьке даден охранниками из школы, если, конечно, живы те охранники. Легенда безупречна, и пользоваться следует: вести себя так, будто бы Кузьмин всё им рассказал.

Его не пинают. Немедленно пустили бы, заткнувши Кузьмина, только Гриня видел санитарную машину, значит, здесь представление имеют о лаборатории. В свете разговора с Мыноркой и Данилятами надо предупредить того врача (чтоб уцелел и спас ещё хоть кого-нибудь). Он ли осматривал? Если нет – присутствуют (сколь Витька может понять) двое – и передадут, потому что у немцев пословица: «известное двум даже свинья знает».

***

Будь проклят велосипед! Провались к антиподам эта земля! До того противно чувствовать себя игрушкой в руках неведомых сил, что разбился бы, подвернись серьёзная круча, только даже деревьев, дабы удариться о ствол, близко нет. Весьма опасны летящие в лицо насекомые, от которых инстинктивно скрываешься за его спиной.

Скорость приемлема, ветер овевает щёки, едут проложенным людьми путём, если их можно так назвать. Умеющий пламя затаптывать босыми ногами не может называться человеком; плавающий для собственного удовольствия целый час в ледяной воде не может называться человеком; посредством мысли велящий застрелиться не может называться человеком; отдающий непонятно кому последний глоток бразильского кофе не может называться человеком. Человек имеет право на слабость, у них такого права нет.

Почему язык не поворачивается назвать их (как положено) унтерменшами? Ведь столько унижений вытерпел! Оттого и стопор, что вытерпел, не пытаясь возражать. Причём, сделано походя, без намёка на желание унизить. Лучше бы хлыстом каждый день. По крайней мере, обоснованной была бы ненависть.

А сколько работают! А как! Если в тылу армии вся территория такова, все то же творят, и это похоже на правду, то не Европа, но целый мир, упорно объединившись, не сможет с Россией справиться. Зачем обязательно справляться! Подобные вопросы Дитер не привык задавать, потому что каждая страна против кого-то воюет, русские же – против всех, если не прямо, то косвенно - изменяя местность и жителей, попадающих в область своего влияния.

Нельзя не измениться, потому что пред тобой постоянно какая-нибудь ненорма, от которой пухнет мозг. Ты, оказавшись там, даже без нарочитого давления будешь делать, что они делают, и не смей перечить! Нет, конечно, можешь! Однако, не посмеешь. А собственно – почему? Вот – едут. Надо по нужде остановиться. Он покажет: «лей на сторону», притом не прекратит движения.

А если!!! Если посметь!!! Дитер сам не понял, коим образом вышло, и, размахнувшись, ткнул носком Гришке под колено. Тонкая, гибкая, невыносимо острая боль пронзила ногу, овладела телом, спиралью свилась в голове. Как удержался за рукоятки, спрашивай теперь, хотя минуту назад сам намеревался упасть. Полная шизофрения! Этот даже не заметил, а тот, маленький (победитель медведей, что б ему!) - подавно.

***

Обернуться, посмотреть назад: смотрит ли она, только тропка, свитая по прихоти ухабов и корней, вильнула в сторону. Зачем оглядываться, коли есть уже! Случилось, навсегда произошло не отнять. Желтизны мало по ветвям, лишь трепетные осины резко покраснели, однако в каждом листике, во всяком сплетении пронизанных солнышком теней тысячи оттенков, миллионы разноцветий. Объёмный, огромный, добрый и прекрасный мир катится навстречу, обещая вьюги, радуги, усилие, восторг, труд, результат. И ничего-то, ничего плохого больше в нём не будет, потому что Кира.

Война? Придётся вытерпеть лишения, какие-нибудь раны. Убьют? Случается, слыхали. Тогда всё в одночасье станет иным без возражений. Если пуля в точку попадёт, вряд ли заметишь. А если не убьют (такое тоже случается), Гришке предстоит восхитительное (одному из миллионов) счастье! Красивая – мало сказать! Умная? Более того: своя, будет ждать. Об этом надо позаботиться и, по всей вероятности, уже замётано.

Очевиден отзыв, хоть не отнять достоинства (куда ж без него). Горе? Желание согреться? Да не с каждым готова разделить. Он – единственный, и это факт. Если б Гришка решил поцеловать, Кира вряд ли отодвинулась бы. Ну, нет! Счастье должно быть полным, безумно полным, Таким потоком радости и доверенности должно излиться, такой красотой осиять, что – мухе под каблук, жуку под хвост глупые приставания. Слабаки затевают лизню, недоноски. Надо так пройти путь единения, чтоб за честь было правнукам положить на ладонь историю любви.

Гришке нравится наблюдать счастливых. Удовольствие по принципу: «Слава Тебе, Господи! Хоть кому-то! Хоть капельку!» Интересно, Данилычу каково довелось? Даже с возрастом, даже в гробу его Наташа - очень и весьма… Нет, не то. Посмертная красота, говорят, - отсвет души, встретившей Господа. Гришка видел: Данилыч понял и согласен, значит, счастье через жизнь прошло, чрез сомнения струилось над разлуками, будто сберегаемая святыня, держало двоих, не позволяя давить и падать, растворяло всякую беду, а было этих бед!!! Целый век! Слом веков! Гришке хочется того же, больше всего на свете хочется, и туда бы засунуть ту войну.

Хутор, плотинка, помывочный пруд. Резкая гора: на велике неудобно взъезжать. Гришка прыгнул, кинув раму: добегут ногами. Середь гребня девочка стоит – на Талом невидаль воще.

- Ух ты! – Бросился к ней Володя. – Это вот да! Ты как здесь! Вот здорово! Ларька! Этери Бадриевна Чиквиладзе – так полностью зовут. Они к нам прошлой весной приезжали – город смотреть! Папа её с Испании штурманом у нашего дяди Миши! Вообще родственники. Чего перепугалась? Твоих родителей найдём, и будет настоящий праздник. Мама дядьмишина – директор школы, а ты – в нашем классе!

Правильно узнал. Без ошибки. Только девочка глядит, будто пропасти разверзлись перед ней. Володя не понимает, и ребята боятся объяснять.
- Немцы победили, вот чего! – Ларион, четвёртый по старшинству Гришкин брат, озлившись, ткнул в землю клёпушек * по самое охвостье. *

- Какие немцы! С чего ты взял! – возмутился Володя.
- Да, её победили! – Поддержал брата Виталик (Демьяныч). С бабкой Данатой жила на отъёме. Сюда – по случаю зимы – нормальное дело. Она же! Глядеть противно! Дёргается на каждый шорох, будто бы опасность. Дозоры стоят, чтоб спокой, ан - не верит. Я и говорю: победили немцы, потому - боится всего.

- Что такое отъём?
- У болота отымают землю, окапывают – хаты становить.
- Как в Голландии!
- Ага. Только у них – дамбы и море. Мы же канавами обходимся.

Девочка подняла глаза, будто наново увидев мир, и такое негодование блеснуло, что Виталику стыдным слово показалось.
Гришка представил, как бы поступок прокомментировал Михал Петрович, светлая память ему: «Вот биологический феномен и безысход в области математики: разрезая червяка лопатой, ты его делишь на 2 и умножаешь на 2 одновременно!»

- Причём тут немцы! Скажи ему! – взмолился Володя.
- Где моя коза? – Едва слышно вымолвила девочка.

- Etery Had a Little Kid! * – Трижды сряду подпрыгнул Володя. Молодец! Правильно.
- Чего?
- Первые слова, записанные посредством фонографа. *

Этери тихо-тихо засмеялась.
- Умеешь доить? – Сменил гнев на милость Ларька.
- Могу.

– Пошли. Бабдане только переказать, чтоб не искала. Тут все так делают.
- Передам, идите, - сказал Гришка, - Пора уж. Дынку не забудь.

***

Густав Шрёдер – гнойный хирург бригады Гэдке вышел из домика от Шиммеля и столкнулся с Ниной.
- Вы бледнее смерти, - спросил, что случилось?
 - Там, - кивнула Нина в сторону автомобиля, – некто Митрофан Кузьмин. Приставать пытался ещё до свадьбы. Отец объяснил жестами. Теперь - боюсь.

- Ваше место на кухне, - помрачнел Шрёдер.
- Если с ним захотят говорить? – Будто бы от удара, заслонилась ладонью Нина.

- Чихайте.
- Как?
- Через марлевую повязку и голос пониже. Имя у вас не написано.

«Умеют же негодяи выживать! Гэдке пользует, слава Богу. Разве Шиммель лучше? Порядочней, пожалуй. Хотя бы не предатель. Впрочем, как будет, окажись Шиммель в шкуре этого мерзавца! Никак. Приставать к девушке! Гадость, потому что женат».

«Время – собирать, а именно – оглядеться». Хорошо на свежем воздухе. Безупречна синева, лёгкие облачка, только и там ложь, даже в небесах бутафория - лето не вернётся. Госпитальный двор; широкая скамья для всевозможных надобностей. Грызёт доктор Гамулка оранжевую морковь, пытается читать журнал, а смыслы вязнут в канавах строк.

Шуцмана зашивает Пауль. Хольмар занимается солдатом железнодорожником из ремонтно-восстановительного батальона – раздроблен плечевой сустав. Каждому своя судьба: Довольны родители, что сын вне опасности, только всюду она, и чем дальше, тем ближе. Починит Генрих, починит, даже (может быть) весьма успешно. Если нет – тыловые работы малому выпадут, но они бессильны защитить от главного.

- Куда? – Переспрашивает санитара Гэдке. Разумеется, домой. Уехала машина? Здесь рядом, на каталке – довезите.
Оказание медпомощи населению случается (можно предположить), где-то происходит. Должно происходить, потому что есть медпомощь и население. Покуда на глаза и проломленные черепа с той стороны никто не жаловался, поэтому Гамулка задом к теме был, но теперь!

«Ваш, Михаэль. Посмотрите». Птица ты небесная! Посмотрел. Зачем? Помогло бы длительное консервативное лечение, да кто позволит этим заниматься? Никто, а наоборот – обвинят во всех смертных грехах.

Слепой. Вывести на дорогу, пусть ползёт туда, где сжалятся. Гипертензия пустяк в сравнении со столом Финка. «Ступанки». Его не заставляли называть населённый некогда пункт, в который нельзя вернуться. Для чего сказал? По простоте! От честности, граничащей с глупостью! На тысячи вопросов захотелось отвечать! Зачем? Непонятно и плохо непонимание.

После событий в ночь с четверга на пятницу упоминать эту деревню чревато и весьма, а человек оттуда (даже слепой, даже ребёнок) гестаповцев очень заинтересует. Вот зачем название деревни. Для предупреждения произнесено, чтоб остерегались.

Вопрос и так и эдак зададут: «Почему активные в ударе ноги шуцмана искусаны, а свисающая голова мальчика в полной сохранности?» Сам собой напрашивается ответ: не волки напали, ставшие бездомными после пожаров и обретшие нового хозяина собаки защищали мальчишку от всех подряд. Даже если не связан с партизанами, а жил один (условно один), вольно или невольно мальчик этот является личным врагом Фихтенмаера, люди которого страдают от собак в первую очередь.

Голова в порядке (даже ударить как следует не сумел мерзавец). Настолько в порядке голова, что понимает: спасение в максимальной информированности тех, кто готов в нём участвовать. Женщин излишне вводить в курс дела. Из-под хлороформа выходят не вдруг (или совсем не выходят). Шуцман может испугаться и промолчать. Пусть сидит в кастелянской. По темноте удобней переправить, куда велит, но пока ничего не велел.

***

- Самое трудное, - сказал Сулимов, чтоб мама не беспокоилась. Остальное – в лёгкую тебе, словно диктант.
- Это как же! – Отшатнулся Мишка. Нечто надо так!

- Надо, милый. Ты по природе своей мужчина, хозяин, а не бедствие, которого следует опасаться. Понял о том, освоил хозяйство – сбылось; нет – растерзает бестолочь, будто отчима твоего. Помнишь ли, какой страшный? Душа у эдаких - в клочья, хоть грозны кажутся. Дрянная жизнь, обидная, даже если трижды мастера. Управа на них – щелбанец. Награда – одиночество.

- И чего делать?
- Если властелин – властвуй. Первое - над собой власть. Капризы свои щипцами прижимай, а простейший способ: покой матери беречь. Не врать, не скрывать проступки, но заботиться, чтоб знала о тебе, уверенность имела, дескать, взрослый сын, даже если ошибся.

- Я ж не дома живу!
- Тем более. Уговоритесь, как будете, и выполняй. Она тебя любит, болеет душой. Это – единственная лично твоя забота. Со школой решено. Садишься в пятый класс. По программе пятого класса в полную силу выполняешь отдельные от всех задания. Справишься – в шестой - хоть через неделю, потом в седьмой и далее. Школу надо кончить, экзамены сдать. Домашних уроков нет тебе. Во второй половине дня мастерские, изобретения, леталки с подзрывалками. Главное - мама должна знать, где ты, с кем, или – о чём ещё условитесь. Это, повторяю, сейчас самое трудное для тебя.

- А вы?
- С тобой мы будем заниматься иностранными языками, русским – туда же.
- На что?

- На то, чтоб если где-то изобретут важное по твоей специальности, не дожидался ты, пока перевод опубликован будет, а сам прочёл. Циолковскому, из-за того, что глухой и нелюдимый, столько формул, уже выведенных, составлять пришлось! Ни это, он построил бы и дирижабль, и ракету.

- Все изобретатели знают языки?
- Нет. Далеко не все. У тебя такая возможность есть. Зачем же пренебрегать, пока сил невпроворот?

- Ни зачем, Дмитрий Данилыч, воще нисколечко! А Пространства-то!!! Неужели немцам перевели!!!
- Может быть. А ты! Ступай. Вон отец идёт.

Стёпка, встревоженный вестью о пропаже «Эдисона», вернулся с полпути на Южный.
- Терзает твоего Сулимов, - съехидствовала встретившаяся за свёртком Христина (Фролова), - до слёз довёл.

«Нечто можно! – Зашёлся духом Степан. – Нечто след такого-то нажимать! Сколь горя ему, сколь страхов! Первый год ветра боялся, от петушиного крика трусило! Как быть? С одной стороны - дело есть до малого (не надо бы поперёк), а с другой - вылечишь ли его после взбучек? Господи, дай терпения! Вразуми!»

Права Христя. Мчится «Эдисон», убегает от напасти. Слёзы потоком, жмёт лапочками грудь. – Батенька, - кричит, - смотри, что у меня есть!
Стёпка ажник сел – подогнулись ноги. Первый раз ведь! За сколь годов назвал его эдак приёмный сын? А ведь свершилось, назвал!

- Смотри! – Влепился Мишка Степану в колени. - Видишь! Тут про всё, про всё, про настоящие! К настоящим звёздам можно летать. Я, Батенька, и в школу пойду, и в университет, только не обижайся, что убег.

- Деточка малая! – Степан поймал Мишку обеими руками. – Умница! К звёздам? Понял ты, как построить межпланетный корабль? Так ли? А ведь я не сомневался. Только прежде надобно домой поехать, сапоги пошить.

***

- Скребётся там! – Сулимов одним касанием поднял полотнище крыльца, на котором писали диктант, и явилось дивное: солнечным потоком высветило множество лиц, обилие глаз с расширенными от притемка зрачками. Вполне люди – человечки – полтора десятка (или около того) мельчайших Буканышей. Как они сюда попали, выяснить предстоит.

- Обормотики! Что у вас, - спросил Сулимов, - бункер или острог?
- Пвосто сидим, - отвечал Ерошка (Михалыч), весьма степенный и, видимо, самый старший.

- А это! Впечатляющий контраст: центр мироздания – уголёк средь снегов!
Крохотная, как люди, угрожающего вида «собачища», встала в позицию, ощетинилась, намереваясь зарычать.
- Баскеввилька! – Представил псину Ерофей. – Всё умеет, и даже слуфаться.

- Господи, Боже мой! Какая прелесть! Ну, Милостивые Государи, крышку опускать нельзя - заденет. Вылезайте, пожалуй, раз уж поднял. Порядком уложу – вернётесь.
Подперев щит плечом, Сулимов опустил руку в колодец так, чтоб малыши, вцепившись в пальцы и обшлаг, ловчей вскарабкивались наверх.

- Все вышли? Чисто у вас. Постораюсь убежища не порушить. Баскервилька-то где? С огорода бежит! Что Это, настоящий подземный ход?
- Конефно. Мы там от войны спасаемся: если бомба, напвимев.

1.       tetanus - столбняк.
2.       Гидрофобия - бешенство.
3.       Гипертензия - давление (в данном случае - внутречерепное).
4.       Александр Грибоедов.
5.       Клёпушек (клёц) - обоюдоострая палочка для игр.
6.       Охвостье - (в данном случае) основание заднего острия.
7.       "У Этери был козлёнок" (англ).
8.       "Mary Had a Little Lamb" (у Мери был ягнёнок).

Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/11/01/39


Рецензии