Личное

 1
   За окном лежала декабрьская предутренняя мгла. Валерий Николаевич проснулся рано и, чтобы не будить жену, тихо пробрался к столу. Включив компьютер, стал собирать свою постель. Спал Валерий на полу, и покупать лишний диван в их, с женой, планы не входило. В квартире и без него было тесно, словно на подводной лодке. Свернув матрац, поставил его в угол, рядом с письменным столом, а постельные принадлежности вложил в антресоль стенки. И пока, попискивая, загружался компьютер, он вернулся и сел за стол. Занимали они с супругой в трёхкомнатной квартире зал. В другой комнате с ними, стариками, жил их младший сын – Андрей, и третью комнату сдавали ребятам-студентам. В зале было немного прохладно, эту температуру они с женой поддерживали, держа дверь на балкон открытой. Балкон был остеклён, и это позволяло зимой хранить на нём часть овощей и продуктов. «Странно, к чему это снилось?» – перебирая фрагменты только что виденного сна, гадал он. Валерий Николаевич предполагал, что сны несут некое предначертание судьбы. Они ему снились бесконечное множество, но содержание их он тут же забывал. В этот раз снилось, будто живут они в Акбаше, и мать послала его на завод, за кострой.
Вспомнилось далёкое детство. В послевоенном, 1946 году их семья переселилась на Кавказ. По воспоминаниям родителей, этот год выдался голодным и тяжёлым. Отец Валерки работал на лубяном заводе в небольшом кабардинском посёлке Верхний Акбаш. И мать послала его за кострой. Костра – отходы производства от переработки стеблей конопли, ею топили печи все жители заводского посёлка. Он, шестилетний мальчишка, не решился пройти в цех и спросить у работающих там людей, где ему набрать костру. Грохот и шум оборудования, незнакомые люди, всё это пугало Валерку. И он в нерешительности сгрёб влажную от ночной сырости костру, лежащую под стенами навеса, запихнул её в мешок и принес домой. Костра была сырая и не горела. Тогда мать сходила на завод и принесла сухую костру, набрав её в цехе, из-под мяльной машины. Как он помнит, мама с трудом привыкала к этому виду топлива. Костра в топке их печи не горела, тлела, дымила, а порой её пушечным выстрелом выбрасывало через топочную дверцу, в комнату. Помог решить эту проблему сосед – дядя Коля, работавший на заводе слесарем. Он сделал форсунку из жести и вставил её в печь.
Вспоминая то время, он жалел родителей, на долю которых выпали тяжкие испытания. В сентябре 1941 года во время эвакуации, их семья вместе с другими беженцами, покинула Крым, где они жили, и перебралась на Кавказ. Если в Крыму родители топили печь кизяком, обрезками виноградной лозы и дровами, то к костре первое время родители привыкнуть не могли. «Как давно это было, – перебирая в памяти прожитые годы, думал он. – Надо бы сегодня посмотреть бумаги отца», – вспомнил он о документах, фотографиях, взятых им из родительского дома.
 Родители Валерия и многие их родственники умерли, оставив о себе много воспоминаний: и добрые, и тяжкие, и скорбные, связанные с послевоенным периодом вхождения страны в мирную жизнь. Всего хлебнуло их поколение – и годы войны, разрухи, и восстановление народного хозяйства, и переход с военной экономики на мирные рельсы. Страна приходила в себя после длительной, разрушительной войны. Строились гидроэлектростанции, осваивали мирный атом, спускали на воду ледоколы, распахивали целинные и залежные земли, покоряли космос, Арктику. Всё это заставляло гордиться своей Родиной. Понимал, тяжёлой ценой досталась в минувшей войне победа. Однако выстояли, положив на алтарь победы миллионы жизней соотечественников. И как бы критически не высказывались нынешние политики о роли Сталина в Великой Отечественной войне, согласиться с ними он не мог. Фигура вождя в сером френче, в сапогах, с неизменной трубкой в зубах вызывала у молодого поколения негативное впечатление о лидере страны. В сознание граждан, рождённых в послевоенный период, он вошёл тираном, неким монстром. Валерий Николаевич частенько был невольным слушателем споров о вожде, но в полемику не вступал. Удивляла и возмущала лёгкость суждений людей, которые, не зная реальной обстановки того времени, говорили о просчётах вождя, его ошибках. Вряд ли молодое поколение поймёт время, в котором жили их отцы и деды. «Пусть, рассуждают, высказываются, – снисходительно думал он. – Станут старше и с высоты прожитых лет дадут более объективную оценку тому времени». Молодые люди, выросшие в мирное время, они не испытали тех ужасов войны, которые выпали на долю его поколения. Примером той, прошлой эпохи был их сосед по хутору, дядя Ваня. С ним Валерка работал на пенькозаводе. Человек малоразговорчивый, тихий, он редко с кем общался. И, как узнал Валерка, тому была причина. Дядя Ваня был в фашистском плену, отбывал срок в наших лагерях. Об этом Валерка узнал в разговоре со своим дядей, братом отца. В самом начале войны их сосед воевал на Ленинградском фронте. Раненым и без сознания Иван Дмитриевич попал в плен. Находился в немецких концлагерях, в Норвегии. Лишь в конце войны с наступлением наших войск был освобождён из плена. После возвращения на Родину провёл ещё шесть лет в наших лагерях. И таких историй Валерка знал множество. Говорить о предателях, находившихся в услужении врага, было как-то не принято в их семье. Валерка понимал, среди них было много людей с изломанными судьбами. Одни, потеряв веру, по малодушию или по глупости стали служить врагу. Другие осознано изменили Родине. Источников информации, в наше время достаточно, не то, что было в годы его юности. Валерий Николаевич помнил времена «хрущёвской оттепели, когда страна всё чаще узнавала имена своих героев. Это были советские люди, воевавшие в партизанских отрядах, в подполье, в тылах врага. Некоторые соотечественники, оказавшись в плену и бежавшие из него, сражались с врагом в рядах иностранных легионов, в подполье. Для молодого поколения, он всего лишь пережиток старой коммунистической системы или как в народе таких называли – коммуняка.
 Глядя на своих внуков и их товарищей, думал: «А как бы они вели себя в то сложное время?» Сколько себя Валерий Николаевич помнил, в квартире его родителей всегда висел литографический портрет вождя. Тогда во многих семьях были портреты Сталина. Вождя боялись, почитали, и в то же время на него молились. Были и те, кто ненавидел его, скрывая от соседей свои чувства. Народ знал о них, недовольных вождём. Люди шептались в кругу близких родственников и проверенных друзей, боясь навлечь внимание органов НКВД на вольнодумцев. У каждого из них была причина не любить власть. Многие из соотечественников провели годы в тюрьмах и лагерях. В памяти сохранились дни траура по вождю, когда люди, не скрывая слёз, прощались со Сталиным. Многие родственники Валерия Николаевича были репрессированы в годы правления Сталина, но чувства ненависти к вождю он не испытывал. С его именем были связаны многие достижения и победы страны и народа. После смерти Сталина настал период пересмотра былых ценностей. В те годы Валерий Николаевич работал, учился, создавал семью. Незаметно пролетели годы, и не успел он оглянуться, как обзавёлся детьми, внуками. Многое изменилось с того времени. После смерти родителей, с сёстрами оформили родительский дом в собственность младшего брата. Брат жил поблизости от родителей, и чаще его и сестёр навещал отца и мать. Вовка, как они с детства привыкли называть братишку, был любимцем семьи. Он жил и работал в Невинномысске. Владимир мечтал выйти на пенсию и поселиться в родительском доме. Личная жизнь у него не сложилась. Он оставил жене и дочери квартиру и всё нажитое. Младшая сестра Наталья отдала ему однокомнатную квартиру, доставшуюся ей в наследство от тёти, а он с другой сестрой Еленой помогали брату с мебелью. Но с пенсионным возрастом он покидать работу не спешил, рассчитывал ещё немного поработать. И тут эта внезапная смерть, Владимира не стало. Валерия Николаевича уже ничто не связывало с родительским домом и хутором, где прошла его молодость. Всё родительское подворье переходило в наследство единственной дочери Владимира. Похоронив брата и отметив в родительском доме сорок дней, он забрал, оставшиеся от семейного альбома фотографии и бумаги отца. Их он привёз домой и положил в свой сейф, в надежде, что когда-нибудь, в свободное время займётся изучением записей отца. И, кажется, это время пришло. Сейчас начало зимы, работы не было, и теперь можно посидеть за «ящиком», так называл он свой компьютер. Хотя Валерий Николаевич уже несколько лет находился на пенсии, работать не переставал, считал, труд продлевает жизнь человека. С весны он «пропадал» на дачах, работал на своём участке и участке сына. К середине весны, когда всё было высажено, устраивался временно на работу. А свободное от работы время проводил за домашними делами. Он уже привык к новой жизни и не удивлялся, видя, как молодые люди легко зарабатывали свой капитал на ниве скупки и продажи недвижимости. «Купи-продай», с иронией называл он таких дельцов, за способность делать деньги из ничего. Эти ребята, пренебрегая совестью и моральными принципами, обманом скупали у пенсионеров и малоимущих граждан жильё, приводили его в товарный вид, перепродавали, а на вырученные деньги возводили особняки для состоятельных людей. Так делались деньги и состояния. Он знал немало случаев, когда неблагополучных владельцев квартир спаивали и сплавляли в соседние регионы и республики, сдавали в рабство, где они работали за одну похлёбку. И когда жена его спрашивала: откуда у людей такие деньги? – Он ей отвечал: А что ты хочешь? При советской власти это всё бы называлась спекуляцией, обманом, а сейчас доходным бизнесом. Посмотри, раньше вдоль проспекта Кулакова были пустыри, а теперь все они застроились. Здания буквально втискиваются в свободные участки земли. А некоторые из-за недостаточности земельной площади выносятся фасадом за красную линию, чуть ли не на проезжую часть проспекта. Идёт спекуляция земельными участками. Участки под застройку «столбятся» на годы вперёд заборами. Ради этого вырубаются зелёные насаждения в черте города. – И с насмешкой завершал разговор: Работать надо, дорогая, а не считать деньги в чужом кармане. А вы только и ждете манны небесной, обещанной вам коммуняками.
 – Да ну тебя! – беззлобно отмахивалась от него супруга и обиженно отвечала: Сам же бывший коммунист.
 Эту реплику об обещанных коммунистами благах Валерий Николаевич приводил в порядке шутки, чтобы досадить своим оппонентам за их слепую веру в справедливость нынешней власти. Признаться, игра в демократию в равные возможности задевала его за живое. Если на Западе и в Америке состояния богатых людей приращивалось трудом ни одного поколения людей и продолжительное время, в России этот процесс сопровождался криминальным путём. По жизненному опыту знал, та же мелкая сошка, как секретарь райкома комсомола, пустив в оборот взносы своей организации, создавал себе первоначальный капитал. Руководители предприятий и организаций, используя связи, захватывали в собственность целые заводы, совхозы, колхозы. А люди рангом повыше прибирали к рукам целые отрасли хозяйства. Всё это сопровождалось шумной компанией под названием приватизация, в результате которой ловкие людишки становились миллионерами и олигархами, а народ – владельцем пустых бумаг под названием – ваучеры и акции. На них даже не выплачивали дивидендов. Земляк Валерия Николаевича и школьный товарищ, проживая в Москве, считал, что только они, москвичи, работают, а население остальной России пьянствует. Валерий Николаевич презирал людей с таким суждением. Он не понимал их, выросших и выучившихся в советский период. Людей вышедших из низов народа, и теперь льющих грязь на свой народ. Неужели они не видят ужасающей несправедливости, которая разделяет народ от кучки сверх богатых людей и вороватых, менеджеров.
 – А скажи мне, – задел он самолюбие друга, – почему ты, Володя, тогда в семидесятых годах подался в Москву? А не остался после армии с нами, строить химкомбинат и ту же ГРЭС в Невинномысске, как это сделали мы, твои одноклассники. Или захотелось сытой и обеспеченной столичной жизни?
 – Я там на «скорой помощи» работал, – обиделся Владимир.
 – Конечно, – продолжал уличать Валерий Николаевич товарища, – сытая жизнь за спиной тестя профессора сделали тебя глухим и безразличным к судьбе своих земляков. – Теперь и ты, со слов окружения своего тестя, возносишь Чубайса.
– Да, его приватизация дала собственность народу, – огрызнулся друг.
Твоя рыжая бестия в одночасье полстраны нищими сделала. При Сталине все мы, хоть и жили тяжело, зато учились бесплатно. Ездили по всей стране, так как проезд был доступен простому люду. В те годы люди из народа во власти были. А теперь кто?
Товарищ молчал.
Народ нищает, вымирает, а посмотри, что на Дальнем Востоке происходит? Если раньше туда со всей страны съезжались осваивать сибирские просторы, строить новые города, то сейчас бегут оттуда. И это в то время, когда наши соседи – Япония, Китай, Индия – экономически крепнут и набирают силы. А ведь все наши природные богатства за Уралом находятся. Или может это специально делается? Чтобы однажды, под благовидным предлогом, отдать всё, как когда-то продали Аляску США, и передали Крым братской Украине.
 С того дня он перестал общаться с другом, прервав с ним связь.
 2
 В свободное время Валерий Николаевич помогал старшему сыну Сергею в строительстве жилого дома. Подрабатывал с ним на кладке стен времянок и сараев, тем самым, зарабатывал своему внуку на учёбу. Внук поступил в сельскохозяйственную академию на коммерческой основе. Старшая внучка училась на филолога. Окончив школу с золотой медалью, она без проблем поступила в университет и получала стипендию, чем облегчала в финансовом плане положение своих родителей и их, стариков. Хотя старший сын был разведён и давно жил с другой женщиной, своим детям он помогал, помимо алиментов. Помогали материально внукам и они старики.
 Валерий Николаевич достал тетрадку отца из сейфа и стал ее листать. Многие листы в ней были вырваны и не пронумерованы. И от этого, прочесть записи, не зная где начало повествования, а где их конец, было затруднено. Ему пришлось разложить листы в порядке хронологии происходящих событий. Это были своего рода откровения отца, отражающие разные периоды жизни их семьи. Читая записи отца, Валерий Николаевич лучше понимал обстановку того времени и мотивы, вынуждавшие родителей принимать те или иные решения. Будучи парнем и живя в родительском доме, он помнил, отец вёл записи в нескольких тетрадях. В одной из них он отмечал состояние погоды, в другой – финансы семьи, в третьей – высказывания и цитаты известных людей и политиков. Тетрадь с заголовком «Личное» ему никогда не доводилось открывать. Эту тетрадку отец хранил в папке, которую держал в комоде, куда они дети не решались заглядывать. Хотя и велик был соблазн посмотреть, что пишет в ней отец, но негласное табу на просмотр отцовых бумаг действовал на них не хуже запрета. В этом плане они понимали родителей, если отец или мать сказали нельзя этого делать, то это было для них законом. Сейчас по истечении многих лет он держит в руках эту тетрадку.
 «Много за свою жизнь допускал ошибок, много ошибался, – читал он запись отца. – Но одной из таких ошибок был выезд из Отуз на Кавказ, в сорок шестом году». В памяти сохранились воспоминания той детской поры, когда они жили в Крыму, в деревеньке под названием Отузы. Как он слышал от матери, Отузы были родиной отца.
 Они вновь уезжают на Кавказ. Отец с матерью и с полуторагодовалой сестрёнкой – Наташей, на руках, он – Валерка и сестрёнка – Лена. Тогда он не знал мотивов побудивших родителей уехать из Крыма. Все их пожитки – четыре перевязанных узла. Он и Лена лежат на верхней полке вагона, и наблюдают за мелькающими за окном станциями и полустанками. В вагоне тесно и душно. Мать с отцом сидят в купе и ведут разговор с попутчиками. А за окном, как напоминание о прошедшей войне, мелькают разрушенные дома, взорванные мосты, сгоревшие деревни. Под откосами железнодорожной насыпи валяются исковерканные паровозы, вагоны и платформы. Старик, их попутчик, делится с родителями своими воспоминаниями, как немцы в 1941 году бомбили и пускали под откосы составы, уходящие на восток.
 «Перед отъездом, – продолжал читать Валерий, – главный бухгалтер винкомбината «Массандра» уговаривал меня не увольняться, продолжать работу в совхозе. И всё же не послушал его, уехал в августе 1946 с семьёй на Кавказ. А в марте 1947 возвратился папа, приехал ко мне на Акбаш. А ведь его ждали в совхозе, ждали как хорошего работника и специалиста. Может быть, послушав совет своего начальника – главного бухгалтера, не уезжать, всё было бы иначе для него и для меня».
 Валерий Николаевич оторвал взгляд от тетради и задумался. Как он не пытался воскресить в памяти приезд к ним деда, это ему не удавалось. Единственно, чем запомнился ему Акбаш, это как родители привели его в класс. Школы как таковой в то время в заводском посёлке не было, её разрушили в войну. В помещение, куда его привели отец с матерью, стоял длинный стол, такая же скамья и самодельная доска. Вместе с ним, в школу ходило полтора десятка учеников. Это были в основном мальчишки разных возрастов. Учительница записала на листке бумаги их фамилии. Тетрадей ни у кого из них не было, и отец выдавал ему на день по два исписанных листка. Это были деловые, ненужные бумаги или бланки документов, на обратной стороне которых можно было писать. Отец работал бухгалтером и обеспечивал его ими, пока не купили ему тетрадь у спекулянтов. Радости его не было предела. Но когда он стал выводить в тетради палочки и крючочки, чернила расплывались, а перо временам и скользило по бумаге, не оставляя следа чернил. Можно было писать карандашом, но когда попадались листы с пятнами глянца, графит карандаша не оставлял следа на них. Смутно вспомнилось пребывание у них, в семье, чужого человека. Одет он был в фуфайку неопределённого цвета, на ногах были большие чёрные валенки, которые никто в Акбаше не носил. А на голове шапка-ушанка чёрного цвета.
 «Сыночек, – подвела его тогда мать к чужаку, – это твой дедушка».
– Ну, здравствуй, паныч! – протянул ему руку незнакомец.
 Валерий Николаевич помнит, как от страха он прильнул к матери. А мать стала оправдываться перед тестем:
– Папа, он испугался вас, ведь он не видел своего дедушку. Вы уж извините.
 Позже, повзрослев, Валерка узнает от родителей, в период оккупации его дед остался в Крыму. Когда полуостров освободили от немецких оккупантов, дед, как и многие его жители, прошёл проверку в органах внутренних дел на предмет сотрудничества с врагом. Хотя дедушка не был замечен в связях с немцами, армейский следователь, ведший его дело, усмотрел в его действиях самоуправство. Как должностное, ответственное лицо, а дед его был главным виноделом винного завода, должен был ликвидировать запасы вина и вино материалов, чтобы они не достались гитлеровцам. Но фашисты прорвали оборону наших войск и стремительно приближались к Судаку. В панике, вместе с отступающими частями армии, ушли и власти городка. Оставшись в этой ситуации один и не имея над собой начальства, дед раздал вино семьям работников завода и жителям ближайших слободок. Знал по опыту первой мировой войны, как нелегко живётся населению на оккупированной врагом территории. А оставшееся вино слил, чтобы оно не досталось гитлеровцам. Нашлись недоброжелатели, которые увидели в действиях деда самоуправство. И по решению тройки особого отдела, деду за невыполнение директивы СНК дали восемь лет лагерей.
 «Помню, – читал Валерий Николаевич запись отца, – когда приехали в Карагач, я поехал на станцию Солдатская, узнать, пришёл ли наш багаж? Присел на скамейку на перроне, рядом сидел солдат. Разговорились, он демобилизован и едет в Крым к семье. Туда его семья переселилась во время войны из Курской области. Солдат расхваливал природу Крыма, море и местечко, где поселилась его семья. Слушая его, мне стало плохо от сознания, что я – коренной житель Крыма, вынужден покинуть родные места».
 Валерий Николаевич хорошо помнил то время, когда их семья остановилась в Карагаче, у тёти Лены. Тётя была приёмной дочерью его дедушки и сводной сестрой его отца. Тётя работала врачом и попала в Кабарду в 1936 году после окончания Симферопольского медицинского института, им. Сталина. И пока отец ждал ответ на свой запрос, посланный в адрес треста, надеясь устроиться на работу на одном из его заводов, Валерка вместе с ним, дважды в неделю, ходил на станцию «Солдатская». Там они узнавали, прибыл ли их багаж из Крыма? Станция «Солдатская» хорошо запомнилась ему. Прямо на стене, в зале ожидания была изображена батальная картина. Наши танки, сминая вражеские орудия, преследуют врага. В панике бегут гитлеровцы. А на переднем плане жители станицы уже обнимают своих освободителей. Ниже, под панно – фамилии двух сержантов, её авторов. Называлась эта батальная сцена «Освобождение станицы Солдатской от гитлеровских оккупантов». Позже, когда он учился в школе, родители, отправляя его на каникулы к тёте, напутствовали:
– Смотри, не прозевай станцию. Увидишь водонапорную башню с дырой, сразу выходи из вагона. Поезд стоит там всего три минуты.
Станцию «Солдатскую» он запомнил по водонапорной башне. Во время войны шатровую часть башни пробил снаряд, что служило ему ориентиром.
 Валерий Николаевич отложил тетрадь, выключил пока ненужный ему компьютер и задумался. Когда они с отцом подходили к станице, то видели на её окраине множество разбитой и сгоревшей военной техники. Как тогда рассказывали соседи тёти Лены, бои за станицу Солдатскую шли ожесточённые.
 3
 Сейчас Валерия Николаевича интересовала причина, вынудившая его родителей покинуть Крым в войну. Как он знал, предки матери были швабами, выходцами из Германии, и обосновались в Крыму 1804 году. Откликнувшись на призыв правительства Александра II, они вместе с другими искателями лучшей доли – немцами, швейцарцами, голландцами – потянулись в Россию, на освоение Крыма. Привлекала их широта обещаний русского правительства. Российский император гарантировал переселенцам из стран Европы 30 – 80 гектаров земли на каждую семью, освобождение от налогов на 10 – 30 лет, свободу – вероисповедания, коммунального управления и школьного образования. А главное мужчины освобождались от службы в армии, что радовало переселенцев. В разрозненной Германии царили гнёт и несправедливость. И молодых людей насильственно забрали в армию либо продавали в Америку солдатами. В свою очередь, предоставляя такие льготы, российское правительство рассчитывало, что переселенцы из стран Европы, с их профессиональными навыками в сельском хозяйстве, знаниями и культурой, послужат населению Крыма образцом европейской культуры. Прародители отца были хохлами из Малороссии и в Крым перебрались после его присоединения к России. Как и большинство населения полуострова, они работали у крупных землевладельцев. Отец с матерью выросли у берегов Чёрного моря, где уже были похоронены их предки. И как считал Валерий Николаевич, родители не могли без серьёзной причины покинуть родные места. Он стал просматривать записи, в надежде найти ответ на этот вопрос. На одном листке он увидел знакомое ему слово – Беслан. «Отсюда, видимо, и надо читать», – решил он. Беслан, как он знал, был вторым населённым пунктом, где они оказались в результате эвакуации 1941 года. Вначале их вывезли в Кизляр, но с приближением немецких войск к городу, эвакуировали в Северную Осетию, в небольшой городок Беслан.
 «Приехав из Беслана в Судак, – читал Валерий Николаевич записи отца, – я на второй день уже был в совхозе, куда меня порекомендовал Пётр Петрович Крамм. И на третий день уже перевёз семью в Отузы. Директор и его заместитель прибыли и приняли совхоз несколькими днями, раньше меня. Оба списанные из армии по инвалидности, замечательные и внимательные люди. Им надоела война, и они рады были окунуться в мирную жизнь. Узнав, что я уроженец здешних мест и хорошо знаю Отузскую долину и виноградники, попросили меня помочь им в территориальной организации совхоза. Отказать было нельзя. И мне пришлось знакомить их с населением, а ночью заниматься учётом. Директор Александр Нефёдович Нечукаев чутко относился ко мне. В совхозе в должности главного винодела работал Ваня Оцевик. До войны он работал в винсовхозе «Судак», так что вопросов виноделия я не касался. Пришлось много поработать по установлению границ совхоза и разбивке его территории на отделения. Вместе с директором подбирал людей на должность управляющих отделениями, бригадиров. Приходилось советоваться со стариками, они знали почву и климат Отузской долины. Подбирал работников учёта, организовывал склады, детский сад, столовую. Какой это колоссальный труд при отсутствии кадров, мебели, бумаги, бланков, карандашей, чернил. Время отнимали открытие счетов в банке, регистрация в партийных и советских органах. Работы было по горло. И в то же время надо было вызволять папу из заключения. Ведь попал он туда не по своей вине, а отвечать пришлось одному. Обидно, если бы он имел что-нибудь от этого себе. А то сделал это для людей. Выручить не смог, наверное, я очень мало для этого сделал».
 Как заметил, Валерий Николаевич, эта фраза была выделена крупным почерком. Она, словно, выражала сожаление и боль отца, что он не смог вызволить своего отца из заключения.
«Такая нагрузка на организм, – читал он дальше, – при отсутствии условий работы, как транспорта, пишущей машинки, телефона, помощников, вскоре дала о себе знать. В последние дни декабря 1944 года я поехал в Ялту, на совещание. Оттуда на неисправной машине – в Массандру и домой. Мороз, снег и моя лёгкая одежда привели к тому, что организм не выдержал. В ночь с 23 на 24 января меня парализовало. Трудно и тяжело было, сколько болей перетерпел, но не поддался болезни. А 15 марта, с трудом и болью в руке и правой ноге вышел на работу. Очень обидно и тяжело было, когда всё было улажено с освобождением папы из заключения, мы с директором поехали в Феодосию, куда папу перевели из Судака. Там его должны были освободить. Приехал для этого Судакский начальник милиции. Но, папы в Феодосии не оказалось. Розыски его в Симферополе не имели успеха. А через некоторое время я получил от него письмо из Коми АССР. Судила его тройка, с большим сроком. Вот тут я окончательно свалился, слёг. С питанием стало плохо, порой голодали. И, несмотря на это, 4 апреля 1945 года я поехал в Массандру, на защиту техпромфинплана. А 30 апреля возвратился домой совершенно разбитый и утомлённый».
 – Пошли, кушать! – оторвала Валерия Николаевича от чтения бумаг супруга. – А то скоро уже обед, а мы ещё не завтракали.
– Сейчас! – откладывая в сторону тетрадь, отозвался он.
Следующий лист повествовал о жизни семьи на Кавказе. И чтобы найти запись отца о пребывании их семьи в Отузах, ему необходимо было прочесть десятки не пронумерованных листов тетради.
 Валерий Николаевич поднялся из-за стола и направился вслед за женой на кухню. За окном было солнечное утро, скорее это был уже день, так как приближалось время обеденного перерыва, и часы показывали половину одиннадцатого дня. Завтракая, он мысленно перебирал в памяти воспоминания той далёкой поры.
 Помнится, отец тогда болел. Он Валерка со своей сестрёнкой Леной ухаживали за ним. Ему, Валерке, в то время шёл пятый год, а его сестрёнке исполнилось три года. Они укрывали отца старой тужуркой, подавали ему воду. А когда он собирался встать с постели, подавали ему костыль. Захватив ручкой костыля спинку кровати, отец подтягивался и садился на койку. Иногда к ним приходила женщина – фельдшер. Она давала отцу пакетики с порошком белого цвета. Их мать называла салицилкой. С питанием было плохо. Приходили к матери какие-то старушки, приносили узелки с едой, передавали мелкую рыбу, мать её называла барабулькой. Но они, детвора, голода не ощущали. Во дворе дома стояло большое дерево шелковицы, под кроной которого они и «паслись» весь сезон. Иногда они с соседскими ребятишками уходили в глубину сада. Рвали и ели ещё зелёные яблоки и груши. Позже, когда созревали арбузы, дыни, виноград и сливы, недостатка в еде они, дети, не испытывали. Часто бегали в центр села, смотреть пленных немцев. По утрам колонны военнопленных выводили на восстановительные работы. И он вместе с соседскими мальчишками, едва продрав глаза, спешил в центр. Там стояла татарская мечеть. Крымских татар, как он слышал из разговоров взрослых, выслали из Крыма, за предательство и пособничество фашистам. Мечеть превратили в клуб, куда и он однажды был взят родителями на сеанс кино.
 Быстро позавтракав, он вернулся в зал. Валерий Николаевич стал бегло просматривать записи отца. Он пытался найти в них хотя бы строчку, говорящую о причине выезда их семьи из Крыма. Но ничего подобного не находил.
 Для них, мальчишек, вспоминал он, все военнопленные были немцами. Хотя среди них, как потом узнал от родителей, были люди других национальностей: румыны, венгры, словаки, чехи, итальянцы и другие. Естественно, немцы вызывали у них, детворы, большую неприязнь, чем румыны или венгры. У каждого кто-то из родственников был убит на фронте или пропал без вести в войну. Пленные шли колонной в сопровождении конвоиров. В большинстве это были пожилые солдаты. Они держали винтовки наперевес, умудряясь на ходу доставать из кисета махорку, насыпать её на листочки и крутить цигарки. В отличие от конвоиров, пленные брели понуро и оглядывались по сторонам. Валерку удивляло, немцы были лучше обуты и одеты, нежели конвоиры. «Неужели товарищ Сталин не знает этого?» – ломал он голову в догадках, глядя на вылинявшие до белизны гимнастёрки и обмотки солдат.
– Бросай! – скомандовал Петька и запустил в колонну пленных лопух, наполненный пылью.
Детвора, повинуясь команде своего шестилетнего предводителя, стали забрасывать военнопленных придорожной пылью. Конвоир, изловчившись, поймал Петьку и надрал ему уши. Плача, Петька вернулся к мальчишкам и уже из-за спин товарищей с обидой выкрикнул обидчику:
– Шкура, фашистов жалеешь!
 Петьку можно было понять. Соседка рассказывала матери, что старший брат Петьки погиб в боях у озера Балатон. Хотя Валерка, не знал, где находится этот Балатон, но от матери слышал, что под Балатоном воевал племянник отца, дядя Павлик. Он писал родителям, что они вели тяжёлые бои с войсками СС, за что он был представлен к медали «За отвагу». Многое о войне он знал из рассказов товарищей отца. Вечерами они собирались у них в доме, и делились своими воспоминаниями. Из подслушанных разговоров взрослых Валерка знал: румыны бедны и живут, словно цыгане. Вояки из них слабые. Немцы дисциплинированы и исполнительны, – утверждал сосед из слободки – дядя Коля. – Хорошо нас встречали в Болгарии, – вспоминал Никита Иванович, счетовод. – Называли нас болгары братушками. – Валерка хорошо знал дядю Никиту, который работал с отцом. У него была медаль «За освобождение Праги».
 К ним, подошёл другой конвоир и оттеснил их с дороги.
– А ну, живо по домам, вояки! – насмешливо бросил он им.
Толстяк-военнопленный улыбнулся, и что-то шепнул своему товарищу по строю. Мальчишки знали, этого фрица звали Вилли. Его знали многие жители Судака. Соседки Валеркиной матери говорили, что он был вовсе не немцем, а австрийцем. И звали его Вильгельмом. Поговаривали, что на родине он был известным борцом. Конвоиры относились к нему доброжелательно. Однажды Валерка видел, как двое наших солдат не смогли погрузить бочку с бензином в полуторку. И тогда Вильгельм подошёл к ней, отстранил солдат-конвоиров, легко поднял бочку и положил её в кузов полуторки. Помнит Валерка и тот день, с которого начались неприятности в их семье. Как-то к ним в дом пришёл работник совхоза и привёл с собою двух военнопленных. Пленные должны были сложить у них печь. В те времена многие пленные ходили по посёлку без конвоя, и это никого не удивляло. Военнопленные восстанавливали разрушенные в войну дома, мосты, дороги, фонтаны и другие объекты. Пленные немцы разобрали у них печь, очистили старые кирпичи от раствора и принялись выкладывать печь заново. И когда один из них обратился к матери, показывая ей на раствор, к удивлению Валерки, да и самих немцев, она ответила на их языке. Немцы заговорили с ней на своём немецком языке. Поздно вечером отец строго отчитывал мать:
– Фрида, зачем ты разговаривала с ними?
 – Откуда ты узнал? – насторожилась мать. – Ведь кроме нас и их никого в доме не было.
– Меня начальник колонии по режиму предупредил. Он наш, местный, судакский житель, – пояснил отец. – В наше время и стены слышат. Пленные вернулись в зону и рассказали своим соотечественникам о тебе. Теперь жди неприятностей. Сколько раз я тебя предупреждал: держи язык за зубами. Сама знаешь, крымским немцам до сих пор не разрешено возвращаться в Крым.
Вскоре начались неприятности для родителей. Их стали вызывать в местное отделение НКВД. А по ночам Валерка слушал упрёки отца в адрес матери. Меж тем жизнь шла своим чередом. В доме у них появилась белая коза – Машка, которая вскоре принесла двух козлят. Борька и Мишка, как окрестили они их с сестрёнкой Леной. Коза была шкодливая и часто прыгала через русскую печь, стоящую у них во дворе. Однажды когда соседка набрала в колодце воду и забыла закрыть на нём крышку, Машка угодила в колодец. И матери пришлось, спуститься в колодец на вожжах, чтобы вытащить оттуда Машку. В том же 1945 году мать родила сестрёнку, которой дали имя Наташа. Мы уговорили мать назвать ее Талкой, по имени девочки из соседней слободки, с которой дружили.
 – Хорошо, будь по-вашему, назовём её Талкой. – согласилась мать. И тут же объяснила, – Талка, – это сокращённое имя, а мы будем звать её – Наташа, Наташенька. Теперь вам понятна разница?
 – Да, мама!
Отец вскоре выздоровел и с палочкой стал ходить на работу. Постепенно жизнь налаживалась, а Валерка подружился с соседскими мальчишками. Помнит, как встречали долгожданный день Победы. Совхоз по этому случаю зарезал несколько бычков, и всем семьям работников совхоза было роздано мясо и вино. Мать в этот день испекла чебуреки и пироги. Люди в Отузах гуляли всю ночь, отмечая окончание войны.
 4
 В Верхнем Акбаше их семья прожила недолго. Валерка там отучился лишь одну, первую четверть. Отца перевели работать на Бесланский лубзавод. Беслан был памятен ему по 1942-1944 годам, когда отец работал главным бухгалтером лубяного завода. За время их жизни в Крыму завод нисколько не изменился. В этот приезд их поселили в тот же жилой дом, только в другую квартиру. Даже их соседи оказались прежними, что и три года назад, когда они уехали в Крым. Его Валерку радовало возвращение в Беслан. Ему уже были знакомы производственный цех, котельная и другие объекты завода. Он помнил, как носил дяде Васе, брату отца, котелок с едой. Как рассказывала мать, его дядька перед войной служил в Севастополе. В июле 1942 года дядю тяжело ранило, и его в числе других защитников Севастополя отправили на подлодке в Сухуми. «Провалявшись» в госпитале три месяца, он был комиссован из армии по причине контузии и перебрался к ним, в Беслан. Дядя жил вместе с ними, работал машинистом локомобиля, а он носил ему на завод еду в котелке. Однажды ему перекрыла путь стая гусей. Они, шипели, тянули шеи, угрожая укусить. И он в испуге забрался под мостик, где простоял в воде некоторое время. Шедшая на завод женщина прогнала гусей и помогла ему выйти из-под мостика. В тот день он принёс дяде полкотелка борща, остальную часть пролил. Пугал его локомобиль. Эта огнедышащая машина пускала струи пара и оглушительно ревела гудком. Дядя сутками «пропадал» на работе, спал у топки локомобиля, прямо на куче костры. В паре с ним работала кочегаром тётка. Позже, вспоминая то военное время, родители рассказали ему, что напарниками дяди по работе были не тётки, а молодые девчушки. В то военное время в тылу работали инвалиды, старики, женщины и подростки. Такие же пацаны из автобатальона, по рассказу отца, стояли у них на постое. Эти шестнадцати– и семнадцатилетние мальчишки, прибивались к воинским частям. Их зачисляли в часть, ставили на довольствие. Автбатальон, по воспоминаниям отца, занимался перегоном автомашин, получаемых из США по ленд-лизу. От иранской границы машины перегонялись в Беслан. Ничего этого он в то время не знал. Его часто брали с собою водители из автобатальона, стоящие у них на постое. И он днями, разъезжал с ними по территории полигона. Размещался полигон в открытом поле, по соседству с посёлком, где стройными рядами стояли перегоняемые из Ирана форды, студебеккеры, шевролеты и виллисы.
 1947 год выдался тяжёлым, и Валерка впервые увидел настоящую школу. Это было огромное двухэтажное здание. Оно было намного больше той маленькой комнатки, приспособленной в Верхнем Акбаше под первый класс школы. Здесь располагалось множество классов и имелся спортивный зал. Первое время радостный он ходил под впечатлением новой школы. Он слышал от родителей, что в городах есть многоэтажные здания, но никогда их не видел. Посёлок Бесланского маисового комбината, состоящий из двухэтажных домов, и огромная школа потрясли его своим видом. Отец сводил его в слободку, где жили в своих домиках и хатках работники лубзавода. Приятель отца, инвалид Гриша, снял с его головы и ног мерки. А по прошествию нескольких дней, Валерка сходил в слободку и забрал у него чувяки и кепку. Чувяки дядя Гриша сшил из куска брезента, который дали отцу солдаты, а кепку – из старой юбки матери.
 Валерий Николаевич мысленно представил себе Бесланскую школу. И тут вспомнил, у него есть фотография той поры. Включив компьютер, открыл папку «Семейные фотографии», нашёл нужный файл. Это был их четвёртый класс. Единственный снимок того времени. Чёрно-белая фотография была сделана в 1951 году. Фотографировались во дворе школы, в углу у стены здания. Вглядываясь в старый пожелтевший снимок, вынужден был констатировать, он забыл фамилии и имена своих одноклассников. Зато хорошо помнил свою учительницу Софью Валериановну Хозиеву. В их классе было сорок учеников, это он хорошо помнит. Но сейчас насчитал тридцать девять учеников. Помнится, в тот день не было в школе Собаткоева, его школьного товарища. К стыду он забыл имя друга. Его отец работал в милиции и знал их семью. В тяжёлые время, когда отец Валерки лежал в больнице, родители Саботкоева навещали его и помогали их семье. Сзади, стоя на скамейке, выстроились мальчишки класса. Впереди них стоял ряд мальчишек и девчонок. А в центре его сидела на стуле Софья Валериановна. Впереди этого ряда, на корточках сидел другой ряд учеников. И на переднем плане, перед фотографом, расселись, прямо на земле оставшиеся ученики. Себя он увидел крайним в левой стороне. Правее его, минуя двух учеников, сидела у ног учительницы Людмила Каирова. Людмила тоже была с лубзавода, и мать её работала в конторе завода плановиком. Ещё он помнил Руслана Гатиева, его отец работал врачом. Фамилии и имена остальных одноклассников он не помнил. Мог ли он предположить, что спустя пятьдесят три года, его школа превратится в место кровавой бойни и станет предметом показа на многих мировых каналах телевидения. Снимок его школы, сделанный в пятидесятом году, не шёл в сравнение с развалинами школы, оставленной бандой Басаева в две тысячи четвёртом году. Тогда с замиранием сердца Валерий Николаевич следил за событиями, происходящими с захватом его школы. Той самой школы, в которой он учился четыре года. О ней он хранил самые тёплые воспоминания.
Далёкие послевоенные годы оставили в его памяти множество воспоминаний. И хотя жилось в тот период нелегко, Валерий Николаевич с теплотой вспоминал жизнь в Беслане. Жили, как и все, тяжело. Держали корову и поросёнка, свой огород. Каждый год корова приносила им телёночка, обычно в конце февраля или в начале марта она телилась. И родители, чтобы малыш не замёрз, приносили его в дом. Отец опускал на пол и разворачивал старый полушубок. И они, детвора, с радостью и любопытством наблюдали за происходящим. Мать следом за ним вносила охапку сена и стелила его посреди комнаты. Отец перекладывал телёночка на сено, а мать старым чулком обвязывала его шею, а второй конец чулка привязывала к спинке кровати. Таким образом, она ограничивала возможное передвижение телёнка. А детвора, довольная прибавлением в хозяйстве, спорила, как назвать телёнка. Если это был бычок, называли – Борька, если тёлочка,… Сёстрам хотелось, чтобы телочка носила имя, придуманное ими. В спор вмешивалась мама, и давала ей имя Жданка. Первое время телёночек пытался встать на ножки, но копытца разъезжались, и он падал. Ухаживали за ним и меняли подстилку всей семьёй. Мать первое время выпаивала малыша парным молоком, а уже через неделю кормила смесью молока и кофе. Валерка понимал, чем была вызвана эта экономия. В то время по домам ходил фининспектор и следил за тем, как владельцы коров сдают молоко государству. В те годы корова была кормилицей семьи. Оставшееся после обязательной сдачи молоко, мать продавала на базаре либо соседкам. И лишь скудные остатки молока оставались на долю семьи. Всё же мать выкраивала возможность и из собранных сливок сбивала масло, а из пахты делала сыр. На второй день телёнок уже вставал и на дрожащих ножках пытался переместиться по комнате. Приходилось мириться с тем, что по недосмотру их, детей, телёнок иногда жевал развешенное в комнате после стирки бельё. Были случаи, когда он чуть было, не обжёгся об печь, из любопытства, ткнувшись губами в горячую духовку. Жалея животное, они тайком от родителей отвязывали телёнка от кровати, давая ему порезвиться. Через неделю телёнок взбрыкивал и порывался освободиться от их опёки. И тогда родители уводили окрепшего телёнка в сарай, к корове.
Жилось в те первые мирные годы ещё тяжело. Была поздняя осень. Однажды отец сказал, чтобы мы хорошо протопили печь, а сам ушел к матери в роддом. В дни отсутствия мамы к ним приходила соседка, она готовила еду, кормила нас с Леной, и мы уходили в школу. А дома оставалась меньшая сестрёнка Наташа. В этот день мы с нетерпением ждали возвращения родителей с маленьким братиком Володей. Но прежде мама поставила на плиту кастрюлю с водой, затем помыла оцинкованную ванну, приготовила пеленки, распашонки, велела принести ножницы, вату, вазелин, термометр, бинт, лейкопластырь. Братик с морщенным личиком лежал на кровати родителей. Завёрнутый в лёгкое одеяльце, он водил глазёнками по сторонам. Наташа разглядывала его, взобравшись на постель. Мама, закончив приготовления, налила в ванну горячую воду, разбавила её холодной водой. Простелила на дно ванны полотенце и измерила температуру воду. И только потом распеленала братишку.
 – Подайте мне ножницы, – обратилась она к ним, детям. – Сейчас мы снимем с него эти путы.
Мама разрезала марлевые тесёмочки, которыми привязали в роддоме бирки к ручке и ножке братика.
 – А он даже не плачет, – заметила Наташа.
 – А что ему плакать? Он знакомится с вами, да, сынок! – мама пальцем провела по груди малыша. – Это наш кормилец.
 – А для чего бирки вешают и пишут фамилию? – полюбопытствовала сестрёнка Лена.
– Чтобы никто не украл его, – пошутила мать. И тут же объяснила, – каждому новорождённому привязывают такие бирочки, нарезанные из кусочков клеёнки, в которых записаны фамилия матери, пол младенца, время рождения и его вес. И делается это для того, чтобы не перепутать новорожденных. Искупав братца, а он впервые раскричался от соприкосновения с водой, мать перепеленала его. Смазала ему вазелином носик, покормила грудью, и малыш тут же уснул. Вскоре мама получила по материнской книжке на братишку: ткань, марлю и вату, и денежное пособие. Несмотря на серые, обычные будни, жизнь постепенно налаживалась. Вскоре в посёлок завода провели радио, и он Валерка помогал своему отцу копать яму под опору радиотрансляционной сети. Трудились все жители заводского посёлка. У них в комнате появилась чёрная тарелка радиорепродуктора. Каждое утро начиналось со звучания гимна, затем мужской и или женский голос передавали новости.
 – Это диктор Левитан, – объяснила им мать, когда говорил мужчина. – Его Гитлер обещал повесить, как только немецкие войска займут Москву.
 – А за что, мама? – удивились они.
 – Он еврей, а Гитлер ненавидел евреев. Поэтому всех евреев по его указанию расстреливали и свозили в концлагеря, где их сжигали в топках печей. А Левитан читал приказы Сталина и очень надоел Гитлеру.
Вскоре у них появились две толстые книги «Война и мир». Произведение Льва Толстого отец купил, находясь в командировке. Они представляли тогда большую ценность в их тесной однокомнатной квартире. Книги просили читать соседи и знакомые родителей. И они редко когда находились дома. Особенно просили «Войну и мир» у матери десятиклассники, им она была нужна для подготовки к экзаменам.
Международная обстановка была напряжённой. Радиорепродуктор вещал о боевых действиях в Северной Корее. О строительстве социализма в новом Китае, о борьбе с войсками Чан Кайши. Родители обсуждали международную обстановку, говорили о том, что в Северной Корее воюют наши добровольцы. Вечерами собирались приятели и коллеги отца. Они высказывали опасение о возникновении войны с Соединёнными Штатами Америки. Гости, ещё не так давно демобилизованные из армии, утверждали, американцы не решатся на войну с нами.
 – Сейчас у нас такая военная техника, вряд ли американцы начнут войну с нами, – говорил дядя Гриша. – Янки никогда сами не воевали.
 – Ты, Гриша, не горячись, – прерывал его дядя Костя. – Не надо забывать, Америка – могущественная держава. Если мы, русские, всё время воевали, и живём в нищете, то американцы таких бед не испытали. Американцам ничего не стоит втянуть нас в войну.
 – Да ты, Константин Васильевич, судишь нас по финской компании, – горячился Гриша, – тогда мы слабые были. Да и техника сейчас другая. Думаешь, их самолёты в Корее корейцы и китайские добровольцы сбивают. Там, – Гриша сбавил тон, – эскадрильи из наших ассов воюют. Новые реактивные самолёты осваивают…
Отец молча встал из-за стола, вывел его и сестрёнку в другую комнату и закрыл за собой дверь. Он всегда выводил их, когда гости говорили о политике. Не забывал напоминать матери, что в наше время и стены слышат. Валерка слышал, как соседки говорили о Грише. Что он учился в Ейске, а в конце сорок четвёртого года воевал в Германии, затем участвовал в боевых действиях с Японией, и только недавно, как утверждали они, их земляк вернулся из Северной Кореи. Поговаривали, он там заработал кучу денег и теперь купит себе «Москвич». Тогда появились в продаже автомобили «Москвич» и «Победа»
 5
 Светлыми днями для них, детей, были походы на рынок и в город. Рынок располагался на окраине Беслана, в поле. Прямо на траве расстилались мешки, коврики, клеёнки и на них люди выкладывали свой незатейливый товар. Чего только не продавали там. Детвора ходила с отцом по рядам. Для Валерки, третьеклассника, это были несметные богатства. Здесь торговали примусами, тазиками, бидонами, швейными машинками «Зингер», патефонами, глиняными чашками и металлическими кружками. Отец присматривался к товару. Это были куски кожи, которую он подыскивал, чтобы сшить для нас обувь. Местное население – осетины, ингуши – ходили в самодельной обуви, сделанной из сыромятной кожи. И только состоятельные люди могли себе позволить купить кожаную обувь или дермантиновую. Продавали и парусиновые туфли, которые покупали для работы и детишкам. Но её было ещё мало в продаже. Наконец, отец выбрал кусок хрома, «товар» для подошв и купив, матери глиняную миску, отец повел нас в чайную. В помещении висел табачный дым, и было шумно. Мужчины здесь пили водку и пиво. Многие из них – бывшие фронтовики-инвалиды. Кто без ног, без руки, на самодельных деревянных платформах. Вместо колёс на платформах – шарикоподшипники. По законам военного братства, бывшие фронтовики вносили своих безногих товарищей в чайную, устраивали со всеми, за столом. В те мирные, послевоенные годы инвалидов и искалеченных людей было много. Лишь немногие из них адаптировались к мирной жизни. Большая часть из них, оставшись без родных и близких, так и не вписались в мирную жизнь. Выпив кружку пива, отец с детьми вышел из чайной. Встретив женщину, продававшую мороженное, отец купил им по стаканчику «Пломбира», затем они выпили газировку, которую продавали в центре города. Довольные, они возвращались домой. Позже, в слободке, у безногого инвалида Гриши, отец скажет ему, что купил хороший «товар» на обувь детям. Осмотрев кусок хрома и «товар» сапожник забракует хром, а жёсткую толстую негнущуюся кожу похвалит.
 – Это не хром, а сырая выделка, – объяснит Гриша, возвращая отцу кожу. – Попадёт такой хром под дождь и обувь растянется, как резина.
 – Но ведь на ней стоит штамп, – оправдывался отец, – написано хром.
 – В наше время штампы не трудно проставить, – усмехнулся Гриша. – Эту кожу стянули прямо с операции золения. Есть такой процесс обработки кож на заводах, – пояснил Гриша. – А доработали уже в домашних условиях.
Вспоминая те годы, Валерий Николаевич поражался произошедшим в жизни переменам. Он до мельчайших подробностей помнил быт того времени. На окраине Беслана люди копали ямы, в них делали замесы и тут же лепили саманы. А через некоторое время, когда саман просыхал и накапливался в достаточном количестве, вырастали небольшие домишки. Валерке хотелось тоже иметь свой домик. Он несколько раз заводил разговор с родителями о строительстве собственного дома, но отец с матерью каждый раз отмахивались от него.
 – Вот вырастишь, станешь взрослым, тогда и будем строить дом, – говорила мать. – А сейчас расти и учись. А чтобы строиться, сынок, нужны деньги. А их у нас нет.
И он понимал её, отец работал один, и денег не хватало. Выручало домашнее хозяйство – корова, поросёнок и огород. Чтобы прокормить корову летом и осенью отец подкашивал траву, сушил её, заготавливая на сено. Из выращенной в огороде кукурузы, зерно шло на корм курам, а стебли доставались корове и телёнку. Свинью подкармливали бардой, её покупали в соседнем осетинском селе Старый Батакаюрт. Население его занималось самогоноварением. Осетины угощали отца самогонкой и с гордостью рассказывали ему, что их маленькая Осетия дала стране сто четырнадцать Героев Советского Союза. А генерал армии, дважды Герой СССР, Исса Александрович Плиев родился в их селе. Они благодарили Сталина за то, что он разрешил осетинам варить самогонку. Было ли такое разрешение, он не знает, но то, что в каждом дворе чадили костерки, на которых стояли котлы со змеевиками и обмазанными тестом крышками, он помнил хорошо. Отец не всегда выдерживал гостеприимства осетин, и домой возвращался, как выражалась мать, уже «хорошеньким». Ишачком, который вёз арбу с бардой, уже правили они, дети. Валерка с сестрёнкой доводили отца до порога, помогали матери укладывать его в постель. После чего выгружали кадушку с бардой и отгоняли ишачка с арбочкой на завод. Там, на конюшне, выпрягали ишачка из арбы, снимали с него сбрую и отводили в стойло. Конюх принимал от них сбрую, осматривал арбочку, нет ли на ней повреждений, и со словами «Молодцы, дети!», провожал их домой.
 «Да, жизнь пролетела, незаметно, – собирая со стола бумаги и возвращал их в сейф, мысленно подводил итог своим воспоминаниям Валерий Николаевич. – Надо будет завтра продолжить просмотр семейных документов».
   февраль 2018 г.