Гнилой угол

Уж если я чего решил, то сделаю по-своему. И знают это не только мои непосредственные начальники, но и все заинтересованные лица, что встречаются на моём многотрудном жизненном пути. И почти всегда оказывается, что правота в конечном итоге   на моей стороне, что странно даже для меня.

Таким образом трясусь я прямым автобусом через Гнилой Угол до пункта моего назначения. Понятно, что именно от такого способа передвижения меня отговаривали абсолютно все сотрудники конторы, которой выпала честь по доставке моей личности туда, куда надо – вертолётом легче! Понятно, что легче. Но не для меня.
Я-то всегда прислушиваюсь к чёртику, сидящему где-то внутри меня. Интересно, где он там помещается, ведь там же всё забито до пробочки нужными на первый взгляд и не всегда необходимыми вещами: знаниями, способностями, возможностями, предположениями, предвидениями и ещё много чем. Вот из-за этого невероятного множества меня не вытуривают с пол-оборота с любого места, несмотря на обилие моих художеств, в числе которых моя привычка выкладывать принародно результаты моих размышлений-выводов. Мой прямой и неподкупный взгляд выдерживают немногие, и почти сразу любой встречный начинает каяться, сознаваться в самом скрытном и постыдном – только успевай фиксировать. Вот именно из-за этого любой начальник с первого же контакта испытывал необходимость расстаться со мной в ту же секунду – и нисколько не сожалея.
 
На территории нашей необъятнейшей и распрекраснейшей родины множество мест, куда со времён царя Гороха не ступала нога контролирующего товарища, и где вследствие этого творится целый вагон и маленькая тележка всяческих непотребств и вопиющих нарушений. Туда меня и посылали. И по приезде вынь да положь, хоть кровь из носу, подробнеший отчёт по отмеченному, произведённому, устранённому, намеченному, разработанному и т. д. с тем, чтобы высокий начальничек в случае ответа перед наивысшим в ответ на наигнуснейшие измышления в ничегонеделании смог заткнуть пасть мною изготовленной бумажечкой: «Вот!!! Мы же не полные идиоты! И мы тоже иногда пашем!»

Собственно, для того, чтобы оправдывать своё собственное существование, меня и держат. Хотя я точно знаю, что меня всегда провожают с надеждой на моё невозвращение: «Чтоб ты там… хоть провалился бы… что ли». Знаю я, всё знаю. Ведь я из числа понимающих.

Таким образом текли мои неторопливые мыслишки в соответствии с весьма приемлемым состоянием трассы, имеющей статус федеральной и посему обладающей более или менее удобоваримым качеством. Но когда автобус свернул на дорожку местного значения, то и моё отношение к проползающему за быстро заволакивающимися густой пылью стёклами пейзажу среднерусского образца и к способу транспортного сообщения изменилось далеко не лучшим образом. Но длилось такое моё состояние не очень долго, одно лишь мгновение. Но я же стоик. И мой вывод таков: если чем-то недоволен, то пиши жалобу на самого себя.

Переднее стекло автобуса с помощью грязнющей полосы ткани, определяемой как пола солдатской незабвенной шинели, щедро обрызгиваемой из пузатой пластмассовой бутыли, пытался поддерживать в более или менее проницаемом состоянии водитель. Я с большим интересом смотрел вперёд, в будущее, которое предстоит преодолеть, и пытался осилит смысл, вникнуть в логику неизвестного строителя дороги, пути, постепенно разворачивающегося по ходу движения. Дорога никак не хотела вести прямо, а всё норовила увести в сторону то ли по причине приглашения полюбоваться особо живописной кущей берёзок, то ли из-за желания обойти нору или берлогу местного аборигена, чтобы не побеспокоить его в период щенячьего производства или особо сладкого сна. Может быть, очень может быть. А если просто из-за того, что нечто внутри первобытного путепроходца подсказало, что именно так и надо, если следовать критериям меры и красоты.

Чтобы занять себя чем-либо существенным, я начал внимательно изучать окружающую обстановку внутри салона. Кажется, я намекал, что на последней остановке автобуса на генеральной трассе вышло несколько пассажиров, в том числе яркая девица, чья красота и задорный смех с избытком заполняли объём нашего транспортного средства. После этого в автобусе стало пустовато и скучновато. В наличии сущих осталось только трое: замурзанный шофёр, в просторечии именуемый Васей; высокий сутуловатый парнишка, совсем недавно перешедший интересный рубеж, если судить по волоскам на шее, ещё не затронутым безжалостной бритвой; и я, дополняющий мистическую троицу. Значит, опять моё путешествие будет необычным к моему полному удовлетворению, ибо давно меня не радует всё обычное, простое.
Итак, сосредоточил я своё внимание на непосредственном окружении, на том самом попутчике, который на расстоянии автобусного прохода, совсем рядом, сгорбился над стандартным воинским рюкзаком, имевшим виды, то есть прошедшим через многие похождения и придерживаемом на полувесу над мосластыми коленями, чтобы, значит, содержимое мешка, вероятно, не признававшее жёсткого контакта, не понесло потери при плотном соприкосновении с более материальной сущностью. Если бы моё воспитание было более легковесным, либо моё настроение – более игривым, то я наклонился бы к нему через проход и более чем вполголоса, но отчётливо по причине нескончаемого грохота треска, визга и завывания, участливо бы у него поинтересовался: «Ну что? Не разбил ещё свои кокушки? Береги их, ведь новых не дают!..»

Ежу понятно, что я не проявил своего праздного любопытства, ибо… случилось то, что по теории вероятности неминуемо должно было случиться.

Пятки у меня взлетели выше ушей. Полёт в невесомости ограничили поручни впереди расположенного сидения. Уселся я на место, на краткое время ввергнутый в полёт пинком снизу в автобусное днище чем-то весьма серьёзным.

Разом затихли треск и скрежет, и вой двигателя, отключенного вовремя сориентировавшимся шофёром. Пока мы, имеющиеся в наличии попутчики, отходили от внезапно осложнившихся условий перемещения, в тишине, изредка нарушаемой тяжёлыми шлепками густой жидкости, в салоне постепенно рассеивалась аггелова темнота от клубящейся пыли, которая постепенно вытекала через открытые автобусные двери. Это шофёр Вася не потерял самообладания даже в такой внезапно изменившейся обстановке и действовал как надо, то есть строго по инструкции. А скорее всего, с экстремальной ситуации действовать единственно правильным образом и есть отличительная черта русского человека, потому что к таковым ситуациям ему, в общем-то, и не привыкать.

Покряхтывая, мы выбрались наружу, смачно высморкались, уселись на мягкие удобные меховые кочки и стали думать. Тем временем шофёр Вася, как тёртый товарищ, уже завопил из-под автобуса:
– Не боись, паря! Делов-то – пару пальцев об асфальт!
С задней стороны автобуса присобачен был объёмистый металлический ящик, содержавший многое необходимое в данном случае и ещё кое-что, могущее пригодиться в делах подобных.

После того, как мы приготовили всё нужное для ремонтного процесса, Вася радостно провозгласил:
– Ну всё! Дальше моя работа, а ты, – кивнул он мне, – иди на автостанцию, тут недалеко. Федя проводит.

Значит, типа, который так бережно-аккуратно обращался со своим рюкзачком и после выхода нашего из пыльного узилища подвесил на сучок свою драгоценность, предварительно очень тщательно проверив надёжность оного, звали Федей. Он, меряя путь длинными шагами, пустился вперёд, но, заметив мою неторопливость, умерил свою прыть. И так, в полном молчании, влачились мы по извилистой дороге, и наш драндулет постепенно исчезал за лесными великанами.

И то, что мой спутник не разговорчив, словно истинный партизан, нисколько не напрягало меня – просто каждый выбирает свой стиль поведения, имеет на это полное право. Только немного позже я узнал причину его молчаливости и по справедливости оценил его своеобразность. А пока я настойчиво вглядывался в нечто непонятное, что проглядывало справа сквозь плотную стену натуральной лесной чащобы. И было в этом «нечто» что-то совсем не соответствующее природному образованию. Если бы я был более сведущ в намеченном штрихами направлении, то у меня бы возникли ассоциации с горячечным бредом испанского архитектора Гауди. Фёдор, заметив мой напряжённый интерес, вроде бы нехотя буркнул:
– А это наши жилые дома. Здесь мы живём…

И это уже заставило меня передвигаться дальше с разинутым ртом. Так озадачен я был всего несколько раз в жизни.
Из-за очередного поворота показался бревенчатый сарайчик. На первый взгляд,   вполне обыкновенный. Федя указал на него пальцем:
– Это наша автобусная станция. Отдохните там. А Василий скоро подъедет. Ему можно верить.

Сказал – и пропал. Только что стоял тут, рядом, свернул за куст – и нет его.
Я пошёл к автостанции. И опять-таки с постоянными остановками. Сначала удивило меня то, что окна в сарайчике оказались огромными, во всю стену, буквально от пола до потолка. Немного приблизившись, я увидел, что стёкла изнутри полностью закрыты цветами. Поначалу решил, что это всего-навсего обои. Даже успел подосадовать, что изделие это стопроцентно забугорное – не способны наши подобное свершить. Но спустя необходимое мгновение дошло до меня, что цветы-то живые!
Я, аккуратненько придерживаясь за хлипкие на первый взгляд перильца, меделенно-медленно взобрался на приступочку, собранную из трёх ступенек, и вошёл сквозь призывно-приглашающую дверь. Сразу же повернулся к окнам, сплошь затянутыми цветами. Я как любитель цветов, а по сути дилетант в этом деле, не мог даже во сне увидеть подобное. Ведь даже во сне человеческий мозг всё-таки комбинирует из ранее встреченного в жизни, то есть реального. Здесь же было что-то невероятное, невиданное. Кроме того, я ощутил запах, которого до сих пор моей жизни не обонял. Не хочу хвастаться, но память на запахи у меня вполне приемлемая. Уверен, что на земных просторах подобный запах мне ещё не встречался.

А самое неожиданное – я услышал музыку. Знаю, что иногда люди, близкие к культуре, экскурсоводы и критики из-за желания подороже себя продать, произвести впечатление, выдают сентенции вроде: «Строй призывников на картине вызывает в памяти строки патриотической песни, зовущей в бой…» или «13-я соната Бетховена напоминает лунную ночь на протоке меж колхозными прудами…» Знаю я всё это. Знаю и понимаю. Только не одобряю. Ведь без вранья этим пустобрёхам даже на корочку хлеба не заработать.

А музыку я действительно услышал. Цветы пели! Чесслово! Зуб даю! Цветы пели! Сознаюсь, что никогда не слышал этой мелодии. Да и чтобы быть каким-никаким знатоком в этой области культуры, необходимо проводить во всяких там консерваториях все дни с утра до вечера. И так всю жизнь.
Мелодия закончилась. Я услышал за спиной очень спокойный, очень выдержанный и, я бы сказал, очень ответственный голосок:
– Дядя проезжающий! Мне поручено, пока вы ждёте автобуса, помочь Вам отдохнуть.
Я обернулся. Передо мной стояла примерно восьмилетняя девчоночка. Точнее я не могу определить из-за недостаточной практики в этом вопросе. Она изобразила книксен, придерживая юбочку двумя пальчиками.

Книксен! О, Боже! Если я не ошибаюсь, то в последний раз видел его много-много лет назад на сцене театра. Как сумел, как ситуация подсказывала, ответил ей на приветствие, отчего в её глазах замельтешило неисчислимое количество озорных бесенят.
– А теперь руки мыть, умываться, – скомандовала она.
За обилием необычных впечатлений я и забыл, что имею вид не то что трубочиста, а самого карнавального шахтёра. Она уцепилась за мою руку и повлекла меня в совсем крошечный уголок, огороженный легкомысленной шторкой.

До меня дошло, что музыка перестала быть назойливой, ударной, а стала как бы создавать фон по ходу наших перемещений. Всё правильно. Так и должно быть.  Если уж происходящее основано пусть и на не вполне осознанной целесообразности, то и всё вокруг должно соответствовать порядку.

Я уж не знаю, сколько ковшиков ушло на приведение меня в человеческий образ, но я отметил, что вода для умывания какая-то не совсем обычная, и мыло ведёт себя не вполне стандартно – не намыливаясь, а само вбирая то, что необходимо удалить. Особенно странно вело себя полотенце, оно меняло качество в зависимости от того, какие поверхности ему предстоит обрабатывать.

Настала очередь мыть руки моей новой знакомой. Она доверчиво протянула свои лапки-ладушки. Я намеренно медленно исполнял свою долю работы. Ведь мне за всю сознательную жизнь не приходилось даже касаться к таким пальчикам…

Многое сущее проскакивало мимо моего внимания, избыток необычной информации свалился на меня разом. Но я всё же сумел уловить вопросительный взгляд моей подопечной умывальщицы, направленный на женщину, сидящую на притулённой в полутёмном углу зала скамеечке. Ох, и лопух же я! В любых условиях, даже с закрытыми глазами, надо было бы догадаться, что это одно и то же лицо, что это мать и дочь. Просто меньшая находится в самом начале своего жизненного пути, старшая – в самом расцвете. За всю жизнь я только однажды видел подобное, когда на железнодорожном вокзальчике проходящая электричка решила не проходить, а перекурить, а следующая была просто вынуждена исполнить свои обязанности честно, по-человечески, и таким образом выпало почти два часа свободных, ничем не занятых. Но это длинный случай и разговор другой… Сейчас же я сумел уловить ответный кивок матери: «Всё в порядке».

После приведения в порядок девочка снова взяла руководящую роль:
 – А теперь за стол! Чем богаты…
Воздать должное дарам кулинарии у меня уже не оставалось.
– А попить… – и девочка щедрым жестом пригласила меня к стеллажику с несколькими полками, уставленными самыми разнообразными по форме, по цвету и по рисунку ярлычков-наклеечек посудинками. Излишне уточнять, что я, в достаточной мере поколесив по родной стране и по кой-каким местам за её пределами, нигде и никогда ничего подобного не видел. И, некоторое время поколебавшись, решительно кивнул на нечто похожее на аттическую вазу. Хотя должен признаться, что притворялся перед самим собой, ибо ваза эта с первого мгновения и окончательно пленила мой взгляд. Девочка радостно взвизгнула:
– Ой! Это же мама моя делала!
…Я, умостившись на узенькой скамеечке рядом с ещё более узким столиком, медленно цедил нектар, сильно подозревая, что больше нигде и никогда подобного напитка ни за что не обнаружу. Словом, отдыхал. С девочкой, важно сидящей рядом, щедро делился напитком.

Совсем случайно приподняв глаза, сквозь густую бахрому зелени, почти полностью затянувшую внешний вид, уловил смутное движение. Привстав и подойдя к окну, аккуратно раздвинув цветы, увидел там полянку совсем нетронутого лесного облика.
Там, одетые только в натуральный густой загар, красиво оттеняемый лучами собирающегося на отход солнца, копошилось десятка полтора малышей на первый взгляд   младшего детского возраста. Что примечательно, над полянкой не клубился вихрь вопля, стенания, визга и рёва, неминуемо сопровождающий подобные собрания в обыденных условиях. Каждый малыш сосредоточенно занимался чем-то своим, сооружая нечто целое, воплощая в жизнь некую известную только ему идею. И даже там, где, можно сказать, спонтанно возникал трудовой коллектив из числа участников более одного, не чувствовалось даже налёта соперничества, зависти, желания обойти соседа на повороте, а тем более, обиды или злости. И этому сопутствовал еле слышный шумок гуркотания, удовольствия и довольного причмокивания.

А ещё я заметил довольно большое количество животных. Вон там, под кустами, бесится многочисленная группа маленьких лисичек. А тут, почти у самого окна, разлеглась огромная собачища, ну чисто натуральная волчица, а к её боку доверчиво прижались двое ребятишек. Видимо, утомились от трудов праведных и решили прикорнуть в тёплом месте.

– А это и есть настоящая волчица, – молвила появившаяся рядом девочка, – зовут ей Лизкой. Ждёт, когда отпустят её в нору, ведь волчаток тоже покормить надо. А лисята, – кивнула на кусты, – каждый вечер в это время прибегают сюда играть. Они же совсем дикие. Как и косуля, барсук. Но те приходят тогда, когда захотят. Ну никакого понятия о дисциплине!
– У вас, наверно, и медведь есть? – с дуру ляпнул я.
– А как же?! Просто Миша. Сейчас прячется вон за тем кустом. Он почувствовал Вас, увидел. И теперь стесняется.

Как ни старался я, но никак не смог обнаружить за указанным кустом никакого признака присутствия крупной зверюги, причём хищника. Даже чёрного пятачка, зачастую выдающего вышеназванного представителя лесной фауны, не приметил. Здорово насобачился маскироваться, стервец! Зато увидел того, кого почему-то и предполагал увидеть именно здесь.

Это был Федя, Фёдор со своим рюкзаком. Он неторопливо ходил между дикими зверями, наклонялся к каждому, поглаживал, почёсывал и, как мне показалось, что-то внушал им. А в заключение своего контакта доставал что-то из своего мешка, от чего все присутствующие становились вполне удовлетворёнными.
Я сразу же, как говорится, не отходя от кассы, возник:
– Как? Вас не колышет, что ваши маленькие детишки ежеминутно соприкасаются с дикими зверями? А вдруг что!..

Она, как мне показалось, даже с излишним спокойствием промолвила:
– Не волнуйтесь! На детской площадке столько разных приборов напихано, что ни один комарик, никакая нехорошая мушка не смогут навредить детишкам. Да ещё со стороны дежурные нянечки и сестрички наблюдают. Так что не может ничего случиться…

И, заметив, что я, не отрываясь, гляжу на Фёдора, начала рассказ о нём, о Феде:
– А это наш замечательный человек. Так мы его называем. Он и в самом деле и знает, и умеет намного больше, чем все мы. Он появился у нас несколько лет назад, когда я была совсем маленькой. А последние два года с ним занимается моя мама. Хочу похвастаться, что и я помогаю ей. Я, как только начала разговаривать, так стала страшной тарахтелкой. Особенно удавалось мне выпаливать скороговорки. Феде он тоже нравятся, и он даже светится, когда они у него получаются. Правда, далековато ему…

Тем временем малышня собралась в общую кучку и, даже показалось мне, попыталась обсуждать какие-то общие проблемы.

А дикие животные как-то сами собой исчезли. Вот они только что были – и нет их.
В лучах заходящего солнца на дорожке, проходящей по краю полянки, появилось стадо уже достоверно домашних животных. Удивило меня, что движутся они слитно, единым коллективом. По личному опыту знаю, что в обычной жизни они не ахти как контактируют друг с другом, особенно лошади с коровами. А тут – смотри и любуйся! Сразу же обратил внимание на лошадок. Невеликий я, к сожалению, знаток лошадиных статей, но не смог не отметить длинношеесть ахалтекинцев и соразмерность персидцев, чью породу некоторые считают высшим проявлением красоты в мире (с чем я полностью согласен). Вожаки лошадиных семейств изредка всхрапывали, косясь на куст, где, как мне сказали, мог прятаться Миша, то есть медведь. Неужели он там до сих пор загорает?..

А вот коровки, коровушки шли гордо, высоко несли свои головы с лироподобными рогами, чувствуя себя кормилицами многочисленных детушек. Действительно, есть корова – дети сыты, а иначе – дело швах. Были они совсем не слоноподобны, как в последнее время, когда наука решила наложить на всё природное свою обезображивающую лапу, а даже вполне себе соразмерные, естественные.
Постепенно прекратились все перемещения, мельтешения на улице, затихли и так не громкие жилые звуки, лесной посёлок готовился ко сну. Закончил свою деятельность и звериный кормилец Фёдор. Зашёл он к нам, на автостанцию. Маленькая хозяйка быстренько привела его в порядок, и он спокойно присел рядом. Заметил я, что он во что-то вслушивается. Скоро и зафиксировал скрежетание и подвывание нашего рыдвана. Это Вася выполнил своё обещание, сделал своё дело, отремонтировал автобус и теперь со всей возможной скоростью приближался сюда.

Провожать меня на крылечко автовокзала вышли Фёдор, мама маленькой представительницы здешнего мира и она сама, по своей сути «егоза-дереза». Не было ни прощальных возгласов, ни соответствующих всплесков руками – знали они, что я вернусь. Верил в это и я, но слишком многое ещё предстояло совершить в миру.