Хуссар неплохо рисует гуашью

            
   Прилепите Балду к беспоповским бандерам, полируя таёжный распадок шахтёров, поминая сквозь ноги пропавшие сосны, страбоскопы и нервы, залитые калом ; Москворечье продольных масштабов, рыбный привкус селёдок, пайковых, надёжных, пидорасами всунутых в рот Чойболсану, круторогому маршалу дамбасских пределов, пеммиканом и леммингом брови подрезав частично, уходили в шершавые дали опят сотни юных бойцов из Мантойфеля войск, пресмыкая ушасто берёзки. Возле древ и листвы ( также прочей ботвы ) шелестели обёртками Нины с головами и болями вечных студенток, и сам Грибов, Безруков, безногий матрос, парусистый фрегат бороздящий, микрофон, ккордеон, миокард, убежавшие буквы, комары и духи, и Диор, и Шанель, шапито и Медведев, премьерный пример, например, и к примеру, всей толпой примеряли рассудок. Он усох, но на вырост, резинки к пальто, тускловато галоши, шинель, перламутр, костяная резьба и токарный станок, РЕН ТВ и бегущие в небо еноты, Дуров Павел, кальмар и три рифмы, неприличных, но все же к тому же и так же.
     Был такой неприличный мужик по фамилии Выхухолев. Надо только было посмотреть в личину евонную непредвзято, типа, как Бродский смотрел на погибших в ночном клубе малайцев. И видно сразу, что, как Нос Гоголя, так и этот лишь притворяется человеком, надел пиджак, подтяжки, жену трахнул в анус, купил сыну часы  " Роллекс " за целый чемодан долларов, целых пять тыщ и скрип колёс автомобиля  " Порше ", пришёл на работу в студию, уже для сугреву наперженную различными гостями и посетителями, вонючую и родную, словно раковина моллюска, стухшего век назад, сидит, сука, под софитами, а все видят воочию, что это х...й. Не Нос. Х...й. Самый обыкновенный хер, мужской половой орган, накрывшийся мандой всех революций, поганым белёсым рылом прикатившей в ночь, что бы путь ей ни пророчил, отправившейся по следам примадонны к Расулу Кобзону, притянутый к ушам Мартовского Зайца, ставшего в послереформенной России патриотом, узревшим угрозу коррумпированного Кремля и поэтому побежавшим воевать на Украину. Или в Украину. Или под Украину. Или над. Без разницы. И вот, короче, говорит Выхухолев, что урожай и Барнаул, что новогодние хлопушки и прошлогодний боржч, все буквально мыслящие единицы вышли на площадь. Стоят и молчат. Как кедры ливанские или аэропланы  " Фарман ", чьи двигатели сняли революционные матросы и утащили на шебеку Садко, сапогастого гарвардца и куотербека, поддержавшего Трампа в его нелёгкой гражданской войне с Джеем Зи, чорным, как говно у человека с желудочно - кишечным кровотечением. Такой разговор мог куда угодно вывести, любой понимает. Площадь, опять же. Намёки жуткие. Но не вывел. Никуда и никого. Разговор так и остался разговором, только модельер Юдашкин смекнул и смастырил для буденновцев польты с разговорами, жаргонно наименовав бранденбуры именно разговорами, замкнув цепь диалектизмов фундаментальным направлением развития регионализма и местного самоуправления с самокритикой.
    Вот тогда и начался коммунизьм. Пока не кончился.
    Здесь или тута я хотел креативно втиснуть абзац на аглицком или, вообще, иероглифами мёртвого египтянского, давая пищу для интеллекту всем читающим меня ослам, но передумал. Лучше, думаю, разными цветами все фразы предыдущие окрасить, меняя шрифт Жоржия на Нью Тайм и вставляя различных масштабов фотки Уорхолла, Фредди Меркьюри и Данте, кощунственно утверждая пидорство британского парламента наций, отравившихся скрепами сатиры, каламбурясто опрокинув деревню Дураков и Жентельмен шоу Петросяна к копытам благополучно издохшего Антона Носика. Анонс еще, ретвит и репост, лайк, сука, и уехать из страны по репрессиям. Прийти в угры к Алине Второй Великой и покаяться за то, что отчего - то никогда не считал всю эту шляпу достойной хотя бы минуты внимания, необъяснимо предпочитая Кэрролла, а не Бориса Беккера, Мартина Скорсезе, а не Шаханазарова, впервые в моих сказках наименованного правильно, свиной хрящик, а не Конституцию. И когда эти тайные мысли произнёс я, как Алиса, вслух, то понял всю свою предательскую сущность самоустранившегося от борьбы с коррупцией пассионария. Озлился чутка, не без того, включил радио и заулыбался идиотически, заслышав напевный голос мандавошек тёти Юли Латыниной. Сижу, дрочу и радуюсь. Думаю об Онищенке. О Грищенке. И Бабченке, ставшем Прилепиным. Вот, мыслю, жизнь - то поширше, поширше, слово свободное, буженина, мухи жужжат, ноли и единицы охренительные, как свеженаложенный верблюдом Кэмелом навоз. Выйдешь эдак - ту к лесу - то и осматриваешь горизонты, зять Мижуев, тарантас и мертвые с косами. И - тишина.
     Ништяк. Никаких русских, русскоязычных и русофобов с русофилами, голос Дэдсно, перевод Пастернака, слова народные, музыка Чака Шульдинера. Или мейк ма дэй, как говорят нигеры в Америке. А их, между прочим, три штуки.