Матка. Глава 6. Настоящее. Часть 2

     – Гляжу на тебя, и думаю: “Зачем Николаем назвали? Илья больше подходит: больно спать здоров, – на краю кровати сидела дама (в преклонном возрасте, но свежая как…, как огурчик!). – Здравствуй, юноша, подай старухе воды напиться. Тамара Андреевна – я”.

– БабаТо… (глаза мои вдесятеро, грудь-живот в два – слились почти)

– Вменяемый. Вот и славно. Поговорим?

– (“кивнул светло и не таясь…”) Угу. (В голове, заевшей пластинкой, прокручивался обрывок мелодии. Танго… Это тело пыталось: “Провернуть! – и. – Отключить!”)
 
     (“Держись. Держись”,  – (внутри) зашептало. – “Показалось, может? ”)

     БабаТо сидела, вытянувшись в струнку, (вздохнула: “Не так я себе этот разговор представляла. Не так… Надеялась, что вовсе этого разговора не будет …”), вглядываясь сквозь меня в даль дальнюю: ускользающую и прекрасную. Страшную…

– “Не твоё – это, – отец меня увещевал, когда Мишенька мой, комсомолец пламенный, явился с рулоном плакатиков “Даёшь семью советскую – законную и крепкую”. (Всё обклеил, куда дотянулся.) – Без матери выросла: любить по-женски не умеешь. С головушкой своей ясной, одна, может, и выстоишь, а с семьёй, да за идейным, – все пропадёте“. Так и вышло: все они – сгинули… С тех пор самое важное для меня – тем в жизни заниматься, что МОЁ. Понимаешь?… Мне – боль помогла понять…

     Тебе Маринка про начлага рассказывала? – сфокусировалась на мне на секундочку, искорками-льдинками строгими осыпала. – Вижу: говорила. Она любит меня героем представлять, – и опять в безвременье своё устремилась. – Я первой вызвалась. Чтобы понял, паскуда, что не просто так его мать родила. Чтобы вспомнил, какие он сам муки претерпел, чтобы родиться. “Зачём я здесь? За что цену заплатил такую? Дважды!” – чтобы занозой в нём сидело, осколком рваным у сердца ползало.  Боль помогает… понять…
 
     Приговорила я его. Со всем уважением азиатским: в ковер завернуть (в жару самую) и давить-колотить; для пущей муки надежду дать: “Выберешься – свободен”. А практически такие же испытания, юноша, проходит каждый младенец, при разрешении матери от бремени.

     (БабаТо взяла меня за руку: стол, стул, Дзержинский, дыба – коричневое; стены, огромный сейф, товарищ Сталин – зелёное; кладка кирпичная в проеме окна – красное; (кони, вповалку, воины  –  на травах шелковых; туман красный стелется); ведро с водой – … (руку стиснула!)

     На полу – орущее извивающееся бревно в кителе (“Тело! “Пустое” почти. Начлаг…”): “Сысой! Дезинфекция. Жрать. По баракам”. Гласом трубным, что народы валил когда-то, – в голове у Сысоя: “Баб! – не трогать?! За что?” – “Исполнять!” – по башке Сысою.)
 
     Вот такое “наслаждение” я ему и подарила: пузырь его народила...  Потребность в саморефлексии сформировала. Жёстко!

     (“О, о-о, – гудели высоковольтные провода, невесть во мне… откуда взявшиеся... – О-о-о…”)

     Тихо, тихо, маленький, – БабаТо гладила меня (трясущегося от холода синей прозрачной ясности, раскрывающей череп, и рекой могучей несущейся дальше: к началу своему) по голове.  – Я здесь, я рядом… Всё хорошо… – отогрела. – Да, всё правильно понял: я – матка. Никакой мистики, просто источник энергии. Творящей энергии: как Солнце – для Солнечной системы, как  пчелиная матка – для своего роя. А мы – амазонки, – посерединке: ядерный реактор для человечества. Сколько же яблок мы извели…   (Улыбается родная моя БабаТо – девчонкой в саду цветущем, на яблоню забравшаяся: ”Я здесь! – ветер зовущая. – Найди-и-и…”;  и растекаюсь я – всё шире, шире.)
 
     Ты во что больше веришь: в случайность или в смысл?.. (“Не меня спросила. Тебя, читатель…”) И будто ладони в реку ясную погрузила, синеву раздвигая. И сама в воду вошла в одеждах белых: в молоко превратила. И поплыла, поплыла…  (”А не спал чтобы, брызнула! Густое… Сладкое…”) 

     (Плывёт БабаТо внутри меня (“Господи, да как во мне помещается ЭТО – уже не река, – океан целый”), вроде как сама с собой разговаривает, а получается,  что со мной.)

    Любая случайность смысл имеет, если через века на неё посмотреть. Много их через руки мои прошло, просеялось… Маринка – вспышка звезды, – последняя, яркая… Не нужны мы больше – мирозданию. “Дай, дай, дай”, – потому что закончилось. Ножки-ручки окрепли. Теперь: “Я – сам”. (Вынырнула: ещё  свежее стала. “Не просто так сказки рассказывают. Ершов, видать, Пётр Павлович, в курсе был. И это – …, ну… , ОНО же… – внутри!”.) А тебе повезло…

    Подарок сделать хочу, напоследок: во время трудов своих праведных, яблочком не побрезгуй. Да вот, хотя бы, глину месить когда будешь. Твоё – оно, – ТО яблоко. А про остальное ТВОЁ, только тебе ведомо, юноша. Должно быть – ведомо!

     Засиделась я, – уже поднимаясь (как разворачивающаяся пружинка), скользнув пальцами по тщательно уложенному серебру, плечам, перелетев к груди, животу, пробежавшись по бёдрам, – расправляя только ей заметные складки. “Всё на месте”, – проверила и сама себе подтвердила.  (“А может и не складки расправляла, а какие-нибудь хитро-женско-китайские меридианы активировала”,  – это уже я подумал, читатель, когда БабаТо, подмигнув и заговорщицки понизив голос, прошептала: “Маринка идёт”, – кивнув на дверь, – и, как умелый фокусник, исчезла – “Ма-е-й” себя подменив.) – Трудно здесь, на земле, после смертушки – тесно: будто лес живой на холстину перенесли, да на стену повесили…

     И тебе вставать пора, пока жизнь свою не проспал… – взглядом ожгла (сердцем к сердцу прижалась), таким, что будь я лесом на той картинке, точно ожил бы…

– Такую грозу проспал, байбак-лежебока. Вставать пора, пока зима не закончилась, – цветущая улыбающаяся “Ма-я” уже была рядом. Близко-близко… 

     (“Близко-близко…”  Как тебе муси-пуси такие, читатель? – "сопли розовые"… А мне – нормально. Нор-маль-но мне, когда меня любят! И когда я – люблю.)

– Какая штука – жизнь, – интересная. А? – выдохнул я, наконец. – Пойдём, погуляем, лебёдушка. Снежинка моя горячая… 
 
– Ох! А сугробы высокие намело, милёночек мой… Не ровен час, упаду? Ой…

     (Интересно мне, читатель, как так выходит? Всё тебе рассказываю, наизнанку выворачиваюсь, а про ласки-заигрывания наши простенькие рассказать не могу. Не моё это: наше – двоих только… Одна струнка, другая – музыка получается.)


(продолжение следует)

                2018, октябрь