В ожидании Евы

Её ноги ворвались в мою жизнь внезапно. Две загорелые волны цунами. Две богини с оливковой кожей, требующие жертвоприношения. Её икры не тряслись и не вибрировали при ходьбе, они лишь становились более рельефными. Я шел за ними, обутыми в какие-то дурацкие парусиновые туфли, от площади, на которой ждал университетского приятеля. Синяя мешковатая юбка чуть ниже колена и темные волны волос, собранные в рассыпающийся пучок на макушке, усиливали мое любопытство. Она юркнула в какой-то переулок, и я на секунду вернулся в этот мир, и понял, что ушел довольно далеко от площади и, скорее всего, мой приятель уже отсыпал мне проклятий и ушел в бар без меня.

Быстро забыв об обещании приятелю, я пошел дальше по переулку. Я смотрел на двери подъездов, как будто из каждого должна была выйти хозяйка ног. Но нет, я натолкнулся лишь на толпу шумных туристов, неистово фотографировавших друг друга. Переулок заканчивался, впереди маячила арка. Я сделал последний рывок, как будто перед финишем на длинной дистанции. В несколько прыжков я оказался у арки, которую закрывал поросший диким виноградом забор. Калитка была закрыта. Сзади кто-то свистнул. Я обернулся и увидел её.

- Ты следишь за мной? Может ты тот самый маньяк? - её голос был чуть хуже ног, но почему-то я захотел, чтобы она сказала что-то ещё.
- Пётр – я вытер влажную ладонь о штанину и протянул ей руку – и навряд ли я тот самый маньяк.
- Я – Ева, – она сжала своей смуглой рукой три моих пальца – будем знакомы.
Я хотел кричать, что мы знакомы уже давно, что я уже где-то встречал ее. И если не в этой, то в прошлой жизни точно. И что она – самое прекрасное, что случалось со мной. Но я молчал, мне показалось, что я даже стал немым.

Она все время куда-то торопилась. Мы молча прошли пару кварталов, и она сказала, что ей пора бежать, потому что университетская библиотека вот-вот закроется.Оказалось, что мы учились в одном университете, только я был на последнем курсе, а она только поступила.

Мы договорились встретиться там же, у калитки, на следующий день. Но она не пришла. Я приходил на это место семь дней подряд. Мой приятель перестал со мной разговаривать. Я ничего не ел. Я тосковал, словно пёс, которого бросил хозяин. Сестра и тетушки пытались отправить меня к доктору, но единственный доктор, который мог мне помочь, не приходил на встречи со мной. Не приходила она и на занятия. На восьмой день Ева наконец-то объявилась.

Она поздоровалась и показала какой-то ключ. Слегка поманив меня пальцем, она кивнула головой в сторону калитки. Мы вышли из арки и повернули налево. Я даже не знал, что там был проход на набережную. Ева взяла меня за руку, и мы спустились к воде. Сесть на камни она не решилась, и я постелил для неё свой, непонятно для чего принесённый в такую жару, пиджак.

Мы сидели и смотрели на воду, Ева молчала. Я хотел спросить у нее так много, но снова словно онемел. Она положила голову мне на плечо, и мы смотрели, как солнце уходит за горизонт.
- Мне пора, – Ева чуть коснулась меня волосами, когда сказала мне это почти шепотом, где-то между ухом и шеей, а ее рука сунула мне в руку тот самый ключ, от калитки – приходи завтра сюда же. В пять. Я снова постараюсь улизнуть из дома, мама не любит, когда я куда-то ухожу по вечерам.
- Позволь тебя проводить!
Ева покачала головой.
- Мама против моих кавалеров. Я уже большая девочка, доберусь сама. Не забудь про завтра, в пять.
И будто исчезла, пока я вставал с пыльной набережной и поправлял брюки. Пиджак сиротливо лежал на земле.

- Эй, Пётр – скрипучий женский голос разорвал тишину летнего вечера. Около калитки стояла грузная женщина лет шестидесяти – старый дурак, куда ты опять пошёл? Хочешь, чтобы мы опять тебя искали пол ночи? Никто к тебе не придёт, ещё и почки застудишь на этих камнях.
Пожилой сутулый мужчина стоял и отряхивал пыль с пиджака. Женщина подошла к нему и взяла под руку.
- Пойдем домой - она погладила его по голове, словно это был её ребенок. Пётр посмотрел на неё и покорно пошёл рядом. Она что-то говорила ему на ухо, он кивал невпопад.

Вечером грузная женщина приготовила ужин. Пётр быстро проглотил дымящуюся картошку с какой-то копченой рыбой, он даже не разобрал, с какой именно, и ушел к себе в комнату.
Комната находилась в мансарде старого дома, чуть более старого, чем Пётр. Одна из стен была наполовину завешана газетными вырезками. Пожелтевшие от времени, они больше походили на какой-нибудь древний папирус. С одного из папирусов улыбалась Ева, ровно под фото была надпись о том, что сбежавшая из дома молодая девушка так и не найдена и поиск прекращен, потому, что прошло уже 15 лет. На соседней вырезке было фото Петра и надпись «Невинно отсидевший за похищение – свободен! Да здравствует правосудие!»
Ночью, лёжа на старой кровати с кованой спинкой, Пётр улыбнулся самому себе и прошептал: «Я приду завтра, Ева, обязательно приду».

Утром Пётр не слышал, как зарыдала женщина со скрипучим голосом, когда зашла в комнату, не дождавшись его на завтрак. Он гулял с Евой. Навсегда гулял с Евой.