Полеты во сне и наяву

ПОЭМА О СНОВИДЕНИЯХ



Сон 1 "Блаженная пустота"


   Я в своих снах всегда летал и летаю до сих пор.
- Ну вот, удивил! Все летают, - сказали мне.
И действительно, все порхают туда - сюда. Но мне всегда казалось, что я это делаю  по-особенному. Разбегаюсь, отталкиваюсь и лечу.
   Подо мной плавно проплывают города, и я иногда, снижаясь, начинаю задевать своими крылами спешащих в них пешеходов. Толкаю их или кричу им что-то оскорбительное, но они и не думают смотреть в мою сторону. Проносятся как кометы с болезненной озабоченностью на лицах и полным равнодушием к птицам. Тогда я поднимаюсь опять ввысь и лечу к следующему городу. Необычайная легкость бытия и неуловимая волна счастья и блаженной пустоты! Так всю ночь напролет, пока не охвачу весь близлежащий регион.
   Правда, чаще всего мне не удается взлететь. Раз пять пытаюсь разбежаться, подпрыгиваю и шлепаюсь опять на землю. В этот момент я просыпаюсь с ужасной головной болью и чувством жесточайшего грехопадения. Потом целый день ходишь, как шуруп вколоченный в троллейбус, не зная чем заняться и как себя оградить от навязчивых идей всемогущества, пока не настают сумерки. И ты опять, оплакивая всех земноводных, простив миру все, отъезжаешь в аэродинамический сон.
   Но сны снами, а в реальности все намного скучнее и более предсказуемо. Не только не летишь, а иногда даже не едешь. Порой бывает, что даже не идешь, а только сидишь и ешь. Но это хорошо, когда есть дома суп и стул. Иногда и этого не бывает. Тогда ложишься на пол, чтобы поспать. Но часто нет и сна, а лежать на полу холодно и вредно. В конце концов, встаешь и идешь к своему двоюродному брату Вадику, а он, вместо того, чтобы тебя угостить кизиловым вареньем, пересказывает тебе статью, которую прочитал в журнале "Наука и жизнь" за 1976 год:
 - Представляешь, оказывается человек может летать. Самое сложное - взлет. Если сможешь удержать свое тело в течении шести секунд в воздухе, то можно сказать, полетел. Есть правда два условия. Первое: при планировании нужно смотреть только вперед, и чтобы голова находилась на двадцать пять градусов выше прямой линии позвоночника. Второе: обязательно должна при этом присутствовать вера, без нее ничего не получится.
 - У меня нет никакой знакомой Веры, - иронично промямлил я и вышел из квартиры брата, злой и голодный.
   Целый день я ходил кругами по ненавистному мне городу и ждал наступления темноты. Но в ближайшую ночь мне ничего не приснилось, а в последующие не спалось вообще.
   Тут я измотанный и истощенный решился покончить со всем этим. Вышел из дома и пошел в направлении набережного холма. Там был обрыв и можно было легко шмыгнуть под откос. Но в тот момент когда разбегался, чтобы как можно дальше сделать прыжок, неожиданно вспомнил о статье в журнале и попробовал испытать ее на себе. Терять было уже нечего. Не было ни страха, ни паники, а только какое-то погребальное любопытство к эксперименту.
   Самое удивительное, что я действительно полетел. Шесть, двенадцать, двадцать четыре, шестьдесят секунд позади. Пять минут, десять, полчаса минули, а я все лечу. У меня не было ни удивления, ни радости, а просто состояние полного безразличия и отрешенности от самого себя.
   А вот и первый город. Немного снижаюсь и сажусь на крышу двенадцатиэтажного дома. Посидев там с минуту, прыгаю с него и, пролетев над дворовой футбольной площадкой, опускаюсь, чтобы ошарашить своим неожиданным появлением играющих в мяч. Но никто меня не замечает. Тогда я, слегка удивленный безразличием футболистов, разбегаюсь, чтобы опять взлететь. Мне это легко удается, и, набрав нужную высоту, отправляюсь в следующий город. Несколько селений  минуло, но картина была все та же: одинаковые дома и одинаково грустные люди. Но самое главное, что меня нигде не замечали, как-будто я не существовал вовсе.
 - Эй, ребята, Я здесь!
Но толпа гопников из речного училища прошла мимо и меня не заметила.
   Мне остается только планировать, наслаждаясь легкостью перескакивания из одного города в другой.
   И вот очередной взлет - столбы, провода, огороды, автомагистрали, бесконечная пшеница и ячмень. Куда ни взглянешь - кругом леса и болота. Днем и ночью одно и тоже - холодный эфир и попутный шквалистый ветер.
   Прилично намотав круги по радиусам, диаметрам и перпендикулярам, я захотел  устремиться вниз и еще раз испытать все то, что так недавно ненавидел. Но земля меня не принимала: леса горели, реки вышли из берегов, люди стреляли друг в друга, и не было места для приземления. Оставалось только находиться в подвешенном состоянии между землей и небом. Но это хуже чем голод, хуже чем боль и лишения. Где я? Кто я такой? То ли большая птица без гнезда и животных инстинктов, то ли летающий гомо сапиенс без принципов, морали и центра тяжести. В тот момент не смог себе ответить на этот вопрос, так как был лишен побуждения к анализу и самобичеванию. Но какая-то неведомая сила направляла меня вверх. И, обогнув грозовое облако полное свечений и ужасов, я устремился в противоположную сторону от земли.
   Впереди маячили пустота и вера...



Сон 2 "Случай на перроне"

   Небывалый случай произошел со мной. Я был проездом в Каунасе. Пока ждал поезда на перроне, ко мне подошел странный человек в желтых носках и зеленом цилиндрическом капюшоне на голове. Представился Храмсом. Он сказал так:
 - Вы знаете, чтобы стать настоящим писателем, нужно писать двадцать семь рассказов в месяц.
Затем размахнулся и ударил меня пустым пакетом по голове.
   Пока я осознавал происшедшее, он оторвал верхнюю пуговицу моего пальто и, не давая опомнится, харкнул мне на сапог. После чего молниеносно спрыгнул с перрона и спрятался за рельсами.
   Он лежал там до тех пор, пока я сам не спрыгнул вниз, чтобы попросить его подняться. Когда подошел к нему, то вместо человека, лежащего плашмя вдоль железнодорожного полотна, я обнаружил простую доску. И в тот момент, когда стал ее поднимать, понял, что через меня проносится поезд. Но я стоял вполне счастливый, вбирая в себя шестьсот тридцать семь вагонов товарного состава.
   Неожиданно пришло понимание: сегодня будет удачный день.

Тут я заставил себя проснуться.



Сон 3


   Вот уже как последние лет семь или даже страшно себе представить, восемь мне снится (примерно три раза в неделю) один и тот же сон:
   Будто бы живу в Нижнем Новгороде и понимаю, что город Магнитогорск удален от меня на полторы тысячи километров на восток. Но странным образом, попадая в нижнюю часть Нижнего, в автозаводский район, наблюдаю, как  южно-уральский город (город моих предков по отцовской линии) находится на другой стороне Оки. Правда, к берегу великой русской реки прилегает левобережная часть Магнитки, и чтобы добраться до ее правого берега (где живут мои родственники по линии отца), нужно проехать через весь Магнитогорск на трамвае вдоль неиссякаемого металлургического завода.
   Площадь и население города металлоконструкций и красно-коричневого кислорода небольшая. Но когда ты доезжаешь до главной площади (не помню точно ее название, скорее всего, Владимира Ильича Ленина), понимаешь, что до НН как раз полторы тысячи километров на запад. И чтобы вернуться обратно в город, где отбывал свой знаменитый срок физик-ядерщик Сахаров, надо брать билет на поезд с двумя пересадками - в Челябинске и Рузаевке.
   Я, когда нахожусь в Нижнем (в любой части этого города), всегда думаю о том, как бы мне попасть в Магнитогорск, минуя все ненужные расстояния и преграды. Но каждый раз, ставя себе вполне посильную задачу во сне, в реальности понимаю, что мне это не очень-то надо. Но если даже на короткий миг представить, что мне это надо, то вряд ли это так необходимо моим родственникам, обитающих на южных равнинах уральского хребта.
   Поэтому каждый раз, просыпаясь ранним утром в четыре часа дня, я четко осознаю, что в Магнитогорске я еще не скоро окажусь. Возможно даже, что и никогда. Во всяком случае, не в этом состоянии твердого тела и расщепленного ума. 



Сон 4


Сегодня ночью в нижегородской консерватории умер композитор Чудилин. Но, проснувшись в холодном поту и поняв, что никакого Чудилина не существует, я заснул опять. Самое странное приснилось потом. Не могу сказать, что сильно испугался, но изумился прилично. А именно следующий сон был продолжением предыдущего, и самым показательным здесь явился тот факт, что весь этот процесс был под моим контролем. Я бы мог композитора заставить встать из гроба и дать ему возможность выкарабкаться из этой непростой ситуации, но этого не сделал. Я подумал тогда:
 - Одним конкурентом меньше.
Ну и зря. Он не был никогда выдающимся мастером, и все об этом знали, но прикидывались, уверяя друг друга в обратном.
   Похороны проходили в тесной и грустной компании коллег, к которой я себя не причислял. По равнодушным лицам присутствующих можно было понять, что никто сильно не переживал. Все отбывали номер.
   Гроб с телом пронесли мимо универсама. Я, разрешив процессии продвинуться чуть вперед, сел на асфальт и прислонился щекой к стене магазина. Затем через час с небольшим углубился в себя и задремал.
   В полудреме осознал, что вижу еще один сон. То есть, получается - сон во сне. Я видел себя пишущим этот рассказ о композиторе Чудилине, которого никогда не было. Здесь уже ничего не мог контролировать и сильно испугался. Подняться с асфальта не смог и почувствовал, что плачу.

   Сейчас 7:34, 22 марта, 2017 года. Но непонятно то ли это снится, то ли нет. Только следующие поколения смогут точно сказать что это, читая этот поучительный рассказ. Но самое непредсказуемое произойдет, если его никогда и нигде не найдут: ни в книжных магазинах, ни в библиотеках, ни в исторических архивах. Никто не узнает, что же со мной тогда случилось, а вместе с ними и я останусь в полном неведении. И кто же я вообще такой? Какова моя миссия? Какова профессия?
   Но думаю, что это мне все снится, потому как не могу уже предсказать ни одного действия. Один раз мне приснилось, что мне ничего не снится. И это было очень ярко и показательно!

   Вдруг слышу, где-то на горизонте поет будильник.
- Вставай! Люди пришли, - прокричала уборщица.

   И тут я четко нащупал существующее. Я - охранник.


Сон 5


   Ну а потом мне приснилось, что я умер сам. Это было еще за долго до смерти Чудилина, которого никогда не было. Меня несли в гробу, в котором никого не было. Он был пуст, хотя все думали, что там кто-то лежит. Многие почему-то решили, что там лежу я и были очень рады. А я в свою очередь шел по тротуару и все смотрел на шествие со стороны.
   Я подошел к одному из равнодушно идущих и дернул его за руку. Он сказал:
- Кончай дергать меня за рукав.
- А разве ты меня видишь? Я же умер.
- Да??? А ты кто такой, вообще?
- Я тот, ради которого собралась здесь вся эта толпа.
- Какая же это толпа в количестве десяти человек! - посмеялся незнакомец.
- Да. Это верно. Я вообще-то думал, что народу будет немного больше.
- А ты кто такой, чтобы к тебе на похороны пришел народ? Задрыгин, или кто еще?
- А кто такой Задрыгин?
- Это звезда российской эстрады, который родится через 80 лет после твоей кончины.  А потом он умер и на его похоронах была вся Москва.
- Отчего же он умер? - осведомился я.
- Он закрылся в туалете в поезде Москва - Дзержинск. Сломался замок-защелка и он там задохнулся от страха. Ехал на концерт в ДК Химиков. В зале был аншлаг, а он на сцену так и не вышел.
- Да, - обрадовался я, - жалко Задрыгина. А что он пел?
- Будет петь. Ведь мы живем пока в прошлом. Задрыгин еще пока не родился. Он родится через восемьдесят лет после твоей кончины. Я тебе об этом уже говорил, дурья твоя башка!
- Да, извини, я забыл.
- А песни он будет петь такие, какие от него потребует народ.
- А какой народ будет в России через восемьдесят лет? Ой, извини - был. Ой, извини - будет. Совсем запутался. Ведь я сплю.
- А я откуда знаю какой будет народ в России? Наверное культурный и добрый, как сейчас и как в прошлом.
- Извини, незнакомец, а ты тоже спишь как и я или не спишь?
- А ты кто такой, чтобы задавать мне эти вопросы?
- Я тот, который умер и тот, на чьих похоронах ты сейчас находишься.
- Ахахахаха! - засмеялся незнакомец, - как ты можешь умереть, ежели ты спишь и тебе это все снится?
- А откуда ты знаешь, что я сплю? Может я и правда умер?
- Тогда какого хрена ты тут идешь и со мной диалогизируешь? Иди ложись в гроб.
   Шествие остановилось. Мне указали на гроб с просьбой лечь туда, чтобы избежать недоразумений и ненужных кривотолков. Я лег в гроб и похороны свернули в переулок.
   Лежал и все думал о том, как все же не повезло Задрыгину. Слава, деньги, престиж - и тут на тебе! И нет этого ничего больше! Какой-то неотремонтированный замок-щеколда.
   Пока думал о Задрыгине, неожиданно заснул. Потом опять проснулся, а шествие все продвигалось вперед в сторону центральной площади неизвестного мне города. Я спросил шедших:
- Друзья, время сколько?
   А они молчали. Им было все равно. Вдруг в толпе разглядел Чудилина.
- Привет, Чудилин! Как поживаешь? Скажи мне о чем твои симфонии?
   Ничего Чудилин не ответил. Сначала я думал, что он зазнался, а потом вспомнил, что его просто нет и никогда не было. Затем посмотрел в сторону незнакомца, с которым у меня произошел неприятный разговор. Но его тоже не стало, вместо него проехал мимо меня троллейбус. А потом не стало и остальных, что несли гроб с моим телом. А потом не стало и меня, лежащего в гробу. Я сидел за кухонным столом в Веймаре в Тюрингии (есть такая земля в Германии) и писал этот рассказ. Но уже немного побаиваюсь, что и Веймар может вскоре исчезнуть со столом. Тогда что же мне делать, если такое случится? Куда мне идти?
Все у нас как-то не по-людски.


Сон 6 "Небольшой поворот головы"

   В то время я еще был слоном. Она взяла меня за хобот и приобняла. Я помог ей взгромоздиться на себя и мы помчались с ней по широкой пыльной тропе вдоль озера.
И тут она вскрикнула:

 - Смотри, Джим, апельсины!

   Я снял ее со спины и она ушла в лес. Мы были совершенно измотаны длинной дорогой и удушающим зноем, который в этих краях не ослабевал ни днем ни ночью. Джита рвала фрукты и складывала в большие глубокие корзины, что были всегда при ней. Жадно уплетая плоды прямо с кожурой, она высасывала их цитрусовую влагу и размазывала сок по своему нежному миловидному личику.
   В полдень мы отдыхали в тени фикуса, наслаждаясь трелями кингфишеров и мягким шумом водопада, что доносился из глубины леса.
   Потом снова в путь. Я изнывал от духоты и жажды, а Джита хлестала меня по спине своей влажной ладонью и кричала от экстаза. Это было длинное путешествие без цели и намерений. Мы ходили кругами по тропическим изнуряющим дорогам Индии, но было благостно, несмотря на адское пекло и кровоточащие раны на моей спине от постоянных ударов возлюбленной. Счастье казалось вечным и мы его закольцевали.

А сейчас просто небольшой поворот головы...
   За окном светает. Я лежу у окна и вижу, как густые снежные хлопья расстилают белый коврик на подоконнике. Повсюду гуляет ветер, дует из всех щелей казармы. Слева от меня на соседней койке лежит Леха Прохоров по кличке Индус. Он пока еще в глубокой медитации. Но сейчас, ровно через полторы минуты, крикнут:
 - Подъем!
А еще через две, рота выстроится на плацу, чтобы бежать пятикилометровый кросс по заснеженным оврагам вокруг замершего озера. Я стану поддерживать Индуса, неподготовленного к таким нагрузкам, а сержант сзади будет нас подгонять ударами по спинам до блеска вычищенной пряжкой.


Сон 7


   Сидя на скамейке у входа в центральное кладбище Веймара, я размышлял о суетности и мимолетности вверенной нам жизни. Кругом было тихо. Но тут мой покой был нарушен.
   Двое мужчин подошли ко мне в серых куртках и потертых джинсах. К рукам у них были пристегнуты белые крылья (а может произрастали из предплечий, я тогда точно не разглядел). Они заговорили со мной на немецком и я их очень хорошо понимал, хотя знал на этом языке слова четыре (от силы пять).
- Ты что здесь расселся? Пойдем с нами, - обратился ко мне первый.
- Куда? - спросил я.
- Сейчас увидишь.
- Мне и здесь неплохо.
- Ну пойдем... там лучше... не бойся, - предложил второй.
- А я и не боюсь, - ответил я равнодушно, - просто нужно додумать кое-какие вещи. На меня что-то мысли сегодня напали...
- Да не надо думать, - прервал первый с пышным правым крылом, из под которого торчала бутылка Портвейна 777. - Это лишнее. Это может довести тебя до умопомрачения. Слишком много думаешь.
- Ладно... пошли... можно сказать, уговорили, - ответил я, вставая и следуя за странными германцами.

   Мы вошли в главные ворота кладбища и пошли вдоль каменного забора. Пройдя метров пятьдесят, я увидел в стене металлическую дверь.
 
- Меня зовут Якоб. Я - правый ангел. А это Беньямин, он - левый.
- А где Бог, который посередине? - осведомился я.
- Им будешь ты! Ладно, входи... не бойся, - предложил Якоб.
- А я и не боюсь, - ответил я, делая вид, что мне это неинтересно, хотя было немного не по себе.

   Мы прошли по темному тоннелю и вдруг нас озарило свечение. Впереди мигала лампочка 110 вольт.

- Это божественный свет, - сказал Якоб.

   Вне всякого сомнения, это был он. В этот миг все стало ясно: я увидел вечность такой, какой она и должна быть. Райские мошки кружили вокруг свечения и пищали свои мошкариные гимны.

- Что, нравится музыка? - ткнул меня в бок Беньямин.

   Я был потрясен и не смог выговорить ни одного слова. Это было действительно восхитительно.

- Эти мелодии, которые ты должен был сочинить при жизни. Но слишком много думал и они промчались мимо тебя, - сказал правый ангел.
- Как же так???!!! - вскрикнул я и в этот момент мне стало на душе невыносимо обидно.

   Беньямин приобнял меня и сказал:

- Дружище, у тебя еще есть шанс вернуться и начать все заново. Только меньше анализируй, а просто прислушайся к своему сердцу. Просто слушай тишину тоннелей и пиши. А вот у твоего коллеги шансов нет никаких.
- У какого коллеги? - спросил я.
- Да тут... есть один, - Ответил Якоб.
 
   Вдруг из за угла вырулила темная сущность и помчалась в нашу сторону. Ангелы как по команде исчезли, будто их и не было.
   В приближающемся субъекте, напоминающем равносторонний параллелограмм, еще из далека я узнал Чудилина.
- Чудилин, а ты как здесь оказался?
- Блин, майн фройнд, нас ослепили эти твари. Пустили на нас свет! - вознегодовал Чудилин.
- По-моему это ведь неплохо, - сказал я.
- Да? Но я совсем не могу больше мыслить. Я ничего не могу спланировать. Структура рушится. Параллельные квинты повсюду и совсем запутался в энгармонизмах. Как быть, коллега? Где мы, не знаешь?
- Ощущение такое, что в раю! - восторжествовал я.
- Какой же это рай, когда все пущено на самотек. Где же мои серии и пуантилизмы? Я нигде не могу их найти. Они просто здесь в миг исчезли. Бедная додекафония... куда же ты от меня запропастилась?

   И тут я стал просыпаться. Чудилин еще говорил, но уже его голос превращался в детское хныканье. Ребенок о чем-то скулил, что-то требовал от матери, но я уже не понимал немецкие слова. Малыш держал воздушный шарик на ниточке и вся природа подсказывала, что Чудилин превращался в это шарик. Я отчетливо видел переплетение судеб Чудилина и шарика своими, пока еще полузакрытыми, глазами. Шарик трепыхался и был по-видимому не доволен своей судьбой.
   И к тому моменту, когда я понял, что никакого Чудилина не было и быть не могло, я уже полностью проснулся. Я сидел возле Веймарского кладбища, а подо мной валялся лопнувший воздушный шар. Но когда попытался его поднять и удостовериться, что это точно не Чудилин, вдруг увидел под ногами рванный презерватив. Тогда я встал и пошел.

- Ты куда? - спросил меня презерватив.
- Пошел искать пропащих ангелов. Они страшно боятся Чудилина и ждут меня у винного отдела в Эдеке. Говорят, что там сегодня по карточкам "Андроповку" продают за четыре евро и семьдесят центов.


Сон 8


   Интересный случай произошел со мной. Я был проездом в Паневежисе. Пока сидел в гостинице, мне позвонил композитор Чудилин и сказал:
- Скажи мне что-нибудь.
Я ему ответил так:
- Я сейчас собираюсь в баню.
А он мне:
- У тебя есть веник?
А я ему:
- Нет
А он мне:
- А у меня есть.
А я ему:
- Тогда пойдем вместе.
 
   Я ждал Чудилина целый день, но он не пришел. Тогда лег спать и мне приснился сон как мы идем в баню с Чудилиным. У меня в руке бутылка самогона, а у него веник.
   Входим в помещение и раздеваемся догола. Отхлебываем каждый по 100 грамм и входим в парную.
   Когда пар полностью рассеялся, стало понятно, что попали мы в большой зал симфонических концертов Паневежиса.
   Мы прошли по всему залу и сели в первый ряд. Голубоглазый пианист играл под фонограмму второй концерт Рахманинова. Исполнение было неудачным, так как музыкант спотыкался на каждой ноте, но публика слушала с большим вниманием и доверием к пианисту.
   Вдруг кто-то из зала крикнул:
- Голубоглазый, встань и добавь немного пару в помещение, голыши пришли!
   Пианист прекратил играть, подошел к органу, который был прибит гвоздями к стене зала, и выдвинул на себя несколько деревянных рычагов.
   Зал заполнился горячим паром, и Чудилин принялся меня хлестать своим веником. Мне было больно и душно, но я терпел. Я понимал - это сон, и мне было интересно, что там планируется дальше.
   А дальше были аплодисменты в зале в мой адрес, букет цветов от вахтерши и скучное пробуждение.
 
   На столе в моей комнате стоял радиоприемник. Передавали концерт Эмиля Гилельса из зала Чайковского. Эмиль играл гамму ми бемоль минор, а оркестр безуспешно пытался подстроиться под его ломаные арпеджио. Когда терпение у дирижера лопнуло, он отпустил оркестрантов домой. Было слышно даже через приемник, как тромбонисты и тубист выходили из зала, а под их ногами трещали доски.
   Я еще немного послушал и опять вошел в сон, так как там мне было более комфортно. С детства не любил гаммы, особенно минорные, которые начинаются с черных клавиш.
   Чудилин все махал веником и, обнаружив, что я исчез на какое-то время, стал парить длинноносую мадам из второго ряда. Она кряхтела от удовольствия, и мне стало не по себе. Тогда я опять попытался выпрыгнуть из сна, чтобы очутиться в кровати перед радиоприемником.
   Эмиль закончил играть ми бемоль минор и плавно перешел на октавный этюд Черни, который я пытался освоить в свои неполные двенадцать лет. Мне тогда не удалось это сделать, а Эмилю вроде бы удавалось, судя по дребезжащим динамикам приемника VEF 202. И я впал в уныние. Ведь пианист ни разу даже не споткнулся. Но когда вспомнил, что опять можно перешагнуть в большой зал Паневежиса, душа моя ожила.
Начинаю опять перелезать в Паневежис.

   Оказавшись в зале, почувствовал, что приятный банный пар незаметно перешел в разряд едких газов и трансформировался в диоксид серы. Аудитория, по моим наблюдениям, стала чувствовать некий дискомфорт, но врожденная интеллигентность любителей классического фортепиано не давала возможности проявления бестактности по отношению к голубоглазому артисту. Пианист уже давно не играл на рояле. Он был полностью сфокусирован на трубах органа, из которых шли разноцветные газы.
   Я стал было опять перелезать в явь, но один из слушателей с третьего ряда посмотрел в мою сторону, отвлекшись на мгновение от событий на сцене, и спросил: 
- А Вы уверены, что то место, куда Вы перелезаете, является основным местом вашего обитания?
Сначала я ответил ему:
- Да.
Потом подумал и ответил:
- Нет.
Но когда прояснилась некая ясность в разуме, понял, что я ему вообще не ответил, а просто незаметно для всех перешел опять в иллюзорную явь.

   Эмиля на этот раз не было, а был прогноз погоды. Диктор ничего хорошего не обещал, а только лишь сплошные листопады, загрязнения бассейнов и сильные ветры в проливах. После этого сообщения мне на душе стало спокойно. Я постарался закрыть глаза и уйти в медитацию.
 
   В состоянии глубокой отреченности от ложного Я, мне вдруг приоткрылась еще одна дверь. Она то и вывела меня из пещеры мнимой яви и сновидения. Я вышел из темноты и увидел голого Чудилина, сидящего на соседней скале.
   Чудилин бил себя веником по ляжкам и плакал.

- Чего плачешь, композитор?
- Я не плачу! — крикнул он мне со скалы, — это тебе кажется, что плачу. Просто щурюсь, чтобы разглядеть, ты это или не ты?
Я тогда подумал: "Дурь какая-то. Разве композиторы бывают голые?"
И опять зашел в пещеру, чтобы не видеть неброскую картину обнаженного Чудилина на фоне облаков.

   Выходя из подсознательного, вдруг меня осенило: "А долго мне еще так шататься из сна в сон, из относительной яви в рефлексирующую медитацию?"
- Долго, — прошептал мужчина с третьего ряда, — я уже в твоем сне несколько суток нахожусь, а фонограмма никак не кончается. Сказали — сидеть и слушать, пока не закончится. А ведь она на пластинке. А на пластинке царапина. Вот музыка и закольцевалась. А все сидят и терпят. Хорошо, что вы с Чудилиным пришли, хоть какое-то разнообразие.
   Тут волна счастья обволокла меня с головы до ног и обратно. Я подумал: "Значит, я здесь не просто так. Значит, я здесь нужен. Значит, это моя миссия — быть полезным и облегчать тяжелую участь людей!"
   Молниеносным движением разума я нашел проигрыватель, который заунывно воспроизводил одну и ту же фразу из второго концерта, поднял иглу и музыка закончилась.   
- Зачем!!!??? Зачем ты это сделал? — отчаянно бросилась ко мне со слезами длинноносая мадам со второго ряда. — Это было так ласково и незыблемо! А ты все взял и испортил!
   Я покраснел от стыда и решил ползти опять в сторону пещеры, где на фоне перьевых облаков обитал Чудилин. Теперь он действительно плакал. Ему было жаль Рахманинова. Хотя Чудилин и не любил романтиков, но какая-то необъяснимая композиторская солидарность проснулась в душе голыша. 
 - Не плачь, друг мой, — постарался я успокоить композитора, полагая, что моя миссия распространяется и на Чудилина.
- Я сейчас только немного погрущу и успокоюсь! — выкрикнул со скалы композитор-модернист. - Просто, когда ты так бестактно прервал музыку моего коллеги, мне стало страшно. Ведь ты можешь так поступить и со мной!
- Нет! С тобой я так никогда не поступлю! — крикнул я в сторону скалы. — Ведь ты такой же модернист, как и я!
- Ты — постмодернист! — крикнул Чудилин в мою сторону. — Ты крутой!
- Зато ты хороший модернист, а я постмодернист начинающий! — ответил я.
- Ладно, договорились! —  согласился модернист.

   И тут я заметил, что Чудилин сидит на скале уже в трусах.

- Чудилин, зачем ты надел трусы?! — крикнул я ему с укоризной.
- Они как-то сами по себе проявились. Ведь я обыкновенный модернист. Ты же пошел дальше, поэтому ты голый.

   Я совсем забыл, что все время перелезал туда и обратно в совершенно обнаженном виде.
Пока смотрел на себя, Чудилин незаметно исчез, растворился в облаке.


   Вдруг слышу где-то на горизонте раздаются раскаты грома.
Война снов?
Просыпаюсь и вижу вместо радиоприемника на столе свирепствует будильник.
- Ты че в таком виде тут разлегся? - прокричала уборщица.
И тут я четко осознал реальность.
Я все еще охранник.
 
 
 
Сон 9 "Третьеклассник" или "Белая бездна"


   На дворе стоял теплый октябрь 1977 года, а за окнами самолета Ил 62 на высоте 10.500 метров было темно и промозгло. Зато в салоне железного ястреба было неплохо: удобно и вкусно. Кормили на убой несколько раз. Пассажиры направлялись в Гавану - мечту Христофора Колумба, Америго Веспуччи, конкистадоров и еще многих, кого уж среди нас нет.
   Я тоже хотел попасть туда, но не так сильно, как люди с верхней строчки. А пословица "меньше хочешь - больше получишь" весьма актуальна для наших дней. Вот я и очутился в заветном месте, затратив на осуществление своей маленькой мечты гораздо меньше времени и сил, чем те, кто стремились туда попасть с безумием в глазах, со слюнями на устах, отдавая себя без остатка, сметая все на своем пути...

   Итак, как я уже сказал, в салоне было чересчур хорошо. Пассажиры спали, а я хоть и старался тоже заснуть, но из этого по существу ничего не получалось. Над Атлантикой прилично потряхивало и мне в голову пришла интересная затея, чтобы не было скучно. Я начал бояться лететь. Сидел и трясся от страха. Зато точно не боялся мальчишка третьеклассник по имени Рома. Мои родители познакомились с его родителями уже во время полета и уснули, а мне пришлось отдуваться за это знакомство. То есть я должен был подавлять свой страх в веселой компании Ромы, который заставлял меня бегать за ним по салону. Иногда Роман прятался за стюардессами и мне было ужасно неловко. Они смотрели на меня подозрительно: то ли боялись за свою репутацию, то ли пытались защитить третьеклассника от пятиклассника. В общем, игры были веселые, но страх за свою жизнь и жизнь пассажиров у меня только нарастал.
   Он еще больше усилился и почти достиг предела, когда салон Ила 62 наполнился дымом. Я стал принюхиваться и когда удостоверился, что гарью не пахнет, то немного успокоился. Тогда подумал: "Слава Богу! Главное - не горим. Максимум, что может быть - разгерметизация салона".
   В этот момент мой новый приятель неожиданно заснул и в салоне стало очень тихо. Я смотрел в большую черную дыру иллюминатора через густой слой безвкусного дыма и на душе стало очень спокойно. Да и очень кстати Роман угомонился.

   Через несколько часов полета над большой водой наш самолет успешно приземлился в аэропорту Гаваны. Пассажиры заполнили коридор для выхода из салона на трап.

- Роман, просыпайся, - сказала мама Ромы.

Мальчик открыл глаза и снова закрыл.

- Ну давай же, очнись, - повторил его отец и похлестал сына по щекам.

Школьник приоткрыл один глаз и опять закрыл.

   Тогда папа Ромы взял мальчика за шкирку и приподнял. Третьеклассник стоял столбом и постоянно зевал. Такого заспанного лица я еще никогда не встречал. Куда делась вся его игривость и непосредственность? Еще каких-то четыре часа назад он больше походил на пятилетнего озорного детсадовского мальчишку, нежели на серьезного пионера.
 
- Ромыч, привет! Как дела? - спросил я.

Но он ничего не ответил, тяжело зевнув.

   Наконец мы все вышли из самолета и в аэропорту Рома со своими родителями затерялся в толпе. А мы со своей семьей сели в автобус и нас повезли в отель Sierra Maestra.

   Через три дня я уже учился в школе десятилетке при посольстве СССР и мне страстно хотелось найти Рому, чтобы побегать с ним на перемене. Увидел я его только через четыре месяца. Случайно натолкнулся на лестнице. Он шел со своим классом в сторону столовой. У него было еще более заспанное лицо, нежели в самолете.

- Ромка, привет! Крикнул я и ущипнул его за горло.

Он посмотрел на меня меланхолично, ничего не ответил, сладко зевнул и пошел дальше...
Я долго стоял в недоумении: "Ну и дела!"
 
   За три последующих года мы встречались с Романом еще несколько раз, но признаков пробуждения на его лице не обнаруживалось. Он все время зевал и меня не замечал. Как-будто я был не субъектом, а неким объектом. Даже, где-то, воздухом...
 
   В 1980 году наша семья стала понемногу выбираться из Западного полушария в Восточное. Мы летели обратно в Москву и я чувствовал, что меня клонит ко сну. Это было впервые. Не было еще никогда ранее, чтобы я засыпал в транспорте. Но тут взял и заснул под легкое потрескивание фюзеляжа. Помню только, как отец по прилету меня поднимал за шкирку, а потом я опять засыпал. А дальше только обрывочные сквозь сон воспоминания: люди-зомби ходят по дорогам СССР, похороны Брежнева, демократический переворот, суровые девяностые и, наконец, белая пустота.

   Сейчас на дворе декабрь 2018 года. Я почти проснулся. Посмотрел на себя в зеркало и увидел заспанное лицо уже далеко не юного человека. Ну ничего, надо немного привести себя в порядок. Отдохну, пообедаю и снова спать. Авось и повезет. Что-нибудь там увижу интересное и цельное. Может Ромку встречу. А на данный момент с этой стороны реальности ничего привлекательного не заметил. Какая-то белая бездна: снежные заносы на дорогах; по телевизору новогодние елки и бессмертные Галкин, Киркоров, Пугачева; в интернете Украина, Сирия и Жириновский. А откуда-то доносится нечто  невнятное, невразумительное и еле уловимое. Старается проникнуть из черного круга иллюминатора в светлую точку мечущегося сознания.
"...вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь", - вдруг послышалось. Но непонятно с какой стороны: еще с той или уже с этой???