Длинное лето. Глава 11. Разговор по душам

Чермен приехал в пятницу вечером. Молча выслушал сбивчивый рассказ Эмилии, молча обнял зарёванную дочь и не сказав ни слова ушёл к Пилипенкам. Вернулся мрачнее тучи. Не позволив себе эмоции, скомандовал дочери: «Спать. Утром мы поговорим, и ты мне всё расскажешь. А сейчас тебе пора спать, смотри, у тебя глазки закрываются, спать хотят…» — Чермен поцеловал Розу в заплаканные глаза, сгрёб её в охапку, как маленькую, и понёс наверх…

Утром у Чермена был тяжелый разговор с дочерью. Роза плакала и повторяла, что она не виновата. Но Чермен был непреклонен.
— Умей отвечать за свои поступки. Тебе не нужно оправдываться, я тебе верю. Моя дочь никогда не возьмёт чужого. Но ты ведь не ушла, ты осталась и смотрела. Значит, одобряла.
— Папа!! Я не одобряла, я им говорила, что так нельзя, а они все равно!..
— Говори спокойно, не кричи. Я тебе верю. Но вы там были вместе, значит, и отвечать будете вместе. То, чем занимались твои подруги, называется воровством.
— Папа! Они не воровали, они хорошие! Они просто не знали!
— Верю, что — не знали. И что хорошие — верю. Но они твои друзья. А разве друзей бросают в беде? Ничего, дочка. Поработаешь. От тебя не убудет.

Семья Бариноковых в полном составе сидела за столом. Роза с опухшими от слёз глазами примостилась на отцовских коленях, держась за его шею и время от времени всхлипывая. Калиновцы не ошиблись: Чермен был зол как дьявол, сверкал на тёщу злыми глазами, то разжимая, то сжимая пудовый кулак левой руки (правой он обнимал дочь).
Вцепилась в отца, не оттащишь. Чермен с ней строг, ни в чём спуску не даёт, а она его ждёт всю неделю, как приедет – аж светится вся. Заколдовал он её, что ли…

Эмилия Францевна злилась, но молчала. Чермен гладил дочь по волосам, но не утешал. И к возмущению жены и тёщи, встал на сторону «противника». Роза совершила дурной поступок. Плачет — значит, так и должно быть.
Ингу бесило, что девочка льнула к отцу, которого явно любила больше, чем её. Роза всхлипывала, то успокаиваясь, то опять начиная рыдать. Раздражало Ингу и то, что муж не позволил ей утешать дочь, и сам не утешал, только сунул ей салфетку, в которую Роза судорожно сморкалась.
На этом сочувствие было исчерпано. Чермен, которому Роза честно рассказала обо всём, оправдывал Вику и осуждал дочь, которая сидела у него на коленях и не делала попыток уйти. Чермен обнимал её одной рукой, а другой постукивал по столешнице, словно молотком вколачивая слова.
От слёз Роза начала икать. Чермен налил ей полстакана воды, поднёс к дочкиным губам и велел пить мелкими глотками не отрываясь. Роза послушно пила воду, постукивая о стакан зубами. Икать она перестала, способ оказался действенным.

 — Всё выпила? Молодец, — констатировал Чермен, отбирая у неё стакан. — Теперь подыши, как паровозик. (Роза старательно дышала, глядя отцу в лицо и шумно втягивая в себя  воздух). Вот и всё, больше не будешь икать.

Проявил заботу, водой напоил. Мог бы компоту налить, её любимого, вишнёвого, — мысленно возмутилась Инга, гневно сверкнув глазами на мужа. Чермен сделал вид, что не заметил этого взгляда. И усмехнулся про себя: как же сильно она его любит, если ревнует к собственной дочери…
Инга с матерью так и не узнали, о чём он говорил с Викой Пилипенко.

Калитка «треугольника» оказалась запертой. На стук вышла девочка лет пятнадцати, со взрослыми глазами на полудетском лице. Глаза были заплаканные.
— Верни что взяла, — спокойно сказал Чермен. — Это не игрушка, дорогая вещь. Так нельзя.
— А картошку нашу воровать можно? — Девчонка упёрлась руками в бока. — Я в Загорск уехала, за продуктами, а они пол-огорода выкопали! (О том, что в Загорск она ездила на велосипеде, экономя деньги на автобус, и теперь корила себя — автобусом приехала бы раньше, и они бы не успели столько выкопать, — Вика говорить не стала).
— Так они же вернули.
— Вернули… Она бы выросла, и было бы в пять раз больше. Что я теперь родителям скажу? Они в августе приедут, что я им скажу? — повторяла Вика, судорожно стискивая пальцы, и Чермена поразило её отчаяние.
— Скажут, что мне ничего доверить нельзя, и денег не дадут… —  Вике не хотелось плакать при постороннем человеке, но она не смогла удержаться и заплакала.

— Зачем тебе деньги?
— На репетитора, в Академию поступать… У нас денег мало, мама на полставки перешла, и кредит выплачивать надо… Папа сказал, вот картошку продадим… — Вика не договорила, захлебнувшись слезами.
— Ты вот что… Подожди плакать. Безвыходных ситуаций не бывает, выход есть всегда, — Чермен взял её за плечи — детские, угловатые, вздрагивающие от всхлипов, — и усадил на ступеньки крыльца. Руки у Чермена были сильные и тёплые, такие же, как у Викиного отца. Если бы папа был сейчас с ней, он бы придумал что-нибудь. Она бы рассказала ему, как всё случилось и что она не виновата. А через месяц — что она расскажет? Кто ей поверит?

Вика с удивлением поняла, что она говорит это вслух, а Чермен внимательно слушает и кивает. Он что, соглашается с ней? Он — не враг?
— Так ты одна здесь? Как же тебя оставили? Сами отдыхать уехали, а тебя одну оставили?
— Они не отдыхать, они лечиться… У мамы хроническая усталость, она на работе работала, а ещё за Марьей ухаживала и за дедушкой, вот и заболела. Мама всё думала, что Марья притворяется, а она не притворялась, она уже ходить не может, лежит и не встаёт. С ней соседка сидит, не за так, за деньги, конечно. А дедушка в санатории, в кардиологическом, ему путёвку дали. А мама с папой на Байкале, врачи сказали, маме обязательно надо уехать куда-нибудь, все равно куда, и как следует отдохнуть, — торопясь, говорила Вика. Ей больше некому было — довериться, некому рассказать.

Чермен достал из кармана носовой платок, бесцеремонно зажал Викин нос и скомандовал: «Сморкайся!» Оторопевшая Вика послушно высморкалась. — «Вот и молодец. А то, понимаешь, наглотаешься соплей, аппетит перебьёшь, ужинать не будешь» — насмешливо сказал Чермен, и Вика рассмеялась. И удивилась: ей казалось — она больше никогда не сможет смеяться.

— Так значит, всё на тебе — и парники, и картошка, и клубника… А кто тебе еду готовит? Кормит тебя — кто?
— Я сама себя кормлю, а за продуктами на велике езжу, в Загорск, потому что в поселке одни консервы. Мне родители деньги оставили, много, —  похвасталась Вика, и Чермен невесело усмехнулся: родители на Байкале отдыхают, дед в санатории здоровье поправляет, а девочка на репетитора зарабатывает…  До Загорска автобусом ехать полчаса, на велосипеде час, если не больше. Но за автобус надо платить, вот она и экономит.

Вспомнив о «материальном ущербе», Вика ухватила Чермена за руку и потащила его на место преступления.
— Посмотрите, что они сделали! Нет, вы посмотрите!
За черемуховыми зарослями обнаружились истоптанные грядки, добрая треть огорода была выкопана, тут и там валялись мелкие как сливы картошины, оставленные «злоумышленницами». Чермен вынужден был признать, что Вика права и за содеянное надо отвечать.

Вопрос решили к обоюдному согласию: девочки, все трое, каждый день будут приходить к Вике «на штрафные работы»:  полоть, поливать, рыхлить приствольные круги, окучивать картофельные грядки. Картошку Чермен обещал посадить, купит в Александрове на рынке и привезёт. Осень обещали тёплую, до зимы картошка успеет вырасти. Плеер, в качестве компенсации, до сентября останется у Вики.

«Санаторий забытых товарищей», отправив к месту боевых действий «независимых наблюдателей», с вожделением ждал скандала. Но скандала не получилось: Чермен пробыл в Викином доме полчаса и ушёл, кивнув на прощанье. Вика помахала ему рукой.
СНТ удивлялось и недоумевало. Инга с матерью возмущались: превратили детей в батраков! Да по какому праву?! Да что они себе позволяют, эти Пилипенки?! Они даже не сотрудники ВТИтяжмаша, участок им продали, потому что на него не нашлось желающих: четыре сотки между двух дорог… И ведь что удумали! — раскопали «ничейную» полосу под картошку, без ведома правления, не спрашивая разрешения. Да что они себе позволяют?! И дочка их обнаглела, распоясалась, ремня давно не получала. Всыпать бы ей!

Чермен слушал «своих женщин», качая головой. До чего ж вы бабы, злые — говорил его взгляд. Инга не выдержала, опустила глаза. Её мать продолжала бубнить своё, в десятый раз повторяя одно и то же — что Остапа Пилипенко надо исключить из членов СНТ, дом выкупить под правление СНТ, а в бывшем здании правления открыть магазин, а то ходим за хлебом за километр, сколько же можно… А Пилипенок этих гнать из «Калины» в три шеи!

— За что же их гнать, если они правы? — вдруг сказал Чермен, и Эмилия Францевна замолчала,  споткнувшись на полуслове. — Вика права. Картошку у них выкопали, огород вытоптали, От родителей получит на орехи — не уследила. А как ей одной за всем уследить? Ей ведь только пятнадцать, у неё тоже каникулы, как у тебя. —
Чермен за подбородок поднял опущенную дочкину голову, выудил из кармана чистый платок, вытер ей слёзы и продолжал, не замечая жену и тёщу и обращаясь только к дочери.
—  У неё каникулы, ей тоже хочется — играть с подружками, кататься на велосипеде, и купаться хочется. А её запрягли — полоть, поливать, опрыскивать, парники проветривать… Всё на ней! И в доме надо порядок поддерживать, мыть, убирать, она ведь всю неделю одна, мать на выходные приедет и уедет. А теперь вообще на месяц укатили оба. Родители, мать их…

— И обедать её никто не позовёт, продолжил Чермен, и Эмилия Францевна, сама того не замечая, кивнула головой. — Ты за стол садишься и выбираешь — это буду, то не буду, а бабушка вокруг тебя круги нарезает, не знает чем накормить, чем тебе угодить. А Вике самой приходится — и готовить, и кастрюли мыть, и сковородки. А ты поела и нет тебя, гулять убежала с подружками, — выговаривал Чермен дочери.

— Она не одна, она с родителями живёт, — защищалась Роза, уже понимая, что отец прав. Но не могла простить Вике обиду, и конфискованный плеер простить не могла. — Она в воскресенье с подружками на велике каталась, я видела!
— В воскресенье каталась, а всю неделю спины не разгибала. Если что случится, спросят с неё, с подружек не спросят, — рубил слова Чермен. — Ей пятнадцать лет, последние каникулы, потом десятый класс и взрослая жизнь. Детство кончилось, это лето последнее. Родители отдыхать уехали, а Вику за дачей приглядывать оставили, полоть да поливать. Одну. Думаешь, ей не обидно? Думаешь, ей не хотелось на Байкал?

Инга с матерью притихли. Перечить было бесполезно. Да и дело говорил Чермен, и возразить было нечего.

На следующее утро троица стояла у Викиной калитки — хмурые, с опущенными головами.
— Вы двое — во двор, чеснок полоть и клубнику, — скомандовала Вика Ане и Аллочке. — А ты сегодня работаешь на огороде. Окучивать умеешь, нет? Твоя бабушка вчера на всё СНТ орала, что её внучка ни копать ни сажать не умеет, только танцевать умеет. Вот и научишься, ещё спасибо скажешь.

Красная от стыда, Роза не выпускала из рук выданной ей тяпки, пока не окучила добрую половину оставшейся картошки. Аня с Аллой выдёргивали из земли неподатливые сорняки и какую-то ползучую дрянь, которая прокалывала кожу через нитяные перчатки, выданные Викой. Руки у обеих горели.
Аллочка хищно оглядывалась и заговорщически шептала в Анино ухо: «Смотри, какой у них крыжовник крупный! Вот бы попробовать. Может, попросим? По две ягодки только. Может, она разрешит?»

Аня не любила крыжовник. Ей хотелось клубники.
— Вот закончим с чесноком и клубнику пойдём полоть. Эта надсмотрщица не вечно будет тут сидеть, в дом уйдёт, тогда и наедимся!
— У вас что, своей клубники нет? — неприязненно отозвалась Аллочка. За ворованную картошку бабушка отхлестала её веником по рукам, которые теперь жгло как от крапивы. Она боялась, что Аня съест клубнику, которой у Пилипенок всего четыре грядки, Вика непременно заметит, и веника придется попробовать ещё раз
— Почему нет? У нас есть, только мало. Аглая рвать не велела, она из неё варенье сварит, будем есть зимой. Она говорит, надо рассаду новую покупать, а папа говорит, что и этой хватит.

Аллочка слушала её в пол-уха и думала о том, что ходить на «штрафные работы» ей придется каждый день, а спина уже болит, и руки саднит от колючей травы, и пить хочется… Аллочка облизнула губы. И тут открылась дверь (оказывается, Вика давно ушла в дом, а они и не заметили!) и Вика объявила:
— Можете идти домой. Два часа работали, хватит с вас.
— Мы же клубнику прополоть не успели… — пробормотала Аня, уже понимая, что о пилипенковской клубнике на сегодня можно забыть.

— Завтра, — повторила Вика. — С утра не приходите, жарко очень. Вечером придёте, по холодку, часов в пять. А то вы от жары все красные. Если хотите пить — вода в ведре.
Все трое бросились к эмалированному ведру, в котором сверкала солнечными бликами вожделенная вода. Она оказалась холодной и удивительно вкусной. Воду зачерпывали кружкой по очереди, и жадно пили крупными глотками. Выпили по две кружки и отправились по домам…
Продолжение http://www.proza.ru/2018/10/19/1753