Время лечит

 Шёл солдат Ваня Терёхин с войны. Той самой дорогой, какой покидал родные края три года тому назад. Ничего не изменилось за это время. Каждое деревце, каждый пригорочек помнил солдат и видел во снах своих на войне.
   Вернулся в родимые места, а дома нет. Серое пепелище вокруг одинокой печной трубы. Как перст указующий в небо та труба, да ещё с десятка два таких же по обеим сторонам пыльной дороги. Это всё, что осталось от его деревеньки, всё, что выплюнула война, не переварив в утробе своей.
   " Ну, что же, -- подумал солдат, -- печь есть, руки есть, ноги ходят -- стены будут. " Перво-наперво выкопал землянку. Это дело привычное, сколько земли перелопатил за войну. Рыл окопы, ячейки, блиндажи мастерил. Да не всегда успевал -- налетал фашист, тогда одно спасенье -- вжимался всем телом в матушку-земельку, крыл матом супостата, да её же, земельку со рта выковыривал, оглохший от близкого разрыва. Жердями да ветками укрыл ещё не просохшую, аккуратную яму, дёрном с зелёной, майской травкой обложил поверху, лаз оставил с тремя маленькими ступенечками. Два лежака внутри соорудил, посвязывал лыком, надранным в ближайшем лесу. Умаялся, сходил на реку, выкупался, раков десяток да налима выудил из нор под глиняным яром,отвесной стеной отражающегося в воде.
    Поздним вечером, при звёздах костерок развёл прямо в землянке, подтопил по чёрному малость своё жилище-- ночи в мае ещё прохладные. Нехитрый свой скарб разложил на одном лежаке, на другом сам сидел на разостланной шинели, поглаживая тупо ноющую дневной усталостью, культю правой ноги. Крепко думал, долго, не одну самокрутку спалил, благо, что махры ядрёной в кисете довольно было. Без сна лежал, затылком ощущая деревяшку протеза под головой, вдыхая аромат кожаных ремешков и дым гаснущего костра пополам с запахом пепелища. Уснул уже, когда звёзды, видные в небе через неприкрытый лаз, стали меркнуть, уступая яркость свою серости зарождавшегося утра.
    Проснулся Иван к полудню уже. Хорошее, тёплое чувство грелось в его груди, приятной истомой жизни наполняя его, истосковавшуюся по мирной жизни, душу. Вылез на свет Божий из темноты своей берлоги  ползком, потянулся до хруста в позвонках, шагнул да гробанулся с маху -- протез на радостях непристёгнутым на лежаке остался. Ржал как конь над своей оплошкой, давно не смеялся так,добираясь от нижних октав прокуренного горла до верхнего, юношеского " ихи-хи " со всхлипываниями в перерывах. Отсмеявшись, посуровел лицом -- дел то вон сколько, а у него и конь не валялся. На карачках добрался до протеза, приладил деревяшку к отдохнувшей за ночь культе и пошкандыбал до реки, лицо ополоснуть да рыбёшки какой ни то раздобыть к завтраку.
    Шёл не вчерашней тропкой, к яру, а взял чуть левее, к зарослям ивняка, надеясь на лёгкую рыбную добычу в прогалах камыша. Метрах в пятидесяти от берега заподозрил неладное -- что то белело на кустах, издалека сильно смахивая на женскую рубаху. Не веря глазам своим, крадучись, как тать, подбирался к кустам наш Ваня, уверенный, что один он тут, в этой пожжённой деревеньке. Ещё вчера обошёл все трубы печные, пересчитал бывшие дворы, да кое-какой инструмент, не сгоревший, собирал попутно. Никого не повстречал, не было ни единого человека, кому тут жить, в этом скорбном месте. А тут вдруг живая душа, да ещё и женского пола, как не обалдеешь. Вблизи уже разглядел Ваня женские вещи, развешанные для просушки, выглянул тишком в прорехи камыша да и обомлел. Стояла спиной к нему дивчина, снизу до пояса скрытая водой от постороннего взора, а выше -- острые катышки позвонков, ключицы худые сквозь бледную кожу, да кисти рук, сплетенных накрест по плечам, зябнущим от прохлады воды.
     Чувствуя неловкость, неправильность момента, отошёл Ваня подалее, присел на бережку, думая дождаться незнакомку и, может поговорить, порадоваться человеческой душе. Но не такой радостной стала встреча, как ожидал солдат. Минут через десяток вышла дивчина из-за камыша уже одетая, увидела сидящего Ваню, ойкнула испуганно, да бочком как то, неловко, всё быстрее и быстрее, побежала вдоль берега и скрылась с глаз. Ваня даже и поздороваться не успел, разглядел только коротко стриженные волосы и глаза испуганные. Долго бродил он по берегу потом, окликая беглянку, но безответно. Позже по следам на песке, наткнулся на прогалину в камыше, как лодку тащили. Тогда понял Ваня, что незнакомка видеть его не желает, иначе зачем так от людей бегать.
     Он ещё допоздна возился по хозяйству, расчищал пепелище своего прежнего двора. Смертной тоской веяло от найденных, уцелевших в пожаре, вещей. Два серпа, топор без топорища, покорёженные огнём пилы и чугунков несколько, были его полезными, но грустными находками в тот день. Надежда, что все его родные живы, не покидала Ивана, к худшему он попросту не был готов. Смерть виделась ему там, на войне, в бою, за что бы досталась такая участь им, его матери и сестричке, он и представить не мог. Отец ушёл на фронт в первые дни войны, через год восемнадцатилетнего Ваню позвала Родина на свою защиту. Три года шёл он по дорогам сначала своей страны, затем исколесил в вагонах товарняков пол-Европы, ранен был не единожды. В бреду горячечном, по госпиталям валялся, выживая надеждой на возвращение в родной дом. Победу встретил в очередном госпитале, уже без ноги, но с огромной радостью, что всё-таки жив. А тут вот оно как обернулось. Ни единая живая душа не кинулась солдату навстречу, ничего не осталось от деревни, только пыль да зола, да кресты кладбища за околицей, у леса. Вот такая встреча.
     Весь день возился Иван, таскал камни от реки, глину для раствора, лепил фундамент будущего дома. Много забот было, но не отпускала его мысль о пугливой купальщице, зрело убеждение, что просто обязан он найти её. Даже своей, огрубевшей от войны, душой не мог он понять, что так могло живого человека оттолкнуть от встречи с себе подобными. Уже укладываясь спать в прогревшемся, уютном нутре землянки, решил Ваня твёрдо отыскать беглянку и спросить ответа на мучивший его вопрос. Уснул незаметно и во сне увидел лодку на реке. И в ней четверо: отец на вёслах, матушка, сестричка младшая и девушка в белом платочке. И плывут они мимо него. Ваня окликает отца с матушкой, сестричку зовёт, а те будто и не слышат. Мерно взмахивает отец вёслами, не обращает на Ваню внимания, ровно и нет его. Уже и за поворот реки уходит лодка, бежит Ваня по берегу, машет руками, но нет ответа, только платочек белый волной к берегу прибило. Мечется Ваня на жёстком лежаке, в бессилии сонном не может набрать воздуха да крикнуть громко. Давит угар от непогасшего костра ему на грудь, сладковатой отравой нашёптывает  легкую кончину. И тут вдруг появляется вновь лодка из-за поворота реки, а там девушка, без платка и волосы короткие, стриженные. Стоит она в лодке и кричит Ване: " Вставай, милый, плыви ко мне. Твоих то уже нет, а я живая, мне с ними не плыть пока, да и тебе на воздух надо, пора уже, дымно у тебя, угарно. " Ваню как огнём опалило, встрепенулся, кубарем с лежака, да ползком по ступенькам наверх, к сырой прохладе ночи, к мерцанию звёзд, к жизни. Отдышавшись и отплевавшись, с затуманенной головой, лежит Ваня на травке да вспоминает, что километрах в десяти от его родимого гнезда была раньше поболе деревня, с церковью и колокольным звоном. И понимает он, что надо ему туда, к понятному христианской душе, укладу жизни, к решениям простым и всепрощению.
      Что солдату собраться ? Только подпоясаться. Через два часа пути по лесу, был Ваня в соседней деревне. Да только знакомая картина голых печных труб в окружении чёрных, горелых головешек предстала ему. Лишь церковь на отшибе села сохранилась чудом, да два дома. Уже не удивляясь ничему, батюшку увидел Ваня на пороге Божьего храма и со всей прямотой солдатской рассказал ему про свой сон, прося совета. Тогда священник поведал ему, что произошло прошлой осенью.
     За связь с партизанами постреляли фашисты всех жителей его деревни прямо у того яра, где Иван добывал раков да налимов. Приняла река обильную жертву, далеко несла на своих водах раздетые и разутые мёртвые тела. Вороньё, облопавшись, сидело прямо на плывущих трупах, выклёвывая им глаза. Деревню сожгли. Девушке той досталась ужасная участь. Бросили её немецкие солдаты в лесу, насытившись невинным телом. Не добили, думали, видно, что и так не выживет. Батюшка спас её, спрятал в церкви. Она выжила, пришла в себя малость.
 -- Вот её деревня, вся перед тобой, два дома, да церковь. Из жителей остались две старухи  да я, -- батюшка отвёл глаза.
 -- Еле оклемалась Ульяна, так зовут ту девушку. Видно, её ты и встретил на реке. Ушли немцы, объявились в окрестностях дезертиры. Скрывались в лесной глуши, мародёрствовали. Прознали, что в деревне мужиков нет, одни старухи, повадились сюда шастать, еду да выпивку требовать. И тут, как назло, попалась им на глаза эта дивчина. И эти, как немчура, накинулись на неё. Я вверх по реке ходил, там ещё деревушка есть, ну, да ты знаешь. Ох, не уберёг я Ульяну, -- батюшка смолк, большой ладонью сгрёб в пучок свою бороду.
 -- Зашёл я в дом, а эти нелюди пьяные в горнице и Ульяна там, как умом не тронулась. Взял я их же автомат да и положил всех троих тут же, на глазах её. Господь простит мне мой грех, а Ульяна с той поры говорить перестала. Мычит чего то, а слов то и нет. Мужиков боится. Пришли когда наши, пряталась от них, думала, видать, что и эти такие же. Теперь для неё все на одно лицо. Ульяна в твоей деревне зиму жила, в норе под печкой пряталась, теперь малость пришла в себя, ко мне на днях заходила.
 -- Ты, Ванюша, найди её. Напротив твоей деревни, на реке остров есть. Сдаётся мне, там она от глаз людских прячется. Да будь осторожным с ней, привыкнуть ей надо к мирной жизни, хорошим людям поверить. Знаю я, сон твой вещий, оттает она, время всё лечит. Ну, вот и ступай теперь, а за родных твоих я помолюсь... за упокой... и ты поминай... Нету их, уплыли они... на лодочке.
    Всё лето строил Иван дом. Отмахал на своей деревяшке много километров до районного центра, раздобыл там плотницкий инструмент, так дело пошло быстрее. Валил деревья в лесу, очищал от коры, сушил на солнце и ладил сруб будущего дома. Умом крестьянским, без всяких знаний психологии выбрал единственную тактику: не мешал времени делать свое дело. Так думал, наверное: " пусть Ульяна смотрит, сама поймет, мужик домовитый, работящий, не может такой обидеть. " Так и вышло. Вначале, правда, два раза наведался на остров. Оставил протез на берегу, да саженками отмахал по течению аккурат под самую отмель островную. Нашёл шалаш в лесочке, перекрыл его по новой, лежак изладил внутри, пенёчки разные под мебель приспособил, хворосту натаскал, соорудил очаг каменный. Знал, что Ульяна прячется где то поблизости, наблюдает за ним, поэтому говорил вроде как сам с собой, но к ней обращаясь. О себе рассказывал, о родителях своих, о сестричке, как до войны жили, вспоминал. А сам всё успевал подправить, подделать, не сидел на месте, прыгал на одной ноге, опираясь на срезанную  на подобии костыля, ветку, прямо спинным мозгом чувствуя, как внимательно наблюдает за ним Ульяна.
    Другой раз через пару дней наведался. Течением принесло сверху и прибило к берегу неказистую лодчонку. Ваня её довел до ума, проконопатил, где доски подновил, весло выстругал. Так то сподручнее стало на остров мотаться. Но был там еще только раз и решил, хватит, пусть остальное доделает за него зов природы -- не может человек жить один, не должен. Зайца добыл в лесу, подвялил , подкоптил, рыбы сушеной, да мешочек крупы переправил к шалашу Ульяны. Посидел на пенёчке, в этот раз решился сон свой рассказать вещий, краем глаза видел немую, близко подошла, почти не боясь его и в глазах слезы у неё были.
    А далее всё само пошло. Занимался домом, она недалеко присаживалась, наблюдала. А Иван шутил вовсю, сам и смеялся порой, но и Ульяна начала уже улыбаться, всё больше проникаясь доверием к молодому улыбчивому мужику, в руках у которого любая работа спорилась. Стали обедать вместе. Ваня давно уже оброс бородой, стал похож на молодого новгородского князя. Говорил за двоих, Ульяна только улыбалась, а однажды взяла его руку, вжалась лицом в ладонь и заплакала. Но не от обиды, не от страха уже, счастливыми были её глаза и слезы были от радости, от вновь обретенного в этих ладонях покоя и защищенности. Всё понял Ваня, зачем слова влюблённым, у них глаза говорят, улыбки, каждый жест наполнен тайным смыслом, известным лишь двоим.
  К осени дом был почти готов. На праздник Покрова Пресвятой Богородицы венчал молодую пару батюшка. Жизнь такая, она своё возьмёт и род человеческий всегда будет и любовь всегда будет и благословенна пусть будет новая семья, дом ваш, да детишки пусть родятся и будет здесь, на пепелище вновь жизнь и свет.
  Лечит время то, лечит. Горе, правда, в счастье не превратится, но и боль и печали, всё со временем утихает. А Ульяна с рождением первенца говорить начала.