Дневники пропавшей экспедиции

I
Тимофей ждал этого лета.  Позади остался первый курс института, шли напряженные  нервные недели  сессии.  Бессонной  ночью,  сидя с книжкой возле темного окна, он пытался уложить в голове большой раздел электромагнитной теории. В приоткрытую форточку вливался с улицы ароматный ночной воздух с запахами дождя, свежей листвы и легкой примесью табачного дыма из соседних окон,  там тоже не спали.  Июньские ночи коротки, приближалось утро, волнение росло, а нужно было еще хоть немного поспать перед экзаменом.   В Тимофеевой голове громоздились формулы, постулаты, примеры решения задач, но в минуты, когда он отвлекался от физики, мысли занимала Кира.

Он познакомился с ней осенью на совмещенной лекции для нескольких факультетов. Большая в форме амфитеатра аудитория почти всегда была полна, старосты строго следили за посещением.  Предмет был особый, привилегированный, непростой для усвоения и назывался «История КПСС».   На дворе был развитой социализм в  фазе близкой к кульминации.

Первокурсники, занимая места, группировались в свои  анклавы, Тимофей тоже соседствовал с двумя приятелями. Опоздав к началу лекции, она торопливо вошла и села рядом с ним на свободное место, отдышалась, раскрыла тетрадь, порылась в сумке,  растерянно огляделась,  повернулась к нему.
-Есть ручка, одолжи, - он подал, задержав взгляд на её смуглом лице.
Оно сразу показалось знакомым. Большие карие глаза, нос с небольшой горбинкой, прическа каре, на тонкую шею спадали каштановые волосы.
Тимофей сначала слушал лекцию, пытаясь  записывать и улавливать смысл,   досадуя, что не в состоянии вникнуть в поток слов, наконец, сдался и перевел внимание на соседку. Ведь точно, он  где-то её видел, настолько весь облик располагал к открытости,  казалось,  вот сейчас  усмехнется,  мол, что, не узнал? Она писала старательно, пару раз шепотом переспрашивала у Тимофея какие-то даты, он подсказывал, испытывая необычное волнение.   Лекция закончилась.
-Спасибо, выручил, - закончив писать, молвила девушка с комичной серьезностью.
- Я Тимофей, как зовут тебя?- спросил он, немного смущаясь.
-Кира, - ответила она, с легким наклоном головы и сдержанной улыбкой.
Они немного прошлись вместе по коридору, потом  её силуэт  похожий на мальчика-подростка  затерялся в кучке одногруппников.

Трамвай медленно тащился в предутренних осенних сумерках. Тимофей увидел знакомый профиль, пробрался поближе и коснулся её плеча,
-Привет, снова опаздываем?
-Ой, Тима, привет, - приятно тронуло, что она не только запомнила, но и произнесла  имя так по-приятельски. Тимофей в общении с девушками часто испытывал неловкость, но с ней неожиданно наполнился спокойной  уверенностью, слова находились естественно и легко.   Оказалось, что они «земляки», живут в одном районе и добираются в институт одним путем. Он снова сидел рядом с Кирой   на лекции, чувствовал её теплое плечо, когда она заглядывала к нему в тетрадь, изредка  перешептывался, делился новостями.

В первые месяцы студенческой жизни он вообще узнал много нового.  Его вчерашнего школьника, изумляло и заставляло немного робеть то, насколько различны его новые товарищи. Костя Вяткин был родом из секретного города Арзамаса, Андрюха из далекой Сызрани, Санек пришел после техникума, уже успев попробовать трудовой жизни, в курилке  рассказывал  незнакомые смешные анекдоты и был похож на школьного учителя труда.  Особенно выделялись трое льготников афганцев. Они держались обособленно, разговаривали вполголоса  почти только между собой, как будто никак не могли понять,  чем  занимается тут вся эта безалаберная молодежь. 
 
Тимофей заметил в себе перемену.
Школьником, он любил проводить свободное время за книжкой, особенно нравился жанр, где герой рассуждает  наедине с собой в форме хронологически выстроенных записок или дневников.  Прочтя «Княжну Мэри», он не удержался и начал писать собственный дневник, сначала из подражания, по-эпигонски, потом более серьезно, как бы расслышав внутренний голос.  Делиться  написанным с кем-либо, или задаваться вопросом о цели письма ему не приходило в голову.  Достаточно было просто облекать пережитые события в слова,  выстраивать гладкие фразы, выводить интересные наблюдения от собственного лица и для своего же прочтения.  С появлением Киры он почувствовал, что хочет видеть её читательницей своих записок, ему неожиданно захотелось раскрыться, развернуть перед ней свои словесные построения, чтобы они обрели адресат.  Смастерив очередные строчки, он искал случая высказаться и, если удавалось, чувствовал себя окрыленным. Кира слушала внимательно, вникая, делая замечания, поправляя, иногда подтрунивала, спорила.

Тимофей считал себя адептом всякого рода параллельной культуры  и андерграунда, стараясь соответственно  выглядеть перед товарищами, не упуская случая прочитать наизусть строчки из опальных поэтов или упомянуть сочинения запрещенных диссидентов.  Он не  был  бунтарём, хулиганом или анархистом,  а скорее делал это из эстетского снобизма и  недоверия ко  всему массовому и расхожему.  Однажды Тимофею от  Мити Шилова досталась на две ночи для прочтения пухлая пачка засаленных и пропахших табаком листков  самиздатовской  перепечатки  «Мастера и Маргариты» и он, конечно же,  поделился ею с Кирой. В результате занудная история компартии превратилась в увлекательный дискуссионный клуб, на котором они с Кирой шепотом обсуждали художественные  достоинства романа.

Подпольный концерт культовой рок группы проходил в подмосковном Дедовске, в местном дворце культуры. Билеты распространял всеведущий Веня Троицкий, не раз удивлявший Тимофея познаниями скрытых сторон жизни. Веня всегда был серьезен, даже когда ёрничал и шутил.
- Если на двоих, с тебя десятка, сбор в пять у общаги, - проговорил он ровным голосом, гладя на Тимофея полузакрытыми глазами.

Был  морозный декабрь, вагон электрички дергался, раскачивался и громыхал, по ту сторону  заиндевелого окна  плыла темнота, разбавленная мутными огнями, от жестких деревянных сидений шел холод, они сидели рядом, касаясь плечом и согревая друг друга, щеки  раскраснелись от портвейна, пар  дыхания смешивался с сигаретным дымом, поезд  был полон  такими же как они молодыми оболтусами, обитателями институтского общежития, фанатами нелегального рока и просто студентами.
 
Войдя с морозного воздуха, они  оказались в многолюдном фойе и окунулись в наэлектризованную атмосферу ожидания, свободы и  экзальтации. В кулуарном полумраке  обнимались парочки, из общего гула временами выплескивались громкие возгласы и взрывы хохота. Концерт начался, небольшой зал упруго наполнился влажными  вибрациями, звук мягко надавливал на перепонки. Тимофею нравилась это неодекадентское направление, идущее поперек угловатому позитивному мейнстриму. Погружаясь в его ауру, он чувствовал себя дома, в уюте, среди мудрых понимающих друзей. Рядом сидела Кира, поблескивая глазами и покачивая головой  в ритме мелодии,  он чувствовал, как они вместе с залом плывут в теплом потоке общей синергии. 
Раньше на длинных утомительных лекциях по адаптированной истории  он полушепотом многословно, красиво и слегка напыщенно рассказывал ей, как эта музыка своей утонченной вкрадчивостью разрывает плоский замыленный массовый шаблон, потому что  слова и мелодии песен  не пытаются заискивающе взбодрить, накачать сомнительным пафосом, ни грубо навязаться с менторским наставлением или приторной задушевностью. 
Артисты  и в самом деле держались живо, экспрессивно,  были совсем не похожи на телевизионные эстрадные манекены.  Голос солиста пел о вселенской усталости, покорности печальной судьбе, горечи неизбежных потерь и расставаний, обманчивой мечте и  тихом убежище, последнем приюте обреченных.

После концерта растроганный и немного ошеломленный Тимофей  шел, держа Киру под руку в окружении кучки парней и девушек, по направлению к платформе электрички. Слегка опьяненные музыкой и вином они возбужденно переговаривались, когда из темноты, окружавшей аллею, послышались пьяные голоса и  угрожающие выкрики.
-Деды-ы-ы, они здесь!
-Гаси Москву-у-у! 
Шедшие, замедлив шаг, немного растерялись. Они не знали, что пронырливая московская фарца еще задолго до концерта  скупила и перепродала все билеты, перекрыв коренным дедовцам доступ к дефицитным культурным ценностям в их родном городе. Оставшись ни с чем после неравной делёжки, они караулили в засаде приезжих меломанов, чтобы выместить справедливый гнев трудовой периферии к зажравшейся Москве.

Вокруг началась какая-то  кутерьма. Из темноты выбегали группки подростков, улюлюкая и науськивая друг друга, хватали тех, кто ближе, волокли, пытались сбить с ног, молотили кулаками, стараясь угодить в лицо, разбегались и снова набрасывались. Тимофей, когда к нему метнулась из темноты шайка пацанов испугался, но чувствуя, как Кира прильнула к нему воспрял, отпихнул ногой ближайшего, увернулся от другого, закрыл собой девушку, почувствовал удар в ухо, звон в голове и как с его плеча  срывают ремень сумки. Пару секунд длилось перетягивание, но тут он услышал, как Лёха, спортсмен и каратист,  сообразив в чем дело,   заорал:
- Чуваки, все в кучу и бегом на станцию!
Учитывая соотношение сил, это было разумно, он выпустил ремень, подхватил под руку Киру и они пустились  бежать вслед за группой отступавших.

Потрепанные камрады стекались на платформу.  Митя прикладывал к  разбитому носу платок, из темноты показался Веня, в разодранной куртке, без шапки и, как оказалось разутый, он шел рядом с  Костей, спотыкаясь, поскальзываясь и хватаясь за него. Пижонские сапоги-луноходы стали трофеем наглых налетчиков. Над толпой, заполнявшей платформу, висел тревожный гул. Среди фанатов нервно переминавшихся и куривших в ожидании электрички  маячила колоритная парочка - Санек со старостой параллельного потока.  Староста по прозвищу Варлампий выглядел старше, солиднее и  серьезнее сверстников, но кое-когда срывался с катушек, неописуемо меняясь. Воодушевленные концертом, беззаботно веселые и вхламину пьяные, они, слегка покачиваясь, пытались спеть полюбившийся куплет  густыми сочными баритонами.  Санек тянул незадачливого кореша за рукав подальше от обледенелого края платформы.

Эвакуация десанта проходила  беспорядочно и напоминала паническое бегство.  Где-то за спиной бесновались и завывали аборигены.
- Вали отсюда козлы хлебанные!!
-Даешь метлу-у-у!!
К ногам Тимофея прилетела и тюкнулась об снежную наледь платформы   пустая  бутылка, когда он, поддерживая Киру, втискивался в двери электрички.  Широко шагнув в тамбур, на мгновение оглянулся,  увидел в проеме верхнюю половину туловища и голову Варлампия, торчавшую из широкой черной щели между вагоном и платформой с застывшей на лице тупой улыбкой.  Он, и еще несколько рук ухватили и втянули его на склизкий пол, двери захлопнулись, поезд тронулся.

Скрюченный от холода Веня, сидя по-турецки на вагонном сидении, растирал ступни, ему протягивали  шерстяные носки, одна девушка участливо сняла с себя шарф и обмотала ему шею. Заикаясь, стуча зубами, но выдерживая обычный серьезный тон,  пострадавший проговорил фиолетовыми губами:
-Че было в сумке, кассетник ?
-Хрен им, а не кассетник, книжки конспекты.
Тимофей наконец расслабился и посмотрел на спутницу. Она вовсе не казалась испуганной или надутой  с любопытством оглядывалась, перебрасываясь с соседями задорными словечками,  дышала в озябшие ладони, щеки раскраснелись, губы обветрились.
-Кир, прости, затянул тебя в передрягу, сам не ожидал такого,- выдохнул, он виновато  запинаясь.
-Ничего, все нормально, здорово встряхнулись, - она энергично толкнула его в плечо, пожала  руку и живо глянула  своими большими карими глазами так, что у Тимофея пошли по спине мурашки.

Ухо нагрелось и вспотело от прижатой телефонной трубки, в ней говорил Кирин голос, приглушенный, чуть хрипловатый, сквозь шорохи и потрескивание слышалось  её дыхание.
-Вообще-то я очень тяжело привыкаю к людям,
-И ко мне?
-К тебе почему-то не так, как к другим,
-И мне сразу показалось, что знаю тебя  сто лет.
 Так получилось, что впервые о своих чувствах он сумел сказать именно по телефону, пользуясь возможностью разговаривать наедине, чего почти не случалось в институте.  В квартире все спали,  за окном чернела ночь, на снегу отражалась яркая луна.
-Я очень много думаю о тебе, не знаю, что это со мной.
-И я тоже думаю, но, кажется, знаю... 
После этого разговора в груди у Тимофея зажегся теплый яркий  свет, в обыденных повседневных чувствах проявились новые, неведомые, волшебные цвета и оттенки. 
 
В прихожей  квартиры, где жила Кира с родителями и сестрой, уютно пахло  косметикой, жареным луком и табаком.
-Разуйся и проходи, - она провела его в комнатку, разгороженную надвое шкафом, стоящим поперёк.
Он с любопытством огляделся. Книжные полки, радиола на тонких ножках, письменный стол с лампой, за окном заснеженные ветки каштана, все почти  как в его маленькой студенческой келье в родительской квартире, за исключением  рисунков на стенах.  Карандашом и гуашью были изображены, головы разных животных с человекоподобными выражениями на мордах. Особенно удачны были лошадь и тигр.
- Здорово рисуешь, прям Энди Уорхол, - с видом знатока заметил Тимофей,
- Ходила в художку, потом бросила, стала готовиться в институт.

Поначалу Тимофей пытался переписывать утраченные конспекты, но вскоре его охватило волнение. Оно шло от Киры и того, что они вдвоем, наедине.
Она гладила кота Кузю,  что-то рассказывала о родителях и сестре,  но в дрожании голоса пробивалось дразнящее, дерзкое, почти хулиганское заигрывание. Наконец он повернулся к ней, взял за плечи, притянул к себе, и коснулся лбом её лба.
-Кирка, ты меня с ума сведешь, - вместо ответа она откинула голову и подставила губы.  Долгие горячие поцелуи длились, пока не пришла из школы сестра.

Стараясь скрывать от родителей и однокурсников протянувшуюся между ними нить, они держались поодаль, лишь обмениваясь улыбками и заговорщическими взглядами, но за пределами института много времени проводили вместе. Бродили по проспекту и  парку, ездили на Воробьевы горы, на Арбат, иногда прогуливали лекции, если была возможность уединиться у кого-то дома. Тимофей много рассказывал о себе, и  получалось складно,  помогал дневник,  и заранее заготовленные строчки. Друзья детства, одноклассники, школьные учителя, многие возникали в его словесных портретах, подвергались пристрастной оценке и удостаивались своего ярлыка.  О своей персоне Кира говорила немного и с легким пренебрежением, считая, что её  жизнь однообразна и скучна, за то слушала, казалось,  с неподдельным увлечением его рассказы, а он  изподтишка,  и как бы со стороны,  любовался собой и рос в собственном самомнении.

Незаметно, день ото дня, от встречи к встрече, внутренний голос, водивший Тимофеевой рукой, пишущей дневник, перестал звучать сам по себе, а стал голосом, говорящим с Кирой.

Тихая радость сменялась безудержным ликованием. Кира все больше заполняла мысли. Записи в дневнике множились, тетрадь распухала. Он стал казаться самому себе обладателем внезапно открывшейся тайны. Не умея справиться с половодьем чувств,  писал беспорядочно, теряя смысловую нить, благодушно путаясь и утопая в графоманских плеоназмах.  Тимофей не знал, как долго продлится его сказочный сон и чем закончится, откуда и для чего на него пролился этот поток лучезарной  энергии.  Ему хотелось,  и он верил, что теперь так будет всегда и потому беспечно плыл в неведомо какую даль.

Мир блаженных грез начал рассыпаться к исходу весны. Общих лекций, на которых они виделись с Кирой, уже не было. По обыкновению он звонил,  расспрашивал как дела, приглашал в гости к друзьям или пройтись по парку или сходить в киношку, но всегда мешали то  простуда, то занятия или зачеты. Телефонные разговоры становились все реже.  Раз, повстречав её в институте, он неприятно удивился произошедшей в её облике перемене. Волосы были завиты в модную прическу, глаза  подведены тушью, ноги на высоких каблуках обтягивали модные джинсы, казалось, она куда-то спешила.
-Звони, сейчас некогда, я бегу,- торопливо проговорила она, упорхнув за дверь.
И он звонил, но в разговоре появилась натянутость, повисали долгие неловкие паузы.
-Извини, сейчас не могу с тобой встретиться.
-Что мешает?
-Много, дел…и, вообще… мне нужно разобраться в себе, давай пока не будем встречаться.
-А что случилось?
-Ничего… закончатся экзамены, будет время, встретимся.
И он, хотя и немного омраченный неожиданным холодом,  верил, что все дело в сложных экзаменах, в напряге со временем и почему-то не сомневался, что все именно так, как себе представил.  Предвкушал приход лета, заготавливал на страницах дневника длинные цветастые монологи, ждал продолжения сказки, особенно потому, что летом с отъездом родителей  на дачу на время снимался его квартирный вопрос, злое проклятие московской молодежи.

Когда экзамены остались позади, Тимофея охватила томительная неопределенность. Он знал, что Кира дома и шел к ней под надуманным предлогом, не найдя другого способа увидеться и решив проявить несвойственную ему настырность. Нажимая кнопку звонка, он заранее представлял, как они усядутся на диване в её комнате, и он скажет все красивые и нежные слова давно и в обилии накопившиеся. 
Дверь приоткрылась, за ней показалось  лицо Киры с каким-то растерянно-настороженным выражением, кивнув на его приветствие, она через дверь  торопливо протянула ему увесистую книжку, повод для визита, несколько мгновений они неловко смотрели друг на друга, потом  глядя в сторону сказала « пока, счастливо »  и дверь захлопнулась.

Его накрыла тяжелая, холодная, мертвящая обида. Насколько  раньше
хотелось ежечасно удерживать в сознании, общаться с её невидимой тенью, сообщая все  малейшие душевные вибрации, настолько сейчас он хотел изгнать Киру из мыслей. Хотел, но не мог. Все чувства смешались и переплелись с её образом. Он по привычке внутри себя говорил с нею, потом вдруг спохватывался, вспоминая, что между ними уже нет связующих звеньев, испытывал в груди приступ колючего холода. Мысленно блуждал и метался, ища пути назад в прошлое, к себе цельному и неразделенному, терялся и замирал в оцепенении и пустоте, как в темном сыром лабиринте.

Иногда он просыпался утром с чувством, что ничего не потеряно, что произошло мелкое недоразумение, и тогда решался набрать её номер, но слышал в трубке долгие безответные гудки. Пару раз на звонок отвечала сестра, неизменно сообщая, что Киры нет дома.

Привычная повседневность и мелкие бытовые дела стали до тошноты отвратительны, поездки в институт на практику утомительны и скучны. В лаборатории, куда его определили, деловитые бородатые мужики собирали и готовили к испытаниям мудреную глубоководную камеру. Ему поручали то протереть керосином станок, то проковырять в стене дыру для проводов, то вынести мусор. Он выполнял вяло и равнодушно. Время как будто замкнулось в мучительно повторяющийся круг.

Несколько раз он пытался взяться за дневник. Недавние записи казались до того глупыми, пошлыми и наивными, что перечитывать их было стыдно а продолжать в том же духе невозможно. Хотелось вымарать и скорее забыть как свидетельства гнусного преступления.  Внутренний голос был поражен немотой, не находя ничего достойного описания. Тимофей подолгу курил, глядя из окна  кухни во двор на тарахтящий экскаватор. Над крышей в пыльном душном небе с  отрывистым криком проносились стрижи. Он чувствовал себя несчастным, больным и разбитым.

Был  конец июля,  когда в один из последних дней практики ему встретились в институте Митя и Веня, о чем-то оживленно спорящие. 
-Ты был когда-нибудь в водных походах? – спросил Веня – Нужен человек в экипаж.
Тимофей не понял, что за экипаж в нем нуждается, но разговор поддержал, подтвердив, что путешествия ему не внове, что с водной стихией он дружен, правда в походах не бывал, но быстро освоится. Про себя он почти обрадовался. Жизнь в бессмысленном ожидании становилась все более постылой, и чтобы не сойти с ума подходило любое занятие. Друзья направились в общежитие к Косте Вяткину, по дороге обсуждая детали.  На полпути повстречали Андрюху, тот  еще издали расплылся в улыбке.
-Сдал матан, три балла, мля, как я нажрусь, - поделился он несказанной радостью.
-Так за чем дело встало?
В магазине Тимофей привычно высматривал на прилавке «Три семерки».
-Нафиг такой компот, только душу обманывать, нам две «Столичной»,- уверенно  сказал товарищ продавцу.
Вяткин  привык к бесцеремонным визитам неимущих и  жадных до халявы соседей по общаге и поначалу встретил их  неприветливо и хмуро, но узнав, что с гостинцами, подобрел и пошел на кухню варить макароны.

Веня водил пальцем по самодельной срисованной на кальку карте, говорил таинственно и загадочно, Митя часто перебивал и спорил, в разговоре то и дело звучали незнакомые Тимофею слова.
-А ты знаешь, что делать, если затянет в бочку?
-А как проходить порог с косым валом?
-А как ты будешь делать ненецкий переворот?
Он только уяснил, что путь их лежал на северный Урал, на приток Печоры и вызвался закупать билеты на поезд и кое-что из провизии. Маршрут проходил по диким пустынным местам за  десятки километров от населёнки.
-Вы че, и вправду в эту глухомань, на лодках  с палатками, одни? Совсем чокнулись,- Андрюха не понимал, зачем искать на свою голову такие приключения, если есть дом, крыша над головой и в кармане денежка.
Тимофей тоже не совсем понимал, но потерпев крушение собственных планов, поневоле тянулся к тем, чьи планы более живучи.

Перед отъездом Тимофей решил пройтись по местам их с Кирой прогулок, совершая что-то вроде прощального ритуала.  Посидел на  лавочке в парке, заглянул в уютную церковь, укрывшуюся за вестибюлем метро. Перед глазами встали совсем свежие воспоминания. Он бродил, не вполне понимая, надеется ли нечаянно её встретить или наоборот заочно навсегда проститься.   

II
Одна ночь езды в поезде так  изменила пейзаж за окном,  что казалось, будто  родная страна  скинула парадный мундир и доверчиво обнажила худое исподнее бельецо. Уходили за горизонт холмы с островками чахлого ельника, мелькали низкие деревянные домики, сложенные из почерневших бревен, вырастали из тумана облупившиеся вокзальные постройки, щиты с лозунгами строителей коммунизма сменяли замусоренные, поросшие иван-чаем пустыри. На станциях к поезду подходили румяные бабы в резиновых сапогах и телогрейках, поднимая к окнам вагона корзины с яйцами, малосольными огурцами и вареной картошкой. Через сутки, к вечеру, Тимофей с тремя товарищами прибыли в пункт назначения - город на реке Печоре.

Узнав, что рейсовый катер пойдет из города к поселку, откуда начинался их  маршрут, только на следующий день,  они пошли бродить по грузовому порту и напросились на попутный буксир. За сходную цену их взяли на судно и отвели в маленькую каюту в трюме под палубой, куда они сложили свой громоздкий багаж. Два огромных  колеса по бортам ритмично шлепали по воде, толкая порожний буксир вверх по течению, чтобы обратно вернуться с плотом из связанных бревен. Команда была небольшая. Капитан - молодой парень, недавно демобилизованный с флота, помощник и механик.
Душевно поужинав разогретой тушенкой  и разбавленным спиртом, команда и пассажиры разошлись по местам. Тимофей, улегшись в каюте на железную койку, пытался уснуть, то проваливаясь в дремоту, то вздрагивая и просыпаясь от скрежета железа  и громких ударов гребных лопастей о воду.

Проснувшись среди ночи, он не нашел в каюте товарищей. Сквозь неровный шум плещущей за бортом воды  слышалось пение. Женский голос, звучным грудным сопрано, выводил  очень знакомую мелодию. Он прислушался, ну да, это из Грига, «Пэр Гюнт», песня Сольвейг. Влекомый мелодией, он поднялся   на  палубу,  ощутил холодный ветер, запах солярки и нагретого машинного масла.  На  мостике курил Веня,  взойдя по трапу к нему, Тимофей заглянул в рулевую рубку и увидел, что за штурвалом стоят Костя и Митя, один держась за колесо, а другой глядя в бинокль.  Никого из команды не было. Митя пояснил, что, обучив их судовождению, команда направилась продолжать ужин. Памятуя, что  назначенная капитаном  в спиртовом эквиваленте плата за проезд сполна выдана авансом, Тимофей немного забеспокоился.   
-Ничего сложного, главное вовремя увидеть бакен и повернуть на него нос, - рассуждал Митя и в подтверждение слов крутил колесо штурвала.
-Ты слышишь, как поет голос? Нет?
-Тимоха, это сирены у тебя в голове поют,  не давайте ему рулить, всех нас,  нахрен, угробит, - шутковал Вяткин, не подозревая, как  близок к истине.
Над рекой висело бледное ночное небо, порой накрапывал дождик. Мимо проплывали какие-то огни, то ли пристани, то ли поселки, то ли встречные суда.  Пару раз что-то сильно стукнуло о борт. Тимофей  высматривал мерцающие лучики  бакенов за поворотами русла. Все происходящее вокруг казалось еще менее реальным, чем песня Сольвейг.

С позиций житейской мудрости, их поход и вправду было полным бредом, к тому же отягченным самонадеянностью, отсутствием опыта и пофигизмом, что, впрочем, хорошо сочеталось с духом эпохи и общей атмосферой, царившей в те времена в отдаленных уголках страны.  В первый же день оказалось, что  в одной из байдарок  огромная дыра, которую  Митя с Тимофеем обнаружили  лишь когда лодка на треть заполнилась водой. Намокшие продукты пришлось сразу съесть или выбросить, запас продовольствия преждевременно уменьшился. Второпях причалив и спасая плавающие по лодке рюкзаки и узлы, Митя уронил на каменистый берег авоську с бутылками.
-Ты что сделал, фашист ?!,- вскипел Вяткин, услышав стук бьющегося стекла,
-Речной Дух забрал себе водку…теперь будет добрый, - растерянно озираясь, промямлил Митя.

Дух не спешил  проявлять дружелюбие. Солнце проглядывало редко, было холодно, пасмурно, каждый день с небольшими перерывами шел мелкий дождь. Ровный, высокий подходящий для стоянки берег попадался редко, ночевать приходилось то в болотистой низине, то  на гальке у самой воды. По утрам палатку накрывал холодный сырой туман. На открытых плесах гулял ветер, выдувая из-под одежды скудное тепло.  Стоило ветру утихнуть, как  над головой сгущалось серое облачко из крупных свирепых комаров, они  облепляли лицо и ладони, пробирались в рукава и за шиворот,  кусали, оставляя на коже  зудящие волдыри. Работа веслами против течения быстро отнимала силы. В узких протоках и на перекатах река была мелкой, байдарки скребли дном об острые камни. Постоянно приходилось вылезать в воду, проводить облегченные лодки на веревке через камни и завалы, останавливаться, чтобы заклеить пробоины. На привалах Веня с озадаченным видом искал на местности ориентиры, указанные в карте, пытаясь определить  положение, но ориентиров не было. Согласно амбициозному маршруту, отряд должен был подняться вверх по реке, пешком пройти через перевал, выйти на другую реку и по ней сплавиться по течению обратно вниз к Печоре.   

Тимофей заметил, что, не смотря на все лишения походной жизни, на душе полегчало и был рад, что не остался дома.  Необычные события, новые впечатления наслаивались и сменялись в учащенном ритме. По утрам вид дикой неприветливой природы пробуждал в нем созерцательное умиротворение, каждый день имел свою цель, бросал вызовы, преподносил  сюрпризы, требовал  напряжения воли и физических сил, а  вечер дарил утомленному телу первобытную радость, исходящую от дымного пламени костра, горячей пищи и отдыха.
Митя вдохновенно дергал  гитарные струны и пел бардовские песни,  Тимофей с Костей собирали дрова, палили костер, кипятили воду и готовили еду. Вяткин, отмывая котелок, выскребал остатки каши, вспоминал покинутый дом и уютное житье.
-Ленка Савушкина здорово блины печет, вернусь в общагу, напрошусь в гости, 
  все расскажу, как мы тут мордовались,
- Чего ж не взял с собой, сейчас были блины,- ехидничал Веня,
- Она теперь со мной не дружит, тебе, вон, теплые носки подарила, чтоб не
  окочурился на холоде, а мне - хрен, ничего не дала,
-Это только твоя Светка всем дает, гхы-ы-ы,
-Она только дразнит, придуряется, а на самом деле серьезная, с понятиями,   
 не в лифте родилась,
-Тимоха, а у тебя с Киркой Масловой как?
- А никак,
- Лучше и не связывайся, - сочувственно присоветовал приятель, - та ещё коза на выпасе, их с Маринкой какие-то мажоры катают на « волге », там своя тусовка, - Вяткин искоса и с любопытством глянул на товарища,
-Так ей и надо.
Тимофей почему-то ничуть не усомнился в правдивости сказанного и только удивился, с каким  равнодушием воспринял нечаянно открывшийся факт.  Недавняя тоска осталась далеко,  ничто вокруг  не напоминало о прошлых печалях. Шумела река, высился мрачный еловый лес, с неба струилась холодная  ночная мгла и просеянная в мельчайшие капли дождевая сырость.
Все прошло, подумал он, забравшись в палатку  и устроившись в спальнике на холодном жестком полу.  Потянулся, поддаваясь сладкой усталости и засыпая. В сознании не осталось места для мрачных мизантропских рефлексий.   

Погода становилась все хуже, день и ночь шел дождь. Палатка и одежда промокли и не просыхали, запасы продовольствия подходили к концу. Веня, проделав сложные штурманские расчеты, определил, что  к концу дня они должны, обогнув по реке сопку, выйти к ущелью, в котором будет тропа на перевал. Наступил вечер, стало смеркаться, силы были на исходе.
 
-Приморили, гады, приморили,
загубили молодость мою,
золотые кудри поседели,
я у края пропасти стою-у-у,- фальшиво гнусавил Вяткин, с мрачной веселостью.
 
Ожесточенно продираясь  через завал на мелком перекате,  Веня оступился и упал в воду. Пришлось остановиться на голой неуютной галечной отмели.  Кое-как разведя огонь, друзья обсушили  одежду, выдали утопленнику порцию спирта, накормили  и уложили в палатку. Среди ночи он часто просыпался, приподнявшись, глухо и тревожно бормотал, - здесь змеи!…везде гадюки! Тимофей тоже не мог уснуть, ворочался от холода, на лицо падали капли, просачиваясь сквозь мокрый брезент. 
Моральный дух бойцов падал. Ни через день, ни через два дня изнурительного пути, к назначенной точке добраться не удалось. К исходу второй недели похода  стала очевидна угроза голода.  Тимофей собирал чернику и подосиновики, Митя, исцарапав о сучья коленки и локти, лазил на кедр за шишками. Вяткину иногда удавалось поймать на донку хариуса,  разливая по мискам ароматную уху, он глумился,
-Штурман, где мы ?
 Веня крутил компас, глядел в карту и стойко сносил все насмешки.

Вечерело, когда  к их лагерю подошла моторка,  из нее вылез на берег небольшого роста мужик в плащ палатке и назвался егерем рыбной инспекции. Поначалу разговор не заладился. С выражением хмурой досады на скуластом курносом лице егерь требовал какие-то документы, придирчиво осматривал стоянку, искал  сети и запрещенные снасти,  но, не обнаружив улик, из любопытства или сочувствия к четырем изможденного вида странникам, равно  не похожим ни на  туристов, ни на браконьеров, решил  оставить  официальный тон.  Закурили, понемногу разговорились, кто, откуда, зачем.
-Откуда сами? Из Москвы, и сюда, к нам? Во дают.
Узнав про их плавание на буксире, он и подавно заулыбался, показав прокуренные кривые зубы.
-Ваше счастье, там был молодой кэп, старого в прошлом году списали в шкиперы, квасил по черному, посадил баржу на мель.
Стали расспрашивать о географии.
-До волока на Щугер отсюда дней десять ходу, без харчей не дойдете.
Выбора не оставалось. Выменяв за последнюю спиртовую заначку соленой рыбы  и немного муки, путешественники  решили развернуть лодки  обратно и возвращаться. Составив новый план, они приободрились, оставался хмурым один Веня, всем видом выражая презрительное снисхождение к слабости товарищей, неспособных разделить его решимость  к страшным испытаниям. За два дня они сплавились вниз по течению и оказались в исходной точке. 

Обратный путь был  гладким. Войдя в тепло и уют вагонного купе, друзья долго оставались в молчании и задумчивости.  Глянув в зеркало, Тимофей увидел своего двойника, сильно похожего на прошлую версию, но с тревожной сосредоточенностью в глазах, лицом осунувшимся, погрубевшим и густо покрытым рыжеватой щетиной.   

III
После возвращения в Москву жизнь Тимофея пошла как-то по-другому. Из всей пестрящей  цепи недавних приключений ему с трудом удалось  записать несколько скупых абзацев в дневнике. Ограничиваться изложением фактов и хроники событий  казалось скучным, не стоящим труда занятием, а увидеть в грудах событийной руды драгоценные блестки аутентичного смысла никак не удавалось.  Он перелистывал последние страницы, пытался сосредоточиться, собрать внутри сгусток творческого напряжения, из которого обычно изливался свет, проявляющий теневую сторону происходящего. Раньше слова с недавно написанных страниц, перечитанные вновь, как будто оживали, вспархивали подобно птицам и уносили мысли вперед, порождая новые строчки, и так повторялось изо дня в день.  Теперь же едва выходили  куцые  насмешливые заметки, или  кичливые, придурковатые двустишия, вроде частушек.
Вот пойду напьюся, да в речке утоплюся, знать не вышел рылом, для Масловой Киры,- так безрадостно подытожил он свои маниакально-элегические страницы, датированные прошлой весной. 

Студенческие группы второкурсников собирались в институте  после летних каникул.  Товарищи с любопытством оглядывали друг друга, обменивались приветствиями,  многих не досчитались. Тимофей  подметил, что пропал Андрюха, афганцы, еще две девушки, но глядел отстраненно, безучастно, не ища объяснений. События проскальзывали по поверхности,  почти не трогая  чувства.

Повстречав в коридоре высокого роста крупного мужика, Тимофей узнал в нем  начальника гидродинамической лаборатории, а тот вспомнил  летнего практиканта, поздоровался, поморщил высокий с залысинами лоб, припоминая фамилию,   пригласил зайти  и неожиданно увлек рассказами о глубоководной аппаратуре, подводных съемках, студенческой научной работе и предложил оформиться на работу техником. Недолго подумав, Тимофей согласился, не столько из нужды в деньгах и тяге к науке, сколько из потребности занять свободное от учебы время.
Теперь по вечерам он приходил в мастерскую,  расположенную в полуподвале среди кабелей и трубопроводов, где  ему поручали самую разную работу, от составления простеньких вычислительных программ до замены ламп в светильниках.

В целом, хоть и в непривычном формате, но жизнь налаживалась, иногда даже одаривая вдохновением к иронической поэзии. Как-то по дороге домой в уме сложились корявые рифмованные строчки, которые он не замедлил записать в дневник.

Не все тебе витийствовать, поэт,
о тщете суетного мира,
изменчивости женской,
да скоротечном времени,
бряцать невнятной лирой.

Придут другие времена,
возьмешься за
водопроводный ключ,
и будешь толстосумам
сортиры чистить день-деньской,
рукав засучив,
и злую долю проклянешь в слезах,
царапая скабрезно стену,
пошли все нах!
пегасы, музы, где вы?
молчат…авось вернутся.

О Кире он ничего не знал и почти не думал, пока не повстречал её вместе с подругой в крытом переходе между корпусами института.
-Привет, привет, как дела,  где ты все лето  пропадал?  Знакомься это Марина. Что никогда не позвонишь?
Чувства Тимофея смешались, он глупо заулыбался, оглядывая девушек, стал что-то сбивчиво объяснять.
- А мы седьмого вечером собираемся смотреть салют, поедешь с нами?  Заходи завтра вечером к пяти.
От неожиданности он  совсем растерялся, сказал что придет.

Они сидели в Кириной комнате вчетвером. Миша, незнакомый Тимофею бойфренд Марины, уверенно свернул пробку на бутылке венгерского вермута и разлил душистую жидкость по чайным чашкам. Кира протянула ему печенье и порезанное яблоко. Они пили и говорили о чем-то. Со стен смотрели  антропоморфные звериные портреты. Все было знакомым, как тогда, зимой и в то же время чужим.  Тимофей пытался прочесть в её глазах прежнее знакомое выражение, но взгляд ускользал.
Потом они шли по Тверской от Пушкинской к Манежной площади. Выпавший снег отражал цветные огни иллюминации над парадным входом Центрального Телеграфа, раздвигал осеннюю тьму, освежал и бодрил. Поначалу Тимофей пытался поддерживать шутливо-беззаботный праздничный тон компании, но его натянутая веселость быстро улетучивалась. В глубине души он понимал, что на самом деле ему начхать и на праздник, и на салют с гулянием.  Он здесь только за тем, чтобы понять что было и что стало сейчас между ними, удастся ли что-то вернуть назад, но, казалось, Кира совсем не настроена на его волну, и он не знал, как подойти и с чего начать. Ударили залпы салюта, в мутном небе вспыхнули огни, осветив на фасаде Исторического музея число 65.
-Ура-а-а !!, - покатились вокруг разноголосые радостные крики, но Тимофей молча смотрел в небо, подставив лицо редким снежинкам.
Прощаясь с Кирой возле её дома, он пытался преодолеть холодное разочарование недосказанности, с грустной улыбкой пообещал не пропадать.

Много раз он собирался позвонить, ища подходящие слова,  листал страницы дневника, но слова там были мертвыми. Невозможно было даже представить, что они прозвучат наяву, адресованные той, чей образ витал в сознании во время письма.  К чему все эти вычурные гирлянды, если из них невозможно соткать новую ткань отношений?  Все было не о том, что сейчас мучило и требовало объяснения.   

В тот вечер Тимофей с напарником Толей задержался в лаборатории после работы  по случаю дня рождения товарища. От выпитого вина в груди потеплело и прибавилось уверенности.  Он протянул руку к телефонной трубке, набрал номер, на звонок ответила Кира. Голос был ровным, уловить настроение не удавалось. Оба собеседника  долго не решались подойти к главной точке разговора и болтали о пустяках. 
-Ты, кажется, все забыл?,- наконец произнесла  она после паузы,
-Все плохое  забыл, все хорошее помню,- ответил он, дрогнувшим от      
 волнения голосом.
-Как у тебя с личной жизнью?
-Терпимо, средней тяжести, а у тебя?
-Знаешь, давно надо было поговорить, но не получалось, в общем я, 
 наверное, не готова ни к чему серьезному с тобой…давай просто дружить.
-А чего ж не дружить, я не против, давай, это как Вини-Пух и Пятачок?
-Перестань идиотничать,
-Или как Принц и Русалочка?
-Нет, не так,
-Ну тогда, м-ммм, как Грей и Ассоль,
-Немного теплее,
-Постараюсь соответствовать, но не уверен…
После разговора на душе стало  одновременно и пусто и легко, как будто отпала необходимость решать головоломную задачу. Значит, теперь все понятно, они друзья… Но что же это такое ? Что должно быть предметом  отношений в таком неясном качестве, что делать, о чем говорить? Похоже не о чем…

Всякий раз, когда он пытался сосредоточить мысли на Кире чтобы понять что же произошло, кто завладел её сердцем, что она чувствует теперь, и как ему вести себя,  некая неведомая сила почти физически осязаемо отталкивала его назад, и он подчинялся, страшась, недоумевая и дрожа в лихорадке.  Дневники лежали не тронутыми. Он не узнавал себя в собственных записях, казалось, их оставил кто-то посторонний, а он набрел на них случайно, как следопыт, нашедший тетрадки среди останков пропавшей экспедиции. 
Да, да, так и есть, в голове застряла метафора. Это дневники пропавшей экспедиции,  повторял он про себя, и больше некому их продолжать. Тот, чьи слова запечатлелись в строчках, исчез, затерялся или погиб. Остались только записи, в которых  зашифрована разгадка  гибели.

На зимних каникулах, приехав проведать пустующую дачу родителей, он прихватил с собой злосчастные дневники, чтобы сжечь их в укромном месте, где ни будь в лесу и пепел развеять по ветру, но  в последний момент  все же не решился придать огню рукописи, завернул тетрадки в плотный пергамент, обмотал бечевкой  и спрятал сверток в дальнем углу на чердаке.
Покончить на этом с писанием  дневников, однако,  не удалось, потом он много раз начинал новые по разным причинам.

Никакой дружбы, конечно же, ни по одной из сюжетных линий не получилось.  Кира так и осталась в прошлом.  Впоследствии он даже испытывал просветленную радость от того, что она сохранилась в памяти  именно несбывшейся мечтой, так и осталась тайной, не растерявшей свою сакральность и не обернувшейся разоблаченным трюком.
                ***