Кто - то лезет в мой окоп весь кровавый и шальной

                Подарок для моей Единственной и Неповторимой Бэйли Джей
     - Вышло солнце из - за тучки, - приговаривал подводный крюшник, прищелкивая влажным от выдержанного и целесообразного по обстоятельствам крюшона, еще того, настоящего, в стеклянных литых бутыльках, коими так славно было расшибать добровольные головы не ко времени высовывающихся тайгой соплежуев, рулящих армянскими потоками сопротивления местным жуликам и ворам с неистовостью пана Заглобы, приявшего у плен ротный батальон минометного подчинения под Збаражем, сакральным символом Ржечи Посполитой, кипящей тектоническими сдвигами аккурат накануне первого сентября тридцать веселого года, когда даже провинциальные радиостанции чуйствовали нечто такое, что не передать словесами, но хребтом зудело : скоро п...дец, - и медведь летит за медом, - крюшник одновременно умудрялся опробывать крюшон, вспоминая прошлое, бурное, как и подобает крюшникам, прикуривать от дарственной  " Зиппо ", перечерченной резкой полосой пулевой директрисы, сведшей с ума одного из персонажей великолепного Киндреда, нашедшего альтернативу ФДР в гуверовском ФБР, заменив всего лишь одну латинскую букву, кашлять и сморкаться, целя носовые очистки в вычурную прическу Диты фон Тиз, осторожно и тихо присутствующую всегда, дрыгать ногой, упакованной в утепленную кроссовку  " Найк " китайской фабрикации, и размахивать правой кистью, управляя невидимым оркестром, наигрывающим то  " Прощание арийца ",  то древние псалмы Экклезиаста, урожденного, подобно Чаку Шульдинеру, иудеем, в чем не было никакого диссонанса, раз уж  " Шарло Эбдо " глобализовало школьные расстрелы посреди тошнотного моря лжи и лицемерия заплывшерожего диктатора, омерзительного личиной чухонского гнома, глупого и вздорного, как и все они, суки рваные, - утопив в канаве Жучку, - удивлялся мимикой сводимых от радостей постепенного умирания среди вечно - русской зимы и снега Омара Шарифа скул крюшник, выдумывая рифмы от не хер делать и самопосебе, - бабку, дедку, всю природу иль натуру, как сказал бы Пушкин, чорный сукин кот, рифмой будет  " пы " и  " нгы ", ып и ыгн наоборот.
     Крюшник захохотал, видимо, до невероятности довольный собой, мотая головой вверх - вниз, как лошадь, насмешив Диту, фыркнувшую, но тут же вновь собравшуюся с разумом и застывшую скульптурной композицией Буанаротти и Ботичелли, чутка бухих и развязных, шумно копошившихся в углу подводного грота крюшника, пригрозившего и Дите, и приятелям - ренессансщикам пальцем.
     - Оборот вокруг планиды, - продолжал крюшник, втихую наблюдая над застывшей идеальным беломраморным изваянием матерой стриптизершей, - знаменует календарно цикл бабочки и гниды, что Овидий вуковарно ...
     - Нет такого слова ! - не выдержала Дита. - П...дишь как дышишь, сказочник хренов.
     Ее прическа растрепалась, глаза злобно сузились, крюшник даже подумал, что, наверное, не миновать Дитушке участи стать одним из экспертов на рашен тиви, что носятся безумным скотским калейдоскопом, гремя копытами и валенками, по студиям и коридорам проклятого богами и демонами Останкино, выжегшего инстинкты - мозгов там отродясь не наблюдалось - народонаселения страны России, уже готовой отпраздновать приближающийся Новый год вином и ростом экономицки.
     - Бывает, - подманил самую свою старинную из подруг пряником крюшник и заурчал, как Алистер, нащупывая длинными пальцами теплые округлости, чуть прикрытые черным блестящим латексом, - Дита, кисочка, это я, Жорж. Если соединить лиса Вука и татарское авуар этр в кескё парфе хауз оф дримс, то как раз и получится облачная метаморфоза, заслонившая солнце ублюдочным троллизмом еврейской тощей девки, огребающей ордена лопатой, а мои щедрые и от всей души пендали конвейерной лентой Заксенхаузена.
    - Опять ухойдакал ? - как бы  между прочим поинтересовалась Дита, прекрасно зная о собственной самоценности входного билетика куда угодно, хоть в парламент гнусных бриттов, хоть под юбку Трейси Лордс.
    - Угу, - согласился крюшник, впадая в какой - то космический анабиоз на круглых титьках первоначальной музы и докторицы. - Я ж не виноват, что они плохо читали Снарка.
    Искали в наперстках – и здравых умах;
Гонялись с надеждой и вилкой;
Грозили пакетами ценных бумаг;
И мылом маня, и ухмылкой.
И Банкир, ощутивший отвагу в груди,
Восхитившую славный отряд,
Сделал мощный рывок и исчез впереди,
Лихорадкой охоты объят.
Но пока он в уме и наперстках искал,
С неба плавно слетел Бандерхват,
И Банкира схватил, и Банкир закричал,
Ибо знал: нет дороги назад.
Дал Банкир отступного – он чек предложил,
Чек на целых семнадцать гиней;
Бандерхват этот чек в тот же миг проглотил,
И вцепился в Банкира сильней.
Без стонов и пауз – повергнутый в хаос
Укусами грызжущих уст —
Он кричал и мычал, он ворчал и рычал —
И рухнул, как срубленный куст.
Улетел Бандерхват… Выбиваясь из сил,
Все сбежались на стонущий глас.
И вскричал Благозвон: – Я же вам говорил! —
И свой колокол важно потряс.