Длинное лето. Глава 15. Фомушкины

Когда проектно-технологическому институту ВТИтяжмаш выделили, вместо обещанных тридцати, целых сто гектаров земли под дачное строительство, радости сотрудников не было предела: делить участки не придётся, хватит на всех! Забывая об отдыхе, в выходные дни всем коллективом выезжали «на свежий воздух», где работали до седьмого пота.
Уставали от непривычной физической работы, мокли под дождями, грелись у костров, на обед жевали холодные бутерброды, запивая их чаем из термоса, но никто не жаловался: всем хотелось поскорее получить вожделенные шесть соток, стать хозяином на своей земле.

Целевые взносы оказались непомерными: прокладка дорог, раскорчёвка леса, бурение скважины и химический анализ воды, установка столбов, навеска проводов, подключение к линии электропередачи, установка общей изгороди… всё это стоило денег, за всё надо было платить.
Наконец размежевали участки и провели жеребьёвку.

Сотрудники ВТИтяжмаша воспрянули духом: на шести сотках ни от кого ничего не скроешь, не утаишь, и теперь они узнают о Фомушкиных всё. Но ничего не изменилось, Аглая Петровна не откровенничала с соседями, ни на что не жаловалась, ничем не делилась. Копалась с Аней на грядках, обмениваясь редкими замечаниями.
Потерпев фиаско с подслушиванием (из «фомушкиного» дома не доносилось ни звука, слышно было только телевизор) и подглядыванием (на окнах красовалась густо насборенная тюль), калиновцы попытались сформировать «общественное мнение»: не жалеет мачеха девчонку, работать заставляет. Но и здесь случился облом: Аглая Петровна относилась к падчерице заботливо.

Вы спросите, чем был вызван такой интерес к семье Фомушкиных? Аглая работала инженером-проектировщиком, Аня училась в английской спецшколе, а вот её отец… Виктор Николаевич Фомушкин, по слухам, работал следователем. Почему по слухам? — Потому что его жена, Анина мачеха, держала рот на замке, и как ни старались сотрудники, пытаясь её разговорить, Аглая Петровна ничего не рассказывала о своей семье, об отношениях с падчерицей и тем более о муже.
Зато любила поговорить о комнатных цветах и о погоде, делилась рецептами засолки и консервирования и со всеми была в добрых отношениях. Молчальницей её нельзя было назвать, но выпытать что-то о личной жизни было невозможно.

— Муженёк твой людей допрашивает, смертным боем показания выбивает. Скажешь, нет? — приступали к Аглае с расспросами. Аглая качала головой и улыбалась.
— Никого он не бьёт, просто разговаривает. А вы выдумываете страсти страшенные, — говорила Аглая.
— Да разве преступник добровольно признается, что да как, разве повинится? — Вот просто разговаривает, ни разу не ударит никого? Да ни в жизнь не поверю!
— С людьми надо уметь разговаривать. А он умеет. Он академию окончил, психологию изучал. А кулаками махать — Виктор этим отродясь не занимался. Он тихий, добрый человек. И не придумывайте небылиц! — заключала Аглая и торопливо проходила мимо.

«Тихий он, как же… А жена разговаривать не хочет, и в глаза не смотрит никому… Почему?»
Ответить на этот вопрос было некому. Аглая ни с кем не общалась, от предложений соседок «зайти на чаёк» вежливо отказывалась. С разговорами от Аглаи отстали, но продолжали наблюдать — за «фомушкиным» семейством. Участок окружал деревянный штакетник, не скрывавший от любопытных глаз чужую жизнь.
Аглая с падчерицей с раннего утра возились на грядках, поливали, пололи, прореживали, опрыскивали, сажали цветы — и видно было, что работа в радость обеим. В десять уходили в дом завтракать. После завтрака загорали, расстелив на траве одеяло, а через час уходили в сарай.
Из сарая доносилась классическая музыка. Калиновцы терялись в догадках, что же они там делают. Медитируют, что ли? (Виктор Николаевич по просьбе жены установил в сарае спортивные тренажёры, шведскую стенку и беговую дорожку, слава богу, соседи не видели).
После «медитации» Аглая с падчерицей отправлялись в душ, где плескались довольно долго. А кто им запретит? У Фомушкиных своя скважина, в отличие от калиновцев, которым вода подавалась на участки по часам, утром и вечером. Напор был слабый, а вода слегка отдавала железом. Но больше всего калиновцев возмутило, что Фомушкины уплатили целевой взнос на бурение общей скважины и установку насоса, а водой не пользовались.

Брезгуют — общей-то водой. Скважину свою пробурили, с жиру бесятся! — определили калиновцы. И нашли новую причину осуждать «буржуев». Тема была вечная как мир — мачеха и падчерица. Но и тут калиновцев постигла неудача: Аня называла Аглаю мамой и во всём её слушалась. Ни слёз, ни скандалов, прямо-таки семейная идиллия. Похоже, что им было хорошо вдвоём и вполне хватало общества друг друга. По вечерам обе уходили на ферму, в двух километрах от «Красной калины», и возвращались с трехлитровым бидоном парного молока, оживленно о чем-то беседуя. —
«Как две подружки!» — толкали друг друга в бок дачники.

Никто из них не предполагал, что Аглая с падчерицей «беседовали» на английском, затверживая выученные днём слова. Никто не думал о том, что подружек у Ани не было. Девочка не покидала участка, не выходила за калитку, не желала ни с кем знакомиться.
Виктор Николаевич приезжал поздно. Золотистый «лендровер», вкусно похрустывая шинами по гравию, подъезжал к воротам и коротко сигналил. Аня выбегала открывать — это была её обязанность, как и английский, который полагалось учить каждый день. Вечером Аглая Петровна проверяла, и если урок был выучен недостаточно хорошо, докладывала мужу. Наказанием было лишение телевизора и сверхурочные занятия английским.
Аня распахивала створки ворот, машина въезжала в гараж, ворота неслышно закрывались. Отец запирал гараж, целовал Аню в щёку и уходил в дом. Подслушивать под забором было бесполезно: у Фомушкиных говорили тихо и никогда не повышали голоса. Не слышно было даже смеха. Они что, никогда не смеются?

Эта закрытая от посторонних глаз, спокойная и уравновешенная жизнь без ссор, разговоров на повышенных тонах и выяснения отношений — удивляла, поражала, заставляла задуматься. И вызывала тихую зависть. Наверное, так и надо жить — не впуская никого в свою жизнь. И не выпуская. Последнее относилось к Ане. Вот ей-то не позавидуешь.
Детвора со всех окрестных участков быстро перезнакомилась и сбилась в стаи, как птицы перед отлётом на юг. С той лишь разницей, что им не надо было никуда лететь: лето было по-южному тёплым, море им с успехом заменяли пожарные пруды, а проселочные пыльные дороги овевали ветра дальних странствий. С начала каникул не прошло и недели, как все дети на Аниной улице перезнакомились и подружились. Перелетая с участка на участок, точно воробьи, они по-воробьиному радостно щебетали. И только Аня проводила дни не выходя за калитку.

— Что она у вас нелюдимая такая? У всех дети как дети, с утра до ночи на улице, домой не дозовёшься, а ваша дома сидит, как пришитая, — пеняли Аглае Петровне соседки. И слышали в ответ: «Я ей не запрещаю, она сама не хочет».
Неизвестно, сколько продолжалось бы Анино затворничество, если бы не история с лендровером, который пришлось бы отдавать в ремонт, вызывать эвакуатор, платить… И на службу пришлось бы ездить на электричке (до которой полчаса через поле и лесопосадки, а если идти по дороге, так и вовсе час!) А Чермен — взял да починил, за один вечер, и денег не взял.
Виктор Николаевич хотел было заплатить «за беспокойство» — как-никак, полночи провозились — и встретил непонимающий взгляд.

Денег Чермен не взял, улыбнулся: «Сочтёмся. Бывай здоров, Виктор. Пойду я». А утром к Фомушкиным прибежала Роза, с розовыми от волнения щеками, и пригласила их на обед. Виктор Николаевич от неожиданности поперхнулся и ничего не ответил. Роза улыбнулась и убежала, сочтя свою миссию выполненной.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/20/1058