Дом над водой

Конечно, надо было бы сказать, дом на воде, но такая игра слов – это очень меткая оговорка. Воплощенный дым детской мечты. Да и текст оригинальной песни, где британскими гениями с методичностью акына запечатлен фрагмент беспробудного быта невменяемой рок тусовки, очень напоминает все мои потуги последних четырех лет…

О да, детская мечта, но, скорее, юношеская. Да, именно юношеская, поскольку в детскую мечту я совсем не верю. Нет никакой детской мечты, иначе бы мы так не тосковали по детству. Если что и есть там, то непосредственное переживание бытия. Хоть и не на сто процентов, но хоть как-то. А если и побочным продуктом этого переживания и будет дым каких-то образов, то ребенок и в кошмарном сне не подумает, что это должно когда-то воплотиться. Игра есть игра. А вот в юности, это переживание начинает трескаться под напором социума, где из твоего бытия уже собираются сделать бытиё мужчиной и прочим виртуальным говном. И вот здесь появляются образы, куда ты хочешь свалить из этого ада. На уроке биологии ты уставишься в учебник, где на картинке лесная тропинка, и ты уже не в эпицентре травли, а очень и очень далеко. А когда ты готовишься к пересдаче матанализа в институте, морщась от головной боли и отвращения к своей тупизне, вдруг возникает в твоем воображении плот с надстройкой и почему-то паровым двигателем, на котором ты все также собираешься свалить отсюда и навсегда.

Вечное бегство – вот что такое мечта,  а если не откуда бежать, зачем мечта? Меня ругали в детстве, что я был безынтересным, ну да, а зачем мне чем-то интересоваться, когда мне было хорошо сидеть в кустах, смотреть на цветочки, гулять… о чем мне было мечтать? Так что пусть Лоза не заливает про детскую мечту. Мечта появляется чуть позже, когда мир начинает тебя основательно подъедать, а кусты, где ты можешь от него спрятаться, кто-то старательно выкорчевал. Но при этом мечта продолжает быть тем же дымом, который ты хочешь теперь оплотнить. Когда-то ты был мудрый, и знал, что у дыма есть свойство рассеиваться, потому не держался на него, как и ни за что особо, но теперь, когда, несмотря на пассивное сопротивление, эта совокупность социальных имплантов вытеснила светлую незаполненность, и мнимое стало реальным, то и мимолетный дым юношеских флуктуаций, а проще говоря, заёб, приобрел значимость.

И вот уже не что-то, глядящее из кустов, а истинный лузер/дрочер/алкаш/шизоид вспоминает «свою» мечту о плоте и на полном серьезе решает ее воплотить с надеждой на этой мечте ухерачить… но кто теперь будет ухерачивать? Пока что-то живое еще не полностью было заменено психоимплантами, был смысл сваливать, а теперь «на маленьком плоту» будет копошиться эта указанная через слеш виртуальная масса? Однажды мой прозорливый знакомый увидел даму, присевшую у стола в турагентстве. Она едва помещалась на стуле. Тогда он изрек великую фразу: «Зачем ей куда-то ехать, когда ей придется потащить туда свою жопу?». Пока наша внутренняя лампа еще не до конца облеплена кусками говна, что непрерывно кидает в нас обезъяна социума, есть смысл сменить обстановку, но когда вместо этой лампы мы уже видим только кучу говна, которой теперь считаем себя, то куда бы мы не отправились, что бы мы не сделали, видеть во всем мы будем только отражение этой кучи или той самой жопы, если будет угодно....

Но все мы сильны задним умом, а пока во всей этой зловонной куче рождается непреклонное намерение всё таки сделать в жизни что-то, не связанное с тиражированием социальных директив, а взятое как раз Откуда-то Оттуда, и предназначенное вернуть Что-то Такое… Здесь бы мне послушать слова мудрого друга: «Чувак, зачем колхозить, ну купи ты себе яхту, если так хочешь…». Ну да, если можешь …
Но вот я уже сижу на самодельном понтоне в каком-то блатном месте посреди бескрайних болот и в круглосуточном психозе планирую надстройку. Теперь это уже будет называться плавдача.. Несколько белых парусных яхт в ночном ветре медитативно позвякивают тросами о мачты неподалеку…

Некоторые соседи-яхтсмены недобро посматривают на твою «мечту» и называют про себя ***ней. Обидно, но и понятно: правильность выбора идентичности требует постоянного подтверждения идентичным окружением, для этого и существуют закрытые клубы. Яхтсмены не любят водномоторников, водномоторники – яхтсменов, а тебя не любит никто. И хоть тебе-то самому все они по хуй, не ври себе, гордый изгой, не забывай, что и в твоей реальности давно уже нет ничего кроме этих идентичностей, свет давно погас. Ты так и не слушаешь своего друга, не покупаешь джип, не следишь за собой, не снимаешь клёвых телок, и даже не живешь с семьей, - ты оплотняешь улетевший 25 лет назад дым, но это тебя не спасет. Импланты идентичностей требуют питания, но и полного отторжения уже не произойдет, просто будет вечное воспаление и фрустрация, отравляющая твой гормональный фон.

Здесь много интересных людей. Такого высокого общения у меня не было со времен института. Но ничего не изменилось. Прививки социальных контактов так и не создали иммунитет, а продолжают оборачиваться все теми же приступами болезненного жара. Два раза за сезон получить в табло – it s too much. Видимо, надо смириться с мыслью, что пить до конца жизни придется одному, остальные варианты опасны. И стоит признаться, здесь, в абсолютной тишине ночи за болотом виднеются огни, никого за километр, только черное небо и черная вода. И когда эта тьма разбавляется стаканом водки, наступает полный космос. Пока только это оправдывает мои неслыханные потуги.

Но наступает утро, и все возвращается на круги своя. Сколько вложено сил, сколько переработанных планов, но все опять через жопу, скулящая беспомощная материшина в после очередного косяка. «Ну что я за мудак!», - разносится над водой. Сначала тебя били за рукожопость, теперь ты со всей ответственностью принял эстафету… Да, черти в голове –  это главная здешняя проблема. Пока не дотянешь до вечернего стакана, можно дойти до края. Правильно говорили мастера: не пытайся убежать от социума, пока не успокоишь ум. Окружение глушит твоих чертей, и у тебя есть шанс доползти до могилы вполне вменяемым человеком, но когда наступает тишина, вот тут-то они и берутся за тебя всерьез. Врагу не пожелаешь такого всеобъемлющего самоедства.

И вот четвертый год ссанья против ветра. Вечная стройка: никуда еще не выходил, но уже покоцал стены, палуба гниет, поплавки давно ушли за ватерлинию… холод, грязь, ветер. Печку искал пол года, год стояла, поставил - не работает..  Теперь еще и крысы. Не хочу их убивать. Может, кормить? Что я делаю на этих болотах? Почему я не с детьми? Почему я опять отпускаю последнюю спасительную веревку, что кидает мне судьба? Ни верха, ни низа, ничего родного и близкого. И что может быть родным, когда эта тьма изнутри уже не может осветить внешние объекты, чтобы они стали тебе близки?

Ты бродишь опять по тем местам, где тебя били, травили, и всё равно, останавливаясь возле своих окон, заливая в себя новый глоток водки, ты все равно видишь этот все более далекий отблеск отраженного света, который из тебя когда-то вопреки всему сюда проливался. Первая любовь, так мучительно сладко растворяемая кислотой беспомощности. Только любовь – это не действие, и не состояние кого-то, а тот абсолютный контекст, в котором что-либо существует, в том числе и это существо, что стоит там под окнами и глушит водку из горла. И только зловонная куча идентичностей не даст это увидеть сквозь непроходимый бэдттрип. Увидеть, что ничего не менялось ни с тех пор, и ни с этих, что и не было никакой внутренней лампы и социума с говном имплантов-идентичностей, ее залепляющего, а была и есть лишь безграничная любовь, не знающая ничего, но позволяющая миру быть, ибо это становится предельно ясно с каждым  новым глотком… Но что-то все продолжает искать какой-то свет, о котором когда-то и не задумывалось. И в своем смертном бреду иногда произносит: «Я люблю».