Счастливый день

А вы когда-нибудь встречали счастливого человека?
 Вот мне однажды довелось. Я до сих пор частенько вспоминаю ту встречу.

 Шли "лихие девяностые". Самое-самое начало катастрофы вселенского масштаба.

 Толпы потерянных, безработных, несчастных людей с мрачными лицами ходили по улицам своих городов, создавая беспорядочное, броуновское движение, с одной единственной заботой - чем бы сегодня накормить свою семью.

 Города за несколько считанных лет превратились в само-организованные рынки -
барахолки, где вчерашние врачи, учителя и инженеры, замотанные, в невесть когда успевшие износиться, платки — шали, в старых валенках с калошами торговали всем подряд, подсчитывая замусоленные рублевки, притопывая на месте пытаясь согреться от мороза, дуя на окоченевшие от холода пальцы.
 Покупающих было немного — повсеместно месяцами не выплачивались зарплаты.
 
 А, ещё только вчера бойко вещавшие с экранов телевизоров и учивших всех как надо жить руководители и партийные деятели, без зазрения совести паковали чемоданы и, неожиданно вспомнив о своих национальных корнях, забрасывали куда подальше тома с идеями марксизма-ленинизма-коммунизма и прочих "измов", доставали, запылившиеся за годы социализма на антресолях торы и библии, вынимали из чулок и матрасов свои честно заработанные чтением лекций по марксистско — ленинской философии сбережения, отъезжали к теплым берегам, оставляя на верную погибель своих, теперь уже бывших, сограждан, тех из них, кто поверив в царство справедливости и добра на земле, не был слишком озабочен накопительством, и соответственно возможности уехать не имел.

 Я заканчивала мединститут, который, несмотря на отсутствие зарплат преподавателям и стипендий студентам, по непонятным причинам видимо просто в силу инерции продолжал работать.
 
 Помню в тот день я долго ехала в холодном трамвае на практику по психиатрии, которая проходила в известной всем коренным петербуржцам психбольнице "на пряжке» или просто в «пряжке», по названию рядом расположенной речки Пряжки.
 
   В заиндевевшем окне трамвая мною была проделана тёплой ладонью дырочка, через которую я смотрела на прохожих.
 
   В моей студенческой сумке традиционно находился термос с горячим чаем, пара бутербродов из хлеба и плавленного сыра и их наличие в сегодняшнем дне, было единственным обстоятельством, которое немного подбадривало мой унылый дух.
 
  Я смотрела на проходящих по питерским тротуарам людей и от скуки размышляла  о жизни, к неведомо кому обращая ни то вопросы, ни то претензии.

 Нельзя сказать, что они были обращены конкретно к Богу. Но все же эти размышления были похожи на молитвы-обращения именно к Нему.

 «Почему всё так в жизни устроено, Господи? Почему все люди как-будто не живут, а просто выживают и мучаются? Почему так несуразно устроен этот тобою созданный мир? Вот некоторые говорят — по грехам… Но зачем же Ты нас создал такими неразумными, что мы принимаем неразумные, неправильные решения, а потом мучаемся и страдаем? И разве может быть грешным целый народ, целая нация? Ну посмотри на всех этих людей, к примеру на этих вот прохожих - все идут, бредут, как поморенные тараканы, каждый погружен в свою думку, в свою личную беду. А ведь ни один из них не планировал в жизни быть несчастным. Все, все люди стремятся к счастью и это нормально - стремиться к счастью. Но где же оно счастье? Вот довелось бы мне увидеть хотя бы одного счастливого человека. Показал бы ты мне его что ли. Даже интересно как оно вообще выглядит счастье? И кто он этот счастливый человек? Кого ты наделил этим даром? А может быть его вовсе не существует на свете? Так неужели все люди несчастны?»

 Подобные этим размышления занимали у меня большую часть незанятого времени.

 С друзьями, с сокурсниками по институту почему-то тоже постоянно велись разговоры и споры о смысле жизни, о самой  возможности счастья в жизни.  Иногда предметом спора становилась прочитанная статья в газете или интервью с какой-нибудь знаменитостью по телевизору.
 
 В стране шёл первый этап «перестройки» и «гласности».

Среди полной разрухи и голода людям практически без опаски позволялось высказывать вслух свои мысли и это, разумеется, было неоспоримым достижением ранней демократии в России.

 Помню как однажды в дружеской компании нами студентами обсуждалось интервью с женой Осипа Мандельштама, в которой она рассказывала, как муж неоднократно, при любых её сетованиях на жизнь, задавал ей встречный вопрос: « А кто тебе вообще сказал, что ты должна быть непременно счастлива?»       
 Она считала, что в этом его вопросе было «всё Осино христианство». И уточняла при этом: «Ведь земное счастье не должно быть целью и приоритетом  жизни христианина.»
 
  Да уж... Что тут скажешь? Тупиковый всё же вопрос, согласитесь.

 Старый трамвай со скрипом, дребезжа, трясясь и повизгивая стеклом и металлом, неловко поворачивая всем своим корпусом, скрылся за поворотом, оставляя меня на не расчищенной, занесенной снегом трамвайной остановке.
 
 Я уныло брела по полусонному городу, становясь частью таких же как и я несчастных, угрюмых людей, на которых мне так больно было смотреть, всего  минуту назад, сквозь маленькое отверстие в заиндевелом трамвайном окне.
 
 Как же мне надоела эта бесконечная питерская зима. Какая то вечная, вялая, серо-бежевая, промозглая хмарь. Сплошная достоевщина.
 
 Ледяной, колючий ветер с изморосью периодически сменял сковывающий, сиротливо жмущиеся друг ко другу многоэтажные дома с колодцами внутри, беспощадный жестокий, северный мороз.

  Скучно, монотонно проходили наши занятия по психиатрии.
 Преподаватели, читая лекции в тесном, обшарпанном, не ремонтированном наверное со времен первой пятилетки, кабинетике, часто поглядывали на часы.

 После лекций мною был выпит до последнего глоточка горячий чай из термоса и съедены все бутерброды. Радости в сегодняшнем дне больше никакой не предвиделось.
 Дома на ужин ждал постный, совсем не сытный борщ с хлебом, но до него нужно было ещё как-то дожить.

  «Жить нужно, чтобы просто выжить!» - так о смысле жизни ляпнул белибердовую белиберду недавно, в перерыве между лекциями, один мой сокурсник Димка.
 На, что другой мой одногруппник тоже Димка процитировал высказывание Зигмунда Фрейда о том, что здоровый психически человек о смысле жизни не размышляет вовсе, это свойственно лишь депрессивным людям и это вызвало всеобщий смех в лекционном зале.
" Друзья,поздравляю - мы все больны! Всё наше общество находится в тяжелой клинической депрессии!" - парировал в ответ ему Димка первый.
 
 После небольшого перерыва нас повели по палатам.
 
 Осмотр целой палаты занимал приблизительно минут десять — пятнадцать,затем мы снова возвращались в свой учебный кабинет и проводили что-то
вроде небольшого клинического разбора, по каждому интересному пациенту задавая вопросы преподавателю.

 Оставалась не осмотренной всего одна последняя палата.
 
  Старый, совсем седой, усталый на вид преподаватель в застиранном, мятом, серого цвета халате, докуривал в коридорную форточку зажеванную, дешёвую папироску, выпуская струйкой едкий дымок.
 При этом между затяжками, слегка щурясь от дыма, тихим голосом он что-то неразборчиво почти себе под нос говорил, ни то нам — студентам, ни то самому себе:
  «Сейчас пойдем к нашей Светочке - доносился до нас его тихий, еле слышимый монолог -  с этой пациенткой я стараюсь общаться после общего обхода - «наверх-сыт», как в детстве говаривала моя деревенская бабушка, давая по конфетке нам - своим внучкАм после обеда. Настроение надолго улучшается после общения с ней, со Светочкой. Потом, после осмотра её немного обсудим. Она у нас здесь на особом положении числится и в палате даже одна лежит. Да не лежит сказать вернее, а просто живет в больнице. Здесь считай уже без малого вся её жизнь прошла.»

   После своего, немного странного для всех нас, монолога он затёр окурок о дно консервной банки, служившей ему пепельницей и быстрым шагом направился к последней запланированной для обхода палате.
 
   Мы, заинтригованные всем услышанным, пошли вслед за ним в палату к загадочной пациентке - Светочке, которая непонятным образом улучшала медперсоналу настроение и общение с которой можно было сравнить с конфеткой " наверх сыт".

   Вот здесь собственно-то и произошла моя встреча с тем самым счастливым человеком на свете. Одна и единственная, надо признаться, встреча за всю мою теперь уже, как оказалось, достаточно долгую жизнь.

 В просторной палате было светло, чисто и по-больничному очень тихо.
 
Слева от входной двери сидя на табуретке дремала старенькая санитарка с повязанной белой хлопчатобумажной косыночкой на голове.

 При появлении преподавателя с группой студентов она, как птичка на веточке, встрепенулась, и, вставая с табуретки, приветливо, как близкому родственнику закивала головой, ласково приговаривая в его адрес:
- Заходите, заходите, Пётр Ильич, милости просим. А я тут немножко подремала у Светочки. Она голубушка мне всё песенки пела я и задремала маленько. Сейчас пойду ваш учебный кабинет протру, пока вас там нету.

 И, по старушечьи в развалочку, слегка покряхтывая, вышла из «Светочкиной» палаты в коридор.

   На пружинной кровати у окна сидела миловидная, немного полноватая женщина лет приблизительно пятидесяти.

 На ней был одет теплый фланелевый халат в фиолетово — розовых разводах.
 Я сразу обратила внимание на две аккуратно заплетённых косички на её голове.   Косички на взрослой женщине показалось мне немного забавными и одновременно нелепыми - не соответствовавшими ситуации да и возрасту пациентки.
 
В остальном никаких странностей в её внешнем виде или поведении я при первом взгляде не заметила.
 
  На тумбочке рядом с кроватью лежали два румяных яблочка и пара конфет.
На постели были разбросаны блестящие, разноцветные фантики от конфет с какими-то недоделанными из них поделками в стиле аригами.

  Мы всей группой встали вкруг её кровати, Пётр Ильич сел на табурет напротив Светочки.
 Он довольно долго молчал. Молчала и Светочка, спокойно и приветливо глядя при этом ему в глаза.

  Эта затянувшаяся пауза к нашему всеобщему удивлению совсем никого не смущала.
 Казалось, что молчать со Светочкой можно было просто бесконечно.

 Спустя какое-то время Светочка перевела взгляд на нас -
студентов и стала по очереди переходить взглядом с одного лица на другое.
 
 В качестве небольшого отступления скажу, что много позже подобный взгляд я увижу в фильме «Граффити» режиссёра Игоря Апасяна.

 В сцене где героиня фильма — деревенская сумасшедшая Мария, замечательно сыгранная Ларисой Гузеевой, смотрит на влюбленного в неё контуженного и изувеченного войной деревенского парня - водителя Митяя.  В том эпизоде, где она танцует для своего возлюбленного невероятный по энергетике танец «любви и страсти» и смотрит ему в глаза через лобовое стекло машины.
    В какой-то момент её взгляд перестаёт быть страстным и становится сострадательным,материнским, полным сочувствия и любви, он минует все условности, все человеческие поведенческие стереотипы, отметая понятия «прилично», «неприлично» и смотрит не в глаза, а прямо в душу.
 
     Фильм, кстати сказать, многими признаётся одним из лучших малобюджетных фильмов снятых после перестройки, несмотря даже на обилие нецензурных выражений и количество выпитой героями фильма водки.
 Видимо достаточно трудно режиссёрам передать достоверно атмосферу русской провинциальной жизни начала девяностых?
 Весь её абсурд, беспросветность, отчаяние, но в то же время любовь, милосердие, бескорыстие, когда святость и порок так тесно переплетены друг с другом в человеке, что бывает трудно разобраться где тут добро, а где зло.

  Пётр Ильич тихим голосом обратился к пациентке:
- Доброе утро, Светлана! Как Ваше самочувствие? Как настроение? -
Светочка, казалось, вся сияла от счастья:
- Пётр Ильич, спасибо Вам за заботу. У меня всё очень, очень хорошо. Я ведь Вам говорила уже не раз,Пётр Ильич, что в моей душе столько счастья,что я просто не знаю как мне его вынести. Меня переполняет любовь ко всему живому, понимаете? К людям, к животным, даже к насекомым! И такая радость в душе, такая радость! - Светочка на минуту замолчала, переведя взгляд вниз и, казалось, задумавшись чему-то сокровенному внутри себя, она сидела так какое-то время, продолжая улыбаться.

  Тут Пётр Ильич стал задавать Светочке, как мне показалось, несколько провокационные вопросы, возможно с целью разговорить её, что бы нам студентам стало понятно, что мы имеем дело не просто с самым счастливым человеком на свете (в этом уже ни у кого не было никаких сомнений), но всё же ещё и с человеком душевнобольным:
- Светлана, а скажите, как Вам кажется, чем вызвана Ваша радость? Может быть что-то очень хорошее произошло в Вашей жизни за последний день?
- Ну как же Пётр Ильич, много, очень много всего хорошего случилось. Вчера вот к примеру папа ко мне в гости приходил. Представляете, он принёс мне целую сетку апельсинов. Я ведь Вам уже рассказывала, что у нас на Новый Год всегда в доме ёлка в игрушках и гирляндах и обязательно апельсины на столе. Папа сказал, что на новогодние праздники заберёт меня домой - Светочка опять замолчала, она была в состоянии какого-то внутреннего умиления, смотрела перед собою в задумчивости, в никуда и при этом рукой теребила свою косичку - А ещё, Пётр Ильич, я чуть совсем не забыла Вам рассказать, это так забавно - ожила вновь Светочка - Вы наверное просто не поверите, ко мне в форточку сегодня влетела целая стая красивых больших бабочек, они летали по моей чудесной комнате. Это было так восхитительно,что я не удержалась и стала вместе с ними петь и танцевать. Как всё хорошо! Как же это всё чудесно! Какой сегодня счастливый день! Самый счастливый день моей жизни!

     Затем произошло то, что видимо совсем не входило в планы Петра Ильича, но он не стал вмешиваться, наблюдая на происходящее как бы со стороны.

 Светочка, вдруг, встала со своей кровати и медленно, всё так же не переставая умиротворённо улыбаться, пронизывая при этом насквозь и обжигая своим взглядом, подошла с одному студенту из нашей группы.
 
Как ни странно, казалось, он совсем не испугался и не почувствовал при этом никакой угрозы с её стороны и даже не сделал попытки отойти или отвести глаза от её пристального взгляда.

 Светочка подошла к нему в плотную и тихо проговорила:
- Я знаю, родной, что тебе сейчас очень трудно! Но ты только знай, что все трудности временны, это всё пройдёт, и всё-всё у тебя будет хорошо, вот увидишь - она ласково, с какой-то материнской нежностью прикоснулась к его руке.
 
  Тут произошло нечто неожиданное. Это длилось не более пары секунд, но всё же с очевидностью было подмечено мною… Студент Пашка сделал жест… Вернее не жест, а движение - полу наклон головы в сторону Светочки, и тут же, взяв себя в руки, немного отступил от неё, переведя свой взгляд на стену.
 И в этом движении угадывалось его спонтанное желание положить голову на плечо Светочки и по детски заплакать.
 
   Все знали, что Пашка работает ночами и, что у него на руках больная мать и младший брат.

 А Светочка, оставив его стоять отвернувшимся к стене из-за невозможности  справиться с нахлынувшими эмоциями, шла по кругу дальше, заглядывая в глаза каждому из нас и что-то при этом приговаривая.
 
Наконец очередь дошла и до меня. Светочка посмотрела мне в глаза и всё в моей бедной душе сжалось от какой-то невероятной боли. Я была нага, безоружна, беспомощна перед её пристальным, пронзающим душу взглядом. Мы с ней обе молчали. Светочка взяла мою руку, погладила ладонь:
- Тебе трудно сейчас, родная. Я знаю, тебе очень трудно. Но это всё пройдёт. Счастье оно есть. Всё у тебя будет хорошо. Всё будет очень, очень хорошо, надо просто чуть-чуть потерпеть!
- Спасибо, Светочка! - тут я наклонилась над её ухом и сказала слышно только ей — мне тебя сегодня послал сам Бог. Я даже не знаю, как бы я дальше жила не случись этой встречи.

 Светочка улыбнулась, ласково посмотрела ещё раз мне в глаза и пошла к другим моим сокурсникам с благой, радостной вестью, что счастье есть и, что обязательно всё у всех будет хорошо.

  Мы потрясенные вернулись в учебный класс.
 Пожилая санитарка, встреченная ранее нами в палате у Светочки, уже домывала пол на выходе из кабинета, она закивала нам, как своим старым знакомым:
 -Проходите, проходите, голубчики, не стесняйтеся! Я маленько протёрла, уже почти сухо.Проходите пожалуйста.
 
 Мы молча рассаживались вокруг стола. Пётр Ильич встал у окна и вдруг обратился, к ещё не успевшей уйти, санитарке.
- Зоя Васильевна, а что вот лично Вы о Светочке думаете?

 Санитарка слегка растерялась от неожиданности, но потом выпрямилась, поправила платок и неожиданно приняв серьёзное, почти суровое  выражение лица, немного подумав, ответила:
- Нет у неё, Пётр Ильич, никакой Вашей «френии», а просто блаженная она, понимаете? Вот и весь мой сказ. Я думаете почему на пенсии через весь город сюда мотаюсь? Думаете рядом с домом такой бы работы не нашла? Да я же только из - за неё из-за Светочки У меня рядом с ней душа отдыхает, оттаивает.  Ручку голубушка погладит, в глаза ласково поглядит и скажет «все будет хорошо, счастье есть!» - и я летаю на крыльях весь день. Кругом ад кромешный, а у меня в душе благодать. А то, что бабочки к ней прилетают, так это ангелки её тешат, забавляют. Душа то святая, чистая - дитя-дитём. Вот Вы не верите, а батюшка Андрей, который её причащать приходит, он мне так и сказал: «Это тебя Господь сподобил остаток жизни при Светочке келейницей побыть» - она ведь и его сердешного утешает, подбадривает.

 Зоя Васильевна вышла из кабинета. Пётр Ильич продолжал задумчиво смотреть в окно. Потом повернулся к нам:
- Ну на сегодня хватит. На завтра почитайте паранойяльный синдром.
В кабинете стояла гробовая тишина и никто не собирался уходить. Послышался вдруг голос Пашки:
- Пётр Ильич, скажите, а ей действительно отец апельсины приносит? Ну и то, что он домой её на новогодние праздники заберёт?
- Нет.Ну, что Вы! Конечно же нет! Это просто часть бреда. Она была девочкой девяти лет, когда её родители погибли в автокатастрофе. Сначала долго находилась в ступоре, позднее вышла из ступора с синдромом эйфории. Потом была помещена в детскую психиатрическую больницу. Позднее уже во взрослую  перевели. Родственников у неё никаких нет. У неё редкое течение заболевания. Нетипичное. Непреходящая эйфория. Редко когда такая стойкая эйфория встречается.

Пётр Ильич ещё что-то говорил и говорил.
 А у меня в душе, по непонятной для меня причине, вдруг появилась радость!
 В моей душе неожиданно наступило лето, засветило солнышко, запорхали невидимые никому кроме нас со Светочкой огромные, невероятной красоты бабочки.
 Мне было ужасно стыдно за свою такую неуместную, несвоевременную, не соответствующую ситуации радость. Я её уже еле удерживала.
 
 Мне хотелось сейчас вскочить и обнять Пашку, Петра Ильича, Зою Васильевну, переобнимать всю группу и побежать, от радости вальсируя и пританцовывая,в окружении бабочек по коридорам этой чудесной, замечательной, волшебной клиники, поднимая звёздную пыль!
   
 Я возвращалась домой в мчащем меня на всех парах весёлом, звенящем трамвае.

 На улице красиво, по-зимнему пушились заснеженные ёлочки. Прохожие были совсем не так угрюмы, какими казались мне сегодня утром.

 На остановках в трамвай забегали весёлые, розовощёкие от лёгкого морозца студенты.
 
Скоро Новый Год! Скоро Новый Год!
 И в моём доме обязательно будет ёлка с гирляндами и игрушками!
 И непременно на столе будут апельсины! Много, много апельсинов!
 Да, что там апельсины, может быть даже настоящий салат оливье!
 Счастье есть! Есть!  Его хватит на всех. И оно очень-очень заразительно! Ведь сегодня самый счастливый день!