3. Трагедия Печорина

"Покажите мне героя, и я напишу трагедию."
Фрэнсис Скотт Фицджеральд

"Многие люди переживают трагедию. Но не для каждого ее пишет кто-нибудь вроде Софокла."
Станислав Ежи Лец




Вопрос – в чем трагедия Печорина? – подразумевает, что трагедия эта была, и заставляет в то же время задуматься о том, что такое трагедия.

Словарь Ожегова определяет термин «трагедия» следующим образом:
1) Трагедия – драматическое произведение, изображающее напряженную и неразрешимую коллизию, личную или общественную катастрофу и обычно оканчивающееся гибелью героя.
2) Трагедия – потрясающее событие, тяжкое переживание, несчастье.

Слово «трагедия» имеет греческое происхождение (tragodia, буквально – песнь козлов, от trаgos – козёл и odе – песнь) и обозначает драматический жанр, основанный на развитии событий, носящем, как правило, неизбежный характер и обязательно приводящем к катастрофическому для персонажей исходу. Трагедия вскрывает глубочайшие конфликты реальности в предельно напряжённой и насыщенной форме, обретающей значение художественного символа; не случайно большинство трагедий написано стихами.

«Герой нашего времени» по формальным критериям и по сути своей не является трагедией в смысле жанра. В контексте настоящего опуса целесообразно уделить внимание другому смысловому значению слова «трагедия», связанному с несчастьем и тяжкими переживаниями.

Николай Бердяев в статье «Трагедия и обыденность» так определяет сущность трагедии: «Трагедия начинается там, где отрывается индивидуальная человеческая судьба от судьбы всего мира, а она ведь всегда отрывается, даже у самых обыденных людей, не понимающих трагедии, отрывается смертью. Но и сама жизнь ведь наполнена умиранием, умирают человеческие надежды, умирают чувства, гибнут силы, неожиданно сваливаются на нашу голову болезни. Объективно всякая человеческая жизнь трагична, но субъективно ощущают трагедию лишь те, перед которыми сознательно и остро предстал вопрос об их индивидуальной судьбе и которые бросили вызов всем признанным универсальным ценностям.»

Физически здоровый молодой человек, дворянского происхождения, материально обеспеченный, не испытывающий необходимости работать ради куска хлеба, попадает в неприглядную историю по собственной глупости. Вынужден уехать, как и подобает дворянину –  в действующую армию, на Кавказ. Там проявляет себя расчетливым, хладнокровным, волевым офицером. Чего стоит одна только операция с конем бандита и террориста Казбича! Стравливая между собой представителей различных тейпов, Печорин добился как ослабления местного населения, противостоящего Империи, так и достижения своих личных целей. Такой, выражаясь современным языком, «замочит в сортире» и не моргнет, причем сделает это тонко, чужими руками. Не повезло Печорину со временем… Мог бы стать героем нашего времени. Но тут уж ничего не поделаешь, и рассматривать это как трагедию не стоит.

Так в чем же его трагедия? Можно ли сравнить ее с трагедией крепостного художника, разлученного с любимой и запоротого до полусмерти идиотом-помещиком? С трагедией великого ученого, погибшего в сталинских застенках? Или с трагедией ветерана Великой Отечественной Войны, живущего в ветхой хибарке и слушающего через 65 лет после Великой Победы обещания чиновников новой России предоставить ему человеческое жилье?

Объясняясь с Мери, Печорин рассказывает: “...такова была моя участь с самого детства! Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали — и они родились... я стал скрытен... я стал злопамятен... я сделался завистлив... я выучился ненавидеть... я начал обманывать... я сделался нравственным калекой...”

В дневнике Печорина мы читаем: “...Первое мое удовольствие подчинять моей воле всё, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти”. Имея достаточно ума, чтобы управлять другими, Печорин не имеет ни чувства, ни здравого смысла, чтобы управлять с пользой самим собой, не говоря уж о том, чтобы сделать кого-нибудь счастливым.

Добролюбов высоко ценил Лермонтова, но Печорина рассматривал с изрядной долей скептицизма, как звено в ряду лишних людей, «обломовых» русской литературы: «Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают от того, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым...»  «Пока не было работы в виду, можно было еще надувать этим публику, можно было тщеславиться тем, что мы вот, дескать, все-таки хлопочем, ходим, говорим, рассказываем. ... Тогда и Печорин, и даже Онегин, должен был казаться натурой с необъятными силами души. Но теперь уже все эти герои отодвинулись на второй план, потеряли прежнее значение, перестали сбивать нас с толку своей загадочностью и таинственным разладом между ними и обществом, между великими их силами и ничтожностью дел их.»

Замечательный русский  литературный критик и мыслитель Дмитрий Иванович Писарев, идеи которого актуальны и в наше непростое время,  анализируя сходство и различие между «лишними» и «новыми» людьми, называл Онегина и Печорина «скучающими трутнями», разницу между ними видел в темпераменте: «Онегин холоднее Печорина, и поэтому Печорин дурит гораздо больше Онегина... Немножко Онегиным, немножко Печориным бывал и до сих пор бывает у нас всякий мало-мальски умный человек, владеющий обеспеченным состоянием, выросший в атмосфере барства и не получивший серьезного образования».

Многие критики видели причины страданий Печорина не столько в общественных условиях, сколько в самой натуре героя. Аполлон Григорьев отмечал «болезненное развитие самой личности» Печорина. Александр Васильевич Дружинин, писатель и переводчик Байрона и Шекспира, писал, что трагедия Печорина в том, что «по гордости своей неспособный к труду и сознанию своей пустоты, он тягостно ворочается в кругу отношений, не представляющих ему ни радости, ни средств к добру, ни путей к усовершенствованию». В минуту грусти Печорин рассуждает: “Зачем я жил, для какой цели я родился? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому, что я чувствую в душе моей силы необъятные. Но я не угадал своего назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагородных”. Так кто же виноват? Будучи неглупым человеком (в сравнении с Грушницким – просто Леонардо да Винчи), не нашел применения необъятным силам, не обрел близких по духу друзей и единомышленников. Семью, наконец, не завел. Делом не занялся. Дурной характер и недостаток ума – вот и вся трагедия. Наверное, половина населения земного шара имеет подобную трагедию, заставляя при этом страдать другую половину!

Великий писатель и философ Федор Михайлович  Достоевский, говоря о развитии и перерождении типа  Онегина («страдальца русской сознательной жизни»), пишет: «В Печорине он дошел до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально-русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечное роковое „нечего делать!“. От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти».

Владимир Набоков в предисловии к своему переводу «Героя нашего времени» на английский язык, с присущими ему иронией и скептицизмом, нередко скрытыми изящным стилем, не принимает всерьез утверждение Лермонтова о том, что портрет Печорина «составлен  из  пороков всего  нашего поколения». «На самом деле этот скучающий чудак – продукт нескольких поколений, в том числе нерусских;  очередное порождение  вымысла, восходящего  к  целой галерее вымышленных героев, склонных к рефлексии…» «Соотнесенность Печорина с конкретным  временем и   конкретным  местом  придает,  конечно,  своеобразие  плоду, взращенному  на  другой  почве,   однако   сомнительно,   чтобы рассуждения    о    притеснении    свободомыслия   со   стороны тиранического режима Николая 1 (1825 – 1856)  помогли  нам  его распробовать.»

Человек как личность – продукт взаимодействия различных по природе своей факторов. Воспитание, образование накладываются на природные наклонности, обусловленные генетической информацией, переданной человеку родителями, и на архетипы сознания, пришедшие из глубины веков. При полноценном анализе литературного произведения нельзя не учитывать и психофизиологические особенности автора и его героев, что, в случае «Героя нашего времени» дает обоснованное объяснение противоречивому и амбивалентному характеру Печорина.

Daniel Rancour-Laferriere в своей работе «Прощание Лермонтова с «немытой» Россией: исследование нарциссического гнева», рассматривая творчество Лермонтова с точки зрения современного психоанализа,  достаточно убедительно показал, что «нарциссический гнев» имеет решающее значение для понимания многих событий в жизни Лермонтова, а также подтекста большинства его произведений. Озлобленность является результатом ущемленного нарциссизма, амбивалентность особенно присуща тем, кто пережил удар по собственному нарциссизму. «Смерть матушки явилась для него, двух с половиной летнего, первым и непоправимым ударом. После того его отношения с женщинами, включая матушку-Россию, приобрели амбивалентную окраску».

Хотя проявления нарциссического гнева весьма разнообразны, тем не менее «у него есть особый психологический привкус, благодаря которому он занимает собственную нишу среди широкого спектра проявлений агрессивности человека». Целями жизни становятся для человека, одержимого нарциссическим гневом, жажда мести, исправление допущенной несправедливости. Он стремится загладить обиду любым способом. «Глубоко укоренившаяся мания претворения в жизнь данных целей не дает покоя тем, кто испытал на собственной шкуре нарциссическую обиду».

Rancour-Laferriere считает, что в основе садистского обращения Печорина с княжной Мери и его немилосердных выпадов против Грушницкого также лежит нарциссический гнев. Данная разновидность гнева явственно проглядывает в так называемых «юнкерских поэмах» Лермонтова, где прославляется жестокость; многие произведения Лермонтова отмечены печатью «садизма» (особенно по отношению к женщинам), «нигилизма», «мизантропии», «затаенной ненависти». Факты из жизни Лермонтова, свидетельства современников подтверждают, что поэт обращался с окружающими с изрядной жестокостью.

Однако, по мнению Rancour-Laferriere, «его садизм был ответной реакцией на обиду, ранее нанесенную его эго, то есть основой садистских наклонностей нашему поэту служила его оскорбленная нарциссическая самость». Это обстоятельство ни в коей мере не оправдывает Лермонтова, но помогает понять истоки его поведения и творчества. «Михаил Юрьевич негодует против всего жизненного уклада, но сама грандиозность гнева выдает его собственную нарциссическую природу:
 
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка...»

Врожденные черты и приобретенные, иногда в результате трагических обстоятельств, качества М.Ю. Лермонтова, оказавшие решающее влияние на формирование его личности, являются причиной того явления, которое принято называть трагедией Печорина. Достаточно очевидно, что Печорин в известном смысле является отражением автора «Героя нашего времени». «Трагедией Печорина» это явление можно назвать лишь условно – страдают то в основном окружающие люди. В трагическую ситуацию попадают Вера, княжна Мери, Белла, Максим Максимыч, Грушницкий и даже уголовный элемент Казбич, вызывающий на фоне Печорина некоторое сочувствие. Даже малолетняя преступница из «Тамани» переживает немалый стресс при общении с Григорием Александровичем.

Герой романа – личность неприятная, не вызывающая симпатии у мыслящего читателя. При этом, как отметил В.Набоков, «проза Лермонтова далека от   изящества;  она суха и однообразна, будучи инструментом в руках пылкого, невероятно даровитого, беспощадно откровенного, но явно неопытного  молодого литератора.  Его русский  временами  так же коряв, как французский Стендаля; его сравнения и метафоры банальны;  его расхожие  эпитеты спасает разве то обстоятельство, что им случается быть неправильно употребленными.» 

«Что  же  в  таком  случае  составляет вечную прелесть этой книги? Отчего  ее  так  интересно  читать  и  перечитывать?»  –  задает вопрос Владимир Набоков.  «Уж конечно  не  ради  стиля,  хотя, как это ни покажется забавным, школьные учителя в России всегда  склонны  были  видеть  в  ней образец  русской прозы». «Досадные изъяны лермонтовской прозы» особенно очевидны в сравнении с  отработанным  «до совершенства, до магического артистизма» стилем  Л.Н.Толстого, которого некоторые литературоведы считают литературным  преемником Лермонтова.

Однако нельзя не поражаться   «исключительной  энергии повествования и замечательному ритму» лермонтовской прозы, который «ощущается не так на уровне  фразы, как на уровне абзаца. Слова сами по себе незначительны, но, оказавшись вместе, они оживают». Для чувствительного читателя «лиризм и очарование  этой  книги  в значительной  мере заключаются  в  том,  что  трагическая судьба самого Лермонтова каким-то образом проецируется на судьбу Печорина».

Кавказ для Лермонтова, а, стало быть, и для Печорина, в известном смысле то же, что Индия для Редьярда Киплинга:

«За Суэцом, на Востоке, где мы все во всем равны,
Где и заповедей нету, и на людях нет вины…»

«И теперь я понимаю, что солдаты говорят:
“Кто услышал зов Востока, тянет всех туда назад”.
        Тянет всех туда назад,
        В пряный, пьяный аромат,
        В край, где солнце, и заливы, и колокола гремят…»

 «О дорога в Мандалей,
 Где заря приходит в бухту, точно гром из-за морей.»

("Mandalay" в прекрасном переводе Михаила Гутнера).

Подводя итоги этого небольшого сочинения, не претендующего на исчерпывающий анализ обсуждаемой темы, а лишь отражающее скромное  мнение автора этих строк, хотелось бы сказать следующее. «Трагедия Печорина», выражаясь современным языком, не дотягивает до реальной трагедии. В лучшем случае – это «козлиная песнь».  Печорин – не Гектор могучий и не ставший синонимом трагического персонажа царь Эдип. Не похож он и на благородного Ахиллеса, Пелеева сына, испытывавшего гнев «грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал», и, тем более, на хитроумного Одиссея, на долгие годы разлученного с родной Итакой и любимой женой. Если уж пользоваться античными аналогиями, он – Вздуломорда, повелитель болот злобный, который был разжигателем войн меж мышей и лягушек.

Печорин – личность пассионарная, но лишенная идеологических установок и духовных основ. Тем не менее,  книга «Герой нашего времени» читается с интересом и в наше время. Рискнем предположить, что причина этому не только в стилистических особенностях лермонтовского повествования, тонко подмеченных В.Набоковым, но и в том, что тип Печорина вполне адекватен, более того – комплементарен,  современному состоянию российского общества. Это трагедия, но не Печорина…

2010