Предатель

     Когда-то я жил в Южном Бронксе - район Нью Йорка, жуткий, черный, без полиции, офисных зданий, ресторанов и баров. Одни церкви, парикмахерские, прачечные, а на каждом углу наркотики, проститутки. Но я каким-то необъяснимым образом смог там прижиться. Думал, я один там такой сумасшедший - белый, да к тому же еще и русский. А оказалось, нет. В трех кварталах от меня жил слепой старик, тоже русский. Обрадовались мы тогда оба, когда познакомились. На День Победы он всегда приглашал меня к себе. Он воевал, был ранен, в сознание пришел в немецком госпитале слепым.
     - Помню только, как с криком "ура" выскочил из окопа, потом вспышка, яркая и теплая...- рассказывал старик. -  Понимал, что оказался в плену, но не представлял, где и как это случилось. Каким-то образом попал в немецкий госпиталь, а оттуда нас всех ходячих подняли и погнали колонной. Несколько дней гнали. Сейчас удивляюсь, как я этот поход смог выдержать? Мне кто-то все время помогал в строю держаться. Так не долеченным попал в лагерь для военнопленных.
     Говорил старик спокойно, аккуратно выговаривая каждое слово, будто произошло все это вовсе не с ним, а с чужим, незнакомым ему человеком.
     -Я тогда понимал, что не жилец, - продолжал старик старик, - дело только времени. Но вот однажды кто-то из пленных нашел под ногами губную гармошку. Стали искать, кто на ней может? А я же настройщик, профессиональный музыкант, в миг ее освоил. Невозможно себе представить, что тогда для нас, пленных, означала моя тихая, еле слышная музыка. Так прошло несколько дней, потом нас начали водить на работы, траншеи копать, лес валить...А какой из меня, слепого, работник? Выход у меня был один - прятаться. Ребята помогали. В строю отличить меня было сложно, мы там все выглядели одинаково - грязные, оборванные, небритые, без взгляда. А однажды не удалось меня спрятать, пришлось вместе со всеми идти. Шагать в строю слепому тоже можно,ребята поддержат, а что потом? с лопатой или топором в руках? Иду и думаю: "вот он мой последний путь". И знаешь, нисколько не боялся умереть. Иду и думаю: "помирать, так с музыкой". Достаю из кармана гармошку и давай Интернационал на ней громко, изо всех сил. Кто-то запел, его поддержали. Под песню идти было веселей. Но ведь это был Гимн СССР. Поначалу немцы не обратили внимания, что за песня такая, а когда поняли, было поздно: попробуй заставить несколько тысяч голосов не петь? Но они заставили. Начали стрелять. Я тогда был уверен, что нас расстреливают и от этого, а может с испугу или от бессилия, только играть я стал еще громче. Руки дрожат и мне уже кажется, я не играю, а кричу, жду и кричу: "ну давай! давай! стреляй!"
     Очнулся я в комендатуре. Там через переводчика всё и выяснилось. Меня подвели к роялю и предложили что-нибудь исполнить. Я начал, но инструмент был напрочь расстроен. Мне предложили настроить. Потом я играл Чайковского и снова ждал выстрела. А когда закончил играть, кто-то сказал "браво" и раздались аплодисменты. Мне дали еду, и кто-то с акцентом по-русски сказал: "ешь". Потом по чьей-то воле меня возили по фронтам с концертами,и я играл.
     Помню, я тогда спросил старика:
     - А о чем думали, когда вам аплодировали фашисты?
     - О чем думал? - переспросил старик. - Думал, что я теперь тоже фашист и достоин самой позорной смерти.
     - А теперь? Думаете точно так же?
     - Теперь я по-разному думаю... - ответил старик, - думаю, что бы было со мной, не окажись я в американской зоне? Предатель! Как ни крути, предатель... Думаю, было бы лучше, если бы они тогда, когда начали стрелять, уложили всех на землю, а я, ничего не понимая, продолжал стоять, меня расстреляли бы... умер бы в строю при исполнении гимна... считался бы без мести пропавшим, неизвестным солдатом умер бы...