Я все еще люблю тебя! Глава Десятая

Глава десятая. Ссылка в вечность.


Тот вечер, когда Лена сказала, что покидает его дом, Герман помнил до мельчайших подробностей. Еще загодя до этого его не покидали дурные предчувствия, будто вот-вот должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, для него крайне неприятное. Конечно, как человек в высшей степени практичный, после измен своей невесты Герман Федорович был готов к любому развитию событий, но он не мог подумать, что они могут принять настолько стремительный характер.
Войдя в комнату девушки, Герман увидел, как Лена поспешно складывает в чемодан свои вещи.
— Ты куда-то собираешься? – спросил он.
— Я уезжаю, Герман Федорович, – коротко ответила Лена.
          — Позволь только узнать: куда именно ты собралась?
 — Мы с Антоном договорились поехать в Рязань, и там пожениться. У него там живет друг, который поможет нам найти Алёшу…
Чем дольше Лена говорила, тем раздраженнее становилось выражение лица Германа. Для него слова невесты были дерзкой, ни с чем не сравнимой наглостью, которая должна была быть немедленно пресечена.
— По-моему, твой жених никаких поездок ни в какую Рязань не планировал, – сказал Герман. – Лена, если ты не забыла, через месяц у нас с тобой будет свадьба! Мне казалось, что, кроме меня, у тебя никаких других женихов больше нет. Или я чего-то не знаю?
Аттракцион неслыханной наглости был продолжен.
— Герман Федорович, я не могу принять ваше предложение, – заявила Лена. – Я понимаю: вы много для меня сделали, за что я вам всегда буду благодарна. Но для брака нужно что-то большее... любовь, например.   
— Любовь!?! – закричал Герман. – Ах ты, неблагодарная тварь! Ты что, забыла, из какой дыры я тебя вытащил!?! Да, ты по гроб жизни должна быть мне благодарна!
— Я вам благодарна, Герман Федорович, – спокойно ответила Лена. – Но для  того, чтобы прожить жизнь с человеком, одной благодарности ведь мало. Нужно еще что-то… Мне посчастливилось встретить человека, которого я очень люблю. Он меня тоже любит…
Чем дольше говорила Лена, тем сильнее становилось раздражение Германа Федоровича. Казалось, человек просто переставал владеть собой, находясь во власти всепоглощающего гнева. Сам факт, что его невеста может принадлежать еще кому-то, кроме него, был для Германа неприемлем, а слова Лены могли быть истолкованы не иначе, как измена. 
— Ты хоть понимаешь, что я тебя с твоим недомерком из-под земли достану? – спросил  Сапранов. – О брате своем можешь забыть. Больше ты его никогда не увидишь. Я об этом позабочусь.
Несмотря на кажущее спокойствие, тон Германа был в высшей степени угрожающим. В том, что свои угрозы он приведет в исполнение, сомневаться не приходилось, отчего девушкой овладел неподдельный страх.   
— Не трогайте Алёшу! – закричала Лена.
— Все зависит от твоего благоразумия, девочка. Надеюсь, тебе не надо напоминать, откуда я тебя вытащил. Твое дело еще не закрыто, и в любой момент ты можешь вернуться на нары.
Об этом периоде своей жизни Лена не могла вспоминать без содрогания. Потеря родителей, разлука с братом, собственное заточение по совершенно нелепому обвинению – все было тем леденящим ужасом, оставшимся, казалось, позади.   
— Почему вы меня мучаете, Герман Федорович? – в сердцах воскликнула Лена. – Вы ведь были другом моего папы. Неужели вам доставляет удовольствие сломать жизнь его дочери?
— Именно потому что Алексей был моим хорошим другом, я не хочу, чтоб его дочь пошла по наклонной… Сама подумай, что тебя ждет с этим студентом. Будешь с утра до вечера от плиты не отходить да его тряпки обстирывать и обглаживать. Тебя что, такое будущее устраивает? Меня – нет. Твоего отца, я думаю, тоже…  Поэтому давай ты не будешь делать глупостей, а успокоишься и займешься чем-нибудь действительно полезным.
С этими словами Герман бросил на стоявшую рядом кровать несколько красочных рекламных проспектов.
— Выбери лучше, куда мы с тобой отправимся после свадьбы, – сказал он. – Ты знаешь, я всегда мечтал побывать в Китае или в Японии. Но, если ты выберешь какую-нибудь другую страну, я возражать не буду. Желание моей невесты для меня – закон.
С этими словами Герман вышел из комнаты, заперев дверь на ключ. Четвертый этаж особняка явно не способствовал побегу, и все, что оставалось несчастной девушке, просто размышлять об ужасе создавшегося положения.
Был в особняке Сапрановых еще один обитатель, представлявший особую важность для Германа. Старшая экономка – Эльза Фридриховна Гауптман пользовалась особым статусом в особняке не только в силу своего служебного положения, но также и потому что с хозяином особняка её связывали отношения, явно выходящие за рамки рабочих. Пользовавшись всеобщей нелюбовью, Эльза Фридриховна все же чувствовала себя вполне уверенно в силу своих знаний о семействе Сапрановых нечто такого, что никак не должно было выходить за стены особняка.
— Как я устал! – произнес Герман, зайдя в свою комнату. – Еще немного, и эта девчонка сведет меня в могилу. Представляешь, собиралась удрать с этим своим любовником…
Кольцо женских рук тут же обвило шею Сапранова, а вкрадчивый женский голос тихо произнес:
— Никак не пойму, почему ты с ней возишься. Герман, тебе эта игра в детский сад еще не надоела? Помнится, раньше подобные проблемы ты разрешал более виртуозно.
—  Понимаешь, очень много зависит от этой девчонки. Я бы даже сказал: катастрофически много зависит. На кону стоят очень большие деньги, и если что-то пойдет не так, моя голова полетит с плеч в первую очередь.
— Что ж такого может зависеть от простой деревенской девчонки, что ты с ней носишься, как с писаной торбой? – спросила Эльза Фридриховна. – Помнится, со своей первой женой ты гораздо меньше церемонился.
Слова главной горничной пробудили в памяти  Германа Федоровича не самые приятные воспоминания. Сама Гауптман была свидетельницей многих вещей, которые Герман старательно скрывал от посторонних глаз, что давало ей право на особый статус в его доме. 
Все, что касалось личной жизни  Германа Федоровича, к его главной горничной относилось напрямую. Уже давно отношения  Гауптман с её хозяином перешли грань просто рабочих, что давало Эльзе Фридриховне право на определенные преференции в доме Сапрановых. В силу этого о каждом обитателе особняка Гауптман знала даже больше, чем порой он сам мог знать о себе.
Лену, как невесту своего патрона, Эльза Фридриховна по определению не могла принять не в штыки. Свой статус хозяйки в особняке она считала незыблемым, и любое покушение на этот статус, по её разумению, было невозможно в принципе.    
— Хоть убей не пойму, что у тебя может быть общего с этой деревенщиной, – говорила Гауптман Герману, когда Лена только появилась в его доме. – Никогда не думала, что тебя может заинтересовать кто-то из низов.       
— Эльза, в руках у этой, как ты говоришь, деревенщины находится ключ, с помощью которого можно открыть очень многие двери, и я еще не выжил из ума, чтобы отказываться от таких возможностей. Поэтому Ленку все, в том числе и ты, должны оберегать, как зеницу ока.
О каких дверях шла речь, и про какие возможности говорил Герман, для Гауптман по-прежнему оставалось тайной. Для Эльзы Фридриховны очевидным было одно: её хозяин прибывал в состоянии одержимости, и вывести его из этого состояния пока не представлялось никакой возможности. 
— Ты хоть понимаешь, что эта девчонка по-настоящему принадлежать тебе никогда не будет? – спросила Гауптман Германа. – Если она уже собиралась бежать со своим любовником, значит, попытки вполне могут быть продолжены.
Слова Эльзы Фридриховны для Германа звучали угрожающе. К подобному раскладу Сапранов готов не был, и допустить такое развитие событий никак не мог.
— Ленка никуда не может от меня деться! – категорично заявил Герман. – Она -  моя собственность, и этим все сказано!

Гауптман посмотрела на своего шефа с плохо скрываемой иронией. Все, что он говорил, звучало, по меньшей мере, наивно, и сам Герман не мог этого не понимать. Впрочем, определение собственности в его понимании имело вполне определенные понятия, простая человеческая жизнь в которые явно не  вписывалась.    
 — Герман, а с чего ты решил, что эта девчонка – твоя собственность? – спросила Эльза Фридриховна. – Она тебе что, какие-то клятвы давала?
— Эльза, да, дело не в клятвах. Просто та история, в которой оказалась замешена моя невеста, позволяет мне делать с ней все, что я захочу.
При этих словах Сапранов демонстрировал, конечно, сытую уверенность. В том, что Лена рано или поздно станет его женой, Герман не сомневался, и на алтарь этой своей идеи готов был положить все, что угодно.
Сама Лена находилась в это время в состоянии полного отчаяния. Замужество с мужчиной намного старше себя в её планы никак не входило, но что-либо противопоставить подобной перспективе она решительно не могла.  Выходом из этой ситуации мог бы стать побег, но Герман пресек такую возможность, и Лене не оставалось ничего другого, кроме как смириться с создавшемся положением.
Намеренья Германа в отношении своей юной невесты были лишены какой-либо романтики и, тем более, любви. Прагматизм, тонкий расчет, корыстные цели – вот что руководило Сапрановым в его стремлении сделать Лену своей женой. Покоя не давали земли, которыми владел Алексей, и которые должна была унаследовать Лена.   
У Эльзы Фридриховны были свои, далекие от того, что было на самом деле,  взгляды на взаимоотношения Германа с другими женщинами. Все интрижки, флирты, романы своего шефа она терпела только потому что этому ей совершенно нечего было противопоставить. Единственной нитью, прочно связывающей её с Германом, был Филипп. В том, что отпрыск Эльзы Фридриховны именно его сын, Герман Федорович сомневался неоднократно, но Гауптман на этот счет была непреклонна: Германа, и только Германа, кровь могла течь в жилах её сына Филиппа.               
Сейчас момент для того, чтобы поставить жирную точку в отношениях Германа с его невестой, был, как никогда, подходящий, и Гауптман поспешила им воспользоваться.
 — Помнится со своей первой женой ты так долго не церемонился, – сказала Эльза Фридриховна Герману. – Быстро упрятал её на «Канатчикову дачу». Что ж тебе мешает и с Ленкой это сделать?       
— Эльза, ты только одно с другим не путай.  С Полинкой у меня, в принципе, все на мази было. Если бы она вовремя нужные бумаги подписала, к таким крайним мерам и прибегать бы не пришлось. 
Любые воспоминания о том, что произошло больше двадцати лет назад, для Германа вообще были не из приятных, и любое упоминание о них острой бритвой резало по его душе. Слишком много циничного и неприглядного было в этой истории, чтобы Сапранов мог вспоминать без содрогания. В память тут же врезались слова отца, непрестанно говорившего сыну:
— Запомни, Герман, очень много зависит от того, чем владеет твоя жена. Не дай Бог тебе потерять хоть что-то из её приданого. В этом случае все наши усилия, все то, что нам удалось создать за  долгие годы, может пойти насмарку. Пожалуйста, не допусти этого.
Заветы отца Герман свято хранил в сердце, и поэтому, когда речь зашла о разводе с Полиной, стал действовать со всей решимостью, к которой прибавлялась еще и беспримерная жестокость. 
    После «потери» Полиной своего ребенка со всей очевидностью  стала вырисовываться перспектива развода с Германом, пойти на который он никак не мог. Загодя позаботившись о том, чтобы все считали Полину человеком не вполне здоровым, Герман Федорович решил действовать более жестко, для чего им была проведена необходимая предварительная работа.
  —  Ты мне можешь организовать встречу с этим своим психическим эскулапом? – спросил Сапранов своего брата.
 — Зачем тебе эта встреча? – поинтересовался Виктор Васильевич. – Что, Полине опять хуже стало?
— Да, понимаешь, дело тут не совсем в Полине. Она все чаще и чаще разговор о разводе заводит, а допустить подобного развития событий я не могу. Слишком многое на кон поставлено. Если Полина от меня уйдет, я рискую потерять все, что имею.
Говоря это, Герман ни одной секунды не лукавил. Его благосостояние действительно процентов на девяносто состояло из того приданого, которое родители Полины дали за своей дочерью.
— Что, Полинкино добро покоя не дает? – поинтересовался Шабанов. 
— Да, понимаешь, не могу я потерять то, что получил с таким трудом. В случае развода я ведь совсем на бобах останусь.      
— Ну, тогда тебе – прямая дорога к этому эскулапу, который твою жену свидетельствовал. Только он твои проблемы разрешить сможет.
Тучи над головой Германа Федоровича неумолимо сгущались, и то положение, в котором он оказался, заставляло действовать решительно, без оглядки на вопросы морали.
Невдомек было Герману Федоровичу, что многие его действия были, скажем так, не вполне самостоятельны. Эльза Фридриховна Гауптман контролировала почти каждое слово, сказанное Шабановым своему брату. С самого начала появления Виктора Васильевича в особняке Сапрановых главная горничная пресекла родственные чувства между братьями, превратив их в тайных соперников.
— Слушай, похоже, услуги твоего душевного «Айболита» скоро снова понадобятся, – сообщил Шабанов главной горничной.
— Что, Полина опять бунтует? – поинтересовалась Эльза Фридриховна.               
— Да, бунтует-то она уже давно. Просто сейчас все эти её возмущения перешли, скажем так, в активную фазу. Ну, а Германа это, естественно, очень напрягает.
— Слушай, странный у нас с тобой хозяин какой-то. Тебе не кажется? Он же на этой своей Полине по разнарядке женился. Ни о какой любви там речь никогда не шла.
— Ну, о любви-то, может быть, и не шла, а вот деньги на кону там очень большие стоят. Если Полина от Германа уйдет, то он у нас без ничего останется.
Нищий Герман не устраивал ни его брата, ни его любовницу. Каждый из них привык к тому положению, которое занимал, и просто так отказываться от него ни под каким видом не собирался.
— Интересно, а что будет, если Полина, например, умрет? – вдруг спросила Эльза Фридриховна. – Тогда ведь Герман – единственный, кто унаследует все, чем она владеет. 
— Ты про Лизу-то не забывай. – не без ужаса в голосе произнес Шабанов. – Она – единственная наследница своей матери…
— Девчонка  слишком мала! Ты ведь не допускаешь мысль, что Герман позволит распоряжаться своим имуществом почти младенцу?
Виктором Васильевичем слова Гауптман были расценены не иначе, как руководство к дальнейшим действиям, и в этот же вечер на эту тему у него состоялся разговор с братом.
— Как ты это себе представляешь!?! – воскликнул Герман. – Можешь себе представить, что со мной сделают Полинины родители, если с их ненаглядной доченькой хоть что-нибудь случится?
О таком развитии событий действительно лучше было даже не думать. Отец Полины, занимавший одну из самых высоких должностей в партийной иерархии, вне всяких сомнений, стер бы в порошок любого, кто посмел бы причинить вред его любимой дочери.
— Слушай, а кто говорит об убийстве? – спросил брата Виктор Васильевич. – Что, чтобы человек умер, его обязательно надо убить?
— Что ты сейчас имеешь в виду? – спросил Герман.
— Ну, твоя жена, насколько я понимаю, здоровьем не блещет, а подорванное здоровье имеет свойство – подводить. Вот теперь представь себе, что здоровье у твоей Полины как раз-таки  и  подкачало.  В этом случае ведь все может быть. Ну, не сдюжила твоя жена! Сердечко, опять же, слабым оказалось…
— Ты что, думаешь, мой тесть на такую версию поведется? Да, он всю землю перевернет, чтобы только узнать, что с его любимой дочкой на самом деле случилось?
— Герман, а вот такие проблемы следует решать по мере их поступления. Да, и кто говорит, что твою жену нужно убрать физически?
— Что ты сейчас имеешь в виду?
— Ты понимаешь, в чем дело: зачем тебе на руках кровь Полины, если все проблемы можно решить более гуманным способом? Вполне достаточно того, что твоя жена однажды просто исчезнет. Естественно, о месте её нахождении тебе будет известно, и в любой момент, как только ситуация этого потребует, можно будет предъявить её публике.      
  Хотя Шабанов почти слово в слово повторял то, что частенько говорила Эльза Фридриховна, Герман не обратил на это абсолютно никакого внимания. Желание оградить себя от возможных потрясений и потери благосостояния было гораздо сильнее, и Сапранов уже прокручивал в голове возможное осуществление хитроумного плана.
— Как ты думаешь, насколько можно положиться на этого твоего доктора? – спросил он Виктора Васильевича.
— За соответствующее вознаграждение положиться на него можно на все сто процентов. Главное, загодя с ним договориться, а все остальное пойдет, как по накатанному…
— Ну, вот ты с ним и договаривайся, – проинструктировал брата Герман Федорович. – В конце концов, ты с ним лучше меня знаком – тебе и карты в руки.   
Получив распоряжения от брата, Виктор Васильевич немедленно приступил к их выполнению. Правда, львиная доля всех хлопот легла на плечи Эльзы Фридриховны при том, что Герман ничего об этом не знал.
— Как продвигаются наши дела? – как-то спросил Шабанов главную горничную. – Тебе удалось договориться с этим эскулапом?
— Все в полном порядке, – ответила Эльза Фридриховна. – Хоть завтра можно отправить Полину в эту клинику. Только я одного не пойму: тебе-то это зачем? Ты с таким рвением принялся выполнять эту просьбу Германа, что невольно начинаешь задумываться: не перешла ли Полина дорогу и тебе?
Никак не мог Виктор Васильевич произнести вслух ответ на этот вопрос. У его нахождения в особняке Сапрановых была причина, отнюдь не связанная ни служебными обязательствами, ни родственными связями. Причина эта имела плоть и кровь, и в данный момент стояла перед самим начальником службы безопасности Германа.
— Эльза, ты же знаешь: все, что я делаю – это все исключительно для тебя! – сказал Виктор Васильевич. – Сама-то ты не меньше моего брата заинтересована в устранении Полины. Вот я и спишу сделать хоть что-нибудь, чтобы ты была мною довольна.
Уже давно Виктор Васильевич стремился к тому, чтоб его отношения с Эльзой Фридриховной вышли за рамки служебных. Большого успеха на этом поприще он не имел, но в этом своем стремлении был на редкость настойчив. К главной горничной своего брата Шабанов воспылал чувствами в тот момент, когда впервые увидел её.
Братские чувства Виктора Васильевича к Герману заканчивались там, где начинались его чувства к Эльзе Фридриховне. Гауптман это хорошо понимала, и пыталась использовать создавшееся положение в своих интересах по полной программе. Ни один десяток лет проработав в доме Сапрановых, она считала себя в полном праве претендовать на все блага этого семейства.
— В этом доме у меня прав гораздо больше, чем у некоторых других его жителей, – не раз говорила Эльза Фридриховна, имея в виду, в первую очередь,  дочерей и жен Германа.
Подтверждением слов Гауптман являлся её сын Филипп. Внебрачный отпрыск Германа Федоровича, по мнению его матери, обладал правами не меньшими, чем остальные дети Сапранова.
— Эльза, сколько раз тебе можно говорить, что моим наследником может быть только ребенок, рожденный в браке? – неоднократно спрашивал свою главную горничную Герман. – Твой Филипп-то под эту категорию никак не подходит, но ты с завидным упорством продолжаешь гнуть свою линию.
Подобные определения в свой адрес Эльзе Фридриховне слышать было, конечно, обидно, но что-либо противопоставить им или как-то возразить она не могла. Тайна, скрываемая долгие годы, оставалась тайной, но Гауптман была намерена приложить максимум усилий для того, чтобы Филипп занял свое место в особняке Сапрановых, принадлежавшее ему по праву.
В средствах для достижения этой цели Эльза Фридриховна никогда не стеснялась, и проблемы Германа с его первой женой были для неё, несомненно, подспорьем.
    — Никогда не понимала твоей женитьбы на этой Полине, – часто говорила Гауптман своему шефу. – Она тебя не любит. Ты к ней тоже нежных чувств, как я погляжу, не питаешь. Тогда из-за чего весь сыр-бор?  Можешь мне объяснить?
— Из-за денежек, Эльзочка. – отвечал Герман. – Исключительно из-за денежек. Видишь ли, в чем дело: тех средств, которыми располагает отец Полины, с лихвой хватит на многие  поколения вперед. Сама понимаешь: такую кормушку я не могу упустить.
Прагматизм всегда был вторым я Германа, и целесообразность всех его браков была продиктована именно им. Те возможности, которая открывала свадьба Полины и Германа, открывала такие возможности для роста благосостояния Сапрановых, что не было ничего, на что Сапранов-младший не пошел бы для достижения желаемой цели.
— Неужели ради денег ты готов пожертвовать своим спокойствием? – не понимала Гауптман. – Ведь Полина из тебя уже все соки выжила.
По правде говоря, деньги всегда были основой существования Германа. Не было такой жертвы, которую он не мог бы принести ради своего благополучия, и к любым посторонним людям, хоть каким-то образом с ним соприкасавшимся, это относилось в полной мере.
То, что Полина никогда не питала к нему нежных чувств, Герман знал хорошо, но все равно в своем желании взять её замуж был изрядно настойчив. Его не волновало, что есть человек, которому Полина уже отдала свое сердце, и которому поклялась быть верной до гробовой доски. Это обстоятельство Герман считал досадным недоразумением, легко поддающимся исправлению.
Желанная цель была достигнута, соперник повержен, а Полина вместе с Германом препровождена под венец.
— Никогда не мог понять этого твоего увлечения, – говорил Герман своей жене сразу после свадьбы. – Ты – вполне презентабельная, респектабельная девушка из хорошей семьи, и не тебе связываться с всякими плебеями.               
Увлечение, о котором говорил Герман, было самой большой и, вполне возможно, единственной любовью Полины.
— Во всяком случае, в отличие от тебя, я его действительно люблю. К тебе же я не испытываю вообще никаких чувств. Скажу тебе даже больше: иногда ты мне бываешь просто отвратилен. Ты – самый порочный, самый эгоистичный человек, которого я встречала, и про то, что между нами что-то может быть, тебе лучше забыть.            
Эти слова супруги пропустить мимо ушей Герман не мог. Слишком обидно и безапиллиционно звучали они для него. Подобная дерзость не должна была остаться без наказания, и чем дольше длилась совместная жизнь Полины и Германа, тем больше Сапранов утверждался в этом мнении.
— Я для неё – никто, – все чаще жаловался Герман Федорович Гауптман. – Эльза, это ведь вечно продолжаться не может. Я ведь тоже не из железа сделан.
— Ну, а на что ты рассчитывал, Герман? Ты ведь знал, что Полина никаких высоких чувств к тебе не испытывает, но все равно в своем желании взять её в жены продолжал упорствовать.
Рвению Германа в его преследовании предполагаемой невесты действительно можно было позавидовать. Ни достаточно презрительное отношение к нему самой Полины, ни то, что она встречалась с молодым человеком, которого безмерно любила, не могло остановить не в меру назойливого жениха.   
Собственно,  Полина Герману, как таковая, была не нужна. Все, что привлекало его в ней,- это родительское приданое, которое, особенно по тем временам, было немалым. Любой, даже самый ничтожный, намек на развод влек за собой потерю огромного состояния, чего Герман, естественно, допустить не мог.
— На развод с ней я пойти никак не могу, – сказал Сапранов Гауптман. – Её родители тогда меня без ничего оставят, а это, сама понимаешь, не в наших с тобой интересах.
У опасений Германа Федоровича были реальные основания. Еще загодя до свадьбы отец Полины – видный начальник советской торговли – неоднократно выговаривал своему будущему зятю, что, в случае каких-либо нестроений с его дочкой, он от этого самого зятя мокрого места не оставит. Даже не посмотрит на то, что с его отцом они – давнишние друзья. Выгонит его, Германа, на улицу, в чем мать родила, и будет он, Герман, по местным подворотням с протянутой рукой побираться.
Правила игры были определены достаточно жестко, и Герману этим правилам становилось следовать все труднее. Ну, никак не шла Полина на какое-либо сближение с мужем, а скандалы и выяснения отношений стали столь часты, что перспектива развода маячила перед Сапрановым все более отчетливо.
Естественно, перспектива расставания с женой Германа Федоровича никак не устраивала, но и что-то предпринять для того, чтобы хотя бы на время отодвинуть злосчастный развод, он не мог. Оставалось только одно: искать нестандартный выход из сложившейся ситуации, а такой выход не мог быть не сопряжен с прямым нарушением закона.
Неизменный помощник Германа – начальник службы безопасности выход из сложившейся, весьма незавидной ситуации нашел достаточно быстро.
— Слушай, а ты не думал о том, что смерть твоей супруги могла бы снять целый ряд проблем? – как-то спросил брата Виктор Васильевич.
— Погоди, я не понял: ты что, хочешь, чтоб я убил собственную жену?
— Да, успокойся ты, Герман! Разве я что-нибудь сказал об убийстве? Достаточно будет твою Полину просто на время нейтрализовать, но сделать это так, чтоб все думали, что она умерла. Ты мне сам говорил, что здоровье у неё не очень… значит, случиться  может все, что угодно. Ну, а в том случае, если родители твоей благоверной начнут артачиться, выяснять, что с их любимой дочкой случилось, всегда можно будет вытащить Полинку на свет Божий.  Тогда и к тебе никаких вопросов не будет, и все свои финансовые интересы ты соблюдешь.
Все, о чем говорил Виктор Васильевич, казалось в высшей степени привлекательным, но на деле трудноосуществимым.
— Как ты это себе представляешь? – спросил Герман брата. – Отец Полины контролирует каждый мой шаг, и скрыть от него что-то, что касается его любимой дочери, практически невозможно.      
— А скрывать-то ничего и не понадобится! – уверенно заявил Виктор Васильевич. – Ты же сам неоднократно говорил, что здоровье Полины оставляет желать много лучшего. Ну, а подорванное здоровье, сам понимаешь, повод для разного рода непредвиденных случаев.
Все, о чем говорил Шабанов, казалось в высшей степени заманчивым, но трудно выполнимым. Зная трепетное отношение родителей Полины к своей дочери, можно было представить их реакцию на известие о том, что с их любимым чадом произошло что-то нехорошее.
Отца Полины Герман знал давно, и хорошо понимал: реакция на любые плохие новости о Полине будет незамедлительной, и ему, Герману, ничего хорошего не сулящей.
— Ну, а как с родителями Полины быть? – спросил Герман Шабанова. – Они ж с меня с живого не слезут, если их любимая доченька преждевременно отдаст Богу душу.
— Герман! Герман! – воскликнул Виктор Васильевич. – Тебе с твоим послужным списком, и бояться такой ерунды… 
— Да, Витя, представь себе: мои возможности тоже имеют свои пределы. Всегда есть кто-то, у кого возможностей побольше, чем у меня, и к отцу Полины это относится в полной мере.
— Тебя послушать: отец Полины прямо-таки монстр какой-то…
— Да, монстр. Он даже этого не считает нужным это скрывать. Витя, ты даже не представляешь, до какой степени это – страшный и хитрый человек. Если он узнает, что против его дочери что-то затевается, не сносить нам с тобой головы!
Конечно, Герман знал, о чем говорил. Всевидящий глаз своего тестя он ощущал на себе каждую минуту, и вырваться из под его неусыпного контроля никакой возможности не было. Представить, что может быть,  если с его женой что-то случится, Сапранов даже не пытался. Слишком безрадостные вырисовывались перспективы. Однако оставлять все, как есть, Герман тоже не хотел.  Развод с каждым днем маячил все отчетливее, а это, в свою очередь, влекло за собой такие последствия, от которых Герман вряд ли смог бы оправиться.
— Слушай, а тебе не приходило в голову, что тестю твоему разлюбезному уже давно пора в гости к праотцам? – вдруг спросил Виктор Васильевич.
— Погоди! Ты сейчас о чем говоришь-то!?! – испугался Герман. – Уж не хочешь ли ты предложить, чтобы я вместе с Полиной избавился еще и от её отца?
— Ну, а что здесь такого? По-моему, в этом случае ты одним выстрелом убил бы двух зайцев: и свою жену бы приструнил, и все её добро от тебя б никуда не делось.
Идея Шабанова, действительно, выглядела заманчиво, и Герман не заинтересоваться ею не мог. Ему самому уже давно надоели бесконечные нравоучения родителей его жены, а также холодность и равнодушие самой Полины.
— Слушай, все, что ты говоришь, выглядит, как минимум, заманчиво, – сказал Сапранов брату. – Но каким образом все это можно реализовать? Видишь ли, отец Полины тоже далеко не дурак, и меры предосторожности принимать умеет.
— Послушай, брат, даже такой матерый волк, как твой тесть, не может все просчитать наперед. К тому же, когда дело в руках такого профессионала, как я, ни о каких опасениях вообще не может идти речи. К тому же, не забывай, что у нас есть Гауптман. Уж кто-кто, а она такие вопросы умеет решать мастерски.
Выслушивая все это, Герман Федорович сам не понимал, какую петлю на своей шее он затягивал. Все его желания, все его намеренья Шабанов старательно  складывал в архив своей памяти, намереваясь извлечь от туда, когда наступит время. Роль послушного исполнителя чужой воли его уже давно не устраивала, но вот возможностей, чтобы реализовать свои неуемные  амбиции, было маловато.
— Герман, сейчас от одного тебя зависит, как долго ты еще будешь мучиться, – сказал Виктор Васильевич. - Твой тесть с тебя с живого не слезет, пока все соки не выжмет. Ты что, собираешься вечно все это терпеть? В таком случае твое будущее представляется незавидным.   
Чем дольше говорил Виктор Васильевич, тем сильнее он набивал цену самому себе. С каждой минутой Герман все больше верил в незаменимость брата и в то, что сказанное им сможет реализовать только он.
— Что я должен сделать? – спросил Герман.
— Ну, для начала надо как-то завлечь  твоего тестя к тебе в дом, а всю остальную, так сказать, техническую часть вопроса я возьму на себя.
Под взятием части вопроса на себя подразумевалось перекладывание его на плечи Эльзы Фридриховны.
— Только этот вопрос, Эльза, надо решить быстро, – сказал ей Шабанов. – У тебя ведь есть знакомые умельцы, которые смогут подобрать нужное снадобье?
— Ты хоть понимаешь, на что толкаешь и себя, и меня? – спросила Гауптман. – Если все вскроется, под раздачу мы с тобой попадем первыми.
— Эльза, если все делать с умом, то ни один комар носа не подточит. Не мне ведь тебя учить, как такие дела обтяпывать.
В подобных вопросах Эльза Фридриховна действительно была докой, и все особенности их решения знала досконально. Благо, специфические знакомства в медицинской сфере никуда не делись, и в любой момент их можно было задействовать для  приведения в исполнение приговора в отношении одного из лиц, неугодных Герману.
— Вить, а твой шеф хоть понимает, сколько все это ему будет стоить? – спросила Гауптман. – Прейскурант на оказание подобных услуг достаточно высок, а у Германа, насколько я знаю, снега зимой допроситься трудно.
— Чтобы решить свои проблемы, Герман не поскупится, и тебе об этом хорошо известно, – произнес Шабанов. – Да, и ты – первая заинтересованная, чтоб все прошло гладко. Ведь если Полина и её родня устраняются, доступ к телу брата ты получаешь неограниченный.
Многозначительно промолчав, Эльза Фридриховна погрузилась в размышление над выполнением полученного задания.
Те чувства, которые она испытывала к Герману, трудно было охарактеризовать одним словом. С одной стороны, не было в жизни Эльзы Фридриховны человека, нанесшего ей душевных ран больше Сапранова. Но с другой – дни и, главное, ночи, проведенные вместе, вереница событий, сколь горьких, столько и сладостных, совместный сын заставляли Гауптман забыть обо всем на свете. Лавина необъяснимой любви накрывала с головой, и уже не существовало ничего, чего Эльза Фридриховна не могла бы сделать для объекта своих обожаний. 
Естественно, своя цена существует у всего, что бы ни происходило в этой жизни. Определила такую цену за свои услуги и Эльза Фридриховна. Свое привилегированное положение в доме она использовала на все сто процентов, не считаясь, порой, с самым нелестным о себе мнением со стороны остальных жителей особняка. 
Нелюбовь между Полиной и главной горничной была дополнительным стимулом для Эльзы Фридриховны, чтобы поскорее избавиться от надоевшей жены хозяина.
 — На этот раз нужны такие пилюли, с помощью которых клиента можно было бы вывести из строя навсегда, – говорила Гауптман своему знакомому Владимирову. – Причем, чем скорее ты эти таблетки мне предъявишь, тем быстрее начнешь купаться в шоколаде.          
  — Эльза, ты хоть сама-то понимаешь, о чем меня просишь? – спросил ошеломленный Владимиров. – Я ведь все-таки врач, а не убийца. То, о чем ты меня просишь – это, я тебе скажу, уже за пределами добра и зла.  Вот этим препаратом, который ты у меня просишь, пол города перетравить можно…
  — Да, не надо мне – пол города! – вскрикнула Гауптман. – Речь идет всего лишь об одном-единственном, наполовину выжившем из ума старике!
  — Эльзочка, дорогая, а скажи ты мне: этот наполовину выживший из ума старик, случайно, не тесть ли твоего любовника? Это вы с ним что, на моем горбу захотели в рай въехать?
Сама того не заметив, Эльза Фридриховна была виртуозно разоблачена. Собственно, её отношения с Германом для Владимирова никогда тайной не были, а сейчас Гауптман лишь хотела наполнить их новым содержанием. Давно засидевшийся на вторых ролях в заштатном лечебном учреждении знакомый докторишка для этих целей подходил идеально, чем Эльза Фридриховна и поспешила воспользоваться.
  — С чего ты это взял? – спросила Гауптман Владимирова.
  — Да, уж слишком много, как я погляжу, совпадений. Сама посмотри: и от этого старого зануды вы избавляетесь, и жена любовника твоего, как я понимаю, устраняется.  В общем, для вас с любовником полная дольче вита наступает.
  — Ты только не забывай, кем является мой любовник, и в каком шоколаде сам будешь купаться, если все сделаешь, как надо. Костик, ты ведь сам мне сто раз жаловался, что сидеть в этой занюханной больнице тебе надоело, что душа жаждет большего… Вот тебе и предоставляется шанс – все радикально поменять в своей жизни. Всего-то надо – оказать кое-какие услуги… ну, пусть, весьма специфического характера. Костик! Но ведь все твои риски на сто процентов оправданы.
Слова Гауптман действовали на Константина Георгиевича, как магическое заклинание. Без того находящийся под её незримыми чарами, Владимиров за посуленные ему коврижки готов был на все, что угодно. Благо, в подобных вопросах он был докой, и выполнить полученное задание ему вообще ничего не стоило.
  — Можешь быть спокоен, – сообщила Гауптман Герману. – Надо только подумать над нашими дальнейшими действиями.
Думать над дальнейшими действиями долго не пришлось. План был хорошо продуман и до мелочей проработан. Каждому из участников была отведена своя, определенная только для него, роль, которой он должен был неукоснительно следовать.   
В силу повышенного беспокойства Аркадия Римашевского за свою дочь его визиты в дом Сапрановых случались, как минимум, еженедельно. Само собой разумеется, что ни один из таких приездов не мог не сопровождаться откровенной выволочкой для Германа, к которому у его тестя всегда был ворох претензий. Делая вид, что с трудом, но терпит льющийся на него ушат унижений, Сапранов спал и видел, как поскорее избавиться от изрядно надоевшего отца своей супруги.
   — Слушай, а ты подумал, как будешь выпутываться из всей этой истории? – как-то спросила своего любовника Эльза Фридриховна.  – Ведь долго списывать эту твою комбинацию на какой-нибудь инфаркт или инсульт вряд ли получится. Что ты будешь объяснять ментам, когда они к тебе нагрянут?
Как ни странно, у Германа Федоровича уже были заготовлены ответы на подобные вопросы. Привыкший из всего извлекать выгоду, Сапранов и на этот раз решил извлечь из создающийся ситуации максимальную для себя пользу.
Уже давно Полина слыла среди знавших её людей человеком неуравновешенным и, порой, не отдающим отчета в своих действиях. Особенно это проявлялось в её отношениях с отцом, которого она обвиняла во всех в одночасье свалившихся на неё бедах.
   — Ты сама подумай, какое будущее у тебя могло бы быть с этим водилой, – не раз выговаривал Полине её отец. – Дочка, я ведь не о себе, а о тебе пекусь. С ним у тебя б вся жизнь под откос пошла. Это я тебе точно говорю!
   — Слушай, а давай со своей жизнью я как-нибудь сама разберусь, – возражала Полина. – Вы ведь с мамой всегда все решали за меня: кем мне быть, на кого учиться, за кого замуж выходить.
    О непростых отношениях своей жены со своим же отцом Герман был хорошо осведомлен, и даже это обстоятельство ухитрился обратить в свою пользу.   
  — Слушай, а этому твоему знакомому доктору не приходилось ли сталкиваться с такими вещами, как нервные срывы, состояние аффекта? – спросил Сапранов свою любовницу.
  —Герман, ну, вообще-то он этим живет, – отвечала Эльза Фридриховна. – Ты не забывай: в психиатрии он – настоящий корифей, и на таких вещах, о которых ты говоришь, даже не собаку, а стаю собак съел.
Настоящим бальзамом на душу были эти слова главной горничной для Германа. В его воспаленном мозгу план дальнейших действий давно созрел, и оставалось лишь проработать подробности некоторых деталей, ну, а то, что знакомый Гауптман оказался докой в психиатрии, пришлось, как нельзя, кстати.
  — Есть у меня одна идея, – промолвил Герман. – Только вот не знаю, насколько она реализуема. 
  — О чем идет речь? – спросила Гауптман.
Суть идеи состояла в том, что Сапранов делал знакомого Эльзы Фридриховны главным врачом очень крутой клиники, а тот, взамен, схоронил бы в этой самой клиники до времени Полину.
  — Все, о чем ты говоришь, звучит, как минимум, интересно, – выслушав любовника, произнесла главная горничная. – Но, Герман, где гарантии?  Я ведь тебя хорошо, как облупленного, знаю. Ты ведь слову своему – не хозяин. Сейчас Константин за тебя впряжется, а ты потом кинешь его, и в ус не подуешь.   
  — Эльза, да, не то у меня сейчас положение, чтоб такими обещаниями разбрасываться. Отец Полины, пока жив, мне житья не даст. А если не даст, то кончится все это тем, что мы всей семьей побираться пойдем, а в этом случае о счастливом будущем нашего сына можно будет забыть.   
Счастливое будущее Филиппа было ахиллесовой пятой Эльзы Фридриховны. Не было такой жертвы, которую она не могла принести ради сына, и не было таких преступлений, на которые Гауптман не могла ради него пойти.   
Роль в деле устранения тестя Германа Эльзе Фридриховне была отведена одна из ключевых.
  — Ты ведь хорошо с такими пилюлями управляться умеешь, – сказал ей любовник. – Тебе и карты в руки…
  — Ты на что меня подписываешь!?! – чуть не закричала Гауптман. – Если расследование начнется, менты в это дело вцепятся, то ты на меня всех собак повесишь? Нет, дорогой мой. На такой расклад я не согласна. 
  — А прозябать в нищете ты согласна!?! Эльза, положение действительно очень серьезное. Римашевский спит и видит, как нас всех пустить по миру. Если ему удастся осуществить то, что он задумал, тогда мало никому не покажется.
Слова Сапранова звучали более чем убедительно, хотя было в них больше бравады, наигранности, чем реальных угроз. Отец Полины был скорее неиссякаемым источником материальных благ, эдакой кормушкой, чем представлял реальную опасность для благосостояния могущественного семейства. 
  —  Пойми, положение действительно складывается очень серьезное. Полина все уши мне прожужжала разводом. А в моем случае развод – это потеря всего, что я сейчас имею. Согласись, это – вполне оправданный повод для принятия радикальных мер.
Да, у Эльзы Фридриховны и не было никакой возможности, чтобы хоть что-то возразить своему любовнику.
Все, что касалось устранения Аркадия Римашевского, было обставлено с максимальной секретностью и сопровождалось мерами повышенной конспирации. Варвара Захаровна, теща Германа и маленькая Лиза были отправлены на отдых в теплые заморские края, так как лишние глаза и лишние уши при проведении задуманных действий были совершенно ни к чему.
Вечер очередной ревизии Аркадия Михайловича выдался на редкость дождливым и промозглым. Капли дождя, упрямо барабанившие в оконные стекла, словно уговаривали настырного гостя поскорее покинуть обещавшее стать для него роковым жилище зятя.
    — Столько времени прошло, как вы с Полиной поженились, а я все никак не могу увидеть счастья на лице своей дочери, – говорил Аркадий Михайлович Сапранову. – Герман, если ты думаешь, что твой брак с Полиной – это всего лишь удачно проведенная твоим отцом деловая сделка, то ты глубоко ошибаешься. Нет в этой жизни таких жертв, которые бы я не мог принести ради своей дочери, и к тебе это относится в первую очередь…
Чем дольше Аркадий Михайлович говорил, тем больше его слова раздражали зятя. 
  — Ну, кто такой этот лощеный делец? – думал Герман. – Если он в крайкоме все двери одной ногой открывает, то ему теперь что, все можно? Но мы-то с отцом и покруче видели, и все они лебезили перед нами, а не наоборот.
С каждым произнесенным словом Аркадий Михайлович неумолимо приближал роковую развязку. Нелюбовь к нему со стороны Германа возрастала в геометрической прогрессии, и уже не могла не выльется в приведение в исполнение вынесенного приговора.
Все началось с предложения Германа осушить стаканчик-другой кубинского рома, привезенного его отцом с острова свободы.
  — Знает все-таки твой отец толк в этом пойле, – похвалил Аркадий Михайлович предложенный ему напиток, совершенно не замечая происходящих в его организме изменений.
Две минуты спустя Римашевский почувствовал сильную слабость, сковавшую все тело. Глаза заволокла густая пелена, а руки и ноги перестали подчиняться своему владельцу.
  — Что со мной? Что случилось? – еле-еле смог произнести Аркадий Михайлович.
Грузное тело, в одно мгновение упавшее на пол, было абсолютно безжизненным с полным отсутствием в нем каких-либо признаков человеческого существования. Удар об пол был настолько сильным, что Полина, спальня которой располагалась этажом ниже, не могла не услышать удара. 
Увидев безжизненное тело своего отца, несчастная женщина в первые секунды даже не могла понять, что произошло.
  — Папа! Папа! – закричала Полина, бросившись к отцу.


Все попытки растормошить ни на что не реагирующее тело, привести его в чувство были безуспешными. Обернувшись, Полина увидела лицо мужа, полное холодности и презрения. Глаза Германа излучали издевательскую усмешку и безразличие, демонстрируя полное равнодушие к происходящему…
  — Это все ты! – в неистовстве закричала Полина.
  — Ты сейчас о чем? – совершенно спокойным голосом спросил Герман.
  — Ты убил его! – не успокаивалась Полина. – Он ведь тебе уже давно покоя не давал!
  — Поля, о чем ты говоришь? По-моему, у тебя было гораздо больше поводов ненавидеть собственного отца. Ведь это он заставил тебя выйти за меня замуж. Так что отправить своего отца на тот свет ты могла вполне.
Разговор стал принимать совершенно неожиданный характер. Из обвинителя Полина в один момент превратилась в обвиняемого. Причем, в том, что именно его жена отравила собственного отца, Герман ни на минуту не сомневался.   
  — Ты хоть понимаешь, что теперь тебе за это будет!?! – кричал Сапранов. – Это, дорогая моя, лет десять, как минимум, да, и то -  при хорошем адвокате. Папашка твой в определенных кругах был человеком известным, а там такие грехи не прощают.
Слова Германа звучали убедительно настолько, что любой посторонний человек, находящийся радом, обязательно бы в них поверил.
  — Даже не знаю, что теперь делать, – более спокойным тоном промолвил Герман.  – Поля, ты перешла границы, которые ни под каким предлогом нельзя было переходить. Ты понимаешь, какая охота на тебя будет объявлена? 
У плохо понимающей, что произошло, Полины не находилось никаких аргументов, чтобы хоть что-то возразить.  Её муж был настолько убедителен, что любые возражения тут же наткнулись бы на самодовольные насмешки с его стороны с продолжением выдвижения обвинений.
 
— Даже не знаю, что теперь с тобой делать, – сказал Герман, воздохнув. – Поля, ты нарушила границы, переходить которые нельзя было ни в коем случае! Твой отец – слишком заметная фигура в определенных кругах, и то, что ты сделала, без ответа остаться не может. Вот как мне теперь тебя обезопасить?
Многозначительно посмотрев на супругу, Герман расцвел в улыбке.  Решение проблемы словно нашлось само собой, и Сапранову только оставалось озвучить его.
— Слушай, а я, кажется, придумал, что можно сделать! – воскликнул он. – Все ведь можно списать на твое психическое состояние. С больного человека и спроса меньше, а то, что у тебя – определенные проблемы с психическим здоровьем, хорошо известно всем.               
Сказав это, Сапранов опрометью выскочил из комнаты и помчался на кухню, где его ждала Гауптман.
— Эльза, у твоего знакомого все готово? – спросил Герман. – Полину нужно госпитализировать, и поскорее…
— Тебе удалось сделать то, что ты задумал? – спросила Эльза Фридриховна.
— В том-то и  дело, что удалось. Теперь нашему сыну со стороны родственников моей жены ничего не угрожает. Но ты  должна понимать: Полина будет доискиваться до тех, кто отправил на тот свет её отца, и пока это будет происходить, покоя не будет ни мне, ни тебе.               
Наверное, не стоит приводить подробности того, что было дальше. Карета скорой помощи примчалась спустя десять минут после вызова. Осмотревший Полину не в меру упитанный доктор констатировал хроническое расстройство психики, спровоцировавшее нервный срыв, и тут же было принято решение о госпитализации больной.      
— Ты не можешь так со мной поступить! – кричала Полина мужу. – Я не могла убить своего отца! Это все ты…
В ответ холодные глаза Германа излучали сытую уверенность и полное безразличие к происходящему. В виновности своей супруги он не сомневался ни на минуту, а её истерические крики, конвульсивные попытки вырваться из рук санитаров лишь подтверждали версию о нездоровой психики.
— Полина, ты сейчас делаешь хуже только себе, – без эмоциональным, с отсутствием каких-либо ноток жалости, голосом говорил Герман.    
Взгляд Сапранова в этот момент был лишен каких-либо признаков жалости и сострадания.
— Ты сама виновата в том, что произошло, – сказал Герман Полине на прощание. – У тебя была сотня шансов все уладить более мирным, спокойным способом, но ты не захотела воспользоваться ни одним из них. Теперь за твое слишком несговорчивое поведение необходимо расплатиться.
     Расплата для Полины была слишком высокой, и не было ничего в её силах, чтобы хоть что-то изменить. В судьбе супруги Германа Сапранова была поставлена жирная точка.
Ни один десяток лет прошел с того дня, как Полина волевым решением своего супруга была вычеркнута из аналов существования, а созданная легенда о её смерти ни у кого не вызывала сомнений. Герман был достаточно убедителен, чтобы все его домочадцы поверили в версию о роковом нервном срыве, приведшем к убийству Полиной, а затем к суициду самой виновницы трагедии.
— Герман, почему мы не могли даже с ней попрощаться? – сокрушалась Варвара Захаровна после «похорон».  – Гроб почему-то был закрыт. Никто не видел её лица…
— Мама, я тебе еще раз повторяю: Полина выбросилась из окна. Удар был очень сильным. Там от лица-то ничего не осталось.
Чтобы не доверять рассказам сына, у Варвары Захаровны не было никаких оснований. Несчастной женщине оставалось  лишь сокрушаться о трагедии, разыгравшейся в её доме, да сожалеть о невозможности что-либо изменить.
Ни один десяток лет минул с тех пор, как Полина была похоронена заживо, и все как бы вошло в свой обычный, повседневный порядок: Герман с утра до вечера был занят приумножением семейного и, главное, своего личного благосостояния; Варвара Захаровна не переставала сокрушаться о загубленных, по её мнению, на корню судьбах своих сыновей; Лиза в силу своего малолетства пребывала в счастливом неведении того, что произошло, и только Анну, достаточно хорошо  знавшую и Полину, и Германа, не оставляло ощущение, что многое в этой истории шито белыми нитками.
Двадцать лет со дня трагедии, произошедшей в доме Сапрановых, пролетели настолько быстро, что, казалось, для многих, знавших это семейство,  вдовство Германа осталось совершенно незамеченным. 
Появление в его доме Ирины Френкель произошло  настолько стремительно, что многие даже не успели сформулировать свое к ней отношение. Лиза традиционно восприняла мачеху в штыки. Причем, неприятие падчерицы и Ирины оказалось взаимным. Скандалы и разборки в особняке Сапрановых стали регулярными, и даже Герман был не в силах их предотвратить.
Варвара Захаровна загодя жалела потенциальную сноху, заранее предвидя, какая нелегкая жизнь ей предстоит. Её отношение с Ириной можно было охарактеризовать отсутствием какого-либо отношения. Обе демонстрировали показное равнодушие друг к другу, будто каждой из них не существовало в принципе.
 У искренне любившей Анны к новой супруге Германа Федоровича сразу же возникла стойкая неприязнь. Слишком уж вульгарной и избалованной казалась ей рафинированная дамочка, привыкшая на всех смотреть свысока.
Для самого Германа его брак с Ириной не был браком в привычном понимании этого слова. Это была, скорее, выгодная сделка, заключенная между родителями жениха и невесты, сулящие семейству Сапрановых немалые выгоды.
— Тебе что, мало Римашевского с его дочкой? – спрашивал отца Герман.
— Запомни, сынок, не существует таких жертв, которые нельзя было бы принести ради семьи, – отвечал Федор Кузьмич. – Ирка, конечно, дамочка не высокого ума, но возможности, которые перед нами с тобой откроет её отец, все спишут. 
У самой Ирины были несколько другие, менее меркантильного характера, взгляды на её брак с Германом. То, что она испытывала к  своему мужу, наверное, трудно было назвать любовью, но какие-то намеки на высокие чувства с её стороны во всем этом, несомненно, присутствовали.
— Ирка, тебе не надоело стучаться в закрытую дверь? – не раз спрашивали Френкель подруги. – Твой Герман тебя в упор не видит, а ты носишься с ним, как с писаной торбой…
Брак Германа и Ирины был обречен с самого начала, и появление на свет их дочери Эллы лишь на время отодвинуло его распад. Супруги по-прежнему считали друг друга чужими людьми, и с каждым днем эта отчужденность только усиливалась. Все попытки Ирины хоть как-то сблизиться с мужем были безуспешны, и их развод с каждым днем становился все более неизбежным.
Даже из завершения своего второго брака Герман, как всякий деловой человек, постарался извлечь максимальную для себя выгоду. Выразилось это в  том, что при Ирине остался минимум того, что было при ней до свадьбы.
— Как ты так можешь!?! – в недоумении спрашивала мужа Ирина. – Где бы ты сейчас был, если б не мой отец!?!   
— Именно потому что твой папа высосал из меня всю кровь, я имею право на определенную компенсацию,  – не моргнув глазом, ответил Герман.
Ирине Львовне не оставалось ничего другого, как смириться со сложившимися обстоятельствами. Из дома своего бывшего супруга она ушла в том, в чем в нем появилась, без всякой надежды на какое-либо возмещение.
Около двадцати лет после развода Германа пролетели незаметно, и уже ничто не предвещало, что он позволит втянуть себя в какие-нибудь другие брачные авантюры. Тем удивительнее стало появление в доме Сапрановых Лены – молоденькой девушки, меньше всего похожей на невесту респектабельного Германа Федоровича.
— До сих пор не могу понять, зачем тебе нужна эта малолетка, – не переставала недоумевать Гауптман. – Герман, ты повнимательнее посмотри на неё! У неё же молоко еще на губах не обсохло. Ни ступить, ни молвить не умеет…
— Эльзочка, на эту, как ты говоришь, малолетку я возлагаю двойную миссию. С одной стороны, она подарит мне долгожданного наследника, которого я не дождался ни от одной из своих предыдущих жен. С другой – именно благодаря ей, благосостояние нашего семейства поднимется на недосягаемую высоту…
— Значит, Филиппа ты уже своим сыном не считаешь? 
— Эльза, ты опять за старое!?! Сколько раз тебе говорить: Филипп – мой сын, но он  - не наследник, и наследником никогда не будет.
— Почему!?!          
— Да, потому что наследовать империю может только ребенок, рожденный в браке, а наш Филипп под эту категорию, извини, никак не подходит.
— Что ж тебе мешало признать нашего сына официально?
Для самой Эльзы Фридриховны этот вопрос был из разряда риторических. Она хорошо понимала, кем является для своего возлюбленного, и хорошо знала свое место. Надежды на хоть какое-нибудь изменение статуса не было никакой, и все, что оставалось Гауптман – это смирится со своим весьма незавидным, как она сама считала, положением. 
Без того упавшее ниже плинтуса настроение Германа Федоровича испортилось еще больше, когда он оказался в комнате своей невесты.  Он был немало рассержен, застав Лену за сбором вещей. Птичка вот-вот готова была упорхнуть из золотой клетки, чего Сапранов никак допустить не мог. 
— Леночка, ты хоть понимаешь, что идти тебе, в принципе, некуда? – спросил Герман невесту. – Любой полицейский  патруль зацапает тебя в два счета, и отправишься ты у меня в солнечный Магадан лет на десять.   
С этими словами Герман покинул комнату, оставив невесту одну размышлять над создавшимся, весьма незавидным  положением.
— Я не могу этого допустить, – произнес Герман Федорович, войдя в комнату к Гауптман.
— Ты что сейчас имеешь в виду? – спросила Эльза Фридриховна.
— Ленка собралась меня бросить. Представляешь!?! – в сердцах вскрикнул Герман. – Это же – настоящая катастрофа.  Тогда на всех моих планах, на всех моих обязательствах перед людьми можно будет ставить жирный крест. 
Ничего не ответив, Эльза Фридриховна взяла лежавшую на прикроватной тумбочке телефонную трубку, набрала знакомую комбинацию цифр и, услышав на другом конце провода изрядно прокуренный голос, решительно произнесла:
— Через пару часов к тебе привезут еще одну пациентку. Готовься принять! 
В ответ на гневные реплики, раздавшиеся на другом конце провода, Гауптман просто нажала на кнопку сброса и, обратившись к Герману, сказала:
— Ну, что! Пошли решать твои проблемы.
Запертая в своей комнате Лена даже не представляла, что ей теперь делать дальше. Клетка, в которой она находилась, захлопнулась, и найти из неё выход никак не представлялось возможным. Второй этаж, на котором располагалась Ленина комната, отрезал всякие пути к отступлению, делая побег из особняка Сапрановых весьма затруднительным.   
— Собирайся, – коротко бросил Герман Лене, войдя в комнату.
Глаза Сапранова были явно наполнены яростью и не предвещали ничего хорошего.
— Куда собираться, – робко спросила Лена.
— Тебе надо будет поехать в одно место и побыть там какое-то время, пока твои мозги не встанут на место.
Что-то зловещее и недоброе ожидало девочку, и она это очень хорошо понимала, но как-то противостоять этому, что-то противопоставить Лена, конечно же, не могла.      
      — Да, со своим братом ты можешь попрощаться навсегда, – произнес Герман. – Он ведь тебе все равно не нужен. Ты это всем вполне доказала.
      — Зачем вы так говорите, Герман Федорович!?! – закричала Лена. – Алешенька – это самое дорогое, что у меня есть!   
      — Тогда вести себя надо было соответствующим образом, – заметила Гауптман. – Тебе Герман Федорович предлагал идеальное решение твоей проблемы, но тебя оно не устроило. Теперь же нечего жаловаться.   
  Вой сирены, раздавшейся за окном, говорил о прибытии машины скорой помощи. Лену охватил непередаваемый ужас, когда в комнате появились два здоровенных санитара в сопровождении начальника службы безопасности Германа – Шабанова.
— Можете забирать, – сказал Виктор Васильевич санитарам, указав пальцем на Лену.            
Ни душераздирающие крики, ни мольбы о пощаде не могли разжалобить запрограммированных на выполнение определенных  действий санитаров. Оказавшиеся в плену эластичных бинтов конечности не были в состоянии оказывать какое-либо сопротивление, а введенная в предплечье инъекция с каждой минутой делала сознание все более замутненным.
—  Надеюсь, никому не надо объяснять: все, что здесь произошло, должно оставаться в строжайшей тайне, – сказал Герман Шабанову и Гауптман.
С этого времени для Лены начался период её пребывания в полной безвестности. О причинах своего заточения девушке совершенно ничего не было известно, а они, эти причины, лежали в плоскости сугубо практичной, без каких-либо намеков на любовь.