Литературовед Лемке

Из очерка "у нейтральной полосы".
Гласность, демократизация, гласность… Не сходит с уст слова, далек и труден путь к закреплению их, как нормы жизни. Иные молодые люди сожалеют: поздно родились, все открыто, изведано, нет “белых пятен”. На географической карте, вероятно, и нет, но зато, например, сколько их на исторической?! И может, точнее заимствование из астрономии: “черные дыры”? Сколько забыто имен, уведено в тень событий?! Богатое поле деятельности, интересная работа. Сейчас открываются новые источники информации, архивные фонды. На многое смотрим более объемно и объективно.
Кажется “Большая Советская Энциклопедия” вместила сведения обо всем. Вы найдете биографические данные даже главарей третьего рейха. Это понятно, точные сведения нужны для сверки, ориентировки историкам, публицистам, да и каждому заинтересовавшемуся какими-то событиями прошлого. Но напрасно искать упоминания о людях из ближайшего окружения Ленина. Выключены были они из истории, имена употреблялись только с ярлыками. Недоумеваешь, как Ильич один действовал в окружении врагов и почему они дремали, не побороли его.
И все-таки была и есть кладовая сведений. Это полное собрание сочинений В.И. Ленина. 55 томов в любой библиотеке! Да, с именем Ильича мы шагаем из пеленок до последнего дня. Заучиваем в школе. Конспектируем в институтах, на семинарах, в политшколах. Но какой налет формализма, а конспекты чаще списаны у соседа, сослуживца, который их тоже год назад переписал у кого-то. Узкий набор рекомендуемых произведений. Между тем это пока самое доступное окно, через которое можно заглянуть на “кухню” революции, понять, как она делалась. Особенно ценны в этом плане письма, телеграммы, записки – непосредственная реакция на события, оперативное вмешательство в их ход. Предстает драматизм эпохи. В тысячах примечаний к сочинениям В. И. Ленина можно узнать о неведомых для широкого круга событиях, о каждом человеке, упомянутом вождем, есть биографические сведения.
Недавно вышло второе, дополненное издание сборника “В.И. Ленин и Новгородский край”. Кажется, есть все о новгородцах и области, хоть намеком связанное с именем вождя. Но вот могут добавить. По крайней мере дважды соприкоснулись дела и заботы уроженца Демянского уезда Михаила Лемке и В. И. Ленина.
В молодости Михаил редактировал газету “Приднепровский край”, выходившую в Екатеринославле. В те времена случалось, если цензура не пропускала иные заметки, газета выходила с белыми пятнами /опять эти пятна! /. Губернатор все норовил вмешаться в содержание газеты. И в апреле 1902 года Лемке не выдержал – выпустил газету с белыми страницами.  Своеобразный вызов цензуре. Тогда это произвело большое впечатление на общество. 3 мая 1902 года В. И. Ленин в письме из Лондона в Цюрих П. Б. Аксельроду сделал приписку: “Пусть Л. Гр. /Дейч/ пришлет тотчас же полученный Вами номер “Приднепровского края” с белыми местами”.
II ноября 1921 года В. И. Ленин пишет:
“К сведению всем членам Политбюро
т. Михайлов!
По—моему, вызывать мне не к чему, ибо я не могу проверить, а на слово не поверю.
Предлагаю поручить т. Зиновьеву взять с Лемке краткое, точное, ясное письменное изложение дела за подписью Лемке. В изложении должно быть указано: в чем обвиняется или подозревается Гознак; что берется сделать Лемке…
Политбюро обсудит тогда это заявление Лемке”
Михаил Константинович сообщал, что в Гознаке, печатавшем деньги, осуществляется тонкий саботаж, “нынешнего управляющего и его спеца надувают”, предлагал назначить комиссию для проверки. Политбюро обсуждало записку В. И. Ленина 17 ноября, а затем Президиум ВЦИК образовал комиссию для ревизии Гознака в составе М. Томского, Т. Енукидзе и М. Лемке. 5 января 1922 года Политбюро обсудило заключение комиссии и согласилось с ее выводами.
О Михаиле Лемке очень хочется рассказать. По нему, а не по Гегелю, учился понимать гласность. Он, можно сказать, был рыцарем гласности и свободы печати.
В конце 1972 года решил я перелистать всю “Краткую литературную энциклопедию”. Любопытствовал: сколько писателей репрессировано /около 30 на том/, что пишут об эмигрантах /пишут/, упоминают ли сотрудников радио “Свобода”? /упоминают/.
“Родился в Демянске Новгородской губернии” … на эти слова наткнулся взгляд в четвертом томе. Про человека достаточно пространная статья в энциклопедии, большие заслуги перед русской словесностью, а в местных газетах, в краеведческой литературе его имени не встречал. Записываю названия сочинения, заказываю по межбиблиотечному абонементу. Собранные из разных библиотек страны книги пришли через месяц. Ирония нашей эпохи. В Конституцию 1977 года было вписано право широкого доступа ко всем историческим и культурным богатствам страны. Так вот после этого я ни одной книги не получил.
Захвачен и увлечен был сразу. Все так близко, так схоже с собственными размышлениями. Возможность как бы взглянуть на проблему со стороны. Что-то у меня не обрело еще форм четких, а здесь уже было запечатлено ясно. Аналогии, параллели напирали. И печаль: мы еще не дожили до тогдашних дискуссий, уступаем людями середины прошлого века в масштабах и разносторонности понимания гласности. Перефразируя великого пролетарского поэта Маяковского: ехали киселя за семь верст хлебать, а вернулись в средневековье.
Михаил Константинович Лемке родился в ноябре 1872 года. Воспитание и образование получил обычное для представителя уездного дворянства. Начиналась военная карьера: кадетский корпус, Константиновское училище, откуда в 1893 году был выпущен подпоручиком пехотного Невского полка.
Но служба в армии не прельщала. Правда, он еще помышляет о карьере: в 1895 году держит в Москве предварительные экзамены для поступления в академию генерального штаба. Среди будущих генералов разговоры на общую тему: деньги, придворные балы, выгодная партия, прибавки, привилегии, проходные баллы. Писали сочинения любви к России и подсиживали друг друга во время диктовок. “Я как-то вдруг прозрел тогда и, несмотря на прекрасные баллы, полученные мною на первых трех экзаменах, решил бежать из этого омута экстренно подал рапорт и вернулся в полк”.
В сборнике “Русские Ведомости”, выпушенном в 1913 году к 50-летию этой либеральной газеты, есть автобиография Лемке.
“В 1898 году вышел в запас и, пробыв 11 дней в статистическом отделении орловской губернской земской управы, принял в августе заведывание редакцией “Орловского Вестница”; в августе 1901 года был приглашен редактором “Приднепровского Края”, который в апреле 1902 года был приостановлен на восемь месяцев Сипягиным за нашумевший “белый” номер. После этого я навсегда распрощался с редакционной газетной деятельностью и перешел сначала на журнальную, а затем и на книжную…
С марта 1906 и до сих пор управляю всей фирмой М. М. Стасюлевича /типографией и книжным складом/ и пищу исторические работы для издания книгами. В данное время занят вот уже шесть лет составлением и комментированием первого полного собрания сочинений А. И. Герцена, к чему приглашен его наследниками…”.
Чем привлекли сочинения Лемке? Обстоятельно, ясно, не смущаясь обилием и пространностью цитат /хорошая манера – привести выдержку несколько длиннее, чем необходимо, но зато читатель видит, что мысль цитируемого автора не урезана и не извращена/ из многочисленных документов, скрупулезно, с мастерством драматурга выстраивал их, создавая трагическую и нелепую историю взаимоотношений русской мысли и российской цензуры. В сочинениях виден честный, аккуратно-настойчивый человек, чуждый конъюнктуры, реально оценивающий свой талант и свои возможности.
В 1904 году Михаил Константинович выпускает “Очерки по истории русской цензуры и журналистики ХIX столетия”.
Из предисловия. “Доказывать, что каждый должен стремиться стать образованным человеком, а образованный человек – знать историю своей литературы, как сильнейшего проявления человеческого духа, обусловливающего и последующее общественное развитие-значит ломиться в открытую дверь.
Но убеждать в положительной необходимости широкого попутного изучения главного условия, при соблюдении которого только и возможно русское печатное слово, особенно последних двух столетий, - все еще, к сожалению, приходится.
Казалось бы, чем лучше и основательнее изучена история цензуры, тем глубже и всестороннее усваиваются и уясняются разнообразные стороны литературного прошлого, а без них – они сплошь и рядом делаются совершенно непонятными и даже неизвестными. Между тем, на деле происходит иначе. Чтобы уяснить себе малейшее, еле заметные изгибы литературной мысли и даже формы, изучаются очень подробно биографии писателе, общие исторические и политические условия той или иной эпохи, и т.д., но доминирующее над всей литературой условие-цензура, очень часто оставляется без внимания. Результаты понятны и вполне неизбежны: история литературы не усваивается с необходимой полнотой, масса пробелов остается незаполненной, масса вопросов не разрешенной.
Можно сказать утвердительно, что русское общество не знает истории того института, через горнило которого прошла вся его литература.
Но изучение истории цензуры безусловно важно еще и с другой точки зрения. Нет лучшего способна для исследования ВСЕЙ В СОВОКУПНОСТИ политики любого момента, истинной ее ценности в отношении к отправлениям человеческого духа, как именно изучение условий его проявления в литературе… Реакционное начало всякой политики всегда особенно глубоко гнездится в борьбе правительство со свободой человеческого духа и общественных сил”.
Поддержанный Академией наук, в конце 1904 года Михаил Лемке получил разрешение министра внутренних дел на занятия в архиве бывшего Третьего отделения по делам николаевской эпохи, касающимся литературной и общественной жизни. “Я проработал в этом необыкновенно ценном и до того почти никому недоступном архиве около полутора лет…  В декабре 1905 года было дано разрешение заниматься в сенатском архиве политическими делами 60-х годов… разумеется, я обратился к этим документам, не упуская момента. Снова в архив III отделения, но в декабре 1906 года двери его были для меня закрыты”.
Документы позволили нарисовать подробную, сложную, противоречивую картину борьбы и преследований, побед и поражений, десятки драматических судеб преследуемых и преследователей. Ко всем фактам Лемке подошел научно, с обстоятельностью историка, что позволило показать трудный рост русской литературы, “рост самосознания и стремления к свободе, пределы которой все время расширяются в общем сознании, а не даны раз навсегда отлитой формой”.
Исследования политический процессов М. Михайлова, Д. Писарева и Н. Чернышевского, многочисленные статьи и очерки об истории литературы в первые годы после Крымской войны, огромная работа по сбору, редактированию и изданию наследия Н. Добролюбова сделали Михаила Лемке крупным авторитетом по истории 1860-х гг. Он писал в предисловии к книге “Николаевские жандармы и литература 1826-1855 годов”; “Значение шестидесятых годов заключается не в том, что обществу что-то ДАЛИ из великодушия или сознания невозможности продолжать николаевскую политику угнетения, а что общество САМО ВЗЯЛО это немногое без упорного боя у разбитого на крымских высотах правительства. Первый этап стихийного завоевания русским обществом своей свободы у власти, менявшей что-то только в своих нуждах”.
После поражения в Крымской войне обручи железного тридцатилетия лопнули, власть несколько растерялась от недовольства справа и сева, люди начали размышлять публично. Одни требовали гласности, веря в ее целительную или утешительную силу, вторые-чтобы проповедовать революционные идеи, третьи-чтобы бесцензурно материть и разоблачать Герцена и всю зарубежную пропаганду. Начала выходить масса журналов, в том числе и сатирических. Годы с 1857 по 1864 получили название “эпохи обличительного жара”. Герцен назвал эти годы “нашей утренней зарей”.
И не удержаться еще от одного анализа той поры, тем более что возможны аналогии с нашим временем. И “оттепель”, которая связана с именем Эренбурга, была введена в оборот более ста лет назад. И в картину, созданную нашим известным историком С. М. Соловьевым, сталинского публициста можно вписать на первом плане.
“Поражение способно заставить людей трезво взглянуть на вещи… Успех войны /Крымской/ затянул бы еще крепче наши узы, окончательно утвердил бы казарменную систему… Отечественная война. Тюрьма не воспитывает для свободы, и потому легко себе представить, как будут куралесить люди, выпущенные из тюрьмы на свет, сколько будет обмороков у людей от непривычки к свежему воздуху…
Куда же мы бежим, где цель движения, где остановка? Для подобных вопросов требовалось гражданское мужество, твердость; но на эти качества давным-давно спроса не было, их давно перестали поэтому предлагать, они вывелись; была мода-молчать и не думать; теперь пришла мода-кричать и отрицать, бранить все существующее; и желавшие жить по моде принялись кричать, бранить, отрицать существующее… Беда была в том, что в это несчастное время самый положительный человек быЛ отрицателем, и своим авторитетом приучал к отрицанию. Да и таких людей было очень мало, и большинство людей, стоящих наверху и долженствующих быть авторитетами, было таково, что подрывало всякий авторитет это были глупцы, или по крайней мере невежды и некрасивые в нравственном отношении; над ними смеялись, их презирали, пред ними преклонялись только физически, служебно, с ненавистью в сердце, с проклятьем на устах: где же тут могла быть привычка к авторитету, нравственная дисциплина? Тяжело сказать: появление “дешевки” /водки/ было принято простым народом с большей радостью чем освобождение /от крепостного права/, интерес был ближе… С 1855 года пахнуло оттепелью; двери тюрьмы начали отворяться; свежий воздух производил головокружение у людей, к нему непривычных, и в то же время замерзшие нечистоты начали оттаивать, и понеслись миазмы. В то время как люди серьезные, мыслящие, знающие внимательно вглядывались и вслушивались для уяснения себе положения дел, занимались важными вопросами преобразования, - люди, которые знали, что неспособны выйти вперед способностями, знаниями, тяжелыми, усердными занятиями, выступили в поход первые.
Первому произнести громкое слово, обругать, проклясть прошлое, провозгласить, что спасение состоит в движении вперед во что бы то ни стало, было очень выгодно, внимание обращалось на передового человека; он приобретал значение героя, человека, отличавшегося гражданским мужеством, тогда как теперь никакого мужества в этом не было; при Николае его сослали куда Макар телят не гонял, да при Николае он бы и не заговорил…”.
На “утренней заре” понимание свободы доходило, например, до таких размеров: “Общество не чувствует никакой потребности ни в каких законах о печати, кроме разве одного, именно о свободе печати: всякий может писать, печатать и издавать свободно все, что хочет, так как правительство, опирающееся на любовь народа и на общественное мнение /как оно постоянно об этом заявляет/, имеет основание рассчитывать в то же время на здравый смысл подданных, а потому не имеет повода опасаться ни за себя, ни за граждан, и сверх того, имеет нужду в свободном проявлении общественного мнения для  соображения мер, постановлений и законов, необходимых для блага общества”.
В 1907 году наследники А. Герцена обратились к Лемке с просьбой издавать сочинения великого писателя и политического деятеля. “Едва ли не лучшим памятником историко-литературной работы покойного останутся сочинения Герцена, изданные Госиздатом под тщательной и любовно выполненной редакцией М.К. … Большую ценность исторического документа представляет дневник М.К. “250 дней в царской ставке”, - сообщалось в некрологе журнала “Книга и Революция” /1923 г., №4/. А Маяковский по поводу дневника негодовал: на что Госиздат тратит бумагу?!
Но думается, имя Лемке еще будет на слуху нынешнего читателя, пусть не весь, но ценный исторический документ издадут. Тем более, что писатели им пользуются, не упоминая имени автора.
В царской ставке Михаил Лемке пробыл с 25 сентября 1915 года до 2 июня 1916. Его вызвали для работы в цензурном управлении.
“Я дал себе слово во что бы то ни стало использовать свое положение там прежде всего аккуратным и систематическим ведением детального личного дневника при пристальном наблюдении всего происходящего.
Материалами для меня служили прежде всего бесчисленные документы, проходившие через или около меня чаще же /и в очень большом числе/ попадавшиеся мне под без устали искавшую их руку. Все они тщательно копировались, когда на месте, в управлении же, когда дома, когда в театре, ресторане, на дежурстве в аппаратной секретного телеграфа /больше всего/ и т.п.
Это – только МАТЕРИАЛ для истории, но тот весьма разнообразный, пульсирующий и достоверный материал, без которого ни один историк великой европейской войны, да и всякий другой, захотевший изучить жизнь России за последние годы царского владычества не сможет осознать многого, не отразившегося в документах мирных и военных архивных хранилищ.
Для истории нет лишних или ненужных фактов; каждый из них проливает свет на ту или иную сторону вопроса или мысли, лица или события и, будучи незамечен или неоцененным десятью читателями, будет важен для одиннадцатого”.
Сколько в дневнике гневных и печальных мыслей, размышлений о частном и государственном, о России, о революции, приближение которой чувствовали все. Кроме мертвых и эмигрантов.
28 января 1914 года начал действовать первый “Перечень сведений по военной и военно-морской частям, оглашение коих в печати воспрещается”. Лемке пишет:” Общество было совершенно устранено от обсуждения военных дел… За полгода до начала войны был заткнут рот всем, кто собирался и должно был кричать о деяниях Сухомлинова, о трогательном единении с ним других членов горемычного министерского блока. Властно была сокрыта правда; страна успокоилась страшным неведением; Сухомлинова и его сотрудников по ведомству не беспокоило жало гласности…”.
Из записи за 29 сентября 1915 г. Вашбурн/американский корреспондент/ предлагает разбрасывать с аэропланов и другими способами открытки с картин Верещагина и других из эпохи 1812 года, чтобы напугать немецких солдат предстоящей им зимней кампанией.
10 октября. Наследник сыпал соль в сладкое великому князю Георгию Михайловичу, мазал ему нос маслом.
14 октября. С. М. Крупин-адъютант генерала Алексеева, друг его сына, потом зять… Теперь он понял что общество и правительство – два полюса, что в новейшей истории России был единственный момент, когда умное правительство, сохраняя свое внешнее достоинство, могло подать руку народу и создать страну, подобной которой не было бы в мире. Этого сделано не было, все упущено, правительство без созидающей власти, без творческой программы, но с большой злой волей; революция совершенно неизбежна, но она будет дика, стихийна, безуспешна, и мы снова будем жить по-свински. Во всем этом он признался мне, видя, что до известной степени я могу разделить его мысли, иначе, однако, представляя себе революцию: она создаст настоящую жизнь, пройдя тяжелый путь болезненного процесса… Да, и таких Крупиных десятки тысяч. Он говорит, что сам знает многих, уму и сердцу который ничего не сказал 1905 год, но все сказали, 1914 и 1915 годы… Страшно думать о будущем, но приятно, что можно его ждать.
…Все систематически врет… И все это знают, многие осуждают, некоторые смеются, и сами врут… Нескончаемая цепь лжи и подлостей! Не врет только рядовой Иванов.
2 ноября. Так мало людей, которые хотели бы сделать честное дело и были бы сильны. Есть болтуны, есть “дельцы”, есть карьеристы, есть покорные слуги всякой мерзости, но почти нет людей честного дела, а тем более – в таком количестве, чтобы прогнать всех остальных, занять их места, застопорить старую машину и пустить в ход новую. Тяжело убеждаться в этом, но это-убеждение всех, кто хоть отчасти солидарен в оценке людей.
21 января 1916 года. Что читают? Из ежемесячных журналов – “Исторический Вестник”, а из еженедельников – все те, где преобладает порнография, причем господа офицеры и генералы доканчивают все недоговоренное и недорисованное и носят друг другу показывать.
23 января. Недавно С.М. Крупин беседовал по душе с А. Лодыженским и старшим секретарем дипломатической канцелярии С. П. Валуевым, его однокашником по Лицею, и убедился из них собственных слов, что был правыми, они теперь сильно полевели. Процесс полевения захватил массу людей, гораздо большую, чем в японскую войну, и вся правизна, навеянная с 1906 года постепенно исчезает.
Санитары обворовывают раненых и просят деньги за помощь, обыскивают убитых.
В этой стране нет понимания ее собственных интересов, потому что у массы нет понимания самой страны. Россия, как таковая, всем чужда; она трактуется только как отвлеченная категория. Все казенное и народное, это-мешок, из которого каждый черпает сколько может хватить. “Черт с ними со всеми, лишь бы сейчас урвать”.
27 января. С иностранными корреспондентами так принято носиться, что просто неприлично для собственно престижа; им все-и вагоны и купе, и стол, и, и всякие хлопоты, чего на Западе нам никто не делает, не только нашим корреспондентам, но и нашим официальным представителям.
31 января. Алексеев лишен не только элементарного понимания политических вопросов, но и тех азбучных политических знаний, которые, казалось бы, должен иметь офицер генерального штаба, проходивший историю. Впрочем, профессора истории в академии были всегда из таких научных “патриотических” подвалов, что и ожидать от них нечего.
16 февраля. Русский чиновник и русский военачальник воспитан в одной обстановке, в одном направлении. Боязнь принять на себя что бы то ни было и желание свалить все на подчиненного или на высшего привиты им с детства, с подпоручичьего чина.
3 марта. Надо не проглядеть и другой процесс, происходящий параллельно: развитие общей ненависти друг к другу. Она растет ежедневно, люди черствеют в борьбе за существование, радуются всякой неудаче ближнего, ждут его гибели, думая в ней найти утешение и удовлетворение. Когда при наличности всего этого подумаешь о революции-а она вот-вот подходит-становится страшно; это святое слово мы так испоганим, что Романовы будут торжествовать свою победу… Пока воровство будет общей болезнью, пока разнузданные страсти стяжания будут сегодня диктовать войну, а завтра-хаос преобразования, до тех пор нелегко будет честным сынам горячо любимой родины. Тяжело обо всем этом думать.
16 марта. Записывает рассказ Пустовойтенко о беседах с командующим русскими войсками Алексеевым: “Вижу, знаю, что война закончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должны испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой божией помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра… Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как Михаил Саави, как вы, ка мы все… Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьих лапы и пойдет ломать… Вот тогда, тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и трупами…”. После таких бесед у Алексеева всегда одно желание: помолиться.
23 марта. Наблюдая за парадом свободного полка, Пустовойтенко говорит:” Да, вот кажется пустяки, а дай любому левому члену Думы Станислава 3-ей степени или пригласи его к высочайшему столу-и они уже неузнаваемы”.
Думается, теперь какое-то у читателя есть представление о дневнике Лемке, у кого-то возможно, проснулся к творчеству литературоведа интерес.
Из некролога в журнале “Книга и Революция” /в нем принимали участие К. Федин, ставший затем и одним из редакторов журнала, И. Груздев, В. Каверин, Лев Лунц, академик Н. Марр, Б. Томашевский, Ю. Тынянов, Вл. Ходасевич, Б. Эйхенбаум, М. Новорусский, кстати, тоже уроженец Демянского уезда/:
“Михаил Константинович был одним из немногих в начале деятелей культуры, принявших Октябрьскую революцию безусловно и до конца… С основанием нашего журнала М.К. становится членом его редакционной коллегии и фактически несет на себе наибольшую тяжесть редакционной работы по созданию критико-библиографического журнала в трудное время. Все сделанное М.К. для “Книги и Революция” в чрезвычайно порою тяжелых условиях-неоспоримая и большая заслуга покойного… Характерной фигуры М.К. в редакционном кресле… проводившего всегда последовательно, порою круто, свою линию… не забудут сотрудники”.
Последние годы Лемке работал с необыкновенной энергией. Кроме редакционной, он вел преподавательскую работу в Высшей военно-педагогической школе. Государственное издательство предложило ему начать переиздание работ по истории революционного движения 1860-х годов. Для доступа были открыты все архивы, рождались новые замыслы. В 1923 году он руководил трестом “Петропечать”.
Весной 1923 года появились признаки болезни. Недомогание приписывалось обычному утомлению и расстройствам нервного характера. С течением времени выяснился роковой характер диагноза.
Он вступает в партию. В июле выходит его книга “Политические процессы в России 1860-ч годов” с посвящением партийной организации Высшей военно-педагогической школы, “которая в очень важный для меня момент личных духовных переживаний по-товарищески приняла меня в лоно РКП /большевиков/”.
18 августа 1923 года Лемке умер.
Остается присоединиться к мнению “Большой Советской энциклопедии” о том, что работы Лемке до сих пор сохраняют большое познавательное значение. А те, кто познакомится с ними, составят лестное впечатление и об их авторе, честном, искреннем человеке, до конца своих дней служившем истине, не прекращавшем ее поиск. “Истине не нужны ни полиция, ни ухищрения, ни цензура; нужен один только простор” – эти слова англичанина Мильтона были в эпиграфе книги “Очерки по истории русской цензуры и журналистики ХIX столетия”. Они определяют и основное назначение жизни литературоведа, историка Лемке.