Друг мой, Колька

Колька был мой одногодок. Рос без отца. Мать  его  работала  дояркой,  была  на  высоком  счету  в  хозяйстве,  поскольку  ей  доверяли  лошадь  с  упряжью  для  езды  на  дойку  коров  и  обратно.  Дойка  была  в соседней деревне   Крутое,  за  два  километра  от  дома. 
Опоры  у  Марии,  так  звали  его  мать,  кроме  Кольки,  не  было.  И  он  оправдывал  доверие, будучи лучшим  дояром  в  хозяйстве. 
Было в послевоенные годы поколение пацанов, выросших без мужского контроля. Причин тому было много, но главной было то, что мужиков просто не хватало. По причине всё той же проклятой войны.
Во всём остальном, что было кроме помощи по хозяйству, Колька Пиганов  был  вольный  парень,  на  которого  не  было  твердой  узды.  Оставался  не  раз  на  второй  год, хотя  был  далеко  не  дурень, и  вообще  жил  самостоятельной  бесконтрольной  жизнью. При  твердой  родительской  руке  в  детстве  у  него  могло  бы  все  по -иному  сложиться  в  дальнейшем.   Для  него,  выросшего  в  деревне  и  воспитанного  ей,  не  было  проблем  с  сельским  трудом.
Жили  они  раньше  на  Погарях, отдельном порядке нашей деревни,  в крошечном  домике, со старой бабкой Анютой.  Позже  перекупили дом  с  небольшим  садом  рядом  с  нами. 
Сельский  кругозор  у  Кольки  был  шире  моего,  поскольку  с  матерью  он  постоянно  выезжал  в  достаточно  большое  село  Крутое,  да  и  в  целом  был  свободнее  меня.  Я  же  был  постоянно  занят  с  племянниками,  сенокосом,  помощью  отцу. На  общение  со  сверстниками  мне  оставались  вечера  и  короткие  летние  ночи.
Я  был  по  деревенским  меркам  домашним  ребенком.  А он  же  не  был  в  прямом  смысле  хулиганом.  У  него  было  больше  по  отношению  ко  мне  свободы.  Нами  иногда  двигали  добрые  инициативы,  что  по  моральным  нормам  тех  лет  было  в  порядке  вещей.
К примеру, был  в  Енином  овраге, расположенном рядом,  затянувшийся  родник,  питающий   ручей  выходящий  из  него.  Родник  затянулся,  ручей  пересох,  речка  Черная  страдает  от  недостатка  воды.  Договорившись,  вычистили  мы  с  соседом  родник.  Наутро  сухое  русло  ручья  было  наполнено  водой,  что у  нас  вызвало  удовлетворение,  а  у  остальных  недовольство.  Ходили- то  посуху,  а  теперь  через  воду  перебираться  надо.
Долго  мы  с  ним  думали  в  честь  кого  после  этого  подвига  назвать  по-новому  Енин  овраг. Пигановский?  Полевский?  До  революции,  бог  дал,  дело  не  дошло.  Теперь  же,  вполне  может  быть,  я  остался  единственным  свидетелем  того,  как  этот  овраг  когда-то  назывался.
Попробовал  я  под  руководством  Кольки  в  первый  раз  дым  папирос.  Он  уже  баловался,  поскольку  примером  была  постоянно  не  выпускающая  «Беломорканал»  из  губ  мать.  Мой  же  отец  в  войну  курил  и привез  оттуда  портсигар  и  зажигалку,  сделанную  из  гильзы  патрона.  Зажигалка  была  бы  достойна  экспозиции  музея,  я  играл  ею  в  детстве.  Но,  увы,  цены  подобным  раритетам  тогда  не  знали.  Так  она  и  заигралась.  А  портсигар,  который  также  был  отдан  мне  на  откуп,  мы  с  Колькой  приспособили  по  назначению.  Продавались  в  то  время  какие-то  папиросы  по  восемь  копеек  за  пачку.  Такие  деньги  при  тогдашнем  безденежье  пацанам  можно  было  найти.  Купили  мы  с  ним  пачку,  разложили  по  портсигару  и  ловили  кайф  полдня.  Колька -то  уже  курил,  а  какой  кайф  мог  поймать  я? Затянешься – першит,  еще  глубже – кашель,    в  общем,  не  понял  я  ничего.  День  прошел,  надо  было  прятать  следы.  Для  того,  чтобы  отбить  запах  мы  на  соседкином  огороде  нарвали  лука,  будто  своего  не  было.  И  не  столько  нам  надо  было  его  для  дела,  сколько  мы  потоптали  грядок.  А  портсигар  спрятали  под  угол  погребицы,  которая  представляла  собой  сруб  в  три-четыре  венца  над  погребом  с  двухскатной  крышей.  Выкопали  ямку,  засыпали  портсигар  землей,  сверху  куст  полыни  для  пущей  убедительности  воткнули.  Но,  как  говорится,  бог  шельму  метит,  а  бодливой  корове  он  же  рог  не  дает.
 Убегает  у  нас  кролик,   родители  бросаются  его  ловить.  Казалось  бы,  на  деревенских  вольных  просторах  беги,  куда  глаза  глядят,  а  его  понесло  именно  под  этот  угол  погребицы,  где  был  зарыт  наш  клад. Скрылся  кролик,  протиснувшись  в  щель  под  углом,  сдвинув  при  этом  все  наши  построения.  Портсигар  был  налицо,  содержимое  и  владелец  тоже.  Физических  мер  ко  мне  родители  никогда  не  применяли,  но  моральных  в  этот  раз  хватило  на  то, чтобы  я  никогда  больше  не  закурил.  Критический  возраст  пережил  на  этом  уроке,  а  потом  и  не  надо  стало.  Соседка  из-за  луковых  грядок  косилась  на  нас  долго,  поскольку  подозревать  больше  было  некого.  Нас  с  Колькой  на  всю  деревню  было  только  двое.
Однажды подрались мы с Николаем после Крутовского клуба тёмной ночью.
Не  задиристого  по  характеру, спровоцировали  меня  на  улице,  на  драку. Заспорили  мы  с  Колькой  Пигановым  о  чем-то. Наш  же  деревенский,  Колька  Шишкин,  постарше  на  год, подзуживает:
  -Не  дрейфь!  Спокойнее!  Врежь  ему!
Я  врезал.  Очнулся – лежу. Колькин  кулак  ядренее  оказался. Жизнь  учила  на  таких  примерах  соизмерять желаемое  с  возможностями.
На  каком-то  этапе  Николай  отстал  от меня,  оставаясь не  раз  на  второй  год,  а  затем  и  совсем  бросив школу.  Я  отправился  заканчивать  десятилетку,  встречи  стали  случайными  и  в  памяти  не  отложились.
 Много  лет  спустя,  в  середине  90-х,  работая  на  заводе,  я  обратил  внимание  на  работника  одной  из  фирм,  работающих  с  нами.  Что-то  уж  очень  и  сильно  близко  знакомое  было  в  его  облике,  походке.  А  через  какое-то  время  он  подошел  ко  мне  сам.
  - Ну,  здравствуй  земляк!
  -Откуда,  Крутовский?  Салтыково?
  -Да  нет,  бери  ближе,  сосед  твой,  Колька!
И  полилась  беседа.  Ясный  ум,  хорошая  память,  поговорил  и  будто  с  родины  не  уезжал.  Целая  кладезь  в  человеке  местной  истории,  впору  садись  и  записывай. 
  -Ну,  Николай,  спасибо  что  подошел,  как-нибудь  посидим,  поговорим  поподробнее,  по  чарке  выпьем…
Но чарку выпить и посидеть  не задалось больше. Осталась от последней встречи  свежесть  воспоминаний  о  детстве,  деревне.  Оценивать  близкое  начинаем  зачастую  очень  поздно,  когда  оно  уже  безвозвратно. 
Попал  Николай под  поезд  в  Болошнево,  в поселке под Рязанью,  где  жил.  Кто-то  из  земляков  встретил  на  трассе  его  мать,  ехавшую  на  похороны.  Насколько  пережила  она  сына  своего?  Насколько  удалось  нарадоваться  на  внуков?  Бог  знает.
Прожил Николай жизнь не зря, родив  шестерых  детей.  Я нашел их в просторах инета. Достойные дети…
  Пусть  будет,  Николай  Иванович,  тебе  земля  пухом.