Любовь к кукле

               
Есть женщины-жены. Хорошие матери, заботливые подруги, рачительные хозяйки. Это призвание. Они наводят уют, пекут пироги, смотрят сквозь пальцы на измены мужей и безропотно едут за ними в Сибирь.

Есть женщины-дети. Игривые, как котята, хрупкие,  как фарфор,  шелковистые,  как атлас. Это везение. Их берут на руки, прижимают к груди и несут по жизни, как любимые безделушки.

Есть женщины-куклы. Игрушки. Это судьба. С куклой играют,  а когда надоест, забрасывают в угол.


Веронику Бог сотворил куклой. Почему так вышло, и что это в данном конкретном случае - призвание или карма, она не знает. Но таков состоявшийся факт, который нельзя отрицать.

Иногда ей кажется, что она не живет, а смотрит кино.  Или сон, навязчивый и липучий. Жизнь протекает, как в любовных романах, которые она переводит пачками, зарабатывая на жизнь и на женские радости, и судьба всякий раз упорно соскакивает с трудом проложенных новых рельсов, чтобы вернуться в исходное положению. Главная героиня сей книги жизни -  сама Вероника. Классическая любовница с легким креном к восточной наложнице. Партнеры по роли меняются, она - остается. Кто сказал, что бытие определяет сознание? Это сознание определяет бытие.

Мужчины  не задерживаются с ней  надолго. Они входят в ее жизнь и уходят, просеиваясь, словно сквозь сито. Они уходят, но что-то все-таки остается – некий осадок на дне сосуда. И сколько ни подливай в него свежей воды, она все равно останется мутной. Сколько ни начинай новую жизнь, она будет изгажена прежней.

Когда-то у Вероники все было, как у людей - дом, муж, работа, дом. Круговорот воды в природе.


Теперь все не так. Вероника переводит книжки про роковую любовь, - и сама существует в мире  странных страстей, обманных, как елочная мишура. Нельзя безнаказанно пропускать сквозь себя  чьи-то судьбы. Что-то  налипнет, как накипь на стенках кастрюли. Вероника никак не поймет, что первично, а что вторично: то ли она, поселившись в кукольном мире, сделалась куклой, - то ли принадлежала ему изначально...

От прежней нормальной жизни  сохранилось немного: несколько полок книг и  рыжая кошка. Остальное бесследно кануло в Лету, словно вовсе и не  существовало. Какая-то  серая муть… тягостные воспоминания,- и Вероника  старается не вспоминает. Иногда ей кажется, что она проспала свою юность, - как принцесса в хрустальном гробу, и только теперь проснулась. Или наоборот - это теперь она спит и видит странные сны. А проснется, - и встретит трезвый рассвет холодного дня.

Этапы жизненного пути Вероника отмеряет мужчинами, которых она любила. Как иные женщины –  тряпками.  Это было, когда я купила себе сиреневую норку…А это – когда купила красные лаковые босоножки…  Вероника считает периоды жизни не так – когда был Карим…Карим... потом Норман... Берт... Экзотические имена, экзотические отношения.  Бывший муж в этот список не входит. Его звали просто и скучно - Иван. И сам он был такой же простой и скучный.

Она уволилась с работы и развелась в один день, - без особых страданий. Даже отметила это наедине с собой, в опустевшей квартире – с шампанским и ананасами. Ананасы в шампанском и пьянящее чувство свободы - это было недурно и почти экзотично. Наутро она перевернула страницу и принялась сочинять все заново. Жизнь тотчас же услужливо потащила ее в неизвестность – норовистая, как бешеная кобылица.  В этой новой жизни было смутное обещание  авантюры и соблазнительной тайны, как в глянцево-спелом яблоке, от которого хочется откусить.

Карим появился внезапно и как-то случайно, будто щелкнули выключателем. Банальная курортная интрижка с неожиданным продолжением. Поначалу она не воспринимала его всерьез, уж слишком он был красив - восточной сладостной  красотой. Он таскался за ней, как привязанный, несколько дней. Потом Веронике наскучило, и она прогнала его. Карим не стал возражать и ушел, на прощанье молча сунув бумажку с номером телефона. Вероника хотела выбросить сразу, но почему-то оставила. Ей казалось, что она теряет что-то очень важное для себя. Прокрутившись всю ночь в смятой постели, Вероника наутро позвонила сама. В этой сдаче позиций был какой-то неприятный нюанс.

Роли тут же переменились, она даже не осознала,  что произошло. Облагодетельствованной просительницей сделалась Вероника, а Карим превратился в повелителя и господина. Видимо, в предыдущем рождении Вероника жила на Востоке и бегала по гарему, но не добегала отведенного, потому что с того рокового момента жизнь принялась загонять ее в гаремные рамки с шизофеническим постоянством. Возможно это и был тот  самый  нюанс…

Поначалу Вероника встретила рабство с восторгом. Быть госпожой и рабыней, женщиной, которая служит мужчине, – но повелевает им!  Она упивалась собой - и собственной властью. Карим отличался от  бывшего мужа, как хищный ястреб от сельского петуха. Он вообще не был похож на  знакомых мужчин. Не встречавшийся прежде тип восточного господина.  Грубая, полуживотная сила едва прикрыта пленочкой светского лоска и красоты...

Власть Вероники, однако, ограничивалась постелью. Власть обрывалась там, где заканчивались любовные игры и начиналась обычная жизнь. Вероника так и не постигла сей цирковой трюк: только что  было все - и вдруг ничего. Исступленно ласкавший  ее Карим вдруг отстранялся и, избегая прикосновений и взглядов, торопливо натягивал брюки, майку,  заправлял в брюки рубашки,  надевал пиджак, предварительно проверив его на наличие женских волос, так же  холодно целовал ее на прощание - и уходил. Он упорно возвращался в свой дом, к своей бессловесной семье всякий раз. Он возвращался  туда даже тогда, когда семья бывала в отъезде. Словно дом  был та самая крепость, что  надежно защищает его от Вероники. Он как будто боялся  - ее? Себя?  Все истерики и допросы  были напрасны. Карим всегда делал то, что хотел.  Вероника научилась скрывать  уязвленное самолюбие и тоже холодно целовала его на прощанье. Карим вообще любил помучить ее,  держа часами  у телефона. Он педантично звонил каждый час, все откладывая  и  откладывая свидание. Прощальный звонок раздавался, как правило,  ночью, когда  идти куда-то самой было уже бессмысленно. Вероника швыряла трубку с острым желанием разбить телефон  о его голову. Потом поняла, что злиться и бунтовать - лишь усугублять свои муки. Надо выучиться независимости и  не признаваться в нужде. Эту фразу Вероника тоже вычитала в каком-то любовном романе. Она попыталась претворить это правило в жизнь, но скоро с горечью поняла, что независимости выучиться нельзя, ее можно только  завоевать - или изображать.  Теперь она ждала всего час, - а потом уходила, прочь  от молчащего телефона, и пыталась жить своей жизнью, гордая и свободная. Только кому нужна такая свобода, если в душе саднящая рана?

Вероника любила свое красивое тело – прямые плечи,  выступающие ровные дуги ключиц, маленькие груди с розовыми сосками, узкую талию, длинные крепкие ноги. Она могла часами стоять перед зеркалом, любуясь своим отражением. У нее была мраморная, розоватая кожа, с едва заметными голубоватыми тенями вен, и когда Вероника вылезала из ванны, вода собиралась на ней маленькими прозрачными капельками, похожими на жемчужинки. Да, она любила свое тело, и ей нравилось, когда его любили другие.

Карим был жгучий брюнет, Вероника - золотистая блондинка, и люди невольно заглядывались на них. Красивая пара.
- Какая у тебя  кожа,- сказал он однажды, лаская ее.- А волосы просто шелк.- В голосе его послышалась легкое раздражение. Вероника сначала не поняла, но потом догадалась: у его жены не такие.  Жена у него была некрасивая и покорная, замученная хозяйством и детьми. Вероника видела ее фото и не понимала, как он может с ней жить.

А он и не жил с ней. Он жил с Вероникой. Только спать всегда уходил домой. Он вообще был совсем не домашний и не семейный, но ведь женился же он один раз? Может, женится и другой. Вероника надеялась выработать в нем привычку - привычку к себе. Но на роль жены она не прошла.

- На тебе просто страшно жениться,- сказал Карим с неприятной усмешкой.- В тебе все чересчур. Слишком умная, слишком красивая. Чересчур независимая.
Он не сказал - " чересчур сильная", но это было за кадром.
Вероника осталась с отрытым ртом. Она так и не поняла, чем провинилась.
- Не понимаю, почему он не хочет жениться на мне,- пожаловалась она подруге.- Я была бы хорошей женой. Сидела  бы смирно под лавкой и только изредка высовывала свой красивый хвост...
- Язык бы ты свой высовывала,- возразила подруга,- и дышала огнем.
И ведь и правда, наверно все так бы и было. По восточному гороскопу Вероника дракон. А по западному - рак. Интересная комбинация. Что  делать в небе раку, даже если он отрастит себе крылья? А что станет с  драконом, если засунуть его в рачью нору?

Карим исчез из Вероникиной жизни так же внезапно, как и возник, - словно щелкнули выключателем. Он просто взял и уехал на свой Восток. Навсегда, далеко и с  женой - ни умной, ни красивой, ни сильной. Она была законной женой, а Вероника - наложницей. С рабынями спят, но на рабынях не женятся. Вероника узнала новость последней.
Она не заплакала. Она сделала над собой усилие - и рванула, отдирая память о вероломном возлюбленном, как присохшие к ране бинты.

Теперь все будет иначе, решила она. Она больше не будет сильной и независимой, раз это так раздражает.

Благими намерениями вымощена дорога в ад. Благими намерениями Вероника вымостила себе дорогу в новый гарем.
Мужчины всегда появлялись в ее жизни внезапно. Они не спрашивали, сваливаясь, как снег на голову, -  просто ставили Веронику перед  фактом  присутствия в ее жизни. И правильно: кто просит хлеба, получает камень.

Норман ничего не просил. Но все получил.

Вероника познакомилась с ним на симпозиуме, где работала переводчицей. Она  сразу заметила высокого американца с миниатюрной японской женой. Норман жил в Москве и работал на какую-то японскую фирму. Лет на пятнадцать старше Вероники, со слегка лошадиным лицом, тяжелым взглядом и тяжелыми складками у губ. Как породистый конь,- отвлеченно отметила Вероника - и тут же забыла.
Зато он не забыл.

Спустя две недели он позвонил ей домой под каким-то пустяковым предлогом. Вероника  подобралась, как дикая кошка. Сейчас будет звать в ресторан,- с тоской догадалась она. Он действительно пригласил ее в ресторан, Вероника вежливо отказалась, сославшись на занятость. Норман не настаивал, но спустя неделю обратился к ней с просьбой позаниматься русским с его женой. Вероника мучительно думала целых три дня - и не нашла повода отказать...

Несколько месяцев она занималась русским с Миюки, маленькой хрупкой японочкой с длинными волосами, совершенно кукольным, очень светлым личиком и гладкими щечками. Вообще  Миюки, тонкая, как подросток, вся была не в черных, а каких-то золотисто-коричневатых тонах. Темно-ореховые глаза, темно-каштановые волосы, и почти европейский разрез век. Видимо, в ней была примесь европейской крови. Увидев ее в первый раз, Вероника остолбенела. Миюки,  в серебристой норковой шубе  и лаковых черных сапожках, походила на эльфа и  источала какой-то божественный аромат незнакомых  духов. Миюки не красилась,  она не нуждалась в косметике, - только чувственный рот алел призывным цветком. И разговаривала она не как европейские женщины, - она журчала и звенела хрустальным водопадиком. Рядом с ней Вероника  чувствовала себя просто  коровой.
      
Как можно изменять такой жене?- с недоумением думала она.
Время шло. Вероника с Миюки штурмовали русский, Норман даже не появлялся на горизонте, и Вероника  решила, что зря напридумывала бог знает чего. Она расслабилась и успокоилась. Но в один прекрасный вечер совершенно неожиданно для себя переспала с Норманом. Он просто поставил ее перед фактом.

- Наверное, ты не будешь теперь заниматься русским с Миюки?- с улыбкой спросил он, затягиваясь сигаретой.- Раз мы с тобой...гм... целуемся.
- Нет, буду,- упрямо ответила Вероника.- Отказаться – это еще хуже.
Норман пожал плечами. Он долго прожил в Японии, и похоже, обрел там не только жену, но и восточное отношение к жизни.
Утром Вероника поплелась на урок, чувствуя себя последней предательницей и мерзавкой. Миюки ей нравилась, и Веронике не хотелось сделать ей больно.

Миюки, как настоящая японская жена,  и виду не подала, что знает - или по крайней мере, догадывается о том, что происходит. Она с пристальным интересом, но вполне дружелюбно рассматривала своими темно-ореховыми глазами светлые волосы и голубые глаза Вероники, словно оценивая  свои и ее шансы - на победу и поражение. Шансы были примерно равны, и вскоре  Вероника привыкла к странному хрупкому равновесию: это было похоже на поставленный вершиной вниз треугольник. Он балансировал на какой-то незримой точке, готовый обрушиться каждый момент – но почему-то не падал. Они так и ходили втроем в рестораны, театры и казино - Норман, Миюки и Вероника, просто восточный шейх со своим небольшим гаремом - старшей женой и младшей женой. Лицо у Миюки оставалось бесстрастным. Только раз Вероника подметила проскользнувшую тень, когда Миюки решила, что за ней никто не следит,- но горечь тут же исчезла, уступив место обычной улыбке-маске. Несмотря на эту неисчезающую улыбку, у Миюки не было ни единой морщинки. У Вероники же под конец вечера начинало ломить скулы, сводило рот и вообще начинало трясти. Как она может? - поражалась каждый раз Вероника. А потом поняла: Миюки - восточная женщина и готова пожертвовать частью, чтобы не отняли целое.

Вероника уже начала привыкать к столь странному образу жизни и даже находить в этом вкус,  терпеливо ожидая часами, когда позвонит «господин», освободившись из объятий Миюки. Перевернутый треугольник оказался на удивление прочной конструкцией. А потом Норман исчез, - так же необъяснимо, как до того Карим. Они с Миюки уехали в отпуск - и не вернулись.
Ставки были известны изначально, но все равно Веронике стало обидно. Можно было хоть попрощаться...

Вероника стала искать, с кем бы утешиться.
Кто ищет, тот всегда находит. Она утешилась с Бертом.
Их познакомил один старый приятель. Берт хочет семью, он швед и придерживается  традиционных взглядов на отношения, - сообщил он. Это деталь понравилась Веронике. Она  уже подустала от гаремов и от романов, от привыканий и расставаний, и вообще от восточного колорита. Лучше что-то поближе к Европе - потише и поспокойней. Какой-то Интернационал, с издевкой над собой подумала Вероника. Но швед - это все-таки лучше, чем просто Иван… или даже Восток.

Знакомство с любителем традиционных семейных ценностей  однако  тоже состоялось в постели, она снова не поняла, почему все так вышло. Впрочем, а как  могло выйти иначе, если приходишь в номер к мужчине?

Вообще Вероника не ожидала, что это случится вот так, сразу. Но не ломаться же, как институтке, сама ведь пришла. Берт смотрел на нее с явным мужским интересом, а потом не спрашивая, стал расстегивать блузку. Вероника зажмурилась, как перед прыжком в холодную воду, перевела дух - и прыгнула.

Когда она обрела способность соображать, то поняла, что погибла. От Берта исходила явственная угроза,  угроза  ее существованию. С ним она теряла власть над собой. Берт мог делать с ней, что угодно - Вероника с готовностью позволила бы ему все. Это было абсолютное рабство, с самой первой минуты.

Берт жил  и работал в Петербурге, в Москву наведывался редко, раз в два-три месяца. По служебным делам. И всегда нежданно-негаданно. В лучшем случае он звонил накануне приезда. Вероника бегала к нему в гостиницу на свидания, и часами ждала у молчащего телефона, тихо сходя с ума. Берт держался еще отстраненней, чем Карим или Норман, он даже ни разу не захотел приехать к ней в гости домой, сколько Вероника ни приглашала. Этот тоже как будто чего-то боялся. Чего?!

Вероника не знала. Впрочем, она никогда не понимала мужчин, которых любила. Они все возводили барьеры и надолбы - между ней и собой, прикрываясь своими домами и женами, как святыми заступниками. Но Берт был закрыт совершенно.


Однажды он приоткрылся -  слегка, как раковина-моллюск приоткрывает свои створки.
- Ты опасна,- сказал он, настороженно глядя Веронике в глаза.
- Для кого? Для тебя? - уточнила она.
- Для некоторых мужчин,- уклонился он от ответа.- Слабых ты способна просто сломать.
Значит, и этот боится, с тоской подумала Вероника. Вот чего они все боятся -  зависимости от нее, а потому и выкручивают ей руки. Значит, и этот будет сопротивляться, сколько выдержит, - а потом уйдет из ее жизни. 

Она видела, как дрожат его пальцы,но когда все кончалось, Берт менялся, словно хамелеон, неуловимым движением выворачиваясь, высвобождаясь из Вероникиной хватки, - и она вновь сжимала безжизненную пустоту. Всякий раз она испытывала при этом чувство  острой досады. Порой она ловила взгляд - внимательный и цепкий: Берт контролировал Веронику.

Однажды Берт сказал с едва уловимым упреком:
- Женщины склонны все усложнять. Но ты не такая. С тобой все было просто. Слишком просто.

Это было настолько нечестно, несправедливо, что Вероника даже задохнулась от возмущенья. Вот оно что. Ему мало ее любви. Главное - не любовь, и даже не близость, а вкус победы. Борьба. Сам процесс. А потому он будет гнуть и ломать ее, до тех пор, пока она не запросит пощады. А потом ему станет неинтересно, - и ее  бросят в угол, как старую куклу...  Хватит.  Нужно бежать. Вырваться из порочного круга. Пусть даже ценой потерянных перьев и ободранной кожи.

За окном лил дожь. Уже лежала зима, а снега все не намечалось. Затянулась осень. Плачет, плачет... Нет сил уйти - и нет сил остаться.
Но зима придет все равно, таковы законы природы и колеса судьбы. Почему всегда так?- вздохнула Вероника. Она ходит по замкнутому кругу с завязанными глазами, натыкаясь на одни и те же стенки. На одни и те же руки. Лица меняются, руки - нет. Сильные, но недобрые руки.
 
Вероника придвинула к себе лист бумаги и написала: одиночество - это судьба. Смирись - и больше не будет боли, не будет боли... Она повторила это, как заклинание, несколько раз и ей стало легче.

В соседний комнате зазвонил телефон. Вероника физически ощутила, как у нее сжалось сердце. Она посмотрела на аппарат. Телефон был красного цвета и казался живым существом. Звонок был междугородний, на определителе высветился номер. Берт. Он не звонил уже месяц. Вероника  представила, как она сейчас возьмет трубку, - и  дремлющая боль проснется и будет рвать и терзать ее изнутри. Вероника ощутила тошнотворный комок в желудке. Нет, только не это. Не так. Не так…

Сейчас она не ответит. Она ответит тогда, когда найдет в себе силы.
А телефон все звонил. В его голосе было смешано все - вожделение, ревность, тревога, удивление, разочарование. И ярость - ярость разъяренного тигра, у которого отняли добычу. Веронике вдруг ощутила, что ей не хватает воздуха. Телефон тянул к ней свои хищные щупальца. Она оторвала щупальца, выдернув шнур из розетки.

Потом достала подушку и легла на диван. На нее навалилась чудовищная усталость. Внутри было пусто, мертво, холодно, но не больно. Холодно, но не больно. Значит это и есть свобода, - когда холодно, но не больно? Наверное, так ощущает себя  труп. Ей показалось, что она медленно сходит с ума.

Вероника вскочила, оделась и выбежала на улицу. Она шла вперед, ничего не видя, не соображая. Она поскользнулась и чуть не упала, но ее подхватили, как безвольную куклу, чьи-то руки. И насмешливый голос спросил:
- Куда это вы так спешите? Между прочим, меня зовут Иван.

Вероника невольно вздрогнула и подняла взгляд. Незнакомый мужчина крепко держал ее за локоть. Вероника внутренне заметалась. Позади была боль, мертвая пустота, холод и ужас потери.  Впереди...

Впереди маячила неизвестность. Между прочим, бывшего мужа тоже звали Иваном, вспомнила Вероника, и тогда она жила скучно, но без страданий, без гаремов и рабства, без любви, но без боли. Возможно, боль еще будет, - но это нескоро. А пока - отлежаться и зализать свои раны. Нужно придти в себя. Или уйти от себя?..

Вероника еще раз оглянулась назад - и слепо шагнула вперед, как кролик к удаву. 
Она не раздумывала, куда и зачем. Она убегала.