Боевое крещение

  Всё  течёт, всё  из меня... Мог ли я подумать 30 лет назад, как сложится моя жизнь сегодня? Ну подумать-то я мог, а вот додуматься до того, что буду когда-то жителем Земли Обетованной, так, что устойчивое идеоматическое выражение, вынесенное в заглавие очередного приступа нахлынувших воспоминаний, впору будет сменить на "Боевое обрезание", навряд ли бы смог. И тем не менее, вот вам, извольте, я - в Израиле. Так, что всем собакин хер (именно так звучит "доброе утро" на арабском).

  Но позвольте перенестись на 30 лет назад. По окончании 3-го курса мединститута устроился я через медико-санитарный отряд медбратом в кардиореанимацию Иркутской Областной Клинической больницы номер один. Трупов к тому времени я насмотрелся предостаточно, а вот с какой стороны подойти к живому пациенту не знал. Пора было восполнять пробел. Ну и зарплата какая-никакая медбрату полагалась. Надо сказать, что,пересекая учебный экватор 6-ти летнего обучения, мы с успехом прошли курс истории компартии и историю медицины ненавязчиво упомянувшей Гиппократа-Парацельса-Ливенгука-Боткина и подробнейшим образом сосредоточившейся на решениях очередного съезда по дальнейшему улучшению бла-бла-бла-бла...  К счастью, история в ассортименте, хоть и была приоритетным, но не единственным предметом, который изучали в меде. Были еще и химии-биологии. На последней мы подробно изучали глистов, круглых и ленточных. Мою одногруппницу Иру Шатковскую глисты, похоже, сильно увлекли и вдохновили в дальнейшем на написание статьи "К вопросу о дефиллоботриозе на Байкале". Никогда бы не подумал раньше, что так остро стоит в мире этот вопрос. Была ещё и физиология с её эксцентричным завкафедрой. Фамилия его, кажется, была Ярославцев. Этот чувак запомнился многим, в частности, объяснением ориентировочного рефлекса, проявляющегося тем, что животное (собака, к примеру), поворачивает голову в сторону неожиданного звукового раздражителя. Так вот с целью демонстрации этого самого рефлекса он долго и монотонно излагал теоритическую часть вопроса и, убедившись, что аудитория, убаюканная наконец его гипнозом, впала в полную нирвану, со всей дури херачил огромной указкой по возвышающейся над аудиторией кафедре. Демонстрация получалась впечатляющей. Не успев проснуться даже, студенты буквально подпрыгивали из полулежачего положения. Не удивлюсь, если также реагировали и трупы в расположенном по соседству анатомическом зале... И так, к вопросу о трупах на Байкале. Всё  началось ещё на первых неделях обучения когда мои однокурсники, большей частью вчерашние школьники, робко и растерянно проходили акклиматизацию в прихожей храма здоровья. Храм начинался с галлереи памятников прожитой жизни, которая размещалась в упомянутом анатомическом зале, или анатомке. Я помню ядовито-острое чувство зависти и ощущение ущербности, когда некто Лариса Михеева в кругу себе подобных зеленых первокурсников небрежно и как бы между прочим сообщила: "А я ещё неделю назад в кружок анатомии записалась, и мы уже кисть руки препарировали". В этот момент Лариса выросла в моих глазах до размеров хирурга Пирогова, а я превратился в щенка из лаборатории физиолога Павлова. Лариса как бы чесала меня за ушком и приговаривала: "Не плачь, маленький, не всем же быть хирургами. Зато, когда станешь взрослым мопсом, тоже послужишь  медицинской науке." В общем, как вы уже наверное поняли,  работа с трупами позволяла первокурснику чувствовать себя почти врачом. Так, наверное, и чувствовала себя Лариса, пока не была случайно поймана на краже меховых шапок у однокурсников. Потом были написанные левой ларисиной рукой анонимные письма в комитет комсомола, в которых тайные её сторонники требовали защиты чести и достоинства. Потом Лариса исчезла. Навсегда. Тогда я подумал, что врач, возможно, необязательно начинается с анатомки...    
   Анатомический корпус института был, наверное, самым старым. Дореволюционная кирпичная кладка метра полтора толщиной, своды  окон арками, полумрак. В фойе - гардероб и киоск, торгующий ливерными пирожками. За углом - формалиновые ванны . Зимой постоянно  хлопающая огромная дверь пропускала в фойе прибывающие группы студентов, нагоняя волны морозного воздуха с улицы и выгоняя нас есть пирожки в комнату с ваннами. Здесь же и проходили практические занятие по анатомии. Здесь мы и украли голову, но об этом я напишу в своё  время. Преподавателем у нас был др. Вагин. Его жена тоже работала на кафедре анатомии и тоже была Вагина. Я её никогда  встречал, но носительница такой фамилии всегда будила во мне самые дерзкие фантазии... После анатомии мы проходили оперативную хирургию, потом была патанатомия и предстояло ещё пройти курс судебной медицины. Короче, труп на трупе, и трупом погоняет...
 С таким вот историко  - некротическим багажом  я был принят в отделение кардиореанимации . Честно сказать, трудоустраиваясь туда, я изрядно ссал. Шутка ли: Кардио! Реанимация!!! А ведь я тогда  даже простых уколов ещё делать не умел. Воображение же рисовало мне умопомрачительные картины отработанных быстрых и слаженных командных действий по возвращению умирающих с того света. Одно из мест в команде спасателей теперь отводилось мне. Хотя я даже укол в жопу не смог бы поставить без крупноамплитудного тремора в руках...

  Отделение распологалось на втором этаже в крайне правом плече здания, форма которого соответствует букве Ш (вообще-то это была Ш-мутант, т.к. у неё было 4 плеча). Реанимация обслуживала два отделения: Первое кардиохирургическое, специализировавшееся на коррекции сердечных пороков и имплантации искусственных клапанов и второе, занимающееся аорто-коронарным шунтированием и имплантацией водителей ритма. Вторая кардио делила общую территорию с микрохирургией. О первом отделении мне особенно сказать нечего, ну кроме разве того, что там работал дядька моего приятеля Кэна, одного из героев моих воспоминаний. Отделение поставляло нам беспроблемных пациентов, которые только в том и нуждались, чтоб средний персонал вовремя и по расписанию выполнял назначения дежурного реаниматолога. Отлежав положенные день-два, больные переходили обратно в своё  отделение и, как правило, мы их больше не видели. Больные же, прошедшие шунтирование были менее удачны. Зачастую, направляясь в операционную, они начинали путешествие в Царство Аида. Бывало по звонку из операционной кардиореанимация повышала уровень боевой готовности до красного (все находились на своих местах, отложив всякую работу), но после непродолжительного напряженного ожидания поступало новое сообщение из операционной, и все возвращались к рутинным обязанностям. Это означало, что на пути к Аиду на нашей станции остановки не будет.
  Странно, но я не помню, чтобы перед началом работы меня кто-то инструктировал,знакомил с кругом моих обязанностей. Скорее моё вливание в коллектив прошло под лозунгом: “Ну пришёл, так пришёл”. Поэтому до всего я должен был доходить самостоятельно, методом проб и ошибок. Вот например, написано в листе назначений: "Таб. Обзидан х 4". Понимаю, что нужно дать больному таблетки. На этом мое понимание заканчивается. Само собой после 3-х курсов изучения общественных дисциплин и трупной анатомии я и понятия не имею, что такое Обзидан и вообще бета блокаторы. Тогда я был далёк от мысли выяснять, с какой целью назначен этот Обзидан больному. В конце концов, не мое маленькое дело этим интересоваться. Назначили, значит так надо. А вот "х 4" заставил меня колебаться, но, поскольку рядом никого не оказалось, и спросить было не у кого, я дал больному 4 таблетки. Когда рядом нарисовалась старшая сестра Марина, я с самым беззаботным видом спросил её о том, что означает криптограмма с четверкой. "Будешь давать лекарство 4 раза в день, каждые 6 часов"- отчеканила та. Предчувствуя недоброе я спросил: "А для чего дают Обзидан?" Не раздумывая (даром что ль старшая сестра), Марина обьяснила, что лекарство даётся для урежения сердечного ритма.
- А что такое?
- Да так. Просто хочу приподнять профессиональный уровень...
- Молодец, студент. Ну иди отдохни. Всё спокойно пока, надо будет - позову.
Помню, что отдыхал я потом, банным листом приклеевшись к запястью руки больного нащупывая пульс и ведя обратный отсчет:" 70...50... 40... 35..." Для себя я решил, что если пульс опустится ниже 30, разорву на себе одежды, посыплю голову активированным углем и пойду сдаваться. Польс достиг 30 в минуту и медленно пошёл вверх...
  Через некоторое время я совершенно освоился, научился ставить внутривенные инъекции, выучил весь набор лекарственных препаратов, расфасованных по выдвижным ящичкам специально отведенного для этого шкафа (в какой-то момент я поймал себя на том, что вытаскиваю необходимые лекарства, безошибочно выдвигая нужный ящик, не оторвав глаз от листа назначений). Я натренировался читать ЭКГ, распознавал разные нарушения ритма и локализовал ишемию миокарда. Пару раз дежурный врач доверил мне интубировать больного (может быть потому, что был под шафе?). Наконец пробил мой звездный час! Отделение микрохирургии приняло в срочном порядке человека с оторванными пальцами. Пальцы надо было пришивать. Готовилась  операция . Дело было ночью, и операционную бригаду вызвали из дома. Дежурный анестезиолог как всегда был в наличии, а вот анестезистку не нашли.
- Шурик, пойдешь в операционную. Будем с тобой давать наркоз.
Предложение, от которого невозможно было отказаться, поступило от анестезиолога, худого и бледного литовца, имени которого я вспомнить не могу.
-  Волнительно. Я ещё  никогда не давал наркоз.
- Не ссы, студент, все когда-то были девственниками. Будешь делать, что я тебе скажу. Там главное самим бы не уснуть. Знаешь, сколько времени они пальцы пришивать будут? Часов 10-12!
- А мне с утра на учебу как?...
- С утра будет новая смена, поедешь ты на свою учебу...
  Операция шла полным ходом. Четверо хирургов сидели на высоких барных стульях вокруг изуродованной кисти руки, как игроки в покер вокруг карточного стола. Каждый прилип верхней частью лица к бинокуляру, закрепленному к свисающему с потолка кольцеобразному штативу.
Мы с анестезиологом могли наблюдать за их неспешной работой , приподнявшись и высунув нос из-за ширмы, остроумно прозванной в хирургическом мире гематоэнцефалическим барьером. Больной был, естественно, под наркозом и на искусственной вентиляции. Ритмичные вздохи аппарата ИВЛ, и мерное пикание монитора лишь изредка разбавлялись парой негромких фраз, доносившихся из-за ширмы. Страшно хотелось спать, но развлечь себя было решительно  нечем.
- Глупо сидеть просто так. Пить будешь?
Литовец устремил на меня грустно- иронично- испытующий взгляд Штирлица. В его руке была неведомо откуда извлеченная характерная пол-литровая бутыль, с прозрачным содержимым. Пить в мои планы не входило, а входило ехать на учёбу, но я машинально спросил:
 - Спирт?
- Нет, вода! Спирт, конечно! Отработка.
Не знаю, как сейчас, но в 90-е спиртосбережение в больницах достигалось смешиванием спирта с раствором хлоргекседина, обладающего свойством антисептика. В этом отношении спирт только выигрывал, но становился таким горьким, что пить его было почти невозможно. Я пишу "почти", подразумевая, что всё- таки, если собраться в духом, хорошенько продышаться, зажмуриться и глотнуть, мысленно пропевая мантрическое "только не блевать, только не блевать...", то можно пить и хлорку (так называли эту смесь). И пили. Чего ни сделаешь из любви к искусству? Если вы не водите дружбу со старшей сестрой, чистого спирта, скорее всего, вам не видать. Хлорка   - не для слабаков. Поэтому пили отработку, спирт не облагороженный хлоргекседином, в котором содержались разнообразные пластиковые и резиновые мелочи: пробки, переходники, соединения для дренажных трубок и инфузионных сетов. Отработка на вкус ни чем не отличалась от обычного спирта, но при разбавлении становилась непрозрачной и приобретала снежно-белый цвет. То есть на вид отработка была молоко - молоком. Когда органолептические свойства горячительного напитка вступают между собой в жесткую конфронтацию, сознанию тяжело примирить враждующие стороны. Приходится успокаивать свой разум возмущенный уже упомянутой мантрой. Но даром что-ли в течение 3-х лет обучения у будущего медика отбивали чувство брезгливости? Я помню даже гостил как-то ночью в морге у Феликса Холодного (фамилия такая. И жена у него - Холодная), когда Феликс подрабатывал там санитаром. Так вот пили мутную брагу на горохе. Молочный 40-литровый бидон с брагой стоял в подвальной холодной (снова "холодная") комнате в безмолвном окружении десятков памятников прожитой жизни... Подобную школу, надо полагать, прошёл и Литовец. Поэтому пил он свой молочный коктейль, почти не морщась.      Операция шла своим чередом, а Литовец загружался своим. В конце концов, опеку над Литовцем Бахус передал Морфею. Отправляясь в смежную комнатку вздремнуть, Литовец дал мне наставления, из какого шприца нужно добавлять анестезии, а из какого миорелаксации.
- Если что не так - буди.
С этого момента пациент и анестезиолог спали наперегонки.
Первым открыл глаза пациент. Недоуменный взгляд был устремлен на меня и неотступно следовал за мной, пока я судорожно хватался за разложенные в изголовии больного шприцы,  забыв с перепугу, где наркоз, где миорелаксация, а где я сам. Тут же взбесился аппарат ИВЛ, выдав серию шумных и хриплых движений задыхающегося астматика, и... больной предпринял почти удавшуюся попытку сесть. С другой стороны ширмы возникла легкая паника. Все поняли, что больного мы теряем: если что-то срочно не предпринять, он встанет и уйдёт в ночь.
- Врешь, не уйдешь!
В панике я закатил больному оба шприца, начисто забыв, какое количество раствора из каждого нужно было дать согласно наказу Литовца. Операция продолжалась спокойно, лишь пару раз прервавшись по вине вновь проснувшегося пациента, который явно намеревался мне всякий раз что-то сказать. Не давая ему окончательно опомниться, я гасил все его попытки анестетическим и релаксирующим растворами, подобрав дозу "на глаз", так как Литовец ещё долго отказывался вставать...

  Этажом ниже, точно под нами распологалось отделение общей реанимации, принимавшее в основном прооперированных  абдоминальных и экстренных пациентов. Именно там проходили посвящение в рыцари медицины мои друзья-однокурсники Кэн и Андрюха Ефимов, также, как и я, пристроенные через медико -санитарный отряд. Им тоже было было чем поделиться, а мне, благодаря этому, есть о чем написать.
  Поток прооперированных тяжелых больных, направляемых для стабилизации в реанимационную палату, в отличие от ее кардиологического аналога, никогда не ослабевал. Пациеты непрерывно интубировались, переводясь на ИВЛ и, стабилизировавшись, снимались с исскусственной вентиляции. Тогда производилась экстубация (дыхательная трубка извлекалась из трахеи), и больной был готов к переводу в общую палату хирургического отделения. Этот непрерывный поток требовал от среднего персонала изрядной расторопности: этому подключи Пропофол, тому дай Ардуан. Первый отключал сознание, второй блокировал нервно-мышечный импульс, напрочь парализуя поперечно-полосатую мускулатуру и позволяя тем самым "синхронизировать" больного с аппаратом ИВЛ. Человек с параличом дыхательных мышц сам дышать не может, зато не мешает аппарату ИВЛ делать это за него... Кэн, как и я, предварительного инструктажа не проходил, а ритму работы должен был соответствовать с первого же дня. Интенсивная терапия - не детский сад. Тут с тобой никто нянчиться не будет. Поэтому, набрав Ардуан в шприц, он  мухой выполнил указание врача, "вкатив" лекарство, как было приказано, "последнему больному". Больные, лежащие 8 человек в ряд для простоты и удобства медперсонала именовались "первый", "второй", "третий"... "последний". Ну, в самом деле, не по имени-отчеству же больных называть, если учесть постоянную их текучесть и сменяемость. По именам их ни как невозможно идентифицировать. Порядок "первый- последний" подразумевал направление слева направо с точки зрения врача, устроившегося за длинным рабочим столом, возвышавшимся над коечным рядом . Для Кэна, то и дело подбегавшего к рабочему столу за врачебными назначениями,  порядок счёта коек имел противоположное направление. Короче, Ардуан из рук Кэна получил не тот больной, которого надо было "синхронизировать" с аппаратом ИВЛ, а тот, которого отключили от аппарата и экстубировали. В общем, случилось то, что должно было случиться. Адресат, до которого не дошла посылка, продолжал отстаивать своё право на самостоятельное дыхание и сопротивлялся исскуственной вентиляции как мог. Обредший же свободу дыхания тут же её утратил. Невозможность дышать при сохраненном сознании - вот мечта любого инквизитора и дознавателя НКВД! О неудобстве, испытываемом больным, Кэн догадался не сразу. Несколько раз пролетая мухой мимо "последнего", Кэн отмечал его "грустный взгляд" (выражение самого Кэна). В какой-то момент глаза "последнего" утратели свою выразительность, и взгляд остекленел. Больной поменял слабый румянец щек на явственный бледно-голубой. Наблюдательный Кэн конечно же поделился этим с дежурным врачом. И хотя о его грустных глазах и о причине такой грусти Кэн врачу ничего не сообщил, вовремя предпринятые реанимационные мероприятия вернули больного на ИВЛ, а его лицу - утраченный румянец. Кэна похвалили за невесть откуда взявшееся профессиональное отношение к работе.

  В ещё более прикольную ситуацию попало уже всё отделение стараниями Андрея Ефимова. Андрей всегда вызывал во мне уважение и даже зависть своим умением собственными руками сотворить то, что было подвластно только профессиональным технарям. В его руках спорилась любая работа: поменять шаровые опоры передней подвески Жигулей? Пожалуйста!  Собрать опалубку и залить перекрытия трехэтажного гаража бетоном? Нет проблем! Застелить ванную комнату кафелем от пола до потолка? Не вопрос! Поэтому, когда Андрей унюхал запах горелой проводки, он повел себя адекватно своим способностям быть с электричеством "на ты". А дело было так. Тогда сестры реанимации делили ночную работу на две смены. В одну прекрасную ночь Андрей честно отбегал свою очередь, и, передав больных сестрам, до того безмятежно спавшим в смежной комнате, занял их место в темноте на уютной кушетке под силовым щитком. По- хозяйски взбив подушку и встряхнув одеяло, Андрюха уже был готов отправиться в сладкое путешествие по волнам усталости в царство грез, когда уловил слабый, но вполне различимый запах горелых проводов. Вот, чтоб на его месте сделал я (если бы вообще обратил внимание на необычный запах)? Для себя я предполагаю два варианта действий. Вариант первый: Я ловлю себя на мысли, что попахивает проводкой. Мысль дальнейшего развития не получает, и вот я, уже раскачиваемый волнами усталости, плыву в царство грез. Вариант второй (менее вероятный): я выхожу в зал палаты реанимации и говорю кому-нибудь: "У нас тут, кажется, проводкой пахнет". После этого, не раздумывая, я возвращаюсь на свою кушетку  и тотчас начинаю свой хадж к грезам. Но то я, рассеянный гуманитарий, а то Ефимов, настоящий хозяин своим рукам. Андрюха встал, открыл силовой щиток и оценивающе осмотрел несколько ручек тумблеров, потом он их проверил на ощупь и... вырубил тот, который казался теплее прочих. С чувством выполненного долга Андрюха лёг спать.
  Проснулся он от шума и криков, доносившихся из зала реанимации. Сообразив, что случилось нечто неординарное, Андрей приоткрыл дверь своей погруженной в кромешную темнату комнаты и, прищурившись в ожидании ослепляющего света, выглянул в зал. Ослепляющий свет в лицо Андрюху не ударил. Его встретила темнота исполосованная лучами ручных фонариков. В зале стояла невероятная суета, все его пространство было заполнено криками медсестер и врача. Многократно отраженные от гулких стен палаты, крики создавали эффект интерференции, то заглушая  друг друга, то взаимно усиливая. Какофония криков и звуков была порождена царящей в зале паникой. Пока дежурный врач орал в телефон, вызывая аварийную службу, под светом фонариков сестры с мешками Амбу носились между кроватей интубированных больных, проводя поочередно то тому, то другому искусственную вентиляцию лёгких вручную. Оценив ситуацию, Андрей ретировался, прикрыл дверь и, нащупав повернутый тумблер, вернул его в исходное положение. Крики быстро прекратились, со стороны зала стал доноситься нестройный хор вздыхающих аппаратов искусственной вентиляции, под который Андрей и уснул. На утро сестры взахлеб, и перебивая друг друга, рассказывали Андрею, какой П-ц   случился в реанимации, пока тот спокойно спал, и вдруг отрубили электричество.
- Повезло тебе, Андрей!
- Хотя хорошо, что спал, хоть под ногами не путался!

  Тридцать лет прошло с тех пор, как мы начали приобщаться к профессии. Через 12 лет после описываемых событий Кэн уснет на пассажирском сиденье своей девятки, а рядом за рулем уснет Колька Владимиров. Сон их уже не прервется никогда. Через 20 лет Андрюха Ефимов возглавит рентгенологическую службу Областной больницы. Через 13 лет я уеду в Израиль и уже тут встречусь с Ирой, командиром медико-санитарного отряда, пристроившей меня в кардио-, а Андрюху  с Кэном в общее реанимационное отделение. И, наконец, будет уже совсем забавно узнать, что заведующий моей кардиореанимации, Палеев  Петр Львович задолго до моего переезда также обосновался в Израиле. Где-то я даже слышал, что живет он в Ашдоде. Может и нашёл бы я его, да не стану искать. Не думаю, что он помнит некогда подрабатывавшего у него на пол-ставки студента.